3
Пресловутые итские премудрости начались сразу за аркой из больших светло-серых каменных блоков, которая торчала посреди поля без всякой привязки к пейзажу, ландшафту, отсутствующим оборонительным сооружениям.
Эгин остановил коня и, прищурившись, поглядел на малоосмысленную постройку. Если отодвинуть ее на лигу к северу или, наоборот, к югу – ничего не изменится. Прибавить еще пару арок рядом – то же самое.
Более дисгармоничной, по мнению отставного аррума, штуки ему не приходилось видеть уже года три, со времен посещения Хоц-Ия. Там сходное впечатление на Эгина произвел большой красный дом без крыши, стоявший на отлогом песчаном берегу. Столь же древний, неоправданно добротный, столь же глубоко бессмысленный.
– Неужели? – тихонько ахнул Есмар, переводя своего коня на рысь.
– Что «неужели»?! – выкрикнул ему в спину Эгин и, чувствуя недоброе, поскакал вслед за мальчиком.
– Это же Арка Геолма! Того самого!
– Ах, ну если Геолма… – тихонько процедил Эгин.
Обе опоры арки были покрыты надписями, состоявшими из лаконичных знаков, набранных из вытянутых треугольников-«клиньев». Каждый клин имел длину в две ладони.
Эгин неважно знал обе харренские письменности, но и его познаний хватило, чтобы понять, что надпись сделана на каком-то другом языке. Надо полагать, итском или древнеитском, Шилол их тут разберет.
Владыка Геолм! К тебе взывать мы устали.
О память! Воскреснешь ли ты в нас
На славу свою оглянуться?
Цветы наши плачут о днях твоих сладким дурманом
И полнится горечью озеро Уллигеват.
Это белое пятистишие продекламировал голос, который принадлежал не Есмару и не Эгину. Эгин был готов поклясться, что слова произнесены на варанском языке, без малейших примесей северного акцента.
Самым неприятным было то, что спустя мгновение в памяти Эгина и Есмара остались лишь слова. Чей голос – мужской или женский, детский или взрослый, каковы были интонация и тембр? На все эти вопросы ни один, ни другой не смогли бы дать внятного ответа.
«Облачный» клинок испустил едва слышный звон. Эгин и Есмар переглянулись. Испуга не было, но откуда-то пришла тоска – изматывающая, как зубная боль, неотступная, как тень.
– Поглазел – езжай дальше.
А вот этот голос – надменный, цедящий, лишенный даже намека на дружелюбие – принадлежал человеку.
Эгин, который не успел швырнуть за арку Взор Аррума, был неприятно удивлен стремительным возникновением незнакомого человека посреди этой безлюдной дороги. К слову сказать, первого вооруженного мужчины, встретившегося им после Суэддеты.
– Вот что надо было писать на этих велелепных старинностях, – продолжал незнакомец. – А то «память», «сладкий дурман»… Ладно мы с вами – люди высокородные, но ведь здесь все больше быдло ездит. Им этого не понять. Да.
Эгин наконец доискался, что перед ними не оборотень, а вполне обычный человек из плоти и крови. И появился он не из-под земли, а просто двумя мягкими шагами выскользнул из-за правой опоры арки и теперь стоял, скрестив руки на груди.
Незнакомцу было лет тридцать пять – тридцать семь. Он был острижен очень коротко. В левом ухе один над другим торчали пять серебряных «гвоздиков» с бриллиантовыми шляпками. Не бедный.
Мимика у этого сомнительного щеголя почти полностью отсутствовала. Он говорил, не размыкая зубов. Холодные неподвижные глаза с едва заметными редкими белесыми ресницами не мигая смотрели на Эгина.
Два параллельных прямых шрама пересекали лицо незнакомца от правого виска до подбородка, уродуя по пути обе губы.
Дорожная шерстяная накидка без рукавов, представлявшая собой, по сути, одеяло с дыркой для головы, оставляла бока открытыми.
Это позволяло разглядеть кольчугу, одетую поверх кожаного колета густого горчичного колера. Также Эгин сразу заметил меч, головку клевца, заткнутого за пояс, и рукояти двух ножей, которые торчали из-за подвернутых голенищ сапог.
Сапоги, кстати, окончательно убедили Эгина в том, что перед ним опытный боец. Их носки были увенчаны цельнолитыми профильными ударными насадками, а каблуки имели так называемые боевые шпоры – короткие пирамидальные шипы, которые в нестандартных ситуациях могли сослужить умелому драчуну добрую службу.
Также Эгин успел прощупать, что других людей за аркой нет. На засаду это было не похоже.
– Мы не представлены, – в тон незнакомцу процедил Эгин и глазами показал Есмару: поехали, мол.
«Высокородный человек» со шрамом, однако, и не думал уступать им дорогу. Не приученные давить людей лошади остановились перед ним, как вкопанные.
– Милас Геттианикт, к вашим услугам.
Незнакомец неожиданно глубоко, церемонно поклонился, приложив кончики пальцев к правому виску. «И впрямь оринец? Здесь?!» – изумился Эгин. Ему ничего не оставалось, как в свою очередь представиться:
– Эгин. Это мой молодой слуга…
– Есмар меня зовут! Скажите, а вы не родственник Эриагота Геттианикта?
Незнакомец улыбнулся краешком рта.
– Внук. По материнской линии.
– Вот так да! Так вы помните?.. Помните Последнего из Шести?
– Немного.
– А он правда умер в Ите?
– Есмар, не будем докучать господину Миласу, – это был Эгин. – Милостивый гиазир, извольте уступить нам дорогу. Мы спешим.
Эгин боялся, как бы эта подозрительно случайная встреча на дороге не превратилась в длинный монолог-воспоминание фальшивого (в этом он почему-то был глубоко уверен) внука оринского гения. В лучшем случае вслед за россказнями последует мелкое попрошайничество, в худшем – нападение.
– Я почту за честь уступить вам дорогу. Но не ранее, чем вы дадите мне слово, что позволите сопровождать вас до Ита и войти вместе с вами в город.
Милас был безупречно вежлив. И, судя по всему, самоуверен и неуемно спесив. Этим он напомнил Эгину Лагху.
Речь шла о «дорожном праве» – это Эгин сразу понял. Если высокородный человек, путешествующий с оружием, дает кому-то разрешение сопровождать его в пути, он тем самым берет последнего под свою защиту и покровительство.
Другой вопрос, распространяется ли дорожное право Харренского Союза на оринца, взятого под покровительство варанцем? Да и зачем этому рубаке покровитель? Он сам кого угодно может взять под руку и вести хоть до Северной Лезы!
– Это совершенно невозможно, – покачал головой Эгин. – Мы спешим. Вы не сможете за нами угнаться на своих двоих.
– Однако вам придется смириться с моим обществом и держать мой темп, – сказал Милас с ударением на «мой».
«Каков наглец!»
– Вот что, милейший. Я считаю до трех. В соответствии с тем самым дорожным правом, которым вы хотите воспользоваться, я могу расценивать попытки частных лиц насильственно задержать меня на тракте как нападение. На счет «три» вы либо сойдете с дороги, либо я прогоню вас силой.
– Силой? Нет, силой не получится, – тихо возразил Милас, не отводя взора.
Это был вызов. Сколь бы опытным фехтовальщиком ни был Милас, он, Эгин – отставной аррум в не отставном возрасте – убьет наглеца в любом случае. Помимо традиционного искусства, на его стороне – Раздавленное Время и «облачный» клинок.
Говорить было больше не о чем. С подобными ситуациями Эгин не раз и не два сталкивался еще в бытность свою эрм-саванном: с размаху влипаешь в какой-то непроницаемо мутный разговор, незаметно для самого себя переступаешь черту, за которой уже невозможно уладить дело миром, впадаешь в боевое неистовство и душевное равновесие возвращается к тебе только вместе с последним ударом сердца противника.
Эгин спустился на землю, снял плащ и передал его Есмару. Мальчик хотел что-то сказать, уже открыл рот, но передумал и промолчал. Он уже давно привык к тому, что заговаривать с Эгином, когда тот готовится к решительным действиям, – дело гиблое.
Милас тоже снял верхнюю одежду. Он скатал накидку-одеяло и примостил сверху на заплечном мешке, который, оказывается, скромно ожидал хозяина за правой опорой Арки Геолма.
Милас извлек меч, пару раз некрасиво махнул им влево-вправо, как будто отгоняя мух, и принял боевую стойку.
Ну что было делать с этим идиотом? Эгин сделал два шага вперед, стремительно перенес тяжесть тела на правый носок, выбросил вперед руку… Милас легко отбил его пробный удар, отступил.
Боевое неистовство не приходило.
Эгин решил для себя, что не станет Миласа ни убивать, ни даже калечить. Тип он, конечно, неприятный, но ровным счетом ничего худого им не сделал. Надо просто показать ему свое абсолютное превосходство, отвадить от дурацких притязаний, чтобы не путался под ногами, и спокойно ехать дальше в Ит. Сейчас внучек оринского рифмоплета поймет, что такое отставной аррум Опоры Вещей…
Некоторое время Эгин покружил вокруг Миласа, сделал несколько обманных выпадов, пристально наблюдая за реакцией противника. Реакция отсутствовала. Милас вел себя настолько нейтрально, насколько вообще было возможно. Реальной угрозы в выпадах Эгина не было – вот он и не пугался попусту.
«Пожалуй, любой из наших аррумов и тот дергался бы сильнее, – удивился Эгин. – Эффектно взять на обманку не выйдет, придется работать в полную силу».
Он провел три серии, всякий раз пытаясь ударом плашмя достать правую кисть Миласа. В третий раз Эгину это все-таки удалось. Милас прошипел проклятие, но успел подхватить меч левой рукой («Случайность? Таких случайностей не бывает!»), а в правую, едва заметно морщась от боли, взял клевец.
Эгин, который давно уже не видел подобных трюков, из-за совершенно непредвиденного поведения противника чуть не напоролся грудью на острие неприятельского меча. Более того – напоролся бы обязательно, если бы Милас довел выпад до логического, шаблонного завершения!
На Эгине был нагрудник из шардевкатрановой кожи, а потому прямой угрозы даже проведенный до конца удар Миласа не представлял. Но противник не мог знать о скрытом под колетом нагруднике и подобное великодушие лучше многих слов свидетельствовало об отсутствии у него злых намерений.
«Ну и дела! Да что это со мной?!»
Сомнительным утешением служил тот факт, что если б не его собственное, Эгиново, великодушие, проявленное парой мгновений раньше, Милас сейчас размахивал бы не клевцом, а обрубком правой кисти.
Эгин знал, что не только в Своде Равновесия водятся хорошие бойцы. Но судьба никогда не сводила его с настоящим фехтовальщиком оринской школы.
«Облачный» клинок был совершенно спокоен. Сейчас он ничем не отличался от обычного, пусть и очень хорошего меча, каких в Сармонтазаре были тысячи. Более того, Эгину показалось, что его оружие как-то непривычно потяжелело и стало хуже слушаться своего хозяина. Клинку не по нраву этот бой?
– Мне нужно в Ит, – сказал Милас, демонстративно отступая подальше. – Но без вас мне туда не попасть.
– Зачем вам в Ит, Шилол вас раздери?
– Не ваше дело. Я прошу вас о пустячной услуге. Вам жалко?
Самым неприятным было то, что в словах Миласа содержалась доля истины. «И все-таки вредно быть таким спесивым, как Милас, – добавил внутри Эгина голос аррума. – Просить надо повежливее».
Хотя кому это «надо»?! А Милас как хочет, так и просит. И все-таки надо попробовать еще раз! Не может быть, чтобы «облачный» клинок уступил в крепости пусть хорошему, но все-таки не прошедшему Изменений мечу.
– Я отказываю вам в услуге. Защищайтесь!
Следующие пять коротких колоколов были затоплены ликующим звоном стали. Выдерживая среднюю дистанцию, Эгин старался взять Миласа «на измолот». Прокручивая клинок в разогревшейся наконец-то ладони, он стремился встретить полотно меча противника под выгодным углом и сломать его. Прием неприличный и некрасивый, но наиболее действенный из небогатого арсенала обезоруживающих техник, которым учили в Своде.
«А ведь шельмец левша! – сообразил наконец Эгин, глядя, как Милас проворно сводит все его жесткие удары на безопасное скольжение. – Ловко он меня обыграл, начав поединок с правой!»
– Так вы мне меч вконец затупите, – выдохнул Милас. – Хотите драться до крови – давайте лучше сразу. А без крови вам меня не осилить.
«Прав, сволочь. Убивать в Своде учили раз в десять лучше, чем обезоруживать и брать живьем».
Эгин в сердцах вернул «облачный» клинок ножнам.
– Шилол с вами. Я разрешаю вам сопровождать нас до Ита.
– Благодарю.
Эгин повернулся к Миласу спиной и пошел к Есмару, от которого они в пылу поединка успели удалиться шагов на пятнадцать.
«Если Милас замышляет дурное, для него сейчас самый удобный момент постараться достать меня одним ударом в спину. А для меня – прекрасная возможность получить моральное право на использование Раздавленного Времени».
Однако три удара сердца прошли, а ничего не произошло. Вместе с четвертым ударом Милас спрятал оружие и, потирая отшибленную кисть, направился к своим вещам.
Это был самый невероятный поединок из ста семнадцати, которые Эгин провел за тридцать лет своей жизни.
«Хорошо хоть Лагха или Овель этого позора не видели…»
