***

— Господин, я просил бы вас дать мне больше времени, — раздраженно сказал Монео.

Он стоял во дворе Цитадели, укрывшись в короткой полуденной тени. Лето лежал прямо перед ним в своей тележке со сдвинутым назад защитным колпаком. Лето только что совершил выезд вместе с Хви Нори, сидевшей в недавно установленном на тележке кресле, расположенном возле лица Лето. Хви проявляла простое человеческое любопытство по отношению ко всей суете, которая творилась сейчас вокруг них.

Как она спокойна, думал Монео. Он подавил дрожь, которая возникала в нем всякий раз, когда он вспоминал о ее столь близком родстве с Малки. Бог-Император прав. Хви в действительности является такой, какой кажется, — исключительно приятным и понятливым созданием Она действительно сошлась бы со мной? — с недоумением думал Монео.

Мысли о делах отвлекли его от дум о Хви. Пока Лето катал свою невесту вокруг Цитадели, здесь собрались придворные и Говорящие Рыбы. Придворные были разодеты в лучшие свои одежды, украшенные бриллиантами и расшитые золотыми и красными цветами. Говорящие Рыбы были в парадной форме, синий цвет которой оживляли лишь знаки различия. Повозку с вещами, которая следовала в арьергарде, толкали несколько Говорящих Рыб. Воздух был полон пыли и казался тяжелым от звуков и запаха всеобщего возбуждения. Большинство придворных были недовольны, узнав, куда им предстоит направиться. Некоторые немедленно начали скупать для себя тенты и легкие павильоны. Их предстояло выслать вперед, и сейчас все это имущество было свалено на песке возле Туоно. Говорящие Рыбы не воспринимали происходящее как праздник. Настроение их было скорее подавленным. Они громко высказывали свое недовольство, когда им сказали, что Лето запретил брать с собой лазерные ружья.

— Еще немного времени, — жалобно просил Монео. — Я не знаю, как мы будем…

— При решении многих проблем нет замены времени, — сказал Лето. — Однако ты возлагаешь на время слишком многое. Я не могу больше терпеть задержек.

— Нам понадобится три дня только для того, чтобы Добраться до места, — жаловался Монео.

Лето задумался. Ходьба — бег — ходьба: как всегда при паломничестве. До Туоно сто восемьдесят километров. Да, ничего не поделаешь, три дня.

— Я надеюсь, что ты хорошо позаботился о местах стоянок, — сказал Лето. — Должно быть много горячей воды Для снятия судорог в икрах.

— Нам будет достаточно удобно, — сказал Монео, — но мне не нравится сама мысль оставить Цитадель в такое время! И вы знаете почему!

— У нас есть средства связи и верные помощники. Гильдия пока не поднимет голову, получив свое. Не волнуйся, Монео.

— Мы могли бы провести церемонию в Цитадели!

Вместо ответа Лето закрыл колпак, отделив себя и Хви от внешнего мира.

— Это очень опасно, Лето?

— Это всегда опасно.

Монео вздохнул и побежал туда, куда направилась тележка, начав подъем на восток, прежде чем свернуть к югу, чтобы обойти Сарьир. Лето привел в движение тележку, глядя, как вся его пестрая свита устремилась следом, стараясь не отставать.

— Мы все движемся? — спросил Лето. Хви оглянулась, перегнувшись через него.

— Да, — она посмотрела ему в глаза. — Почему Монео так переживал?

— Монео только что впервые открыл для себя, что прошедшего мгновения не вернешь.

— Он был в очень дурном расположении духа с тех пор, как ты вернулся из Малой Цитадели. Да что там, он просто не похож на себя.

— Монео — Атрейдес, любовь моя, а ты была создана для того, чтобы ублажать Атрейдесов.

— Нет, я бы знала, если бы это было так.

— Да… ну тогда, может быть, до Монео дошла страшная простота смерти.

— Что было в Малой Цитадели, когда ты был там Монео? Какова она?

— Это самое уединенное место во всей Империи.

— M не кажется, ты уходишь от ответа на мои вопросы.

— Нет, любовь моя. Я разделяю твою озабоченность по поводу Монео, но ему сейчас не помогут никакие объяснения. Он в ловушке. Он узнал, что очень трудно жить в настоящем, бесцельно жить в будущем и невозможно жить в прошлом.

— Мне кажется, что это ты загнал его в ловушку, Лето.

— Но освобождаться ему придется самому.

— Но почему ты не можешь его освободить?

— Потому что он думает, что моя память — это ключ к его освобождению. Он думает, что я строю будущее, опираясь на прошлое.

— Но разве не делается всегда именно так?

— Нет, дорогая Хви.

— Но тогда как?

— Многие думают, что удовлетворительное будущее строится, если удается вернуться в идеализированное прошлое, которое в действительности никогда не существовало.

— А ты, обладая феноменальной исключительной памятью, убежден в обратном.

Лето повернул к Хви свое лицо и испытующе посмотрел в глаза невесте. Из того множества образов, которые существовали в его памяти, он мог выбрать генетического близнеца для Хви или хотя бы нечто очень похожее.

Правда, этот двойник был далек от воплощения живой Хви. Ничего не поделаешь, это было так. Прошлое выстраивало бесконечные ряды безжизненных глаз, которые смотрели вовне, а Хви вся лучилась вибрирующей энергией жизни. У нее были греческие губы, словно созданные для дельфийских речитативов, но она не произносила пророчеств. Ей вполне хватало реальной жизни, она была словно благоухающий цветок, готовый раскрыться навстречу ласковому солнцу.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила она.

— Я хочу погреться в твоей любви.

— Да, в любви, — она улыбнулась. — Мне кажется, что, поскольку мы не можем разделить любовь плоти, нам надо разделить любовь душ. Ты разделишь со мной такую любовь, Лето?

Он отпрянул.

— Ты спрашиваешь меня о моей душе?

— Я уверена, что о ней тебя спрашивали и другие.

Он коротко ответил:

— Моя душа переваривает мой опыт, вот и все, что о ней можно сказать.

— Я слишком многого от тебя хочу? — спросила она.

— Думаю, что для меня не существует понятия «слишком много».

— Тогда я, полагаясь на нашу любовь, позволю себе не согласиться с тобой. Мой дядя Малки говорил, что у тебя есть душа.

Лето вдруг почувствовал, что не может отвечать. Она же восприняла его молчание как приглашение продолжать.

— Он говорил, что ты — художник в том, что касается исследования души, и прежде всего своей собственной души.

— Но твой дядя Малки всегда отрицал, что у него самого есть душа!

Она услышала грубые ноты в его голосе, но это не заставило ее изменить позицию.

— Все же я думаю, что он был прав. Ты гений души, причем блистательный гений.

— Для гениальности нужно только упорство и неторопливость, но не блеск.

Между тем тележка поднялась на гребень, тянувшийся вдоль периметра Сарьира. Лето выпустил колесное шасси и отключил подвеску.

Хви снова тихо заговорила, ее голос был почти не слышен из-за скрипа песка под колесами и топота множества бегущих ног.

— Можно я все же буду называть тебя любимым? Он ответил, преодолевая скованность в горле, которое было уже не вполне человеческим.

— Да.

— Я родилась иксианкой, любимый, — сказала она. — Почему я не могу разделить их механистического взгляда на вселенную? Ты знаешь мое отношение к вселенной, любимый мой Лето?

Он смог лишь удивленно воззриться на нее.

— На каждом шагу я вижу сверхъестественное, — сказала она.

Голос Лето стал хриплым. Даже он сам понял, что в нем зазвучали злобные интонации.

— Каждый человек создает для себя сверхъестественное.

— Не сердись на меня, любимый. Снова в ответ раздался ужасный хрип.

— Для меня невозможно сердиться на тебя.

— Но когда-то произошло что-то непоправимое между тобой и Малки, — продолжала Хви. — Он никогда не рассказывал мне об этом, но сказал, что всегда удивлялся тому, что ты пощадил его.

— Из-за того, что он многому научил меня.

— Что произошло между вами, любимый?

— Я не хочу сейчас говорить о Малки.

— Прошу тебя, любимый, это так важно для меня.

— Я сказал Малки, что есть вещи, которые люди не должны изобретать.

— И это все?

— Нет. — Лето говорил с явной неохотой. — Мои слова рассердили его. Он сказал: «Ты думаешь, что если бы не было птиц, то человек не создал бы самолет? Глупец! Люди могут изобрести все!»

— Он назвал тебя глупцом? — Хви была потрясена.

— Он был прав. И хотя он отрицал это, но говорил он истинную правду. Он научил меня тому, что есть причины остерегаться изобретений.

— Значит, ты боишься иксианцев?

— Конечно, боюсь! Они могут изобрести катастрофу!

— Но что ты можешь с этим поделать?

— Бежать быстрее их. История — это постоянное состязание между изобретениями и катастрофами. Помогает образование, но его иногда оказывается недостаточно.

— Ты делишься со мной своей душою, любимый, ты знаешь об этом?

Лето отвернулся и начал смотреть в спину бежавшего впереди Монео. Процессия миновала первую мелкую ложбину. Теперь она сделала поворот и начала подниматься на Круговую Западную Стену. Монео двигался, как всегда, ставя ноги одну впереди другой и рассматривая то место, куда предстояло шагнуть. Но все же в нем появилось что-то новое. Лето чувствовал, что мажордом больше не стремится оказаться рядом с лицом своего Императора и не хочет разделять его судьбу. Еще один поворот, на восток, вокруг лениво отдыхающего Сарьира. Монео не смотрел ни влево, ни вправо. Он искал свой путь, свой пункт назначения, свою личную судьбу.

— Ты не ответил мне, — сказала Хви.

— Ты и без того знаешь ответ.

— Да, — заговорила Хви. — Я начала кое-что понимать. Я чувствую некоторые твои страхи. Думаю, что уже понимаю, чем ты живешь.

Он повернулся к ней изумленным лицом и перехватил ее взгляд… Это было поразительно. Он не мог оторвать от нее глаз. Его пронзил глубинный страх, руки его начали трястись.

— Ты живешь там, — сказала она, — где соединяются страх бытия и любовь бытия, соединяются в одном человеке.

Он, не мигая, продолжал смотреть на нее.

— Ты мистик, — продолжала она, — нежный к самому себе только потому, что находишься в самом центре вселенной, смотрящей вовне, смотрящей такими глазами, которыми не может смотреть никто, кроме тебя. Ты боишься разделить это с другими, но хочешь сделать это больше чем кто бы то ни было другой.

— Что ты видела? — прошептал он.

— У меня нет внутренних глаз и нет внутренних голосов, — ответила она. — Но я увидела господина Лето, которого я люблю, и что я знаю то, что ты истинно понимаешь.

Он оторвал от нее взгляд, боясь услышать то, что она сейчас скажет. Дрожь в руках усилилась, теперь трясся весь передний сегмент.

— Любовь, вот, что ты понимаешь, — сказала она. — Любовь, и этим все сказано.

Его руки перестали дрожать. По щекам покатились слезы. Из тех мест, где слезы касались форельей кожи, начал подниматься синий дымок. Он почувствовал жжение и был благодарен за эту боль.

— Ты имеешь веру в любовь, — сказала Хви. — Я знаю, что мужество любви может опираться только на веру.

Она протянула руку и вытерла его слезы. Лето удивился, что капюшон из песчаных форелей не сократился, закрыв лицо от чужого прикосновения, как это всегда бывало.

— Знаешь, с тех пор, как я стал таким, ты — первый человек, коснувшийся моей щеки.

— Но я же знаю, кто ты и каким ты был, — просто сказала она.

— Каким я был… ах, Хви. То, что было мною, стало одним только лицом, а все остальное потеряно в памяти, ушло, навсегда растворилось.

— Но не для меня, любимый.

Он снова, но на этот раз без страха посмотрел ей в глаза.

— Возможно ли, чтобы иксианцы знали, что они сотворили?

— Уверяю тебя, Лето, любовь моей души, что этого они не знают. Ты — первый человек, перед которым я так открыла свою душу.

— Тогда я не стану оплакивать то, что могло быть, — сказал он. — Ты — моя любовь, я разделю с тобой свою душу.