Книга: Бумеранг на один бросок
Назад: 20. Тетушка разбушевалась
Дальше: 22. История Хесуса Карпинтеро

21. Беседы с Гайроном

Моя жизнь разделилась на две половины. Одна, открытая, публичная, проходила, как и полагается, на глазах у всех и заключалась в ежедневных занятиях, болтовне с друзьями-подружками, фенестре и купаниях. Другая была отдана Гатаанну Гайрону.
Он появлялся в Алегрии дважды в неделю — во вторник и пятницу. Занимал свободный столик в одном и том же кафе на приморском бульваре — «Пульпо боррахо», что переводилось как «Пьяный осьминог»; кроме названия, ничего примечательного в этом заведении не было: подавали свежее пиво, свежих креветок и любые «тапас», какие только взбредут на ум. Брал себе пиво, сыр и оливки и заводил на настольном видеале ленту новостей. Уж что он там находил занятного, можно было только гадать. Еще более удивительным было то, что никто не обращал на него внимания. Да он ничем особенным и не выделялся, как и сама кафешка, в которой мы встречались. Казалось, он даже делался ниже ростом. Обычный пожилой иностранец, каких здесь полно. Шутки шутками, а в первый раз я его не узнал, и прошел бы мимо, кабы он не окликнул меня по имени. По моему земному имени: «Hola, Sevito». А уж когда я, донельзя смущенный своим промахом, присел к нему за столик, он снял темные очки, взял меня в прицел желтых мигалок (правильнее сказать — немигалок) и без намека на иронию почтительно приветствовал: «Гья-татьеруа, янрирр Тиллантарн».
Это были самые странные часы в моей жизни. Часы, проведенные в обществе инопланетянина. Чужака, словно в фантастическом ужастике, принявшего человеческий облик, но подо всей этой нарочито обыденной оболочкой, как под маскарадным прикидом, остававшегося абсолютно иным, непонятным существом, которое думало не так, как я, и не о том, а как и о чем оно думало в реальности, я мог только угадывать, и в меру сил стараться не быть съеденным. Абсурда ситуации прибавляло то обстоятельство, что я сам был в точности таким же чужаком, как и он, только, если угодно, навыворот. Я был человеком в теле чужака. И тело это было мне явно великовато.

 

Мы начинаем наши беседы за столиком «Пьяного осьминога» с каких-нибудь безделиц.
— Мне нравится этот ветерок с моря, в особенности его аромат. У нас, на нашей планете Гхак-эннаск, нет таких ласковых морей, и вода не такая зеленая, точнее — вовсе не зеленая, а лилово-бурая… наши этнолингвисты строят предположения, что именно цвет водного покрова, каким он виден из космоса, и послужил названием всей нашей расе… а вкус этой жидкости трудно описать в словах человеческого языка. Все дело в минеральном составе океанского дна. Верите ли, янрирр, я могу пить вашу морскую воду полными бокалами. Потому что в сравнении с нашей водой она ласкает нёбо, как это пиво. Хотя пиво нравится мне не в пример сильнее. Создатель Всех Миров был куда более благосклонен к вашей расе, нежели к нам. Кстати, вы позволите обращаться к вам по имени? Это упростило бы наше общение, сэкономило бы нам какое-то время, которое мы могли бы употребить с большей пользой, и ни в коей мере не послужило бы умалению вашей личной чести и чести вашего великого рода…
— Ничего не могу предложить вам охотнее, маарари.
Гайрон отвечает короткой усмешкой, за которой старается скрыть легкую тень тщеславия. Ему нравится, когда я называю его учителем; мне это не стоит никаких усилий. Кем же я был на самом деле, или чем таким особенным был мой род, что возможность сделаться моим наставником внушает этому пожилому эхайну такую гордость? «Кто ты такой, Северин Морозов?» — спрашивала меня тетя Оля. Что ж, надеюсь, скоро я получу ответ. Но, как истинный разведчик, я не стану задавать его в лоб. Я дождусь, когда мой оппонент проговорится… Елки-палки, все же приятно перед лицом настоящего, неподдельного шпиона сознавать себя таким же шпионом, как и он, и вести с ним дуэль на равных. Ну, почти на равных… ну, хотя бы помечтать…
— Не желаете ли прогуляться, Нгаара?
Погруженный в мысли о тайне своего происхождения, не сразу соображаю, что Нгаара — это я.
— Готов следовать за вами хотя бы в адское пламя, маарари.
— Вам нет нужды разбрасываться подобными клятвами, Нгаара. Однажды может статься, что ваши слова обретут особенный вес, особенную значимость, и каждое из них будет воспринято буквально. И тогда вам придется держать ответ за свои речи, а цена может быть чрезмерно высока, и даже соразмерна вашей жизни. В этом одно из отличий людей от эхайнов. Люди, во всяком случае подавляющее их большинство, привыкли играть словами и разбрасывать их вокруг себя, как конфетти. Они неосознанно отделяют слово как набор звуков или графических символов от скрытого в нем смысла. Люди — признанные мастера жонглировать словами, ни одному эхайну в этом их не превзойти. Наверное, поэтому юмор, порождаемый словесной игрой, но ни к чему не обязывающий на смысловом уровне, в особенности присущ вашей расе и практически недоступен нашей. Что будет, если я попрошу вас следовать за мной в это самое адское пламя прямо отсюда, янрирр?
— Не собираюсь забирать свои слова обратно… — бормочу я.
— Слышу голос эхайна, — удовлетворенно говорит Гайрон. — Эхайн не отступит от своих клятв. Но человек, которым вы являетесь не в меньшей, а то и в большей степени, наверняка подсказывает вам в эту самую минуту: не верь эхайну, это же игра такая, он тебя испытывает.
— И что вы на это возразите?
— Конечно, испытываю. Кто я такой, чтобы требовать от вас исполнения ваших клятв, тем более что они — всего лишь дань вежливости? При всей схожести наших культур… сейчас я имею в виду культуры Эхитуафла и Гхак-эннаск… мы все же вкладываем различные значения в одни и те же ритуалы. Вы, Черные Эхайны, гораздо многочисленнее нас, и вы можете себе позволить словесные игры. Вам следует помнить, Нгаара, что существует три больших расы Черных Эхайнов, которые к настоящему времени составляют двести шестнадцать народов и племен, с собственным языком и своей вполне сложившейся культурой. Кстати, ваш народ называется кементари… Эхойлан — всего лишь инструмент межнационального общения, как интерлинг на Земле. Что в сравнении с этим разнообразием Лиловая Рука?! У нас деление на этнические группы выглядит условным и даже искусственным, чтобы все усложнить по образу и подобию старших Рук, а все существующие языки и наречия происходят от одного и того же протоязыка гхакка, который даже наши лингвисты вынуждены признать диалектом старого континентального эхойлана. Мы всего лишь удачливые колонисты в четвертом поколении. Нам повезло немного сильнее, чем той же Зеленой Руке, о которой почти никто сейчас и не вспоминает, или Желтой Руке, которая прозябает в своей звездной системе, едва сводя концы с концами, не имея никакого влияния на политику Эхайнора, потому что все жизненные силы без остатка уходят на борьбу за выживание нации, и тут уж не до космической экспансии, не до вызова такой чудовищной галактической силе, как человечество… Поэтому, если рассуждать о личной свободе, вы, Черные Эхайны, более близки к людям, чем мы. И я ни на один миг не позволю себе забыть, где место настоящего Гайрона перед лицом настоящего Тиллантарна.
Проблема в том, Нгаара, что я Лиловый Эхайн, а вы — Черный. Я могу сколь угодно долго наставлять вас, но точность моих наставлений будет примерно такова, как если бы японец рассказывал кельту, выросшему среди индейцев, о европейской культуре. Есть полное представление, но никогда не будет полного понимания. Может быть, я сгущаю краски, но культура Эхитуафла лишь немногим ближе моей душе, чем вашей. Кое-что я не разделяю, что-то мне претит. И хотя для меня большая честь быть вашим учителем, но ощущение моего несоответствия этой высокой миссии не оставляет меня ни на миг.
Возьмем хотя бы ваши родовые медальоны. Вы, должно быть, думаете, что это всего лишь никчемная безделушка или, на худой конец, что-то вроде личного номера, как в архаичных армиях, где личность воина низводилась до уровня пушечного мяса. На самом деле этот медальон — он называется «тартег», — играет существенную роль в системе родовых отношений. Он содержит уникальную информацию о своем обладателе, о его роде, и выполняет не столько роль удостоверения личности, сколько ключа, отпирающего самые потаенные родовые двери. Привилегия носить тартег даруется вместе с аристократическим титулом. Тартеги не штампуются, не пекутся, как пирожки. Раньше их изготавливали вручную лучшие мастера, и это было высокое искусство, да и сейчас в их производстве на последних этапах участвуют человеческие руки, которые наносят на тартег индивидуальные коды. Запомните, Нгаара: где-то на Эхитуафле есть дверь, которую сможет открыть только этот тартег. Ваш тартег.
Люди слишком наивны, доверчивы, их легко обмануть. Они не умеют по-настоящему скрывать свои чувства, иногда их подлинные мысли, которые они, быть может, хотели бы сохранить в тайне, просто написаны на их лицах. Вы, янрирр, не исключение… Ваша беда в том, что у вас, людей — даже если вам неприятно то, что я причисляю к людям и вас, этнического Черного Эхайна, — один эмоциональный слой. Всего один. А поверх него — тонкая оболочка социальных норм, притворства, игры — словом, всех тех инструментов, которые призваны отделить эмоциональный мир от мира материального. Она тоньше, чем яблочная кожура. И это все. У нас, эхайнов, таких слоев — три. Первый слой — нейтральный, показной; это поведенческие нормы, диктуемые той же общественной моралью, кодексами и уложениями, соблюдать которые обязан всякий эхайн, если только он не возьмет за правило противопоставлять себя обществу и этносу. Второй слой — холодный, слой отчуждения, слой полного самоконтроля. Это своеобразная защита личности эхайна от саморазрушения, которая необходима всегда, как только собственные переживания индивидуума вступают в конфликт со стереотипами поведения первого слоя. На этом уровне эмоций эхайн отрешается от сильных чувств, он становится хладнодушен и созерцателен, ему безразличны родовые и семейные узы, он не ведает любви и ненависти, он утрачивает даже инстинкт самосохранения, который изначально присущ всякому живому существу, он забывает страх смерти. А подо всем этим, на недосягаемой для внешних воздействий глубине — слой горячий, слой подлинных эмоций, кипящих страстей, бурных переживаний, слой нерастраченной любви и невыплаканных слез. Если бы он был снаружи, как у вас, людей, то эмоциональный накал попросту сжег бы разум своего носителя. Это прямой путь к безумию, и только два верхних слоя сохраняют личность от распада. Мы, эхайны, кажемся тем же людям непредсказуемыми, как полярный вулкан — ледяными и безучастными, а спустя мгновение взрывающимися и сметающими все на своем пути. На самом деле всему причиной — три эмоциональных слоя. И когда нормы первого слоя позволяют, а контроль второго слоя ослабевает, то происходит ураганный выброс огня с третьего слоя… Люди кажутся эхайнам неартистичными, их чувства — неглубокими и даже фальшивыми, как неряшливая мазня художника-недоучки на деревянной доске. Даже лучшие ваши лицедеи неспособны сыграть роль так, как задумал ее драматург. Они могут притвориться, сымитировать, воспользоваться какими-то формальными приемами или заменителями реальных эмоций, иероглифами чувств. Но пережить чужое переживание как свое им не под силу. Иное дело эхайны. Были случаи, когда наши актеры умирали на подмостках вместе со своими персонажами, или бутафорское оружие вдруг разило наповал, как настоящий клинок. Потому ваши шпионы раз за разом терпят фиаско, что любой, самый недалекий эхайн сразу увидит фальшь в их поведении, выделит чужаков среди толпы, прочтет знаки опасности в их лицах… Но вам не следует впадать в опасное заблуждение, янрирр, будто все эхайны одинаковы. То, что я сейчас говорил о трех эмоциональных слоях, в полной мере относится к Черным Эхайнам и, в еще большей степени, к нам, Лиловым. У тех же Светлых второй слой истончился настолько, что они едва способны управлять своими чувствами, и оттого прибегают к разного рода контролирующим суррогатам, вроде известных Садов Равновесия, чтобы хоть как-то сообщить своему внутреннему миру слабое подобие гармонии. Я уже не говорю о Красных, чей самоконтроль — вернее, отсутствие такового, — делает их одновременно и жупелом, и посмешищем в глазах цивилизованного мира…
Поймите, янрирр, поймите и прочувствуйте это: настоящий эхайн колеблется, лишь принимая решение или делая выбор. Но потом его ничто уже не остановит на пути. Эхайн не может вдруг сбросить темп, затормозить и, озираясь, задать самому себе вопрос: силы небесные, что же я делаю?! куда несусь? зачем?.. Подобные рефлексии присущи людям, но не эхайнам. Когда эхайн принял решение, он отбрасывает все прочие чувства, которые могут стать веригами, даже если это самые сильные чувства, вроде любви к женщине, сыновнего инстинкта, того же страха смерти. Эхайн — это копье, летящее в цель, холодно, прямо и неотвратимо. Копье, а не бумеранг…
— При чем здесь бумеранг? — вскинулся я.
— Ни при чем, — вскинул брови Гайрон. — Просто метафора. Или я неверно ее употребил? Ведь та нелепая рогулина, что летит вихляясь и норовит вернуться, чтобы поразить своего хозяина в затылок, называется бумерангом, не так ли?
— Вернуться — пожалуй, — сказал я. — Но не для того, чтобы бить кого-то по башке.
Он не понял ни единого моего слова. Но виду не подал, как того и требовал второй слой полного самоконтроля. Или первый, фиг их знает.
— При всем внешнем сходстве эхайн никогда не станет человеком, а человек — эхайном. Различие кроется где-то на генетическом уровне, и менее всего здесь речь идет о хромосомном наборе, хотя и он играет не последнюю роль. Должно быть, мы и впрямь произошли от разных обезьян, как утверждают досужие шутники от теории антропогенеза… Люди — существа общественные. Они не мыслят себя вне окружения себе подобных, и вся их культура настроена на взаимодействие множества индивидуумов. Люди способны оценивать себя лишь посторонними глазами.
Иное дело эхайн. Эхайн всегда один. Один даже в толпе. Его внутренний мир достаточен для самоидентификации, ему не нужно отражение в чужих глазах, чтобы дать оценку самому себе. Три эмоциональных слоя защищают его личность от распада или диффузии. Он сам себе командир и цензор. Все его поступки диктуются его внутренними убеждениями в большей степени, нежели общественными нормами поведения. Вы скажете: уставы, традиции… Если бы эхайны следовали своим уставам буквально, то исчезли бы с полей мироздания прежде, чем вы, люди, о нас узнали. Мы попросту вырезали бы друг дружку. Уставы лишь вводят в формальные рамки энергетику третьего эмоционального слоя, усиливая сопротивляемость слоя первого. Но настоящий эхайн скрывается именно на третьем слое своего «Я». И в этих кипящих безднах никто над ним не властен. Поэтому я говорю: эхайн всегда один. За ним может стоять род, его может окружать семья. Но в глубине своей души эхайн ни в чем этом не нуждается. Он способен противопоставить себя и семье, и роду, и Вселенной. И сделает это без долгих колебаний, если этого потребует его собственный внутренний командир и позволит его собственный внутренний цензор…
Назад: 20. Тетушка разбушевалась
Дальше: 22. История Хесуса Карпинтеро