В последнее время все важные события взяли моду происходить с утра. Когда человек спит, видит самые приятные сны и не очень-то рвется просыпаться. Что происходит, когда его грубо вырывают из мира грез, пускай даже самым деликатным стуком в дверь? А вот что: он просыпается, как ошпаренный, и забывает собственный сон.

Я оторвал голову от подушки, все еще сохраняя в себе блаженное ощущение бесследно растаявшей дремы. Отозвался, полагая, что если уж кого и принесла нелегкая в такую рань, то наверняка Чучо:

— Заходи уж, обормот…

Однако вошел не Чучо, а тот, кого я меньше всего мог ждать себе в гости.

— Рад слышать, что ты допустил меня в свой ближний круг, — сказал Людвик Забродский. — Но впредь никогда не распространяй свое гостеприимство столь безоглядно. За дверью может быть вампир, а вампиры, как известно, не могут переступить порог дома без приглашения хозяина.

Я потянул одеяло на себя. Наверное, все же это был сон, навеянный вчерашним разговором, и сон не из самых желанных.

— Увы, я тебе не снюсь, — печально произнес Забродский и примостился на краешке кресла, как давеча инспектор Андерсон, он же сеньор Крокодил, он же «леший» из чендешфалусской пущи. — И я, на твое счастье, не вампир.

Отчего-то не воспринимал я нынче такого юмора.

— Что стряслось-то? — спросил я, откашлявшись.

— Очень многое. И все из-за твоей эскапады с кодом доступа.

— Ну, виноват, ну, накажите… — заныл я. — Ну сколько же можно?..

— Собственно, я зашел попрощаться, — сказал Забродский.

Теперь я не нашелся, что ответить. Какое-то время мы молчали. Потом он снова заговорил, глядя в стену:

— Вчера, после того, как ты вошел в закрытые разделы Инфобанка, я отдал приказ своему сотруднику прекратить твое бесчинство, но изложить подробно содержание того раздела, до которого ты успеешь докопаться. Не знаю, зачем я это сделал. Наверное, ты нуждался в какой-то компенсации за наше грубое вторжение в твою личную жизнь… Хочу подтвердить факт отдачи мной этого несуразного приказа. Это на тот случай, если кто-то станет тебя расспрашивать. Томас Андерсон не виноват. Это все на моей совести.

— Да что вы все так всполошились-то? — сонно возмутился я.

— Ты лежи, лежи, — сказал Забродский. — Неприятность в том, что тебя угораздило вскрыть как раз тот раздел, которого тебе видеть в ближайшие два-три года никак не полагалось. Закон подлости в рафинированном виде… Собственно, как раз из-за этого и завязался весь сыр-бор, и вся канитель, и вся чехарда вокруг тебя, и за что меня до сих пор вполне справедливо ненавидит прекраснейшая из женщин — твоя матушка.

— Этот ваш Андерсон утверждал, что между гибелью «Согдианы» и мной нет никакой связи, — возразил я.

— Он и должен был это утверждать, — покивал Забродский. — Потому, что он рядовой сотрудник Департамента и не посвящен в подробности. А хотя бы и был посвящен… — Он тяжко вздохнул. — Какое это сейчас имеет значение? В общем… ты еще мило беседовал с Томми Андерсоном, а меня уже отстранили от руководства отделом активного мониторинга. Четко и оперативно — как это и бывает в Департаменте, когда кто-то нарушает правила игры. Я здесь как частное лицо…

— Отстранили… как это? Из-за меня?!

— Ты здесь ни при чем. Не вздумай себя корить. Я, собственно, и явился, чтобы напомнить тебе об этом. Что бы вокруг тебя ни происходило, что бы ни вертелось — ты ни в чем не виноват. Ты меня понимаешь?

— Ни фига я не понимаю, — пробурчал я. — Отстранили… ничего себе… Но теперь-то, когда вы свободны — объясните мне, наконец…

На сей раз никто не стучался, и дверь с треском распахнулась как бы сама собой. В комнате сразу стало чрезвычайно тесно.

— Я так и знал, — сказал Консул с ледяным спокойствием, хотя по необычно темному лицу ясно было, что он пребывает в крайней степени бешенства. — Я будто ждал, Людвик, что ты припрешься именно сюда и именно затем. Почему я не удивлен, Людвик?

— А почему… — запротестовал было я, но Консул осадил меня властным жестом.

— Людвик, поднимайся, — приказал он. — Тебе нечего здесь делать. Ты уже и без того достаточно накуролесил.

Забродский, смущенно кряхтя, встал и поплелся к выходу.

— Нет! — прорычал я.

Они обернулись и посмотрели на меня с безмерным удивлением.

— Вы оба не уйдете отсюда, пока все мне не расскажете, — с нажимом произнес я.

Они переглянулись.

— Слова не мальчика, но эхайна, — сказал наконец Консул неопределенным тоном.

— Черного Эхайна, — уточнил Забродский.

— Ну, не так чтобы совсем уж Черного, — возразил Консул. — Скажем, темно-серого.

— Но серого не беспросветно, — парировал Забродский.

Дядя Костя открыл рот, чтобы развить эту мысль, но я прервал его.

— Прекратите! — рявкнул я. — Не смейте насмехаться. Вы находитесь в моей комнате…

— …а ты без штанов, — докончил Консул. — И тебе нет еще семнадцати. И ты как был, так и есть пацан-несмышленыш.

— Надоело это слушать, — сказал я в сердцах. — Достало! Тошнит уже от этих ваших слов. Вы просто боитесь! Причем боитесь сами не знаете чего! Причем гораздо больше, чем я! А может быть, вам нечего говорить, и вы разводите туман, чтобы спрятать собственное незнание и собственный страх. Дымовую завесу. Как… как Sepia officinalis!

— Кто-кто? — нахмурился Консул.

— Такая каракатица, — пояснил Забродский.

— Послушай, Людвик, — сказал Консул. — А ведь этот сопляк берет нас «на слабо».

— Определенно берет, — согласился тот.

Консул посмотрел на меня долгим оценивающим взором.

— Эхе-хе, — сказал он, проходя в комнату и садясь в освободившееся кресло. Покосился на выключенный видеал. — Черт меня дернул… Что же теперь прикажешь с тобой делать, Северин Морозов?

— Повесить, — проворчал я. — За ноги.

— Было бы неплохо, — сказал Консул серьезно. — Но для начала все же прими человеческий облик… хоть ты и эхайн.