Часть первая: Побережье
1
Щетинистый принюхался и пробормотал:
— Пора отправить команду потрошильщиков.
Он был прав. Желтые лезли всю ночь, и количество свежих трупов у линии прибоя значительно увеличилось. Да и со старыми что-то необходимо было сделать. Залах от них уже начал довольно ощутимо досаждать. А когда завоняет «улов» сегодняшнее ночи, то нам на своих позициях станет весьма неуютно. Кроме того, база, как это случалось и раньше, задерживала подвоз боеприпасов. Нет, нехватка патронов пока еще не ощущалась, но кто знает, что может случиться в ближайшую ночь? Вдруг желтые надумают устроить действительно серьезную, продуманную, массированную атаку? И вот тут-то лишний десяток магазинов может пригодиться, да еще как.
— Ну и кто пойдет в потрошители? — осведомился Жигер. — Учтите, за последние три дня я выиграл больше партий: в «слабоумного пита», чем все вы, вместе взятые.
— Кто бы спорил? — сказал Многонагонович. — Однако если ты намекаешь, что за тебя в потрошители пойдет кто-то другой…
— А почему нет?
— Потому, — улыбнулся Многонагонович, которому в последнее время не везло в игре просто фатально, — что об этом не было уговора.
— Ах, значит, не было?
— А разве был?
— Может, мне напомнить тебе о том, как позавчера, начиная очередную игру, ты сказал…
Я повернулся к спорщикам спиной и, закурив пахнущую морской травой сигарету, взглянул на тускло светящееся, с расплывчатыми краями, пятно великого фонаря. Оно всего лишь едва-едва поднялось над горизонтом, и это означало, что до очередной кормежки еще довольно много времени. Почему бы не заняться потрошением трупов? Да и йеху застоялись. Того и гляди посчитают жизнь медом. Вот пусть и займутся трупами, уберут их в яму, впрочем, прежде трупы надо выпотрошить — и самым тщательным образом. Не дай бог на одном из них останется оружие.
Я взглянул в сторону моря и сплюнул.
Хотя какое там может быть у желтых оружие? Это не носатые и не квадратноголовые. У желтых оружие донельзя примитивное. Но все же… все же… иногда бывают и удивительные сюрпризы. Говорят, недели две назад один воин из соседнего заслона раздобыл у желтых просто замечательный клинок. Действительно старинный и неплохой сохранности. За него кто-то из офицеров отвалил десять банок повышенного рациона. А это уже не шутки. Ради такого стоит постараться.
— Очередь есть очередь, — талдычил свое Многонагонович, — очередь всегда очередь. Ну, всосал?
— Зачем же ты тогда на нее играл, если испытываешь к ней такое почтение? — ехидно спросил Жигер.
— А я на нее играл?
— Разве нет?
— Чем докажешь?
— Ну-у-у… это уже не разговор.
— А какой бы разговор ты хотел? Может, ты желаешь, чтобы все было только по-твоему?
— Нет! Но и справедливость попирать я тоже не позволю.
— Ах справедливость?!
Аяск неодобрительно посмотрел на спорщиков и буркнул:
— Может, хватит? Все равно тех, кто отправится потрошить, назовет сержант. Какой смысл об этом спорить?
И конечно, он был прав. С другой стороны, совершенно понятно, ради чего старается Жигер. Он не желает потрошить желтых, поскольку выгода с них небольшая, а вот нарваться на неприятности, причем фатальные, можно запросто. И если учесть, что сержант наш чистюля вполне понимающий, если учесть, что он в подобных случаях при наличии обоюдного согласия менял одного воина на другого, то какая-то надежда отвертеться у него есть. Вот сумеет ли он уговорить Многонагоновича? Нет, конечно, в жизни мне случалось видеть чудеса и почище, но все-таки….
Между прочим, слова Аяска не возымели никакого действия. Спорщики продолжали препираться. Что ж, это тоже метод убить время. Здесь, в заслоне, оно течет не особенно быстро. Если, конечно, из моря никто не лезет. Вот тогда со временем начинаются всякие интересные штуки. Оно может либо бежать с невероятной скоростью, либо замедляется, и тогда за одну минуту случается столько событий, сколько происходит за десять.
В прошлое дежурство…
Я потушил сигарету, окурок сунул в портсигар. Он мне еще пригодится.
Да, так вот, в прошлое дежурство на наш заслон вышла группа ракулов. Ракулы — это не какие-то там желтые. Для того чтобы хорошенько прищучить, хотя бы одного из них, в него надо всадить очередь из крупнокалиберного пулемета или же попасть точно в сердце из снайперки Многонагоновича. А патроны и к тому, и к другому буквально на вес золота, их не так-то просто достать. Поскольку отряд ракулов был не очень большой, то сержант отдал приказ экономить боеприпасы. И все, конечно, поняли, какие именно боеприпасы он имел в виду. Ну, вот и экономили. В самом конце боя парочка ракулов все же умудрилась, миновав минные заграждения, проломив бронированными телами колючую проволоку, добраться до окопов. К счастью, Многонагонович вовремя плюнул на запрет сержанта и всадил в каждого из этих ракулов по пуле, и те, прежде чем подохли, успели лишь прикончить несколько оказавшихся от них поблизости травоядных йеху. А все могло бы кончиться гораздо хуже. Значительно хуже.
— И таким образом, ты заявляешь, что более в «слабоумного пита» не игрок? — ехидно спросил Жигер.
— С каких это пор?
— Ты проиграл очередь на потрошение и не желаешь этого признавать. А карточный долг — долг чести. Это знает любой.
— Я не припоминаю, чтобы я играл на подобное.
— В самом деле? Не играл в «слабоумного пита» на очередность идти в потрошильщики?
— Нет.
— Никогда?
Я взглянул на спорщиков не без интереса.
Они уже вплотную приблизились к границе, за которой обыкновенный спор, затеянный ради скуки, заканчивается и начинается то, что называется «хорошей ссорой», как правило, превращающейся в достаточно серьезную драку. Это — в лучшем случае. В худшем варианте он становится долгой, изнурительной враждой с неизбежными фатальными последствиями.
Хватит ли хотя бы у одного из двух спорщиков характера перешагнуть эту границу? Мне почему-то казалось, что этого не произойдет. А вот кое-кому — да.
Взглянув в сторону, я успел заметить, как Дотар и Регулировщик обменялись несколькими быстрыми жестами. Дотар ставил на Жигера, а Регулировщик — на Многонагоновича.
Я покачал головой.
По-моему, они слишком торопились. Причем совершенно понятно почему. Оба не провели в заслоне и двух месяцев. А я знаю и Многонагоновича, и Жигера уже целый год. Для любого заслона это очень много. Так вот, в свою очередь могу поспорить, что до настоящей ссоры сейчас все-таки не дойдет.
Многонагонович вздохнул и спросил:
— Чего ты добиваешься?
— Правды.
— Какой правды тебе надо?
— Ты должен признаться, что играл на очередность потрошить и проиграл. А потом ты должен пойти прогуляться к самой воде, и сделать свое дело. Сегодня.
Многонагонович снова вздохнул. Он был огромен, раза в полтора больше какого-нибудь чистюли или даже среднего размера нестандарта. Старинная снайперка «м82а4» калибра 12,7 мм в его руках казалась почти игрушечной.
— Значит, ты желаешь, чтобы я сегодня пошел вместо тебя в потрошители? Э?
— Именно так!
— Угу. — Многонагонович удовлетворенно улыбнулся. — Не обижайся, но давай я уточню еще одну вещь. Ладно?
— Попробуй.
Жигер был не таким огромным, как его противник, однако пропорции его ушей, нижней челюсти и носа, бесспорно, выдавали в нем такого же нестандарта, как. и Многонагонович. А если нестандарт имеет размеры обычного человека, это еще совсем не значит, что он неважный боец. Чаще всего недостаток размера у него компенсируется кое-какими сюрпризами. Жигер, например, обладал просто чудовищной реакцией.
Быстрая реакция — против силы. Если, конечно, дойдет до драки. Правда, еще раз повторяю, это весьма и весьма сомнительно, Не будут они всерьез драться. Не такие они дураки.
— А сам. ты в потрошители идти не желаешь?
— Нет.
— А почему? Кишка тонка?
— Да пошел ты… Чтобы я сдрейфил какого-то потрошения?
Многонагонович довольно засмеялся. Он делал это весьма и весьма заразительно. Нет, физиономия у него достаточно свирепая. И это не маска.
Если Многонагонович рассердится, никому мало не покажется. Но вот если улыбнется, то уж все вокруг тоже хоть немного, но улыбнутся.
— Смешно? — меланхолично поинтересовался сержант Сафарбий, незаметно подошедший со стороны второго капонира. — Сейчас я всех так насмешу…
Я только покачал головой.
И ведь не первый раз. Как он это умудряется делать? Вот только что его поблизости не было, а сейчас он уже стоит в паре шагов от меня и обещает насмешить. Впрочем, как я уже давно заметил, у каждого сержанта есть своя причуда. Один отпустил длинные усы и ни за что с ними не расстанется, другой курит какую-нибудь причудливую трубочку и почитает ее величайшим сокровищем на свете. А этот — подходит незамеченным. Очень неудобное свойство. Для нас по крайней мере. Уж лучше бы он завел себе трубку.
Я все же не удержался и тоже посмотрел на море.
Ничего особенного там не было. Море как море. Только у самого горизонта гуляли два смерчика. Впрочем, это отсюда они виделись смерчиками, а вот тому, кто окажется к ним слишком близко…
— Многонагонович, — сказал сержант. — Бери свою снайперку и бегом на вышку. Будешь страховать команду потрошильщиков. И смотри не засни там.
Многонагонович молча отдал честь и, прихватив винтовку, отправился выполнять приказание: На Жигера он даже не взглянул.
— Команда потрошителей будет состоять из Жигера и Щапа. Жигер отвечает за йеху. Щапа — старший. Понятно?
— Понятно, — отрапортовал Щапа.
— Ну вот и хорошо. — Сержант задумчиво потер лоб. — Жигер, отправляйся за йеху. На все про все — не более пятнадцати минут. Время пошло.
Жигер хотел было что-то сказать, но, встретившись с сержантом взглядом, поспешно удалился в сторону нор иеху. Щапа выглянул из окопа и стал внимательно осматривать наш кусок берега, простиравшийся от взорванного дота до наполовину засыпанного песком остова старого корабля, очевидно, прикидывая будущий маршрут.
И кстати говоря, делал он это совершенно правильно.
Поскольку он главный, то пойдет первым. И значит, основная добыча достанется ему, но в случае неприятностей ему же светит и первая пуля. Впрочем, прикрывать будет Многонагонович, а это уже не так плохо. Этот свое дело знает великолепно. Не заснет, не отвлечется И в нужный момент сделает все возможное. Остальное — чистая удача.
Сержант задумчиво посмотрел на меня, потом вытащил из кармана портсигар и протянул его мне. Я вздохнул и взял из портсигара сигарету.
Они у сержанта Сафарбия были лучшего качества, чем мои, а от того, что последует за предложением сигареты, возьму я ее или не возьму, все равно не отделаешься.
— Нюхнешь? — спросил меня сержант.
— Может, не надо? — спросил я. Не люблю я нюхать горизонт.
— Надо.
— У локаторщиков опять поломка?
— Нет. Да только ты можешь нюхнуть так, как ни у какого локатора не получится. Учти, до конца смены осталось совсем чуть-чуть. Не хотелось бы напоследок ударить в грязь лицом.
Я хмыкнул.
Ну, это понятно. Кто мечтает о подобном? Особенно если для того, чтобы этого избежать, необходимо всего лишь припахать своего подчиненного. А чем это подчиненному обернется — какая, собственно, разница?
— Давай, — приказал сержант. — Докури сигарету и начинай. Жигер вот-вот приведет йеху. Не стоит их заставлять ждать.
Я снова хмыкнул.
Как я и говорил, хочется не хочется, а все же придется. Ну а если придется, то какой смысл тянуть время?
Я прикурил сигарету и, поймав завистливый взгляд Щетинистого, повернулся к нему спиной.
Знал бы он, какой ценой зарабатываются хорошие, сержантские сигареты… уж наверное, не захотел бы их получать таким образом. Или захотел? Кто знает этого Щетинистого? Может, он только и мечтает обратить на себя внимание сержанта и ради этого готов на все, вообще на все что угодно? Может быть, он даже сам хочет стать начальством? А с умением нюхать горизонт — это гораздо легче. И будь у меня желание кем-то командовать…
— Пора, — напомнил сержант. — Начинай. Ну, начинать так начинать.
Я потушил сигарету, спрятал окурок в портсигар и вскочил на край окопа.
Горизонт — это штука такая, она никогда не стоит на месте. Тут все зависит от погоды. В ясную, спокойную погоду он находится от берега километрах полутора-двух. Но стоит погоде расшалиться, как плотное, переливающееся всеми цветами радуги марево придвигается к самому берегу. И вот тут-то жди самых неприятных сюрпризов.
Я окинул взглядом горизонт и подумал, что сержант все-таки перестраховывается. Горизонт сегодня был где-то в километре и, похоже, собирался отодвинуться еще дальше; Смерчики по крайней мере уже исчезли, и это был очень даже неплохой знак.
Впрочем, от выполнения своих обязанностей меня это, конечно, не освободит. Нечего и мечтать.
Я слегка привстал на носках и потянулся к горизонту всем телом. У тех, кто наблюдал за мной со стороны, наверняка должно было сложиться впечатление, словно я и в самом деле пытаюсь понюхать горизонт, тянусь к нему носом.
Если бы…
Боль не торопилась. Очевидно, она знала, что я никуда от нее не денусь. Пока еще был зуд, да и то не очень сильный. Словно у меня по коже бегало несколько муравьев. Это было неприятно, но все же вполне терпимо.
Легкий зуд и ощущение маленьких лапок, бегающих по коже. А окружающий мир медленно, но неотвратимо изменялся, утрачивал какие-то тени и оттенки, превращался в плоскую картинку.
Вот она на какое-то мгновение застыла, зафиксировалась и вдруг, как и раньше, неожиданно изогнулась сначала в одной плоскости, потом в другой. Быстро, неестественно быстро, отпечаток окружающего мира, за пределами которого была лишь серая, бесконечная пустота, стал сворачиваться, словно огромное поздравительное письмо, складываемое невидимыми руками, для того чтобы его можно было засунуть в конверт. Раз… еще раз… и еще…
Но четвертого раза не получилось. Невидимые руки, совершили ошибку, и плоский отпечаток мира вдруг снова стал разворачиваться, метнувся ко мне, ударил в лицо, опутал тело…
Вокруг меня снова был трехмерный мир: Вот только теперь он являлся другим. Не существовало никакого марева, и я ясно увидел все окружающее пространство вплоть до оказавшегося почему-то невообразимо далеким горизонта, увидел берег и находящуюся на удалении от него дальше парочку островов, до сей поры скрывавшихся за пеленой, наконец-то прекратившей; существование, бесследно растворившейся. Но главное было все-таки не в них. Кроме четких очертаний берега и этих двух островов, я увидел кучку красных, похожих на оспины точек, расположившихся на одном из островков. Некоторые из этих точек двигались, и довольно шустро, а другие были неподвижны. И конечно, я знал, что это такое. Если точнее, то — кто. Поскольку на самом деле там, в обычном мире, эти точки были желтыми. Живыми, настоящими существами, готовящимися пересечь отделяющее их островок от нашего берега пространство и попытаться незаметно высадиться на побережье, на нашу землю.
Когда?
Ну, этого я сказать не мог. Я же не святой дух. А вот попытаться это приблизительно определить по каким-то признакам я был в состоянии. По каким? Ну, например, можно посмотреть на лодки. Много ли их? Как далеко они находятся от берега? Как близко к ним расположились люди?
Хм…. лодки. Небольшие, но вместительные, отштампованные из вибропластика дешевки, годящиеся лишь на то, чтобы с их помощью добраться до берега. Они лежали на песке, довольно далеко от воды, а желтые находились от них на вполне достаточном расстоянии. И это, очевидно, означало, что по крайней мере сегодня высаживаться они не собираются.
Может быть, это просто какая-то хитрость? Однако откуда они могут знать о том, что за ними кто-то наблюдает? Такие, как я, попадаются редко. Если точнее, то я еще до сих пор не встречал ни одного нестандарта с такими же, как у меня, способностями — и не только не встречал, но и ничего ни о ком подобном не слышал.
Да, так вот… Обычные радары, конечно, показывают достаточно крупные объекты, но такие небольшие группы людей обнаружить не в состоянии. И значит, желтые не могут знать, что за ними наблюдают.
И вообще пора заканчивать. Еще немного — и мне станет плохо.
Если точнее, то мне уже было плохо.
Количество муравьев, бегающих по моей коже, увеличилось неизмеримо. Да и лапки их вызывали не просто зуд, они казались тоненькими раскаленными проволочками, безжалостно ранящими мою кожу. Но я еще держался — видимо, в силу привычки.
Я еще держался и все никак не хотел уходить в нормальный мир, поскольку вдруг осознал, насколько им, этим желтым, там на островке должно быть плохо. И мне все хотелось каким-то образом определить, что они чувствуют, проверить свои догадки.
Конечно, до сего момента мне этого не удавалось. Но я ведь толком и не пробовал. А что, если получится?
И мне даже на какое-то мгновение показалось, что так и выходит, я вроде бы ощутил некий исходящий от них запах, запах нерадостных мыслей, неуверенности и странной, робкой надежды.
Да нет, вранье, никакой надеждой от них не пахло. Откуда ей было взяться, если единственное реальное для них на данный момент будущее простирается лишь до того момента, как они, переплыв в своих дешевых штампованных лодчонках отделяющую их от нашего берега воду, наконец-то на него высадятся и погибнут под нашими пулями?
Боль стала почти нестерпимой, но я все еще медлил, все еще пытался удержаться на грани, надеясь почувствовать, что мне все это не привиделось, доказать себе реальность некоей исходящей от желтых тоски и осознание своей обреченности, сквозь которое все же пробивалась надежда на немыслимую удачу.
Удачу?
Ну-у-у… если честно, то какие-то основания для нее были.
Время от времени кому-то из жителей моря все же удавалось прорваться сквозь заслоны и уйти в глубь нашего острова, уйти, проскользнуть в Нижний город, даже осесть в нем на постоянное жительство. Но только не у нас. Мы несли свою службу как надо. Может, где-нибудь у болотников…
Время!
Оно уходило, и с каждой секундой боль становилась все сильнее. Она уже мешала четко видеть окружающий мир.
Я стал уходить, возвращаться, но все же, прежде чем процесс пошел в обратную сторону, успел даже взглянуть на наш берег, попытался присмотретъся к пятнышкам валявшихся возле воды трупов желтых. С убитыми более суток назад все было и так ясно. Они все были тусклого серого цвета. А вот со свеженькими… Это была еще одна моя надежда. Мне казалось, что в один прекрасный день я сумею отличить труп менее чем суточной давности от живого, только притворяющегося им человека: Если подобное мне удастся, то потрошильщики почувствуют себя гораздо спокойнее. Исчезнет опасность, что кто-то из желтых вдруг «оживет» и попытается одного из них убить. Если я сумею на расстоянии определять, кто из желтых только прикидывается мертвым, потрошение превратится в обычную прогулку.
Ничего у меня не вышло и тут. Точки, являющиеся свежими трупами, были примерно такого же цвета, как и у живых людей. И никаких исходящих от них эмоций или чувств я не ощутил.
Как обычно — ничего. И это в очередной раз нанесло удар по моим надеждам, но не добило их, даже не нанесло им ощутимого вреда.
Я прекрасно знал, что в следующий раз сделаю еще одну попытку. А если она снова окажется неудачной, то будет ведь новый, подходящий случай. Вообще, как говорится, блаженны верующие.
А миру меня перед глазами уже вновь сворачивался и разворачивался, из плоского опять становится объемным, возвращал утраченные тени и оттенки.
Я же думал о желтых.
Похоже, мне их ощущения и в самом деле лишь почудились.
Так ли трудно вообразить, что они должны чувствовать? Тоску, осознание неизбежной гибели и глубоко под ними — робкую надежду на удачу? Именно это я якобы и уловил. Только на самом ли деле? Не занимаюсь ли я самообманом? А может, мне действительно удалось что-то почувствовать, пусть ненадолго, пусть на несколько секунд?
Нет, эти надежды стоит оставить.
Окружающий мир окончательно приобрел обычные очертания, а я соответственно снова стал самим собой. И тотчас на меня навалилась усталость такая, что не было сил даже думать о всех этих ощущениях, о том, например, почему мертвые еще целые сутки остаются такого же цвета, как и живые, о несчастных желтых…
Терзавший кожу нестерпимый зуд исчез словно по мановению волшебной палочки, но на смену ему пришла дикая слабость, и я стал медленно заваливаться набок. К счастью, сержант уже нее первый раз видел, как я «нюхаю горизонт». Он это предвидел и поэтому успел вовремя подхватить меня под мышки.
— Ну как? — спросил он, после того как помог мне сесть на край окопа.
Я рассказал об увиденном.
— Угу, — задумчиво пробормотал сержант. — И лодки, значит, лежат далеко от берега?
— Да, — подтвердил я.
— Думаешь, в ближайшие несколько часов они переправляться не будут?
— Возможно, до тех пор, пока не скроется великий фонарь. Однако кто может поручиться?
— Да, да, — пробормотал сержант. — И все-таки это приятные новости…
Наверняка он в этот момент думал о том, что, пока великий фонарь не скроется, переправляться желтые не станут. Почему-то делать это при его свете они не любили. Может быть, они считали, что он им мешает? Хотя каким образом? Большая часть воинов заслона состояла из нестандартов и видела ночью так же хорошо, как и днем, а чистюли — сержанты и офицеры — ночью использовали светособирающие линзы.
Правда, желтые об этом могли и не знать…
Ну ладно, о чем это я? Да о том, что если желтые, как обычно, полезут на берег лишь после того, как исчезнет великий фонарь, то воевать с ними придется нашим сменщикам. Так получилось, что их сержанта наш сержант не любил. И это еще мягко сказано. Какая-то там в прошлом черная кошка между ними пробежала. И можно было поспорить, что сейчас он обдумывает, стоит ли предупреждать о близкой высадке желтых наших сменщиков. Своего нюхальщика горизонта у них, понятное дело, не было.
Вот только все его сомнения напрасны. Счеты счетами, а работа есть работа. И значит, он никуда не денется, подумает, подумает, но предупредит.
Я вздохнул.
Дал бы хоть еще одну сигарету, что ли? Только разве дождешься?
Сержант уже топал прочь.
Медленно, поскольку все тело у меня саднило так, словно я только что участвовал в довольно приличной драке, я вытащил портсигар, а из него — окурок.
Прикуривая, я подумал, что сержант в общем-то прав. Вся эта слабость у меня пройдет минут через десять — пятнадцать. А ему что, все это время стоять рядом со мной со скорбным выражением на физиономии и ждать, когда я оклемаюсь? Вот еще, других дел у него как будто нет?
Сделав пару затяжек, я услышал, как сержант сухим отрывистым голосом дает надлежащие распоряжения Жигеру, советует ему зря не рисковать и прочую, надлежащую в таких случаях муру, от которой пользы, конечно, никакой. Для чего же ее говорят? Ну, преимущественно для прикрытия собственной задницы на случай каких-то неприятностей. Дескать, проводил инструкции, предупреждал…
Я выкинул то, что осталось от окурка, и снова пошарил в портсигаре.
Целых сигарет там было аж пять, но я на них даже не смотрел.
Меня интересовали окурки. Их было едва ли не десяток — и большинство довольно приличного размера. Но если я начну курить хорошие окурки один за другим, надолго моих запасов не хватит. И значит, максимально, что сейчас могу себе позволить, это самый маленький, малюсенький окурок.
Такой, как, например, вот этот.
Я внимательно осмотрел окурок со всех сторон и пришел к выводу, что курить его придется с иголки. Уж больно мал. Хотя для чего тогда я его таскал в портсигаре, как не для того, чтобы выкурить?
Иголка была туг же, в портсигаре. Осторожно наколов на нее окурок, я удовлетворенно вздохнул. Ну вот, теперь можно сделать еще четыре-пять затяжек и при этом совсем не нужно жечь пальцы. Если, конечно, действовать достаточно осторожно.
К тому времени, когда я покончил и с этим окурком, представление уже развернулось вовсю. Сунув иголку в портсигар, я взглянул на потрошильщихов. Они действовали четко, слаженно, как надо, поскольку занимались этим делом уже не первый раз.
Впереди шел Щапа. Он старался подойти к очередному трупу так, чтобы не закрывать его от Жигера и самое главное — от вышки, на которой сидел Многонагонович со своей снайперской винтовкой.
Убедившись в том, что желтый мертв, Щапа опустошал его карманы, забирал оружие, если оно было в неплохом состоянии, а также все патроны. Вооружен Щапа был пистолетом, и не зря. Если один из желтых вздумает ожить, то пистолет для ближнего боя подойдет лучше всего. Жигер был вооружен посолиднее. В руках у него был «панкор-крешер», этакая дура со сдвоенным стволом, с помощью которой можно было запросто отправить к праотцам любого пожелавшего «воскреснуть» желтого. Кстати, и не только желтого. Любого, кого потребуется. За Жигером четыре травоядных йеху тащили здоровенную повозку для трупов. То, что Жигер выбрал именно травоядных йеху, имело некоторый смысл. Конечно, в случае опасности плотоядные могли и помочь, но зато, взяв их на такое дело, все время беспокоишься, как бы они при виде такого количества дармового мяса не потеряли голову. А это — отвлекает, мешает сосредоточиться на потрошении.
Нет, все верно. Плотоядные йеху хороши в окопах, а вот для подобной операции лучше всего брать травоядных.
Кстати, насчет неприятностей…
Я подумал, что в случае заварушки было бы неплохо укрыться, и соскользнул в окоп. Положив свою личную машинку для производства дырок так, чтобы в любой момент ее можно было схватить, и навалившись на край окопа, я продолжил наблюдение за потрошильщиками. Собственно, стрелок сейчас из меня был не ахти какой. Много ли настреляешь, если пальцы все еще тебя не очень хорошо слушаются, особенно если придется стрелять, стараясь не попасть в находящихся на линии огня своих? И значит, на большее, чем быть наблюдателем, мне сейчас рассчитывать не имеет смысла. Однако все же работала привычка для надежности все время держать оружие под рукой. Здесь, в заслоне, эта привычка была более чем полезна.
Ветер переменился, отнес в сторону трупный запах и одарил меня ароматом цветущих гаркопусов.
Я покачал головой.
Поля гаркопусов начинались не менее чем километрах в пяти от побережья, а пахло так, словно до них было рукой подать. Интересные штуки иногда выкидывает ветер. И ведь, насколько я помню, такого ни разу не было за последний год. Ни разу. А сегодня случилось. К чему бы это? Или, может, вовсе ни к чему? Просто совпадение и не более.
Между тем Щапа и Жигер быстро переходили от одного трупа к другому. Щапа проворно их обыскивал, Жигер страховал, одновременно приглядывая за йеху и не забывая время от времени кинуть взгляд в сторону моря. Он уже знал, что я нюхал горизонт и что с той стороны можно пока неприятностей не ждать, но делал это в силу привычки, машинально.
Трупы. Один за другим, один за другим. Обыск, иногда заканчивающийся тем, что большая сумка на боку Жигера несколько тяжелела, шаг в сторону, для того чтобы не мешать йеху грузить труп на повозку, и после — короткий переход к следующему.
Мне приходилось заниматься потрошением. Я знал, что самая большая опасность таится именно в этой монотонности, в автоматизме движений. Подчиняясь ему, теряешь чуткость и, конечно, не так быстро реагируешь, если начинаются какие-то неприятности. Тот, кто начеку, кого неприятности не захватили врасплох, почти наверняка выкрутится. А вот хотя бы секундное промедление, неверно принятое решение чревато самой большой платой — жизнью.
Неприятности…
Я как чувствовал. Без них все же не обошлось…
Щапа остановился возле одной из наметенных морем мусорных куч и, сняв с пояса фляжку, стал отвинчивать ее колпачок. Причем ничего особо криминального в этом не было. Следующий невыпотрошенный труп находился на расстоянии не менее десяти шагов. Кроме того, за спиной у Щапы был тоже остановившийся Жигер, и значит, бояться нечего. Можно смело сделать несколько неторопливых глотков, передать фляжку напарнику и, пока тот пьет, слегка расслабиться.
Не знаю, как это случилось, может, кто-то из них обладал каким-то особым даром, но желтые стали действовать именно сейчас, не минутой раньше или позже. Как будто знали, как будто чувствовали наступление самого удобного момента. Впрочем, как я уже и говорил, возможно, кто-то из них был нестандартом со свойствами…
Все произошло очень быстро. Песок совсем рядом со Щапой зашевелился, и из него, словно черти из-под земли, выпрыгнули трое желтых. Они оказались к потрошильщикам слишком близко, и, машинально хватаясь за оружие, я уже знал, что смысла в этом нет никакого. Слишком далеко, слишком близко находятся противники, слишком велик риск положить своих. И значит, надежда была лишь на Многонагоновича с его снайперкой да еще, конечно, на то, что потрошильщики сами выпутаются из создавшейся ситуации. Выпутаются?
Все-таки первая секунда была упущена, и пока Щапа отшвыривал в сторону фляжку, пока выдергивал из-за пояса пистолет, пока Жигер делал шаг в сторону, поднимая ствол своей пукалки, их можно было уложить раз десять. И желтые просто обязаны были это сделать, поскольку не принадлежали к лохам, годящимся лишь на то, чтобы осквернить своими разлагающимися телами прибрежный песок. Нетушки, были они профессионалами, и то, как была устроена засада, а также быстрота, с которой они действовали, служили этому лучшим подтверждением.
Так что не стали они убивать потрошильщиков по очень веской причине, и если подумать…
К дьяволу раздумья… Сейчас не до этого.
Я смотрел.
Один из желтых, вытянув похожую на клешню мусорного краба руку, щеря длинные, подпиленные клыки, кривя в зверской гримасе желтое лунообразное лицо, прыгнул к Щапе. Двое других метнулись к Жигеру. И конечно, было совершенно понятно, что парочка наших товарищей не успеет пустить в ход оружие. Желтые доберутся до них раньше.
Но тут наконец в игру вступил Многонагонович, и уж он-то не сплоховал. Он выстрелил всего один раз, но этот выстрел решил исход схватки, развернул ее в нужном направлении. Пуля попала в желтого, пытавшегося добраться до Щапы, угодила в голову, и тот рухнул словно подкошенный, причем под ноги своим товарищам. Один из них споткнулся, другой отпрыгнул в сторону, и таким образом оба они потеряли драгоценную, решавшую все секунду, выигранную своим внезапным появлением на поверхности земли.
Дальше было просто. Щапа пустил в ход пистолет, а Жигер сврю пушку — и на этом все закончилось.
Я покачал головой.
Все-таки им здорово повезло. Если бы не своевременный выстрел Многонагоновича… Думаю, они ему должны поставить, и не один раз. Кстати, готов поспорить, так оно и будет. Как только мы вернемся в нижний город…
А еще меня занимала одна достаточно бесхитростная мысль. На что рассчитывали эти ребята, эта троица желтых? Нет, ну понятно, что они не собирались убивать потрошильщиков. Они всего лишь хотели захватить их и, используя как заложников, прорваться в глубь острова, может быть, даже в город. Сумевший пересечь его границу автоматически получит гражданство, и никому не будет дела до того, каким образом это случилось. И не будь выстрела Многонагоновича, это у них вполне могло бы получиться. Все-таки они были не чета другим лохам, пришедшим на этот берег для того, чтобы просто умереть. Умудрились незаметно высадиться и ловко закопались в песок, а потом ждали неизвестно сколько времени, пока поблизости от них неокажется кто-то, кого можно захватить в заложники, напали в самый подходящий для этого момент… И требовать от них, чтобы они еще и учитывали Многонагоновича с его снайперкой, было просто нечестно. Не могли они о ней знать — и все.
Так что эта троица желтых, несомненно, была самыми настоящими профессионалами, причем очень высокого уровня. Но вот на что они рассчитывали? Неужели они думали, что жить в городе — сахар и разлюли-малина? Или у них там в море, на мелких островах и отмелях, житуха еще хуже? Насколько она должна быть хуже, чтобы живые существа шли на смерть?
Я посмотрел на потрошильщиков. Они уже снова занялись своим делом. Йеху, при первом же выстреле кинувшиеся наутек, теперь переминались с ноги налогу возле тележки, ожидая момента, когда можно будет приступить к погрузке очередного трупа.
И все вернулось на круги своя, все шло обычной чередой. А еще одной засады наверняка не будет, и значит, более ничего интересного не произойдет. Значит, можно подумать о чем-то обыденном, например, о том, не облегчить ли мне свой портсигар еще на один окурок? Самый маленький? Причина вроде бы есть. Но прежде…
Я грустно улыбнулся.
Все-таки что-то в последнее время со мной происходило. Может быть, от усталости? Хотя откуда сна? Все как обычно, как всегда. Вот только, по идее, мне не должно было быть никакого дела до этих троих желтых. Совершенно никакого. Мало ли за время службы в заслоне я видел трупов, и не только тех, кто пытался пробиться в город? Не обходилось, конечно, и без трупов моих товарищей, павших от руки наиболее предприимчивых пришельцев из моря. Таким образом, я должен был остаться совершенно равнодушен к этим желтым, совершенно. И тем не менее чем-то они меня заинтересовали.
Чем? Уж не пожалел ли я их?
Сунув руку в карман, я вытащил портсигар и, задумчиво рассматривая его содержимое, попытался ответить на этот вопрос.
Да нет, какая там жалость? Не они первые, не они последние. И как можно жалеть тех, кто только что пытался причинить зло твоим товарищам? И все же… и все же…
Я вдруг понял.
Дело было не в жалости. Просто в тот момент, когда желтые еще только выскакивали из песка, мне снова показалось, будто я уловил их мысли. Холодную решимость, азарт и где-то глубоко под ними — страх, боязнь потерять жизнь.
Это стоило мне некоторых усилий, но я закрыл портсигар и сунул его в карман.
Рано, пока еще рано. Вот через полчаса я, так и быть, позволю себе еще один окурок, А сейчас…
Я сдвинул защитный шлем на затылок и устало потер лоб. Все-таки смена подходила к концу, и я действительно довольно прилично устал. Ничего, скоро нас сменят и тогда можно будет отправиться в город — на отдых. Целых пять дней. Отдыхай не хочу. Как угодно.
А иллюзия чтения мыслей… Нет, это все же другой талант, не имеющий отношения к дару «нюхать горизонт», и двух талантов сразу ни у кого еще не было.
Значит, всего-навсего почудилось. Усталость. Конец смены. От усталости и не такое покажется.
2
В соседнем вагоне ехали болотники. И ничего хорошего в этом не было. Хотя как сказать…
Я посмотрел на Многонагоновича, на его безмятежную физиономию, и подумал, что кое-кому этот факт наверняка не кажется слишком уж плохим. Кое-кто, возможно, рассматривает его как достаточно неплохую перспективу поразмяться, сбросить остатки нервного напряжения. Ну и кроме того, конечно, были определенные обычаи. Согласно этим обычаям, болотников, оказавшихся на расстоянии одного-двух купе, следовало бить. И значит…
— Сигарету? — сказал Жигер. Я удивленно приподнял бровь.
О, с чего бы это? Хотя дареному коню в зубы не смотрят. И конечно, Жигер — не сержант, сигареты у него довольно паршивые, но на дармовщинку и уксус сладкий.
Хм, на дармовщинку?
— Бери, бери, — сказал Жигер. Ну, что ж..
Я взял сигарету, задумчиво ее размял, но прикуривать не спешил. Рановато. Прежде надлежало узнать, с чего это Жигер расщедрился. Хотя так ли трудно догадаться?
— Там в соседнем вагоне, — важно сказал Жигер, — едут болотники. Они, понятное дело, не слишком притомились. Всем известно, что болото — не побережье. Такого количества, как у нас, нежелательных визитеров у них не бывает. Может, десяток-другой за смену. Короче, у них не жизнь, а сплошной праздник. И наверное, было бы неплохо этот праздник слегка попортить. А?
Он самодовольно захохотал и легонько ткнул локтем сидевшего рядом с ним Аяска. Тот осклабился.
Я кивнул.
Честно говоря, плевать мне было на болотников и на то, как они там живут. Ну, удалось им хорошо устроиться, так это их сугубо личное дело. Да и возможно, не такая уж у них жизнь веселая и безопасная. Наверняка в их деле есть свои нюансы, незнание которых, так же как и у нас, заканчивается смертью. И значит, они не лучше нас и не хуже. Они такие же, как мы. Так неужели это повод для вражды? Однако…
Ну да, существовало еще и «однако». В лице всех остальных. Тот же Многояагонович, да и наверняка все остальные воины заслона на подобные темы просто не задумывались. Они знали, что есть болотники, которых при любом удобном случае следует бить, и этого им было достаточно. Как это касалось меня? Да самым непосредственным образом. Пять дней отдыха пролетят быстро. А потом я окажусь вновь на побережье, и в одном окопе со мной будут сидеть все те, с кем я еду в этом вагоне. И они должны верить в то, что я ничем от них не отличаюсь, что я такой же, как они. Иначе… А что иначе? Да ничего особенного. Но если раз за разом показывать, насколько ты отличаешься от остальных членов команды, то ничем хорошим это не закончится. Да и что может быть предосудительного в одной драке? Всю юность, просто для того чтобы выжить, мне приходилось драться чуть ли не каждый день.
— Но прежде чем пойти и вломить этим бездельникам, — продолжал ораторствовать Жигер, — неплохо было бы узнать их диспозицию.
Я хмыкнул.
Ах вот он о чем. Вот зачем ему все это понадобилось. Корчит из себя сержанта. Ну, хорошо же…
— Не согласен? — быстро спросил Жигер.
— Почему? — пожал плечами я. — Согласен. Тебе-то что от меня нужно?
— Ну, это… диспозицию. Посмотри, как они сидят в вагоне. Мы будем знать, с кого начинать…
Я ухмыльнулся и, закурив сигарету, спросил:
— А какая разница? Просто входим в вагон и бьем им морды. Какая разница, как они сидят?
— Нет, все-таки мы должны знать… — гнул свое Жигер.
— Ничего мы не должны, — промолвил молчавший до этого Многонагонович. — Нюхач прав. Пойдем и набьем им морды. Без всяких штучек. Вот еще выпьем по глотку гаркопусовки и отправимся. А ты, Жигер, не строй из себя чистюлю-сержанта. Все равно останешься, как и был, нестандартом.
Кто-то засмеялся.
— Но я же!.. — пискнул Жигер. — Я же… дал сигарету.
— Конечно, дал, — ухмыльнулся я, злорадно пуская в его сторону дым. — Угостил боевого товарища. Добровольно. Не так ли? Или ты хочешь сказать, что сделал это, подражая сержанту, пытаясь таким образом меня унизить?
Жигер крякнул.
— Сделал, да? — спросил он.
И Боров, сидевший на соседней скамейке и с интересом прислушивавшийся к нашему разговору, тихо засмеялся.
Я развел руками.
— Ну а ты как думаешь, умник?
— Ладно, — сказал Жигер. — С кем не бывает. Оставишь хоть покурить?
— Оставлю, — сказал я.
Вот это был уже совсем другой разговор. Да и не стоило пинать ногами лежащего. Любители подобных развлечений в нашей команде не задерживались.
— Половину, — уточнил Жигер.
— Слишком жирно будет, — промолвил я. — На пару затяжек получишь. Еще одно слово — и не получишь вовсе.
— Хорошо, буркнул Жигер. — Только не забудь, оставь.
— Не забуду, — заверил его я и посмотрел в окно. Ничего особенного там, за вагонным стеклом, не было. Бесконечные, до самого горизонта, поля гаркопусов, синего цвета растений, в данный момент усеянных крупными бочкообразными головками цветов, да то и дело попадавшиеся в этом синем море полусогнутые фигуры копошившихся травоядных йеху. Вот один из них поднял длинную, вытянутую, словно башмак, физиономию и, быстро сунув в рот кусок листа гаркопуса, снова склонившись над ближайшим растением, стал подгребать к его корням землю.
Картинка эта на мгновение возникла передо мной и тут же унеслась прочь. Словно в виртуалке о старой жизни, рассказывающей, как хорошо и здорово было раньше жить на Земле, когда солнце светило гораздо ярче, чем в наше время, и вся Земля была покрыта самыми разнообразными растениями, поглощавшими как бешеные его свет. Нет, конечно, в подобных виртуалках есть и сюжет. Там даже играют сплошь чистюли, они что-то там все время друг с другом делают, стреляют друг в друга или просто общаются без всякой стрельбы и драк, но вообще-то на самом деле эти фильмы посвящены одной теме. Они о том, как хорошо и здорово было раньше жить.
И напрасно. Сейчас тоже жить неплохо. Конечно, раньше жили совсем по-другому, так что сейчас иногда даже совершенно непонятны мотивы поступков тех, давних, давно уже умерших чистюль. Но значит ли это — лучше?
— Эй, ты не слишком увлекся?
А, ну да, конечно.
Жигер.
Я сделал еще одну затяжку и сунул ему окурок. В нем было чуть меньше половины сигареты, и это было больше, чем я обещал оставить. Но стоило ли так уж жестоко наказывать Жигера? Главное, он понял, что за мой счет потешить свое самолюбие не удастся, а остальное не имеет большого значения.
— Ты, конечно, довольно странный кадр, — с чувством промолвил Жигер. — Но жлобом тебя назвать трудно.
— Согласен, — ухмыльнулся я. — Тебя тоже. Может, угостишь еще одной сигареткой?
Этому я в свое время научился на улице. Нельзя, чтобы тебя считали добреньким. Это опасно. Это могут посчитать признаком слабости. И если тебя угораздило совершить поступок, который могут посчитать добреньким, немедленно прими меры, чтобы доказать обратное. Иначе может быть очень плохо.
— Не накурился? — прищурился Жигер.
— Почему? Накурился. Поэтому и оставил тебе больше, чем обещал. Попросил же другую сигарету — про запас. Слабо отвалить еще одну?
— Да пошел ты… — буркнул Жигер, поворачиваясь к Аяску. Разговаривать со мной он более, похоже, не собирался.
Ну вот и славненько. Это мне и было нужно. Я опять взглянул в окно.
Поля гаркопусов сейчас временно отодвинулись от железнодорожного полотна шагов на сто, и весь этот промежуток был засыпан серым, хорошо утоптанным гравием. На нём, понятное дело, не росло ничего. При нынешнем дефиците земли это было совершенно необъяснимо. Однако существовало.
Я подумал, что видел эту пустую землю уже не раз. И все время, увидев ее, пытаюсь понять, отчего она пустая. Это при условии, что в городе гаркопусами засажены даже крыши многих домов. Тут же… в окружении полей, достаточно обширная полоса пустой, незанятой земли. Почему? Может, когда-то давно здесь пролили нечто настолько ядовитое, что не могут ничего посадить на этой земле даже сейчас? Что ж это такое может быть?
Полоса серого гравия все тянулась и тянулась. Я попытался придумать еще какое-то объяснение ее существования, и, как обычно, ничего у меня не получилось. А ведь еще одно по крайней мере объяснение должно быть. Мир устроен так, что любое происходящее в нем событие можно объяснить по крайней мере с двух противоположных позиций. Если не стрех, четырех, десяти… за исключением длинной многокилометровой полосы серого гравия.
Зачем она нужна?
И я его почти придумал, это второе, абсолютно логичное и достоверное объяснение, но тут кто-то в дальнем конце вагона встал и сказал, что неплохо было бы вот сейчас прогуляться и проведать наших старых друзей болотников.
Это было сигналом. Все повставали со своих мест и слаженно, целеустремленно, с трудом сдерживая возбуждение, отправились драться.
Болотники нас ждали. И ничего удивительного в этом не было. В первый раз, что ли? Сначала в их вагон вбежали Многонагонович и Аяск. Последний даже успел сшибить с ног какого-то толстого, размерами с подвального борца, болотника, а также садануть ногой в живот еще одного, и довольно удачно, но вдруг получил по голове спинкой скамейки и ушел в аут. Многонагоновича с ног было свалить гораздо труднее, и он показал себя во всей красе. Первый же ринувшийся к нему болотник получил кулаком в лоб и, перелетев через скамейку, надолго исчез с горизонта событий. Многонагонович должен был при этом разбить кулак в кровь и выйти из игры. Не тут-то было. Он даже этого не заметил и, тут же прихватив следующего нападающего, швырнул его на пол. Тут остальные наши хлынули в вагон, и поскольку Многонагонович плотно блокировал проход между скамейками, полезли через них, пытаясь добраться до врага.
Добрались. И вот тут-то началась настоящая драка, причем без всяких поз и красивостей. Все понимали, что времени осталось не так уж и много, поскольку вот-вот набегут сержанты, и стремились использовать его самым эффективным способом. Кстати, из этих же соображений дерущиеся старались не кричать. Да и честно говоря, на крики не было ни времени, ни сил. Все добросовестно мутузили друг друга.
Первый же попавшийся мне болотник сразу попытался вцепиться мне в горло. К таким фокусам я был привычен и знал, как им противостоять. Так что ничего у него не вышло. Ничегошеньки. Вот мне — повезло. Я умудрился поймать на излом его руку и так резко ее рванул, что тот рухнул на колени. Ну а после этого уж сам бог велел врезать ему хорошенько коленом по физиономии. Я и врезал. И звук при этом получился такой, как надо. Смачный, настоящий. Такой бывает, например, когда ломают нос.
Болотник приглушенно охнул, я на всякий случай врезал ему еще раз и оттолкнул его прочь. На некоторое время он был не опасен. А на меня уже наседал следующий противник… Он оказался более умелым и вполне профессионально заехал мне ногой в живот. Я этого не ждал и едва не выпал в осадок. А чертов болотник тут же попытался ткнуть мне пальцами в глаза. Я каким-то образом умудрился увернуться и попытался сделать ему подсечку. Безрезультатно. Я все еще был не в форме, и ничего у меня не вышло. Болотник в этот момент, наверное, мог бы отправить меня в нокаут. Вот только его отвлекли. Кто-то из их бражки передал ему спинку от скамейки, и пока он ее хватал, пока примеривался, как бы ловчее ее пустить в дело, на него наскочил Щапа. Тот замолотил кулаками, словно мельница, и сразу же попал болотнику в челюсть. Да не один раз. Болотник зашатался, а Щапа, вырвав у него из рук спинку от скамейки, довольно ухмыльнулся. Вот такие штуки он любил, просто обожал.
Я к этому времени уже настолько пришел в себя, что попытался пристроиться с ним рядом, но туг кто-то сбоку врезал мне так, что я белого света не взвидел. Падая, словно подбитая кегля, я успел все же увидеть, как Щапа с совершенно зверской гримасой опускает спинку от скамейки какому-то болотнику на голову. Причем все это происходило замедленно, словно в старой виртуалке, когда тем, кто ее когда-то давно делал, вдруг приходило в голову дать зрителям возможность хорошенько разглядеть, как главный герой или там героиня куда-нибудь бегут или, наоборот, задумавшись, сидят на берегу пруда, переживая свое большое несчастье, а то и падают с пулей в груди. Последнее — чаще всего.
Так вот, я рухнул как подкошенный и потерял сознание. Правда, ненадолго, но когда я смог подняться на ноги, в вагон уже ломились сержанты. Один из них меня совершенно поразил. До этого я думал, что в сержанты попадают только чистюли. У этого же уши были, как у плотоядного йеху. Правда, судя по надетой на нем форме, принадлежал он к болотникам. А у них вполне могли действовать другие правила отбора. И все же… сержант — не чистюля!
Причем этот сержант верещал так же, как и остальные, и даже, как положено, палил в потолок из пистолета.
Я все еще пытался сообразить, как такое возможно, когда оказавшийся рядом со мной Щетинистый сказал:
— Все, потеха закончилась. Уходим.
И действительно, пора было уносить ноги, поскольку сержанты уже приступили к раздаче штрафов за нарушение дисциплины, драку в поезде, неуставной вид, и прочее, и прочее. Дожидаться, пока очередь дойдет до тебя, было бы в высшей степени глупо. Нет, конечно, подобной чаши миновать не удастся. Не в этот раз, так в следующий, я попадусь, и мое выходное пособие значительно уменьшится. Но почему именно сейчас? Пусть уж это будет когда-нибудь потом. Я развернулся и увидел, что нахожусь совсем близко от выхода из вагона. Может быть, не будь того удара, я бы успел забраться глубже, и это в данный момент обошлось бы мне в некоторую сумму денег. Так что иногда вовремя получить по голове — гораздо выгоднее, чем оглоушить кого-то другого.
Щетинистый юркнул в дверь, а я вслед за ним, и мы оказались в тамбуре. Здесь уже можно было не сильно торопиться. Вряд ли сержанты заметили, как мы улизнули. А если даже это не ускользнуло от их внимания, то за нами они не последуют. Им сейчас хватит тех; кого они прихватили прямо на «поле боя». Причем поскольку в этот раз побоище происходило в вагоне болотников, то они, раз им некуда отступать, финансово пострадают больше.
Ну и правильно. В прошлый раз эти ребята нагрянули к нам, и после того, как все закончилось, пострадали в основном наши кошельки.
— Спорим, эти ребята не слишком торопились? — спросил меня Щетинистый.
— Кого ты имеешь в виду? — поинтересовался я.
— Сержантов, конечно. Это для них — прямая выгода. Чем позже, тем больше штрафов.
Тут он был прав.
Мы вошли в наш вагон, и я обнаружил, что большая часть моих товарищей все же ускользнула от заслуженного возмездия. Впрочем, можно поспорить, что в следующий раз…
Я плюхнулся на свою скамейку, машинально проверил, на месте ли чехол с моим автоматом, и, убедившись, что с ним все в порядке, облегченно вздохнул.
Все-таки пусть даже ненадолго оставлять свое оружие бес присмотра — не дело, совсем не дело. С другой стороны, не брать же его с собой, отправляясь на драку с болотниками? Особенно учитывая, что они в ожидании нашего визита и во избежание соблазна сложили свое в дальнем тамбуре.
Жигера не было. Очевидно, он попался. Воспользовавшись этим, Щетинистый уселся напротив меня и спросил:
— А вообще ты никогда не задумывался над тем, что если бы сержанты ехали с нами, то подобных драк могло бы и не быть?
— Сержанты? С нами? — Я покачал головой. — Нет, так не бывает.
— Да неужели?
— Конечно, не могу вспомнить ни одного случая.
— Возможно, — сухо сказал Щетинистый. — Однако я спросил тебя совсем о другом.
— О чем же?
— О том, почему сержанты не едут с нами? Может, потому, что это им выгодно? Может, они получают проценты с наложенных на нас штрафов?
Я почесал в затылке.
Возможно, он был прав. По крайней мере если судить сообразно имеющемуся у меня некоторому житейскому опыту. И все же…
— Ты хочешь сказать, — промолвил я, — что наш сержант не едет в нашем вагоне; для того чтобы мы подрались с болотниками и он мог на этом заработать?
— Доказательств у меня нет никаких. Однако как еще ты можешь все это объяснить?
— Да очень просто. Он едет в вагоне с другими сержантами. Поскольку так положено, так принято.
Я заметил, что к нашему разговору прислушиваются те, кто сидел поблизости, и это мне не понравилось. Не тот это был разговор, чтобы вести его при целой куче народа, Обычно такие вещи обсуждают с глазу на глаз. Но Щетинистый не унимался.
— А с чего это так положено? В окопах сержанту находиться с нами не зазорно. Воевать вместе — запросто. А вот в одном вагоне — нельзя.
— Может, пойдешь и скажешь ему об этом? — предложил кто-то с соседней скамейки. — В данный момент тебе даже идти далеко не придется. Всего лишь в соседний вагон.
И уже кто-то, очевидно, представив, как подобное может происходить и, самое главное, чем закончиться, тихо захихикал. Тут Щетинистый, по идее, должен был полезть в бутылку и, конечно, сморозить какую-нибудь глупость. А его, как водится, должны были поднять на смех. Вот только вместо этого Щетинистый лишь пожал плечами и сказал:
— А смысл? Если бы это что-то могло изменить?
— Значит, ты против того, чтобы бить морды болотникам? — уточнил кто-то с другой скамейки. Судя по голосу, это был Скотелок.
— Нет, — вяло сказал Щетинистый.
Похоже, он уже утратил к разговору интерес и защищался лишь из принципа;
— Так чего же ты хочешь?
— Чтобы нам честно сказали: вот, ребята, вы можете повеселиться. Но за это вам придется платить деньги из своего кармана. Э? Честно сказали и не делали вид, будто все это происходит случайно.
Тут тот, кто разговаривал с Щетинистым, с соседней скамейки, высунулся в проход, и я увидел, что это и в самом деле Скотелок.
— Просто, — назидательно сказал он, — сержанты — чистюли. А чистюлям не с руки ехать в одном вагоне с нестандартами. Чего ж тут непонятного? А ты если сдрейфил в следующий раз драться с болотниками, то так и скажи, а не придумывай черт-те что…
— Значит, ты считаешь, что я сдрейфил? — уточнил Щетинистый.
— Конечно.
— А сержанты не едут с нами потому, что являются чистюлями?
— Ну да.
— И даже тот сержант-болотник. Ну, с ушами, словно у йеху?
— Какой сержант? — удивился Скотелок. — Не было там никакого сержанта ни с какими ушами.
— Был, был, — подтвердил я. — И уши у него, как у плотоядного.
— Вот именно, — сказал Щетинистый, кивком поблагодарив меня за помощь. — Он почему не ехал со всеми? Он кто угодно, но только не чистюля.
Ответ на этот вопрос Скотелок найти не смог и сразу спрятался. А Щетинистый, похоже, совсем не обрадовавшись своей победе, быстро огляделся. Очевидно, он ждал, что ему возразит кто-то следующий, но таких не нашлось. Щетинистый хотел было что-то еще добавить, но тут в вагон ввалились попавшие под штраф. Впереди всех топал Многонагонович. Физиономия у него была совершенно разбитая, но довольная. Он громко говорил:
— Ну вот, а потом она меня, ясное дело, спросит, где это я так раскровянил чушку. И тут я ей расскажу, как мне пришлось схватиться с желтыми врукопашную, и какие они здоровые быки, и как было трудно от них отбиться. Поверь, девушки это любят. Их хлебом не корми, а дай только послушать про разные кровавые дела и зверства. А еще они любят, чтобы их миленький был самым разнастоящим героем и душегубцем. Если ты такой, то от них поганой метлой не отобьешься. Так и будут к тебе кидаться.
— Ох, врешь ты все, — сказал ему кто-то сзади.
— Я? Вру? — возмутился Многонагонович. — Да когда же это такое было?
— Частенько.
— Так, так… А поподробнее? Нельзя ли объяснить свою мысль поподробнее? И если Ты этого сделать не в состоянии…
— Думаешь?
— А вот…
Я подумал, что теперь у сидевших в вагоне появилось новое развлечение. Еще немного — и они начнут смаковать подробности миновавшей драки. И этого им хватит до самого города. По крайней мере разговор о сержантах более никого не интересовал.
Может, и к лучшему.
Отвернувшись к окну, я стал смотреть на расстилавшийся за ним пейзаж. Ничего радостного или красивого в нем не было. Все тот же пейзаж, что и полчаса назад. И даже серая полоса — та же. Она исчезнет только перед самым городом.
Еще у меня болела голова, тело, как обычно после хорошей драки, ломило, словно его пропустили через молотилку, а на виске назревал синяк, судя по ощущениям — не менее чем с яйцо гигантской ящерицы. Но занимало меня, конечно, не это. И даже не сержанты.
Господи, да какая там разница, имеют они что-нибудь с наших драк в поездах или нет? Главное — без этих драк не обойтись. Они помогают сбросить напряжение после заслона. По крайней мере лучше уж помахать кулаками здесь и набить физиономии ребятам, одетым почти в такую же, как у тебя, форму и получающим от этого такое же, как ты, удовольствие, чем сделать это в городе, превысить уровень допустимых законом агрессивных действий и попасть в лапы стражам порядка со всеми вытекающими из этого прискорбного факта последствиями.
Я смотрел в окно на проносящиеся мимо поля гаркопусов и пытался вспомнить, какая из драк, в которых я принимал участие, была самой грандиозной. И сделать это было не так-то легко. С тех пор когда я покинул взраститель и оказался на улице, их было немало. Причем самая большая по количеству участников, наверное, была в этом поезде, когда в одном вагоне, как обычно, схлестнулись побережники и болотники, а потом в драку включились взявшиеся неизвестно откуда заслонщики с гор. Кажется, их возили к нам перенимать опыт. Вот и переняли. А самая жестокая драка…
Я задумчиво потрогал верхний левый клык. По идее, ничего с ним плохого после такой схватки произойти не могло. При обычных обстоятельствах он мог, например, выдержать удар кувалдой. А уж удар кулака какого-нибудь болотника для него должен быть совершенно нипочем.
Вообще на сколько драк могло бы хватить того же чистюлю-сержанта, окажись он на моем месте? Думаю, на одну-две, не больше.
Эта мысль преисполнила меня чувством гордости.
Конечно, чистюли живут лучше нас, нестандартов. Однако так ли хороша их жизнь? Туда не ходи, сюда — не ходи, то — не ешь, это — не ешь. Проще говоря: им все время приходится помнить о своей уязвимости, всего бояться. Вот сигареты у них хорошие. Это точно. Этому можно и позавидовать. В остальном же…
Тут Жигер, задержавшийся в другом конце вагона, наконец-то притопал К своей скамейке, турнул занявшего его место Щетинистого и, едва усевшись, сказал мне:
— Эй, Нюхач, что-то ты сидишь невеселый. Никак переживаешь последствия драки с болотниками?
— Мне-то зачем переживать? — ухмыльнулся я. — Я не попался, с меня штраф не снимут. В отличие от некоторых,
— Вот-вот, — оживился Жигер. — Значит, ты и не сможешь доказать, что в ней участвовал. Разве что предъявишь побитую физиономию. Ну так мало ли где и при каких обстоятельствах ты ее побил?
— А кому мне это нужно доказывать? — спросил я. — Зачем?
— Ну, девушкам. Ты же слышал, как Многонагонович рассказывал о том, что им должно нравиться?
— Так то его девушкам, — сказал я. Жигер аж подпрыгнул от радости.
— А у тебя, значит, другие девушки? Особенные? — проверещал он. — Ну-ка, ну-ка, расскажи нам о своих девушках. Чем они отличаются от всех остальных.
Я обреченно вздохнул.
Ну хорошо же. Он это просил, он это и получит. Сейчас я ему дам ответы на кое-какие интересующие его вопросы и заодно сообщу некоторые дополнительные факты из его биографии. Происхождение этого любителя доставать своих соседей тоже не останется без внимания. Вот это я умею, причем неплохо.
Прикидывая, с чего именно начать, я окинул Жигера задумчивым взглядом…
Сейчас он у меня получит…
