СТРАНСТВИЕ ПЕРВОЕ. НГАР БЕСПРИЮТНЫЙ

Дальше: ХААХ

НУАННА

«Град сей велик и безобразен, окружен великой тройной стеною из глины, причем первая стена выложена плитами некоего камня, вторая сложена из того же камня, скрепленного глиною, а третья — из глиняных кирпичей двойного обжига, кирпичей, твердостию не уступающих мрамору», — так писал о древней Нуанне великий историк Картиан из Карт, живший за четыреста лет до описываемых событий.

Четыреста раз обежало Солнце земной круг, за это время поднимались и рушились царства, многие иноземные завоеватели покоряли Нуанну, правили ею, и исчезали, как дым, а город стоял и стоит все там же — в разветвленной дельте полноводной Желтой реки, окруженный древними, частично разрушенными стенами. Внутри стен — беспорядочное скопище глинобитных домов в лабиринте узеньких улочек, и Царский Холм, и дворец жрецов на холме. Дворец кажется высеченным из скалы — нелепое нагромождение каменных глыб с беспорядочно разбросанными узкими окнами, балкончиками и колоннадами, с этажами, уходящими на невиданную высоту — вверх, и на неизвестную глубину — вниз. Холм огибают два протока Дельты, и над томной желтой водой перекинуты четыре моста, осевших от груза времени; на мостах растут пальмы, такие же древние, как и камни под ними. Входы стерегут каменные исполины, ни на что не похожие, вызывающие мистический трепет нуаннийцев. Но не страшны исполины с выщербленными ветрами лицами, не страшна и стража в длиннополых полотняных накидках, с плетеными из прутьев щитами и легкими копьями. Нечто куда более грозное охраняет покой жрецов — древняя, как сам город, религия, древние боги, кровожадные и всесильные, способные менять облик, умирать и возрождаться в новом обличье. Древние боги живут во дворце, в его таинственных лабиринтах, в которых сгинули бесчисленные орды завоевателей — входили во дворец и исчезали в нем, не возвращаясь. Так было всегда. И так будет всегда. И боги нуаннийцев так же бессмертны, как их медлительные волы, тянущие скрипучие двухколесные телеги по бесконечным пыльным дорогам Ну-Ана, страны бессмертных жрецов и смертных богов.

Ниже столицы воды Желтой реки образуют запутанное переплетение мелководных протоков, заросших высоким тростником. В этих зарослях, тянущихся на много миль, живут невиданные исполинские крокабры — длиннохвостые, скользкие, зубастые, бросающиеся на любое живое существо, и еще — бесконечной длины лентообразные хиллы, и чавкающие, внезапно всплывающие из омутов гигантские черепахи, и, наконец, неназываемое чудовище, которому некогда нуаннийцы приносили человеческие жертвы, — речное божество Хаах.

Когда боевые колесницы Аххага остановились перед стенами Нуанны, никто — даже сами нуаннийцы, — не знал, что этот великий миг знаменовал собой не начало новой эры, а окончание старой.

В мертвой тишине реяли черно-белые стяги аххумов, ослепительно сверкали на солнце смертоносные лезвия колесниц, многотысячная армия, кажется, замерла в изумлении: стены древней Нуанны оказались даже более громадными, чем говорили о них знающие люди. Слегка покатые, они поднимались в темно-синее небо на непостижимую высоту. И хотя каменная облицовка едва ли не полностью осыпалась, хотя кое-где в древней кладке проросли ползучие растения и даже деревья — все равно стены казались абсолютно неприступными.

Аххаг, великий воин, покоривший неисчислимое множество стран и народов, снял с головы великолепный позолоченный шлем, принадлежавший некогда царю Киатты, и склонил голову, выражая свое уважение древнему городу, величайшему из городов мира.

Потом разом взревели военные трубы и многоголосый воинственный клич ударил тараном в древние стены.

И вновь тишина, и в тишине стал слышен протяжный скрип: нуаннийцы открывали Северные ворота. Двести темнокожих рабов-привратников при помощи канатов и блоков открыли одну-единственную исполинскую створку, составленную из множества плоских бронзовых сегментов.

Аххаг тронул коня и въехал в великий город победителем, не пролив ни единой капли крови, не выпустив ни единой стрелы.

Завоеватели овладели городом и остались в нем — казалось, навсегда.

Великий жрец Исигда, правивший Нуанной, поступил так же, как поступали все великие жрецы, без боя сдававшие город завоевателям: с ближайшими помощниками и слугами прошел одному ему ведомым путем по лабиринтам дворца к приготовленной в толще камня нише и велел замуровать себя оставшимся снаружи жрецам-прислужникам. Прислужники, выпившие яд, который действовал через строго определенное время, исполнили приказ, после чего ушли лабиринтом в нижние этажи дворца — в глубины, из которых не возвращаются.

* * *

На первом же военном совете, состоявшемся во дворце, присутствовали все полководцы Аххага. Решали один вопрос: куда направлять теперь боевые колесницы? Было два пути — на восток, чтобы захватить сохранившие независимость мелкие княжества в Равнине Дождей, а также богатые приморские города Каффар, Ровандар, Йессауа, Альканзар, Додабетту, Куинну и таким образом объединить под властью Аххума всю Равнину Дождей, или же на запад — через пустынные предгорья, через хребты Огненных гор — в Приозерье, страну богатую и процветающую, чванливые правители которой уже не раз приглашали аххумов испытать остроту наррийских клинков.

— На восток! — сказал седой Музаггар, знавший Аххага еще мальчишкой, учивший его владеть игрушечной сабелькой. — Приморские княжества слабы, правители их беспечны, а удачливее и богаче их купцов нет больше нигде в целом свете. Мне приходилось бывать в Альканзаре, Каффаре, Азамбо. Это прекрасные города из белого камня, синие волны моют их белые набережные, а горожане погрязли в неге и роскоши… Теперь посмотрите, что ждет нас на западе: сто миль пути по враждебным территориям Данаха, предгорья, наконец, путь через неведомые горы, в которых наверняка нас будут ждать засады, узкие горные тропы, не предназначенные для передвижения больших воинских отрядов, с колесницами и обозом… А дальше? Пусть небольшая, но сильная армия приозерцев, которых, как я слышал, никто никогда не мог покорить — даже великий герой древности Эхгар, покоривший все западное побережье от Лагуны до Кераля… Я сказал.

В наступившем молчании заскрипели перья придворных писцов. С шипением горели факела, парами развешенные по стенам овального зала.

Музаггар сел, заскрипев ремнями. Стукнул о скамью висевший на поясе боевой топорик, с которым седой Музаггар не расставался с того самого дня, как этот топорик спас ему жизнь: было это ночью на привале, женщина-грау, убийца, подосланная соплеменниками, прирезала двух стражей, охранявших вход в шатер полководца и уже занесла кривой нож над Музаггаром.

Тогда божьим промыслом пробудился от сна верный раб Музаггара, родом из Каффара. И первое, что попалось ему под руку — небольшой боевой топорик — опустилось на голову убийце.

Женщина-грау не промахнулась, но ее рука уже потеряла силу.

Кривой нож лишь поранил Музаггара; убийца осталась лежать с раскроенным черепом.

Поднялся суровый, огромного роста Нгар — командир бессмертных.

Лицо его было изуродовано шрамами, из которых один был чуть ниже рта. Рубец этот, налитый кровью, казался третьей губой.

Нгар коротко сказал:

— Запад. Мы воины. Не время еще отдыхать.

— Но разве мы пойдем на восток отдыхать? — возразил Аххаг негромко.

— На востоке нечего делать бессмертным. С Каффаром справятся даже наши союзники — легкая конница арлийцев.

Нгар прямо взглянул в глаза Аххагу. Аххаг не ответил и Нгар сел.

Снова заскрипели перья, покрывавшие листки тростниковой бумаги хитроумными закорючками, понятными лишь писцам.

— Два года мы шли к Нуанне, — заговорил флотоводец Гарран. — Мы потеряли тысячи храбрейших бойцов в битвах с Арли, Киаттой, Тао, Наталем и Намутом. Мы перенесли страшные лишения, пересекли семь хребтов, переправились через сотни рек. Вспомните. Я говорю: Нуанна, этот центр мира, был нашей целью. Теперь мы в Нуанне. Войску пора отдохнуть. Можно выслать отряды в Ровандар, Каффар и другие купеческие города.

Можно обложить их данью, можно, в конце концов, найти третий путь. Не забывайте, что перед нами — море, и в двух днях пути по нему — сказочные острова Архипелага, райский остров Таннаут, а еще южнее — Нильгуам, где правит беспечный султан, благоуханный неведомый рай… Я против новой большой войны с Приозерьем. Пора вспомнить о наших домашних делах и осушить слезы вдов, чьи мужья погибли в походе. Так, Аххаг?

Флотоводец развернул широкие плечи и взглянул на царя.

Аххаг взял кубок и отпил из него. Шуршали перья. Потрескивали факела. Тени плясали за спиной царя, где двое бессмертных стояли, скрестив тяжелые копья-топоры. Двое телохранителей из личной охраны всегда были рядом с царем, как две громадные тени, и от них незачем было таить секреты: они были глухонемыми.

— Хватит ли у нас кораблей, чтобы посадить войско и отправить его к Нильгуаму? — спросил Берсей, один из тех, чей голос никогда не сотрясал воздух впустую.

— Кораблей хватит для десяти тысяч войска, — ответил флотоводец. — А в гавани Аббагу, аванпорта Нуанны, найдется еще множество вспомогательных судов.

— А если буря разметает их? Разве аххумы — земноводные твари?

Мы привыкли к коням и тверди под ногами, — возразил бледнолицый храбрец Ассим.

И снова стало тихо. Писцы закончили запись и теперь сидели немо, как истуканы, сложив руки на коленях.

— Да, мы забыли о доме, — проговорил вдруг Аххаг. — Два года сражений, два года забот и трудов. Пора отдохнуть и оглянуться на пройденный путь…

Раздался общий вздох изумления. Все взоры обратились на царя.

Толстокожий Нгар даже приоткрыл рот, но тут же опомнился.

— Наш дом — дорога, — сказал он. — Спроси у любого воина-аххума, чего он хочет — вернуться в свой нищий убогий дом в высокогорном селении, или продолжить поход, сулящий вечную славу?

Нгар поджал губы и рубец на мощном подбородке словно оттопырился в выражении презрения к речи царя.

— Хорошо, что ты вспомнил о наших бедных селеньях, Нгар, — ответил царь. — Время отдавать долги.

Он взглянул на писцов и те замерли с поднятыми перьями.

— Вот мое решение. Нгар с тремя тысячами бессмертных отправляется на запад. Он покорит Данах и приготовит путь нашему войску — путь в Приозерье. Гарран, снаряжай корабли!

Тебе плыть в Йессауа и дальше на юг. Там ждет тебя богатая добыча — корона Жемчужного короля. Ты, Берсей, с сильным отрядом отправляйся вдоль побережья на восток, и иди, покуда хватит сил — до Куинны, до Альдаметты и дальше, до киаттской столицы Оро. А для тебя, Музаггар, я приготовил особую задачу.

Ты вернешься в Аххум с нашими дарами тем, кто остался нас ждать из похода. Ты осушишь слезы вдов и вознаградишь стариков.

— А я, государь? — спросил бледнолицый Ассим.

— Ты останешься в Нуанне. Помнишь, в начале похода я сказал тебе, что ты будешь править самым великим городом мира? Теперь я хочу исполнить обещание.

Аххаг поднял правую руку ладонью вперед. Полководцы сделали то же самое.

— Ушаган! — раздался клич аххумов, клич верности и крови.

Совет был закончен, и Аххаг, поднявшись с покрытой парчой скамьи, удалился, не проронив больше ни слова.

* * *

Несколько дней продолжалась суматоха сборов и прощальных пиров. Потом под рев военных труб отряды вышли из города, и Нуанна вновь погрузилась в свою тихую неспешную жизнь, поколебать которую не мог даже новый энергичный правитель Ассим.

Аххаг же, собрав ученых-нуаннийцев, углубился в изучение тайного знания нуаннийских жрецов.

* * *

Врачеватель Хируан по приказу Аххага был приведен во дворец.

Желтобородый старик, одетый по обычаю нуаннийцев в простую полотняную накидку, предстал перед грозным царем в том же овальном зале. Ни тени робости не было на его лице, и руки он прижимал к груди не из почтительности а потому, что такова была его обычная поза.

Грозный царь сидел на скамье под светильниками, по бокам истуканами застыли закованные в железо воины, а рядом были двое — высокий чернобородый человек, одетый по-киаттски в кожаную безрукавку и кожаные штаны, и другой — скорее нуанниец, чем чужестранец. Нуанниец оказался переводчиком-толмачем.

— Скажи, верно ли о тебе говорят, что ты великий врач и ученый? — спросил царь, с интересом рассматривая Хируана.

— Так говорят, господин, — ответил старик.

— Ты написал, как я слышал, двенадцать трактатов о разных человеческих болезнях?

— Я написал более двадцати руководств о том, как лечить те или иные, большей частью простые, болезни.

— Что ты называешь «простыми болезнями»?

— Если тебе на ногу, господин, упадет мельничный жернов и раздробит ступню, я сумею собрать ее и склеить, как разбитый кувшин. Это и есть простая болезнь, господин.

— А если у меня заболит желудок или печень?

— Я тоже смогу помочь тебе, господин, — с достоинством ответил старик. — Только тебе придется пройти через ряд болезненных процедур. Я должен буду исследовать больной орган.

— Каким образом?

Хируан поднял обе руки, и стало видно, какие длинные, гибкие и сильные у него пальцы.

Царь помолчал. Переводчик ждал, склонив голову. Чернобородый читал какой-то свиток.

Наконец Аххаг обвел рукой вокруг и спросил:

— Кто построил этот дворец?

— Его построил царь-звездочет Беккаан много сотен лет тому назад.

— Зачем?

Хируан молчал, и Аххаг, выждав, повторил с нажимом:

— Зачем? Разве здесь ему удобно было жить?

— Он строил дворец для того, чтобы заниматься здесь науками, господин.

— Хорошо. Ты назвал его звездочетом. Но я не вижу здесь ничего, что относилось бы к звездам.

Аххаг снова обвел рукой зал. Помедлил, и добавил:

— Кроме, может быть, этих чудовищных камней, из которых он сложен. Кажется, поднять такие камни непосильно человеку. Где ваш древний царь взял столько камня?

— Говорят, что камень возили издалека, с плоскогорья Рут.

— Каким образом? На волах?

Не дождавшись ответа, царь вскочил, и жестом велел старику следовать за ним.

Они вышли из зала, прошли коридором, полого поднимавшимся кверху, миновали несколько полукруглых проходов и оказались в маленькой келье, в которой не было окон. Страж, охранявший келью, вскочил и замер, вращая глазами.

Аххаг схватил старика за плечо:

— Ты видишь это? Ты можешь сказать, что это такое?

Он показывал на небольшое отверстие, находившееся в стене на уровне человеческого роста.

— Приложи ухо! Послушай!

— Мне не нужно прикладывать ухо, господин, — ответил старик. — Я и так знаю, что это такое.

— Что же это?

— Отверстие для общения с душами погребенных жрецов.

— С душами? Кто же с ними общается, старик?

— Другие души, господин.

Аххаг схватил старика за плечи и потряс так, что голова его запрыгала из стороны в сторону.

— Ты лжешь, — говорил переводчик, отшатнувшись в испуге. Его дрожащий голос никак не соответствовал гневным гортанным выкрикам Аххага. — Ты лжешь и будешь наказан. Великий царь говорит, что повелит разрушить эти стены, чтобы добраться до душ умерших жрецов.

— Великий царь не сможет этого сделать, — выговорил Хируан, как только Аххаг отпустил его.

— Великий царь сможет это сделать, — заговорил внезапно чернобородый киаттец, до сей поры не вмешивавшийся в беседу.

Говорил он на наречии Равнины Дождей — общем языке, более-менее известном всем.

Хируан тотчас же отозвался на том же языке:

— Если он попытается нарушить покой жрецов, его самого и его семью ждут ужасные несчастья.

По взгляду, который бросил на него царь, Хируан понял, что Аххаг знает этот язык.

— Ты понимаешь, кому угрожаешь? — тихо спросил Аххаг. Он обернулся на переводчика и тот мгновенно исчез.

Хируан с достоинством поклонился.

— Я не угрожаю, великий царь. Я знаю.

Аххаг быстро сказал что-то киаттцу, тот поклонился и обратился к Хируану.

— Великий царь говорит, что хочет узнать как можно больше о вашей религии. Он не хочет нарушать ваши обычаи. Он хочет лишь знания. Ты можешь помочь ему?

Хируан подумал. Потом ответил:

— Я расскажу великому царю все, что знаю. Но знания мои ограничены. Я не настолько хорошо знаком с тайнами жрецов, и никогда не был в этом дворце.

— Хорошо. Ты будешь рассказывать мне, и, с твоего позволения, мои писцы будут записывать твои слова.

Хируан кивнул.

— Ты знаешь мое имя, чужеземец. Но я не знаю твоего.

— Я Крисс из дома Иссов, родом из Киатты, из города Оро.

— Почему ты служишь аххумам?

— Это долгая история, врачеватель. Когда-нибудь я расскажу ее тебе. Но, чтобы ты знал: я никому не служу, кроме моего Бога.

Ты знаешь о Боге Киатты? А теперь иди. Тебя накормят.

СУЭ

Три тысячи бессмертных Нгара, выйдя из Нуанны, сняли панцири и шлемы, погрузив их на скрипучие повозки. Впереди следовали три сотни всадников, за ними в пешем строю — бессмертные, в арьергарде — боевые колесницы.

Через несколько дней пути войско оставило позади пыльные поля Ну-Ана. Дорога раздвоилась: одна вела на запад вдоль побережья, другая — через пологие Террасовые горы.

Оба пути вели в княжество Данах. Князь Данаха, по сведениям шпионов, оставил столицу. Он мог собрать сильное войско и поджидать Нгара на одной из дорог. Нгар рассуждал просто.

Данах — всего лишь враждебная местность, которую нужно пересечь. Если для этого придется драться — Нгар будет драться. Если нет — армия возьмет лишь то, что необходимо для продолжения пути. Впереди — высокие Огненные горы, глубокие ущелья, а еще дальше — озеро Нарро и Приозерье — главная цель Нгара.

Поэтому, не задумываясь, Нгар выбрал наиболее удобную дорогу — вдоль побережья.

Дорога шла среди рощ пиний и дикого кустарника, иногда приближаясь к самому берегу, иногда отбегая от него в глубину холмистой равнины. Вначале путь, несмотря на жару, казался удобным и легким. Войско не испытывало недостатка в воде и пище: воду давали ручьи, бежавшие к морю, старые каменные колодцы, построенные еще в древности для купеческих караванов. Пищей служили козы и овцы, в изобилии водившиеся в этой благодатной местности.

Данахцы, попадавшиеся на пути, выражали всем своим видом покорность и на вопросы охотно отвечали, что князь Данаха Руэн отбыл с личной охраной в неизвестном направлении, что данахцы осведомлены о целях аххумов и не желают чинить им никаких препятствий.

Как показали последующие события, Нгара ввели в заблуждение.

Пока же он, успокоенный, утомленный бесконечными переходами, не ожидал никаких трудностей до самого Суэ — портового города, отстоявшего в пяти дневных переходах.

* * *

Князь Данаха Руэн был молод и полон сил. Он с детства слышал страшные истории о северных варварских племенах, совершавших опустошительные набеги на южных соседей. С детства Руэн готовился к будущим войнам, и, когда империя аххумов стала стремительно расширяться и все новые и новые народы попадали под их власть, Руэн был готов защитить свое отечество.

Отец Руэна был воином, и отец отца. Данахцы с юности учились военному делу, принимали участие в конных состязаниях и военных забавах. Князь Руэн никогда не оставался в стороне от этих забав, и будущие солдаты росли вместе с ним и рядом с ним.

Конечно, Данах не мог выставить многочисленное войско. Но по призыву князя мирные пастухи вооружались и сливались в отряды, подвижные и спаянные дисциплиной, руководимые офицерами, которые всю жизнь занимались только военными делами — Данаху время от времени приходилось отражать набеги с севера диких полукочевых орд, и северная граница княжества была укреплена крепостями и насыпными валами.

И вот теперь, пока аххумы двигались вдоль моря, растянувшись на пол-мили, ослабляя бдительность и уже не утруждая себя постройкой укрепленного лагеря для ночлега, несколько сот данахцев готовились к битве.

Князь Руэн решил задержать аххумов, насколько это будет возможно, перед самым Суэ, а затем, перейдя под защиту каменных стен города, запереть войско Нгара между морем и холмами. Из города он мог совершать вылазки, мешая продвижению аххумов, и, если повезет, направить их на север — в засушливое плоскогорье, где тяжеловооруженным аххумам будут грозить жажда и голод.

* * *

Конный авангард далеко оторвался от пеших воинов, торопясь увидеть каменные укрепления Суэ. Истомленные зноем бессмертные, вздымая пыль, шли рядами по десять, не в ногу, ожидая скорого привала. Сам Нгар передвигался в легком паланкине, который несли темнокожие рабы-таосцы. Нгар чувствовал недомогание и был раздражен. Его уже изрядно утомил этот многодневный однообразный путь, скрип тележных колес, шарканье тысяч ног, клубы пыли, блеянье овец… Нгар любил битвы и пиры. Он не любил однообразия. С тех самых пор, когда, еще мальчиком провел несколько долгих лет в деревянной клетке…

И, когда впереди послышались крики, он даже обрадовался. Хоть что-то нарушило этот тягостный бесконечный переход…

Между тем крики нарастали и в клубах пыли появились всадники, мчавшиеся во весь опор. Нгар выглянул, отодвинув шелковую занавеску. Бессмертные сбились с шага, где-то вдали заиграли военные трубы. Нгар узнал командовавшего авангардом Агра, подгонявшего лошадь. Агр подлетел к самому паланкину, передние рабы были сбиты с ног и Нгар вывалился прямо в пыль, зарычав от неожиданности.

— Данахцы! — закричал Агр с перекошенным лицом. — Они атаковали нас, повелитель! Их много!

Нгар выругался, выпутываясь из шелка и выпрямился во весь рост.

— Что ты воешь, как глупая баба? Ты разучился делать донесения? Говори!

Агр слетел с седла и вытянулся перед Нгаром.

— Данахцы, внезапно атаковали нас. Тучи стрел… Подо мной была убита лошадь, многие убиты и ранены. Они налетели внезапно, с холма, из-за деревьев. Их много, и сейчас они будут здесь…

— Что ты мелешь? — Нгар огляделся, к нему тут же подлетели конные слуги.

— Трубы! — приказал Нгар.

Взревели десятки хриплоголосых военных горнов. Повинуясь их реву, бессмертные рассыпались, часть из них, вооруженная копьями и мечами, выстроилась вдоль дороги, остальные бросились к телегам, облачаясь в панцири, прилаживая листовые наплечники, вооружаясь тяжелыми боевыми мечами.

Нгар прыгнул в седло и помчался к голове колонны, туда, где кипел бой.

Аххумская конница была рассеяна. Тесно сгрудившиеся бессмертные, припав к земле, защитившись громоздкими щитами, были похожи на гигантских черепах.

Со склона горы их атаковали конные лучники-данахцы. И хотя стрелы не могли пробить щитов, все же бессмертные несли урон.

Черепахи медленно пятились назад.

Мгновенно оценив положение, Нгар оглянулся: к нему уже спешили конные тысячники и сотники бессмертных. Еще минута — и первые ряды бессмертных, построенные в фалангу, появились на склоне.

Кони данахцев, брошенные в атаку, с размаху напарывались на многометровые копья, древки которых бессмертные воткнули в землю. Падавших всадников тут же добивали мечами.

Храп лошадей, визги раненых и нестройный нервный вой боевых труб…

Данахцы повернули коней и в облаках пыли скрылись за гребнем холма.

Фаланга двинулась вверх, постепенно наращивая глубину за счет все новых и новых бессмертных, торопившихся занять свое место, строго определенное у каждого.

Нгар ухмыльнулся всеми тремя губами и, обгоняя фалангу, взлетел на гребень.

За холмом волнами вздымались новые гребни, поросшие кое-где хилыми деревцами. Данахцев не было видно — либо они успели скрыться за следующим холмом, либо затаились в невидимой сверху расщелине.

— Пастухи! — презрительно сказал Нгар и повернул коня.

Когда он спустился с холма, оглядывая поле битвы, он понял, что пастухи, тем не менее, сумели нанести аххумам значительный урон.

— Шатер! Тысячники! — коротко приказал он, спешиваясь.

Тут же был растянут полог, разложены ковры. Тысячники, понуро опустив головы, явились перед Нгаром.

Нгар смотрел мимо них — на ослепительно желтые холмы и белые барашки волн, бежавших к песчаному берегу.

Ординарец Аббу — темнокожий таосец — склонившись перед Нгаром, ожидал приказаний.

— Вина, — велел Нгар и жестом приказал тысячникам сесть.

— Вы допустили оплошность, — сказал он, не глядя на склоненные головы командиров — седых ветеранов, каждый из которых имел за плечами немало подвигов; двое из них дослужились до тысячников из простых солдат, один принадлежал к роду племенных вождей, но и он получил свою должность не за родовитость.

— Почему никто не знал о готовящемся нападении?

Тысячники молчали.

— Где пленники, которых мы взяли сегодня утром?

— Они умерли, повелитель, — произнес Даггар, тысячник из вождей.

— Кто их допрашивал?

— Я, повелитель.

— Ты плохо спрашивал, Даггар! — повысил голос Нгар.

— Я хорошо спрашивал. Старику вытянули жилы из ног. Он молчал.

Тогда его стали варить. Он заговорил, но совсем не о том. Он говорил о привольной жизни в горах… Переводчик сказал, что он пел.

— Пел?

— Так, господин. Он сошел с ума.

— А второй?

— Второй оказался его сыном.

— И что из того?

— Он бросился на меч стражника.

Нгар вздохнул, отпил вина из круглой оловянной чаши, поданной Аббу, и проговорил:

— Ты будешь наказан, Даггар. И будет наказан Агр. Сколько наших всадников погибло сегодня?

— Почти шесть десятков.

— А бессмертных?

— Всего семеро, но более сотни ранены.

— Будут наказаны все из их десятков и сотен.

Тысячники ниже склонили головы.

Нгар пил вино, глядя на берег. Свежий морской ветер теребил край полога.

— Мы пришли сюда не для того, чтобы терять время и силы на бессмысленную борьбу. Князь Руэн тоже должен быть наказан. Ты, Даггар, и ты, Иггар — вы пойдете в Данах с тысячью бессмертных и сотрете в пыль эту ничтожную крепость. Завтра мы возьмем Суэ — нет, сегодня, еще сегодня, — и там я буду ждать вас. Времени вам даю ровно пять дней. Этого хватит на то, чтобы достичь Данах, победить и вернуться.

— Нет, темник! — с внезапной яростью отозвался Даггар. — Ты, и только ты виноват в сегодняшнем позоре. Ты забыл, как ходят пешком. Ты ездишь в глупом убежище из бумаги, и видишь дорогу только из-за спин рабов! Ты решил, что Данах не стоит твоего внимания, и только из-за твоей беспечности погибли семеро бессмертных! А теперь ты собираешься наказывать их ни в чем не повинных товарищей? Открой глаза, Нгар!

Фиолетовое вино, выплеснутое из чаши, ослепило Даггара.

Тысячник вскочил.

— Ты неправ, Нгар! — закричал Даггар. — Ты собираешься разделить наше слабое войско! Ты погубишь его! Знаешь ли ты, что Суэ — это настоящая крепость?..

Нгар вскочил с ковра, железная рука впилась в горло Даггара.

Лающим голосом Нгар прокричал:

— Ты, собака, забыл, кто здесь командир? Ты осмеливаешься дерзить мне, взявшему десятки крепостей в Киатте и Тао?..

Сидеть! — прикрикнул он на двух других тысячников, которые, схватившись за кинжалы, тоже вскочили. — Сидеть, собаки!

Сверкнул огромный изогнутый меч, поднятый Аббу. Тысячники переглянулись и сели. Даггар хрипел, бился еще секунду, пока Нгар не ослабил хватку. Тысячник бессильно опустился на ковер, хрипя и вываливая язык.

— Я знаю, как укреплен Суэ. Я знаю, что князь Руэн сейчас там и готовится к обороне. Но мы будем штурмовать эту крепость и возьмем ее.

Нгар снова уселся, тяжело дыша.

— Да, Даггар, я утомился от этой дороги. В этом ты прав. Мне следовало самому допрашивать пленных. И уж поверь мне — они сказали бы правду с готовностью куда большей, чем та, с которой ты выслушиваешь приказы. Наказание откладывается.

Привал закончен. Сегодня к заходу солнца мы должны быть у Суэ.

Когда тысячники покинули шатер, Нгар приказал Аббу:

— Приготовить две колесницы. Агр должен быть казнен до того, как мы выступим.

* * *

Когда две колесницы, запряженные четверками лошадей, с хрустом разорвали тело Агра пополам, именно с этого момента, замечает летописец Крисс из дома Иссов, началось превращение Нгара Непобедимого в Нгара Бесприютного.

* * *

Две цепи охранения вытянулись вдоль гребня прибрежных холмов.

Внизу, берегом моря, спешным шагом следовала маршевая колонна.

Нгар, опустив голову на грудь, ехал на коне впереди колонны, в окружении тысячников и оруженосцев.

После казни Агра, который отныне получал имя труса, и, следовательно, забвение, Нгар собственными руками изрубил свой паланкин на глазах у войска. Один из рабов-носильщиков, не успевший вовремя отскочить, был сражен на месте.

После этого Нгар приказал подать ему коня.

* * *

Перед самыми сумерками измученный конь вынес Нгара на прибрежную возвышенность. Впереди лежал, вытянувшись вдоль береговой линии, утонувший в зеленых садах город.

— И это вы называли крепостью? — презрительно спросил Нгар, указывая на город.

Тысячники, сопровождавшие его, промолчали.

На возвышенность поднималась головная часть колонны — медленно, как утомившаяся от зноя, потускневшая от пыли гигантская змея.

Нгар бросил коня вниз. Застучали копыта по желтой дороге.

Однако при ближайшем рассмотрении город действительно оказался хорошо укрепленным. Не говоря уже о каналах и валах, окружавших его, внушали почтение и не слишком высокие, но массивные каменные стены с полукруглыми бастионами и узкими бойницами.

Вдобавок с севера к самым стенам подступало непроходимое болото, бывшее когда-то мелководным заливом. Болото поросло высоким жестким тростником, но под городскими стенами тростник был вырублен или выжжен.

Пока войско переваливало через возвышенность и авангард начал обустраивать лагерь, Нгар подскакал к городским воротам, в которые упиралась дорога.

На стенах появились данахцы, послышались крики.

Нгар осмотрел ворота и бастионы, и лицо его омрачилось.

— Здесь опасно, повелитель, — сказал тысячник Иггар, указывая на бойницы.

И действительно, раздался свист и с десяток стрел полетели к всадникам.

Нгар развернул коня. И в этот момент что-то ударило его, и уже падая, Нгар успел выпрыгнуть из седла, чудом избежав опасности. Конь с хрипом завалился на бок.

— Стрелу! — закричал Нгар, когда Аббу подбежал к нему, чтобы помочь подняться. — Дай мне стрелу!

Он сел на коня Аббу, тысячники и слуги, отвлекая стрелков на стенах, кружили под самыми воротами.

Аббу пытался вытащить стрелу, поразившую коня полководца.

Еще несколько стрел попали в цели, правда, не причинив особого ущерба: всадники не давали прицеливаться в себя, поднимая коней на дыбы, круто разворачиваясь, меняя направления.

Наконец стрела была вытащена. Аббу с окровавленными руками бросился к одному из ординарцев, чтобы вскочить в седло.

Увы, это был несчастный день: новая стрела поразила Аббу.

Таосец с черной громадной стрелой в руках упал навзничь, и на лице его застыла улыбка.

— Прочь отсюда! — крикнул тысячник Иггар.

— Нет! Стрелу! — вновь потребовал Нгар.

— Мы достанем стрелу с наступлением темноты!

Лишь после этого Нгар повернул коня. Ординарец, известный своей ловкостью и отвагой, попытался на скаку подхватить с земли тело Аббу. Но был сражен новой стрелой.

Солнце стремительно закатилось, и в полной тьме Нгар вернулся к войску, проехал между рядами палаток к центру лагеря, где для него был раскинут большой шатер.

* * *

Нгар был мрачен и отказался разговаривать с тысячниками, настойчиво просившими встречи.

Нгар пил вино час и другой. Безмолвный слуга наливал вино, и один раз расплескал его, поскольку руки его дрожали от страха.

Но Нгар, вопреки ожиданию, не пришел в ярость, а лишь выругался. Но выругался на языке Равнины, которого слуга не понимал.

Когда лагерь стих, полководец вышел из шатра. Сияла огромная ржавая луна. Мертвый свет заливал ровные ряды палаток и застывших, как статуи, фигуры караульных.

В отдалении едва слышно ржали стреноженные кони. Города не было видно. В Суэ не зажигали огней то ли из предосторожности, то ли замышляя какую-то коварную вылазку.

Начальник караула Шумаар неслышно выступил из тьмы. Это был воин громадного роста, почти на пол-головы выше самого Нгара.

Луна вылепила во мраке его исполинскую фигуру, сверкнул знак сотника на плече.

Нгар слегка отшатнулся.

— Это я, повелитель, — негромко сказал Шумаар.

— Посты проверены? — спросил Нгар.

— Проверены и усилены. Конные отряды посланы к стенам крепости.

— А что в крепости?

— Тихо, господин. При малейшем шуме будет поднята тревога.

— Молодец, Шумаар, — проговорил Нгар, качнул головой, и Шумаар понял, что полководец пьян.

— Луна… — прошептал Нгар.

— Луна?

— И луна — тоже… Дурное предзнаменование. Подо мной был убит конь. Это знак.

Шумаар молчал. Лицо его, скрытое забралом, ничего не выражало.

Нгар тяжело вздохнул, оперся о подставленную Шумааром руку.

— Где труп Аббу?

— Его уже подняли. Я ожидал твоего приказания.

Шумаар растворился в темноте. Минута-другая — и совершенно бесшумно появились четверо. На скрещенных копьях они несли тело верного Аббу.

Нгар указал на шатер. Аббу внесли внутрь и положили на ковер.

— Шумаар! — крикнул Нгар, когда воины вышли.

Шумаар неслышно вошел и остановился в почтительном отдалении.

Его голова касалась верхнего полога.

Нгар сидел, скрестив ноги, возле Аббу.

— Подойди и посмотри.

Шумаар повиновался и склонился над трупом.

— Ты видишь?

— Железная стрела, повелитель.

— Железная стрела. Такие стрелы вкладывают в специальные метательные машины. Даже твой панцирь пробьет, Шумаар.

Нгар вдруг вскочил и обеими руками выдернул глубоко засевшую стрелу из груди Аббу. Аббу, казалось, с облегчением всхлипнул.

Нгар поднес стрелу к огню. Это был тонкий металлический стержень с кованым стабилизатором и отточенным, как кинжал, трехгранным наконечником.

— Что ты скажешь, Шумаар?

— Я слышал, у данахцев много железа. Они добывают его в горах.

— В горах! — с внезапной яростью вскричал Нгар. — Повелителя этих гор — князя Руэна — я распну на воротах Суэ и сам, своими руками, вобью ему в глотку его собственную стрелу, раскалив ее на огне!..

Нгар отшвырнул стрелу. Сел, скрестив ноги. Приказал:

— Тело убрать. На рассвете предать огню. Имя Аббу — Верный.

НГАР. НАЧАЛО ПУТИ

Женщина с дорожным мешком на плече идет по крутой горной дороге, ведя за руку маленького мальчика.

Солнце опускается за синюю громаду Великого хребта Туманных гор. Пронизывающий ветер налетает снизу, из потонувшего во мраке ущелья.

Мальчик уже спотыкается. Он начинает хныкать.

— Еще немного, Нгар. Еще чуть-чуть. Потерпи, малыш…

Он терпит. Хотя маленькие ножки сбиты в кровь и лодыжки опухли от ходьбы. Он терпит уже много дней — с тех самых пор, как они оставили теплую хижину, родной очаг, и ушли в ночь, не попрощавшись с родичами.

— Сейчас мы придем к городу. Там, у стен, есть шатры, и мы переночуем в тепле. Но смотри, не забудь, что я тебе говорила.

Ты помнишь?

— Помню, мама.

— Что ты помнишь?

— Что у нас никого нет, и что идем мы из Аммахаго.

— Правильно, сынок. И еще помни: если ты проговоришься, то нас убьют.

Они снова молча бредут по дороге, которая тоже погрузилась во тьму, сделав невидимыми мелкие острые камешки. О них так легко зашибить или порезать ногу. Но вот последние солнечные лучи погасли, и теперь они уже бредут в полной темноте.

Хочется есть. И пить. И еще хочется спать.

— Еще немного. Потерпи.

Она повторила это уже раз двадцать. Она не слышит себя. Глаза ее пусты, лицо искажено. Она думает о том, что случилось там, в селении. О том страшном, что сломало их жизнь.

Но Нгар слишком устал. И еще — он слишком мал, чтобы понимать то, что произошло.

Еще недавно у него был отец. Была добрая Хахима — его бабушка; от ее почерневших рук всегда так сладко пахло свежими лепешками.

И были детские игры на пыльном дворе, и на дороге, куда он бегал вслед за старшими детьми. И были свои маленькие горести и маленькие радости.

Теперь ничего этого нет. Осталась одна печаль, огромная, как ночь. Беспросветная. Холодящая сердце.

Потом он вспомнит. Потом. Он все вспомнит, и будет нести это воспоминание через всю жизнь — хотя вспоминать будет все реже, и прошлое будет с годами меркнуть, гаснуть, как гаснет вечерний свет уходящего дня.

* * *

Отец Нгара — огромный, чернобородый, — отбрасывает полог и входит в низкую комнату с закопченными стенами. Он что-то сердито говорит, от его голоса мелко дребезжит слюда в маленьком окошке. Нгар — совсем малютка — поднимается на ноги в своей колыбели. Колыбель — закуток из камней, выложенный внутри кусками старого войлока. Нгар узнает отца. Он рад. Он тоже кричит — радостно, изо всех сил.

Но отец почему-то не рад. Он поворачивается к сыну, размахивается своей огромной, как потолочная балка рукой и…

Темнота. Кто-то плачет совсем рядом. Но это не Нгар. Нгар чувствует тепло, чувствует запах — бесконечно родной, вызывающий восторг. Это запах матери. Она поднимает Нгара, прижимает к горячей и мокрой щеке. Нгар молчит. И молчит мать.

Почему она молчит? Почему ни о чем не спрашивает, не щекочет губами пальчики, не целует в глаза?..

Нгару больно. Он пробует вырваться из слишком крепких материнских объятий. Ему все больнее. Что-то болит внутри, режет, болит, его сейчас стошнит…

Он заливается тонким жалобным криком.

Но мать зажимает ему рот рукой. Нельзя, тихо, нельзя.

Проснется отец. Он не любит, когда ты кричишь. Сделает больно.

Молчи, молчи!..

Она дает ему грудь. Нгар еще немного скулит, потом успокаивается, и лишь иногда, перестав сосать, всхлипывает.

Все хорошо. Все уже хорошо…

* * *

Вот и утро вползает в слюдяное окно. У очага хлопочет Хахима. А со двора доносится что-то непонятное. Звуки ударов и сдавленные вопли. Хахима хлопочет слишком усердно, преувеличенно громко гремит посудой, и что-то беспрерывно говорит, перескакивая с пятого на десятое. Она говорит, а сама прислушивается к тому, что происходит во дворе, за закопченной стеной.

Нгар уже кое-что помнит. Он привык к этим утренним стонам за стенкой, к снованию Хахимы у очага. Он знает, что будет дальше. Войдет отец, что-то рявкнет, а то и топнет ногой. И Хахима мгновенно исчезнет.

Нгар и отец останутся одни. Нгар, покачиваясь на нетвердых еще ножках, стоит в колыбели, обеими руками ухватившись за край.

Он не плачет. Не улыбается. Он просто смотрит. И отец, стоя посреди комнаты, которая для него слишком мала, тоже просто смотрит на Нгара.

А за стенкой — всхлипы и плач, и бормотанье Хахимы.

* * *

Он уже больше не в силах идти. Он садится прямо на дорогу.

Тяжелый, всепоглощающий сон наваливается на него, опрокидывает в теплую невидимую пыль…

Потом он чувствует покачивание. Ему уютно на руках у матери.

Он сквозь сон слышит какой-то шум, чувствует приближение множества людей, огни, многоголосый говор.

Мать укладывает его на охапку сена перед костром, накрывает сверху своим стареньким выцветшим платком. Нгар мирно спит.

А мать сидит возле него, глядя в огонь. Рядом, вокруг костра, на сене, на подстилках, храпят люди. Вокруг — множество костров, телеги, стреноженные лошади. Одни, побогаче, раскинули шатры, другие — победнее — ночуют прямо на земле, у костров. Это паломники, заночевавшие у стен Хатуары, не успевшие войти в город до того, как закрылись городские ворота.

Хатуара — город храмов и нищих. Есть Верхний город, на холме.

В Верхнем городе великолепные здания, сады и фонтаны, монахи и паломники. Есть Нижний город — поясом окружившее холм скопище лачуг.

Вскоре взойдет над синим хребтом солнце, позолотит островерхие крыши храмов. Откроются ворота и город оживет, забурлит, как растревоженный муравейник. В этом муравейнике легко будет затеряться бедно одетой женщине и ее маленькому сыну.

СУЭ

Когда луна ушла и ночь стала отступать на запад, за оградой лагеря запылал погребальный костер.

Дух таосца Аббу, получивший посвящение, отправился в аххумский рай, на корабль-Первоземлю.

Нгар приказал выслать отряды на север и запад.

— Приведите хотя бы одного данахца, который знает секреты этой крепости. Мы не начнем штурма, пока не узнаем, сколько бойцов в Суэ, каков у них запас железных стрел, и есть ли другие способы проникнуть в город, кроме крепостных ворот.

Отдав распоряжения, Нгар вновь сел в седло, решив своими глазами и при свете дня осмотреть крепость.

На этот раз, кроме тысячников и ординарцев, его сопровождали телохранители и турма всадников.

Тысячники вполне одобрили распоряжения Нгара. Отряд с рассветом выехал из лагеря и поскакал к городским стенам.

* * *

Объезд города и окрестностей не принес ничего утешительного.

Нгар всюду видел надежные укрепления и воинов на стенах, от которых приходилось держаться подальше, ибо проклятые арбалеты били слишком далеко и слишком точно. Нгар узнал, кроме того, что вход в гавань Суэ перегорожен цепями и потопленными барками, и в гавани в полной готовности стоят несколько боевых кораблей и добрая сотня лодок со стрелками.

Единственное, что немного утешило Нгара — то, что по пути они сожгли несколько домов, покинутых жителями, и разорили солеварню, в которой также никого не оказалось.

Солнце склонялось к горизонту, когда Нгар возвратился в лагерь.

* * *

Последующие дни приносили не слишком ободряющие известия. Но вот в лагерь стали прибывать пленные данахцы, которых по приказу Нгара сгоняли со всех окрестностей.

Для них отгородили невдалеке от лагеря специальный загон и выставили крепкую стражу.

Лишь тысячники были осведомлены о новом плане Нгара, и даже когда поступил приказ всем, свободным от караульной службы, приступить к рубке тростника, никто не догадывался о замысле предводителя.

Под руководством сотников тростник вязался в толстые пучки.

Гора вязанок росла на глазах — но на глазах аххумов: все работы шли в лощине вдали от осажденного Суэ.

* * *

Между тем князь Руэн тоже не сидел сложа руки. В городе кипела работа, ковались арбалетные стрелы, возводились дополнительные лестницы к крепостной стене.

И была еще одна тайна, о которой еще не знали Нгар и его тысячники: в Данахе, в пяти конных переходах от Суэ, стояла наготове армия из полутора тысяч хорошо подготовленных данахцев и тысячи наемных всадников из Северного Намута.

Всадниками командовал Эдарк, неистовый воин, один из самых непримиримых врагов Аххума. В битвах за Алабарские острова Эдарк, сумевший устрашить бессмертных, даже получил странное прозвище Алабарский Волк.

Конница Эдарка ни в чем не уступала аххумской, воины были преданы вождю и сражались как львы.

Эдарк набрал свое войско из намутских кочевников, великолепных наездников. Намутцы считали себя наследниками древнего Намуна, государства, наводившего в древности ужас на соседние народы. Древние жители Намуна поклонялись жестокому и кровожадному богу Наммузу, и прославились в веках своей невероятной жестокостью. Недолго просуществовала империя Намун, объединившая некогда все земли от нижнего течения великой Тобарры до Равнины Дождей, — всего около ста лет.

Восставшие порабощенные народы сбросили иго ненавистных завоевателей, разрушили великолепную столицу — Намуан, неприступную цитадель в Туманных горах, обнесенную крепчайшими стенами, славившуюся великолепными фонтанами и искусственными садами на крышах ее дворцов. А после того, как развалины Намуана сровняло время, когда народ Намуна рассеялся, частично истребленный, частично рассеянный по сухим плоскогорьям Намута, и забылся даже язык великой империи, — осталась память. Остались высеченные в скале фигуры истязаемых пленников и их палачей — намунцев, остались сцены, полные невероятной бесчеловечности. И многие, видевшие эти изваяния, понимали, что намунцам и их богу Наммузу доставляли радость пытки и истязания обращенных в рабов пленников. Рельефы сохранили сцены сдирания кожи с живых, пробивания голов из уха в ухо, выдавливания глаз, забивания камней в задний проход…

Страшное наследство было у намутцев, и сами они пользовались недоброй славой не только у культурных народов Равнины Дождей, но и у диких племен, обитавших ниже по течению Тобарры.

Нынешние намутцы, однако, влачили довольно жалкое существование. Их конные отряды время от времени совершали набеги на соседние племена, торопливо грабили и убивали непокорных, и вновь укрывались в своих высокогорных ущельях.

Намутцы были разобщены и уже не могли собрать большие силы для новых завоевательных походов. И только смутная память предков — или тех, кого они считали таковыми, — все еще поддерживала в них воинственность и великую гордыню.

Вот из этих-то кочевников-скотоводов Эдарк и набрал несколько сотен всадников в свой отряд. Он обучил и закалил его в трудных горных переходах и многочисленных стычках с аххумами.

А перед тем, как принять предложение князя Руэна, сделал неслыханный шаг: снял с себя обязанности полководца и предложил воинам-намутцам избрать себе такого вождя, которому они могли бы доверить свою жизнь. Намутцы выбрали Эдарка и торжественно поклялись идти с ним до конца всюду, куда бы он ни повел их.

* * *

Хотя Руэн был готов к штурму, все-таки он начался неожиданно.

Прежде всего, вопреки правилам, штурм начался не с возведения штурмовых башен и рытья траншей, и не рано утром, при свете солнца.

Перед самым закатом к воротам Суэ под крики и свист бичей стали приближаться полуголые пленники-данахцы. Их гнали вперед защищенные панцирями и щитами верховые и пешие бессмертные. Одновременно взревели сотни боевых труб, и в этом шуме плохо были слышны вопли пленников, моливших о пощаде.

Пленные тащили огромные вязанки тростника, смоченные в земляной смоле.

Когда первые вязанки полетели к подножию стен, замысел Нгара стал ясен. Князь Руэн, находившийся в сторожевой воротной башне, отдал приказ арбалетчикам и лучникам начать стрельбу.

Но приказ запоздал: плотно сбитые толпы пленников уже не могли повернуть вспять. Подпирая передних, все еще надеясь на спасение, они шли вперед и гора вязанок и трупов угрожающе росла под воротами.

Стемнело. Стрелки на стенах наугад посылали стрелы в кипящую внизу человеческую массу, но добивались немногого, поскольку в общем шуме и толчее гибнущие пленники даже не могли падать под ноги живым.

Князь Руэн заколебался. Он еще мог попытаться открыть ворота и сделать вылазку, чтобы помешать аххумам поджечь тростник.

Но минута была упущена.

Следовавшие за пленными аххумские лучники зажгли стрелы — и ночную тьму прошили сотни огненных нитей.

Тростник буквально взорвался огнем. Столбы пламени поднялись выше стен. Огненные языки лизнули бойницы — и сам князь Руэн упал на руки приближенных с обожженным лицом.

— Гасить огонь! Лить воду! — прокричал князь.

Но рев всепожирающего пламени, слившись с воплями сгоравших заживо пленников, заглушил его голос.

И вот уже затрещали от жара массивные ворота, вода вскипела во рвах. Теперь для того, чтобы погасить пламя, не хватило бы всех вод великой Желтой реки. Данахцы еще слали наугад свои смертоносные железные стрелы, лили воду на внутреннюю сторону ворот, арбалетчики строились перед аркой, чтобы встретить залпом штурмующих. Но тут вновь взревели аххумские трубы и оглушительно стали лопаться раскалившиеся камни стен.

И князь Руэн внезапно понял, что у него остался один-единственный шанс спасти не город — город был обречен — но хотя бы страну.

Прикрывая черное лицо от страшного жара, он сбежал вниз и закричал оруженосцу, следовавшему по пятам:

— Коня!

И когда в общем адском грохоте бесшумно развалились ворота, открыв черную тьму, готовую хлынуть в крепость — князь Руэн, не оборачиваясь, помчался прочь.

* * *

Нгар спокойно наблюдал за движением своих отрядов, сидя в седле.

Он видел, как рухнули ворота и взмахом руки приказал трубам замолчать.

Трубы рявкнули и умолкли. Стал слышен треск огня и вопли горевших людей, и когда огненные ручейки земляной смолы стали гаснуть, Нгар вновь поднял руку.

Прикрытые огромными щитами, черепахи бессмертных поползли к проему в стене. Арбалетчики дали залп. Стрелы пробили передние ряды, но следовавшие позади легковооруженные воины тут же устремились в пролом. Арбалетчики были смяты и победный клич аххумов — «Ушаган! Ушаган!» — раздался внутри городских стен.

Теперь овладение городом было всего лишь вопросом времени.

Железные отряды бессмертных без сопротивления входили в город, и битва шла на улицах.

Смятые, разрозненные данахцы отступали в глубину улиц и садов, еще не зная, что князя Руэна давно уже нет с ними, что аххумы уже открыли и западные ворота и теперь устремлялись в город двумя потоками.

* * *

Нгар въехал в город на рассвете. Он миновал обгоревшую арку ворот и вдоль двух рядов бессмертных проследовал к центру Суэ — к гавани.

Здесь все носило следы последней отчаянной схватки, трупы еще не были убраны, и назойливые отъевшиеся чайки с мерзкими криками кружили над ними.

— Ну, где теперь твой князь Руэн? — спросил Нгар у тысячника Даггара, слезая с коня у ступеней белокаменного дворца, обращенного фасадом к гавани.

— Ты победил, повелитель, — с несвойственным ему смирением ответил Даггар и поклонился.

Нгар повернулся к тем, кто окружал его, обвел взглядом окаменевших в строю бессмертных, чьи панцири темнели вмятинами и пятнами засохшей крови, и громко крикнул:

— Вы слышали? Не я — это мы победили!

— Ушаган! Ушаган! Ушаган! — прогремело над гаванью и городом, и чайки, взметнувшиеся вверх, ответили неистовым гвалтом.

НУАННА

Теперь Хируан и еще несколько ученых постоянно бывали во дворце, посвящая Аххага, то с помощью толмача, то на языке Равнины, в известные им тайны нуаннийских жрецов.

То, что узнавал Аххаг, мало что проясняло.

Аххаг стал угрюм и злобен, и даже Крисса, бывало, гнал от себя.

Стража то и дело видела, как Аххаг, в полном одиночестве, бродил по бесчисленным коридорам дворца, прислушивался к чемуто, подолгу замирал на одном месте.

Когда Крисс поинтересовался, что именно угнетает повелителя, Аххаг произнес загадочно:

— Ничего. Это прекрасный дворец, и жаль, что у меня остается мало времени, чтобы как следует изучить его тайны.

Между тем слуги доносили, что Аххаг часто не спит по ночам, из его опочивальни доносятся то бормотанье, то вскрикиванья.

Крисс вызвал личного лекаря царя Багу и приказал ему тщательно обследовать высочайшего пациента.

Лекарь в одну из регулярных встреч с Аххагом попросил позволения послушать его пульс и провести исследование роговицы глаз.

Аххаг грубо ответил, что чувствует себя прекрасно.

Лекарь посоветовал Криссу добавлять в пищу повелителя немного опиума.

Но сделать это было затруднительно: пища готовилась под строжайшим контролем и подсыпать в кушанье порошок не представлялось возможным. Для этого пришлось бы посвятить в тайну десяток-другой слуг и даже рабов.

Впрочем, одного союзника Крисс нашел. Это была царственная супруга Аххага Домелла. Она могла подсыпать сонный порошок в вино, которое супруги пили наедине.

* * *

В одну из ночей из комнаты, где спал наследник, послышались крики и шум. Перепуганная нянька крикнула стражу, сообщили Домелле, и мать прибежала к сыну, успев лишь накинуть на плечи длиннополый киаттский плащ.

Малыш бился в истерике, корчился, заходился в крике, и никакие укачивания, уговоры и другие ухищрения не могли его успокоить.

Домелла прижала его к груди и стала носить по комнате, но не смогла удержать — едва не выронила, няньки подхватили его и снова уложили в колыбель.

Немедленно вызвали лекаря. Багу прибыл, также поднятый с постели. Он приготовил снадобье, но малыш отказывался сосать заткнутую тряпкой склянку.

Тогда применили силу и влили снадобье ему в рот.

Вскоре наследник успокоился и уснул.

Остаток ночи Домелла провела у колыбели и лишь перед рассветом отправилась почивать.

Но на следующую ночь припадок повторился. И после осмотра Багу вынужден был признать, что мальчик заболел.

— Ты знаешь причину? — спросила Домелла.

Багу покачал седой головой.

Тогда Домелла сообщила о болезни сына царю.

Аххаг, казалось, вовсе не был опечален этим известием.

— Позовите Хируана! — велел он и с каким-то странным блеском в глазах взглянул на Домеллу.

* * *

Домелла, царственная супруга Аххага Великого, была неизвестного происхождения; никто не знал даже, откуда, из каких краев она родом.

Она воспитывалась при дворе деда Аххага, царя Каула. Впрочем, царством владения Каула можно было назвать лишь с натяжкой.

Каул, хотя и носил титул царя, управлял лишь одним городом — Аммахаго — и территорией в верхнем течении Алаамбы и в Долине Зеркальных Озер.

Его подданные еще не были аххумами, и назывались каулами — это была одна из ветвей многочисленных аххумских родов, расселившихся на северном побережье Арли, на плато Боффа и в горах Гем.

Аммахаго был небольшим городком на морском берегу, городком, представлявшим собой скопище глинобитных домов.

Каулы занимались скотоводством и земледелием, а еще — разбоем, делая набеги на соседние владения, а то и пиратствуя на море.

Однажды царю Каулу донесли, что к берегу прибило плот, на котором обнаружены двое — умирающий старик и грудной младенец.

Каул поспешил к берегу. Младенец — девочка — хотя и был сильно изможден, но вполне жизнеспособен; когда одна из женщин дала ему грудь, ребенок начал жадно сосать, а после спокойно уснул.

Старик же был очень худ. На нем было длинное одеяние из грубой шерсти, когда-то черное, а теперь выцветшее от солнца и соленых морских брызг. Лицо его, мертвенно бледное, прикрывал капюшон, а поясом служил обрывок веревки.

Старика положили в тень и дали вина. Он ненадолго пришел в себя. Обвел полубезумными глазами склонившихся над ним людей и сказал что-то на незнакомом языке.

Это не был язык Равнины, который жившие у моря каулы достаточно хорошо знали; это не был язык Туманных гор, который знали каулы, жившие у Зеркальных озер. Это был странный, грубоватый, но стройный язык, похожий на воинские команды и отличавшийся особой прелестью.

Поняв, что ответить некому, старик забеспокоился, привстал, и несколько раз повторил одно и то же слово. И когда ему показали мирно спящую девочку, он благодарно кивнул и вновь повторил то же самое странное слово.

Это было слово «Домелла».

Никто так и не узнал, что оно означает. Им стали называть девочку, которую царь Каул приказал воспитывать так, как если бы это была его собственная дочь.

А старик умер, ничего не успев объяснить. Когда с него сняли его странную одежду, на груди обнаружили цепь и висящий на ней знак в виде креста с изображением распятого человека.

А еще на руках старика обнаружили глубокие порезы. Но царь Каул, взглянув на них, воспретил обмывать тело старика и воспретил всем, кто видел его раны, когда-либо упоминать о них. Пришельца похоронили по аххумскому обряду.

А Домелла — темноглазая, с нежно-белой кожей и иссиня-темными волосами, с узкими глазами, приподнятыми наружу — росла и превращалась в истинную красавицу. Никто никогда не видел такого разреза глаз, как у нее, и такой нежной кожи. Она казалась пришельцем совсем из иного мира. Впрочем, так оно и было.

Что же касается остального — то царь Каул унес с собой в могилу тайну того, чем поил старик девочку на протяжении нескольких дней на плоту, носившемуся по океану.

* * *

А потом каулы подчинили себе соседние племена, заняли столицу древнего аххумского государства — Ушаган — и провозгласили сына Каула Ахха Мудрейшим, царем всех племен от Туманных гор до Арли, от Запада до Востока.

Внук Каула Аххаг взял Домеллу в жены и начал великие завоевания, положив начало величайшему государству из всех, когда либо существовавших во Вселенной. И, покорив Алабары и остров Арроль, Арли, Киатту, Южный Намут, Индиару, Наталь, семь таосских королевств и множество иных стран и племен в Равнине Дождей и в Туманных горах, принял титул «царя всех царей».

* * *

Отборная сотня каулов из агемы — тысячи царских телохранителей — несла караульную службу в нуаннийском дворце. Днем и ночью во всех коридорах под настенными светильниками без движения стояли одетые в броню, вооруженные мечами и боевыми топорами стражники огромного роста. Каждые два часа менялись они, но не все одновременно, а по двое, один пост за другим. И каждый из постов находился в поле зрения другого, так, что никто и никогда не смог бы незаметно проникнуть во дворец и пройти по его лабиринту к царским покоям.

Но и верные каулы не могли препятствовать тому, что поднималось из глубин подземелья, из бесчисленных подземных этажей.

Сначала это был просто легкий туман, дымка, от которой теряли резкость огни светильников и блики на панцирях стражников.

Потом к дымке добавились блуждающие огоньки. Эти огоньки обладали таинственной силой, притупляя внимание стражей, а может быть, просто лишая их воли.

Первым, заметившим их, был Крисс из дома Иссов, Крисс, уже несколько ночей после припадка наследника проводивший почти без сна.

Огоньки, мелькнувшие в дальнем конце коридора, подействовали и на Крисса; во всяком случае, сначала он почему-то не придал им никакого значения.

Но потом о таинственном свечении ему донес начальник личной охраны царя Ашуаг.

И вот в одну из ночей Крисс и Ашуаг, прихватив с собой масляные светильники, отправились в обход дворца, чтобы выяснить, наконец, что же тревожит покой царя и его сына.

Начав обход от царских покоев, они обошли все помещения, занятые охраной и многочисленными службами царского двора, прошли по всем охраняемым коридорам и наконец достигли одного из нижних уровней, в котором охрана была усилена.

— Все ли спокойно? — спросил Ашуаг у старшего по караулу.

— Все спокойно, повелитель, — ответил бородатый десятник.

Они обошли четыре поста, стоявших возле входов в подземелье.

Входы были забраны специально устроенными деревянными щитами.

— Никто не открывал эти входы?

— Нет, господин. Нам приказано не касаться их.

— Почему? — поинтересовался Крисс.

— Говорят, что за ними прячутся тени жрецов, господин, — спокойно ответил десятник.

— Это глупые слухи, — сердито сказал Ашуаг. — Неужели каулы верят им?

Десятник слегка замялся и ответил не сразу:

— Мы выполняем приказы и верим тем, кто их отдает.

— Кто же тогда распускает слухи?

— В свободное от службы время о чем только не говорят солдаты, господин…

— Ты умен, — надменно сказал Ашуаг и десятник опустил глаза. — Но, может быть, слухам есть иные причины, кроме безделья?

Не дождавшись ответа, он повернулся к стоявшим поблизости стражникам.

— Эй вы! Давно служите в гвардии?

— Оба шли с войском от самого Ушагана, — вставил десятник.

— Я спрашиваю не у тебя!.. — Ашуаг вновь повернулся к страже.

— Я хочу знать, не слышали ли вы что-нибудь подозрительное или, может быть, видели что-то, чему не придали значение?

Один из каулов поклонился:

— Слышали, господин. Каждый из нас что-нибудь, да слышал. Здесь, возле входов в подземный мир, чего только не услышишь…

— И что же слышал ты?

— Я слышал голос моей матери, господин.

— Что ты городишь? — воскликнул десятник, но замер, повинуясь жесту Ашуага.

— Матери? Твоей собственной матери? Каулки?

— Так, господин.

— А где твоя мать? В Ушагане или, может быть, в Аммахаго?

— Ее нет, господин. Она, названная Доброй, присоединилась к тем, кто ушел навсегда.

— Она умерла? Когда?

— Давно, господин. Почти двадцать лет тому назад. Я был еще несмышленым мальчишкой.

Ашуаг поманил пальцем стражника и тихо сказал:

— Если ты лжешь, тебя накажут. Если говоришь правду, запомни: больше ты никогда и никому не скажешь об этом. Все понял?

— Все, господин.

Тогда Ашуаг и Крисс заняли места в одной из каменных ниш, где было устроено что-то вроде временного караульного помещения, и стали по одному допрашивать всех каулов, дежуривших здесь в этот час.

Десятника отослали, допрос велся с глазу на глаз.

Выяснилось, что практически каждый из стражников слышал голоса давно умерших родных и знакомых. Это открытие так поразило Ашуага, что он решил немедленно допросить всю караульную сотню.

Они поднялись наверх и приступили к делу. Допрос продолжался до самого утра. А спустя несколько часов, когда горячее нуаннийское солнце выбелило исполинские стены дворца, вся сотня была снята с охраны. В спешном порядке каулам приказано было сесть на коней и отправиться на западную границу, на реку Чанд.

Для охраны была призвана сотня бессмертных, которую, впрочем, уже вечером сменила другая сотня.

Исключением были лишь глухонемые личные стражники царя и царицы, оставшиеся на своем месте — и то лишь потому, что их смена неизбежно вызвала бы недовольство и вопросы самого Аххага.

В эти передвижения был посвящен и Ассим, темник, командовавший оставшимися в Нуанне войсками.

В конце концов, чтобы не тасовать бесконечно стражей, увеличивая тем самым круг посвященных, было решено перевести вниз, на охрану подземелий, часть глухонемых телохранителей Аххага, с остальной же стражи взять клятву молчания.

* * *

Хируан, осмотревший маленького Аххага, сказал, что попробует помочь, но в разговоре с Криссом с глазу на глаз лишь покачал головой:

— Я думаю, что дворец — не место для маленького царевича.

Здесь властвуют духи.

— Я это уже слышал от тебя, — сказал Крисс. — Я помню все, что ты говорил нам о вашей религии. О человеческих жертвах подземному богу — пожирателю младенцев, который живет в воде.

Но как мне убедить Аххага покинуть дворец?

— Боюсь, что никто уже не сможет убедить его, — ответил Хируан. — Он стал пленником Хааха. Он жаждет бессмертия.

— Значит, он решил найти Воду Богов, о которой ты говорил?

— Да. И он найдет эту воду. Но вода дарует ему не жизнь, а смерть.

Киаттец побледнел и отшатнулся.

— Что ты болтаешь, старый хитрец?

Хируан молчал, сложив, по обыкновению, руки на груди.

ЭДАРК

На несколько дней город был предан разграблению, и дни эти для жителей Суэ стали, казалось, одной сплошной, бесконечной ночью.

И самому Нгару победа ударила в голову не хуже выдержанного данахского вина: Нгар пьянствовал во дворце, не слушая осторожных тысячников. Приходя иногда в себя, он выходил из внутренних покоев и покачиваясь, держась за колонну, мочился на беломраморные ступени.

Тем временем отряд, посланный к Данаху, возвратился с тревожными сведениями: в столице стоит сильное войско, его предводитель, Эдарк, рвется в бой, и лишь приказ князя Руэна удерживает его от выступления.

Впрочем, не сегодня-завтра данахцы выйдут из крепости — у них достаточно сил, чтобы напасть на войско аххумов, утомленное пьянством и развратом.

* * *

Во время одного из пиров Иггар стал похваляться своими победами и храбростью своих воинов. Нгар поймал его на слове:

— Ты справился бы с конницей Эдарка?

— Конечно, если бы, кроме тысячи бессмертных, мне были бы переданы все вспомогательные войска и конница!

— Ты получишь, что просишь. — Нгар находился в том состоянии, когда после нескольких дней пьянства люди перестают пьянеть и не могут протрезветь. — И выйдешь к Данаху, на север. Более того, я передам тебе еще несколько сотен бессмертных из тысяч Даггара и Агара. Но если Эдарк разобьет тебя…

— Повелитель! — вскочил Иггар, расплескав вино. — Прикажи, и я разделаюсь с этим негодяем, возомнившим, будто его сборище можно назвать войском!

— Иггар! — сказал Даггар с укоризной. — Ты хочешь разделить наше войско. Ты можешь погубить его! Разве намутские кочевники разучились воевать? Вспомни, Иггар!

— Я все помню! — Иггар подбоченился под одобрительным взглядом Нгара. — А разве аххумы никогда не побеждали намутцев? Пора смирить их гордость раз и навсегда!

* * *

Войско Иггара вышло на рассвете. Суэ, разграбленный и оскверненный, остался позади. Иггар двинулся по дороге, петлявшей среди холмов и терявшейся в туманной дымке, в которой маячили невысокие Террасовые горы.

Войско выглядело жалко: бессмертные были основательно утомлены несколькими днями, проведенными в Суэ. Иггар в устрашающем трехрогом шлеме, снятом когда-то с отсеченной самим Иггаром головы шестого таосского короля, был сумрачен и молчалив. Он уже раскаивался в своем хвастовстве: об Эдарке и его храбрости и хитрости он знал не понаслышке.

Еще в боях за Алабары Иггару пришлось испытать на себе все коварство Эдарка, и лишь вовремя подоспевшая помощь спасла тогда тысячу Иггара от гибели.

И сейчас, гоня от себя воспоминания, связанные с неистовым Эдарком, Иггар мрачнел все больше и больше.

Вечером, на привале, ему доложили, что не вернулся один из конных отрядов, посланных в поиск.

— Большой отряд?

— Тридцать всадников, господин, — доложил сотник Маган, исполнявший обязанности заместителя Иггара.

— Ты думаешь, они заблудились?

— Думаю, что нелегко заблудиться в этих холмах. Если только скакать несколько часов с завязанными глазами.

Иггар ничего не сказал. Но приказал на ночь усилить караулы.

С рассветом войско снялось и снова двинулось на север.

Снова влево и вправо по ходу движения были посланы в поиск отряды. И к вечеру вновь сообщили, что иные из них не вернулись.

Между тем дорога стала круче и первая цепь Террасовых гор нависла прямо над головами, а за нею поднималась вторая, за которой стоял город-крепость Данах.

Иггар велел строить лагерь по всем правилам — с насыпными валами и укрытиями для стражи, а сам в сопровождении свиты помчался вверх, к перевалу.

Солнце окрасило горы в багровые тона, вот-вот должна была пасть тьма, когда Иггар достиг первого из перевалов и остановил взмыленного коня.

Он внимательно осмотрел местность. Но, сколько ни всматривался, повсюду — и на вершинах, и в наполнявшихся тьмою ложбинах — видел лишь сумрачную дикую красоту, погруженную в вечерний покой.

* * *

Только к полуночи Иггар возвратился в лагерь. На перевале он оставил десяток каулов, а из лагеря велел выслать им в помощь сотню пеших бессмертных.

Специальные дозоры были отправлены и на восток, и на запад.

И хотя, казалось, все было сделано правильно, смутная тревога не оставляла Иггара. Он долго держал совет с сотниками, а когда его оставили в шатре одного, никак не мог уснуть, и ворочался на походной постели из дорогих таосских ковров.

А потом, уже когда на небе стали меркнуть звезды, Иггар, наконец, уснул. И ему снились тревожные сны, в которых он убегал по диким горным ущельям, прыгал через потоки, лез, срываясь, по кручам, и никак не мог убежать от своих собственных страхов. Он разбил себе ноги, прыгая по скользким камням, сломал ногти, цепляясь за скалы, он выдохся и устал, но кто-то темный с коротким алабарским мечом неустанно следовал за ним, и казалось, летел над темной землей.

Закутанный до самых глаз в черный намутский плащ, этот кто-то жаждал его смерти, и, как ни старался Иггар — взмокший, с сердцем, прыгавшим в самой гортани, — он не мог оставить преследователя позади.

Он просыпался и тут же снова проваливался в этот тягостный сон, и снова бежал, и карабкался, и прыгал, и скулил от страха и тьмы. А темный мститель, словно играя с ним, то появлялся, то исчезал, плащ его вздувался от ветра, и отраженный свет невидимых звезд ярко сиял на клинке.

И наконец Иггар понял, что ему не уйти. Он зарычал во сне от бессилия. Он поднял огромный камень и швырнул в мелькнувшую черную тень. Камень канул во тьму беззвучно. Иггар, прижимаясь спиной к жесткому ложу из таосских ковров, вынул кинжал. Он хрипел и стонал, и бился, и пытался выговорить:

— Покажи свою морду, собака! Покажи ее, жалкий и гнусный шакал!

И внезапно тень придвинулась к нему, и упала повязка, и отвратительная волчья пасть дохнула Иггару в лицо запахом крови и ненависти.

— Ты хочешь увидеть меня? Так открой же глаза. Посмотри! — пролаял мститель.

Иггар с трудом выплыл из кошмара, и под сводом шатра, в слабом сиянии светильника, действительно увидел того, кто гнался за ним по пятам все эти дни и ночи.

Короткий меч рассек его открытое горло и легко отделил голову от тела. Голова с широко открывшимися глазами скатилась на ложе. Тело рухнуло на ковер, окрасившийся пенящейся струей.

Последней мыслью Иггара была мысль о том, что он просто еще не проснулся. Надо заставить себя пробудиться. Впереди столько дел… Но было уже слишком поздно. И не могла помочь ему стража: сторожа давно уже были зарезаны бесшумными черными тенями, порожденными самой ночью.

И Иггар просто из одного сна перешел в другой — в тот, в котором не бывает кошмаров.

Никогда.

* * *

А потом лагерь наполнился криками. Воины в черных намутских плащах кривыми саблями рубили еще не проснувшихся, пораженных ужасом бессмертных. Сам Эдарк с факелом в одной руке и с мечом, на который он надел голову Иггара, в другой вышел из шатра и кричал что-то со вздувшимися на шее жилами, и по-волчьи горели его глаза и пена пузырилась на губах, и лицо в красноватом сиянии огня казалось облитым кровью.

* * *

Да, Эдарка недаром прозвали Волком.

Десять турм намутцев от самого Суэ волчьей повадкой крались за войском Иггара. Копыта их коней были обернуты кусками шкур. Днем они отставали от аххумов, прятались в логах и ущельях, а ночью стремительным броском догоняли Иггара.

Утром того несчастного для аххумов дня Эдарк выехал из залитого кровью, заваленного трупами бессмертных лагеря на север, и на том самом перевале, где накануне Иггар остановил загнанного коня, встретил Руэна. Князь вел все свое войско — легкую данахскую конницу, пеших копейщиков и арбалетчиков.

Оба предводителя сошли с коней, церемонно раскланялись и поздравили друг друга с успехом. План удался как нельзя лучше: войско Нгара уменьшилось более, чем на треть, и теперь предстояло добить оставшихся.

— Мы пошлем в Нуанну голову Нгара вот в этом шлеме, — Эдарк указал на трехрогий шлем шестого таосского короля. — И известим Аххага, что гости вели себя неучтиво. Так, князь?

— Безусловно, — Руэн слегка поклонился. — Мы сообщим, что будем рады гостям, обученным вежливости. Вина?

— Вина, — отозвался Эдарк.

Им подали два рога, наполненных легким данахским вином.

Оба поднялись. Они стояли почти на самом гребне горной цепи.

Отсюда можно было обозреть большую часть княжества Данах. В ясные дни, говорят пастухи, отсюда можно увидеть далекое море — южную границу княжества — и островерхие башни Данаха на севере.

— Скажите, Эдарк, каковы ваши планы на будущее? Когда мы с вашей помощью разобьем кровожадных варваров, куда вы направите копыта своей великолепной конницы? Или это секрет? — осведомился князь Руэн, когда вино было пригублено и кубки-рога унесли.

— Это не секрет, князь, и вы знаете, что я желаю одного: освободить из-под власти аххумов мой родной народ. Именно этой цели я посвятил свою жизнь.

Да, князь Руэн знал кое-что о жизни Эдарка, полной странствий и злоключений. Он знал, что Эдарк, рожденный рабом, провел детство на острове Банг, подростком бежал от хозяина в Хуэго, там пристал к шайке морских разбойников и на пиратском корабле плавал по морю Эрвет. Потом, когда каулы захватили столицу Алабар — Махху — и стали вести беспощадную борьбу с пиратами, Эдарк попал в плен и целый год просидел в тюрьме-пещере на острове Ноэт.

Из пещеры его взяли на военное судно гребцом, и еще целый год Эдарк ворочал тяжеленным веслом под кнутом надсмотрщика. Потом он подговорил своих товарищей-гребцов, им удалось бежать, и было это вблизи столицы каулов — Аммахаго.

С горстью товарищей — бывших рабов — Эдарк ушел в горы, начал нападать на караваны и военные отряды аххумов. Уже начались великие походы аххумов, все земли пришли в движение, и все больше беглых рабов собиралось в шайке Эдарка, пока шайка не превратилась в большой боеспособный отряд.

С этим отрядом Эдарк напал на Хатабатму — город на берегу реки Алаамбы, — взял его и сжег. Хатабатма была одним из трех святилищ аххумов. Здесь аххумские жрецы приносили жертвы своим богам, сюда собирались паломники со всех аххумских земель.

Эдарк принес в жертву аххумским богам две тысячи паломников.

После этого за ним началась охота.

О, это были славные дни. Эдарк уходил от погони, внезапно появлялся в тылу неприятеля, беспощадно умерщвлял пленных.

Отряд его разросся до тысячи воинов, многие из которых были обычными разбойниками без чести и совести, жаждущими убивать, насиловать и грабить. Эти люди вовсе не желали умирать за идеи Эдарка. В конце концов они схватили своего вождя и выдали аххумам.

Эдарка в деревянной колодке на шее водили по городам и селам, и вот тут уж натерпелся будущий великий воин издевательств, из которых плевки были, пожалуй, самыми терпимыми.

Отряд бессмертных охранял пленника, и отряд уже устал от бесконечного позорного шествия, от ярости и злобы соплеменников. Наконец Аххаг велел освободить Эдарка от позора; его, полумертвого, привязали к мачте на плоту и пустили в море.

И вскоре все забыли о нем. Аххаг ушел на юг, покоряя семь таосских королевств. В Тао он научился использовать страшные смертоносные боевые колесницы, таосские оружейники одели его гвардию в крепкую железную кольчугу. И там же Аххаг узнал о новом способе боя — фаланге. Но фаланга низкорослых смуглых таосцев была лишь прообразом фаланги настоящей — фаланги бессмертных, которую не мог ни пробить, ни даже смять бешеный напор кавалерии.

И вот, пока Аххаг воевал и учился воевать, готовясь к походу на великую Киатту, — плот, обжигаемый солнцем и соленым ветром, носился по волнам, и измученный, обезображенный побоями, истерзанный морскими ненасытными птицами, умирающий от жажды и безнадежности Эдарк впадал в тяжелое забытье. Но однажды ночью к плоту неслышно подплыл белый корабль, украшенный резьбой и золотом. На плот спрыгнули несколько глухонемых гигантов-каулов, отвязали несчастного от мачты и подняли на корабль. Плот разрубили на несколько кусков и корабль неслышно отправился дальше, с умирающим пленником на борту.

Кто выходил тогда Эдарка, кто поил его разбавленным вином и целебным молоком арлийских кобылиц, кто врачевал его раны и, наконец, поднял его на ноги — не знал никто. Не знал и сам Эдарк, ибо главный его покровитель до поры до времени не показывался ему на глаза, а ухаживали за ним темнокожие рабыни.

В один прекрасный день корабль причалил к пустынной северной оконечности острова Банг и Эдарку было приказано сойти на берег.

Эдарк вплавь добрался до каменистого берега, поднялся на утес и долго-долго провожал глазами сказочный корабль-призрак.

Белый корабль исчез так же таинственно, как и появился. А Эдарк начал войну, которую он называл «один против всех». Он собрал отряд алабарцев, обучил их, посадил на коней, приучил к железной дисциплине, — и уже несколько месяцев спустя сама столица Алабар — Махха — пала перед мстителями. Командовавший аххумским гарнизоном Иггар едва успел бежать на легком баркасе, бросив войско на произвол судьбы.

Целый год шла война на Алабарах. Успех не всегда сопутствовал Эдарку, аххумов было слишком много, а острова слишком малы.

Заслужив прозвище Алабарского Волка, Эдарк внезапно исчез с островов и некоторое время о нем ничего не было слышно.

Вновь он объявился уже на материке, в горах, но мало кто мог узнать в человеке, называвшем себя «Князем Нижнего Намута» — кочевнике в грубошерстном плаще, с золотым полумесяцем у виска — прежнего Алабарского Волка.

* * *

Князь Руэн почтительно произнес:

— Когда последние звери из отряда Нгара будут истреблены, куда вождь намутов направит свой путь?

— Я еще не думал об этом, князь.

— В таком случае еще вопрос: каким способом я смогу отблагодарить вас за помощь в изгнании аххумов?

— О! — Эдарк мрачно улыбнулся. — Ваша благодарность, я полагаю, будет достойной такого великого и щедрого правителя!.. Однако, князь, вы теперь не так богаты, и я понимаю, сколько сил и средств потребуется вам, чтобы восстановить разрушенное войной. Поэтому можете не думать о благодарности.

Потемнело. Грозовые тучи обступили перевал, вдали засверкали молнии. Посвежело.

— Все мои вопросы, как вы понимаете, заданы с умыслом, — продолжил князь. — И объясняются они просто: я хотел бы взять вас и вашу армию к нам на службу. Вы могли бы защитить пределы Данаха от аххумов и от всех других неприятелей, пожелающих напасть на нас.

— Знаю. Я слышал о хуссарабах. Там, далеко на севере, за тысячью горных хребтов, на плато Прерий поднимается новая туча… — Эдарк внезапно поднялся. — Извините, князь, но служба моя вам еще не закончена. Если вам будет угодно, мы продолжим этот разговор, а теперь… Взгляните!

Дальние цепи гор слились с почерневшим небом. На той стороне перевала в скалы падали ослепительные пружинящие копья, там уже грохотало, и с неба обрушивались беспощадные потоки.

— Пора!

Эдарк прыгнул в седло. Руэн последовал его примеру.

Взвыли горны, и через минуту отряды всадников устремились вниз, по дороге к мертвому лагерю аххумов.

Когда они приблизились к лагерю, гроза догнала их.

— Пусть потоп унесет тела этих собак! Пусть они никогда не найдут покоя! — прокричал Эдарк сквозь неистовый ливень.

* * *

Черной стеной обрушился дождь на Суэ и мгновенно все изменилось. Объевшиеся падалью чайки, полуразложившиеся неубранные трупы, хмель, зараза, смрад — все было смыто в несколько минут и под неистовым потоком город вдруг вновь засверкал белоснежным и розовым мрамором, и по горбатым улицам — лестницам покатились, подпрыгивая, сбитые с деревьев огненные апельсины, и желтая упругая айва, и перезревшая раскисшая алыча.

Потоки ревели на улочках, вскипали водовороты, унося в древние подземные дренажные каналы всю грязь, весь пот, всю кровь, все слезы — весь ужас последних дней.

Нгар сидел в огромном холодном зале мраморного дворца. Вокруг него дышали огнем жаровни, но не могли согреть огромного помещения. Нгар забавлялся стрельбой из трофейного арбалета.

Рабы подносили ему железные стрелы, которые он вкладывал в диковинное данахское орудие, при помощи специального рычага и ступенчатого колеса взводил невероятно тугую металлическую струну, — и пускал стрелу в нелепое соломенное чучело в шлеме, установленное в центре зала.

Чучело не шевелилось: стрела прошивала его и звякала о дальнюю стену.

Нгар пытался попасть в шлем. И вот наконец шлем со звоном упал на мозаичный пол. Нгар хлопнул в ладоши, слуга поднес шлем.

Это был добротный киаттский шлем из особого металла, который гнулся, но не ломался, и от которого отскакивали булатные мечи.

Шлем был пробит.

Нгар рассматривал его, когда у входа раздался шум. Гигант Шумаар, в последние дни не отходивший от повелителя и исполнявший роль начальника охраны, ввел промокшего насквозь человека.

— Гонец от Аххага Великого, повелитель! — объявил Шумаар.

Нгар кивнул.

К нему подвели гонца — юношу в каульском плаще, дрожавшего то ли от холода, то ли от перенапряжения бешеной скачки.

— Игрушка зверя, — проворчал Нгар, отбрасывая в сторону арбалет. — Ну? С какими вестями?

Юноша вынул из круглого пенала свиток и с поклоном подал Нгару.

Нгар прочел письмо.

— Здесь нет подписи царя. Что с великим царем?

— Ужасное несчастье, повелитель! — заговорил гонец, испуганно косясь на Шумаара. — Царь Аххаг болен.

— Так болен, что не может подписать приказ?

— Нет, повелитель, не так. Приказ бы он подписал, но… Вот уже несколько дней, как царь исследует дворец жрецов и не обращает внимания на управление войском. Приказ подписан темником Ассимом.

— Это я вижу. Велел ли Ассим передать мне что-либо на словах?

— Только то, что я уже сказал: царь болен.

— Хорошо. Иди. Тебя накормят и дадут отдохнуть. Потом придешь за ответом.

Гонца увели. Нгар еще раз пробежал глазами свиток и велел вызвать тысячников Агара и Даггара.

* * *

— Нам приказано возвращаться в Нуанну, — хмуро сообщил он тысячникам. — Царь Аххаг болен.

— Кем подписан приказ?

— Этим бледным призраком — Ассимом.

После недолгого молчания Даггар произнес:

— Приказы не обсуждаются, господин. Не понимаю, зачем ты вызвал нас.

Нгар привскочил:

— А затем, Даггар, что я не хочу возвращаться! Мы только начали поход, и он пока идет успешно. Почему мы должны прервать хорошо начатое дело?

Тысячники молчали.

— Есть ли известия от Иггара? — уже спокойнее спросил Нгар.

— Нет.

— Так долго? Почему не послали к нему гонцов?

— Посылали, Нгар. Только сегодня утром отправилась полусотня под командой Награ. Известий еще нет.

— А от прежних?

— Никаких, господин.

Нгар помрачнел.

— Подождем до завтра. Я не верю Ассиму и этому юному гонцу.

Шумаар! Где гонец?

— Он только что поел и сейчас спит, господин.

— Когда поспит — допроси. Что происходит в Нуанне? Что он видел по дороге в Суэ?..

Шумаар кивнул и вышел.

— Позволь сказать мне, Нгар. Ты снова затеваешь опасную игру.

Если уж идти на запад — идем. Я пойду за тобой, как за своим командиром, до конца, — проговорил Даггар.

Нгар кивнул и перевел взгляд на Агара.

— Я выполню любой твой приказ, — подтвердил Агар.

— Я благодарю вас за верность. И вот мой приказ: если до утра не случится ничего, что может изменить решение, утром мы выступаем. На запад. В Суэ оставляем гарнизон, колесницы, обоз. Всех — на коней, сколько их хватит. На Запад — и как можно скорее!

* * *

Поздно ночью Нгара разбудил Шумаар. Нгар мгновенно проснулся.

Шумаар, дыша ему в самое ухо, зашептал:

— Предательство, повелитель! Гонец никогда не был в Нуанне! Он подослан Эдарком — сознался в этом сам. Отряды Эдарка стоят в миле от Суэ и готовятся напасть на нас, едва мы покинем крепость.

— Но как же печать Ассима? Почему гонец говорил о Великом Аххаге как о правителе, теряющем рассудок?

— Предательство, — повторил Шумаар. — Мальчишка еще жив. Я пришел за тобой.

* * *

Гонец лежал на каменном полу, запачканном кровью, в дальнем полуподвальном помещении, где Шумаар лично пытал его. Нгар склонился над юношей, Шумаар поднес ближе пылающий факел.

Нгар разжал зубы юноши и влил ему в рот немного хлебной данахской водки.

Гонец очнулся, закашлялся: сгустки крови вылетали из запекшегося рта.

— Ты узнаешь меня, гонец? — спросил Нгар.

— Да. Ты Нгар Непобедимый. Но скоро будешь побежден.

— Кем? Эдарком?

— Да.

— Тебя подослал Эдарк?

— Эдарк.

— Тогда откуда же ты знаешь про Ассима, и самого Аххага Великого?

Гонец закрыл глаза. К щекам его вернулась краска, он задышал спокойней.

— Выпей еще. Шумаар, помоги ему сесть.

Гигант подхватил невесомое тело, приткнул боком к стене. Нгар всунул в руку юноши оловянный стакан с вином.

Стакан выпал, вино разлилось.

— Прости, повелитель, — смиренным басом проговорил Шумаар. — Я нечаянно переломал ему пальцы…

Нгар вновь наполнил стакан, приложил его к губам юноши. Тот выпил. Открыл глаза.

— Ты убьешь меня, Непобедимый?

— Да. Я не могу оставить тебе жизнь… Но если ты скажешь мне все, что знаешь — смерть будет легкой. Клянусь.

— Жаль… Я еще хотел побывать в Киатте… Я побывал во многих городах. Я был в Маххе и Руэго, в Шале и Аммахаго, плавал в Таннаут, меня носили на носилках по улицам Табакки…

Но в Киатте я не был почти три года.

— Откуда ты родом? Из Киатты?

— Из Киатты.

— И давно служишь Эдарку?

— Я не служу Эдарку. Я служу справедливости. И служба моя началась давно — когда аххумы уничтожили мой дом, Дом Хиссов.

Я был тогда мальчиком. Аххумы гнались за мной ночью, по дороге. Я свернул и спрятался в камнях. Они пробежали мимо. Я встал и пошел. Я шел всю ночь, а потом день, а потом еще много — много дней и ночей… Я прятался от всех, и шел, не зная, куда, пока не встретил беженцев-таосцев. Целые толпы шли по дорогам разоренных таосских королевств, я пошел с ними. С ними было голодно, но не страшно. Я выучился их языку, я обгорел на солнце и стал темнокожим, как они… Ты не знаешь, Нгар, как много людей под солнцем проклинают вас, аххумов, как много людей желают вам гибели, как много людей готовы отдать все — даже жизнь — лишь бы отомстить вам!

Нгар отшатнулся.

— Разве я разрушил твой дом, Дом Хиссов? Или Шумаар? Это был какой-то дикий, отбившийся от армии отряд… Мы никогда не вели себя как звери…

Кровавый плевок прервал слишком длинную речь Нгара.

Нгар побледнел.

— Ты хочешь, чтобы Шумаар замучил тебя до смерти? — свистящим голосом спросил он.

Гонец закрыл глаза и покачал головой.

— На, выпей еще. И скажи, что или кто связывает Эдарка с Нуанной?..

Гонец опять покачал головой. Нгар с минуту смотрел на него, потом быстро вышел. Шумаару велел:

— Пытать. Но не убивать.

НГАР. НАЧАЛО ПУТИ

Ругань и грохот. Это отец.

В окне — темнота. Вечером, когда солнце заходит, мать всегда становится тихой, задумчивой и печальной. Хахима куда-то уходит — ее никогда не бывает дома, когда приходит отец.

Нгар прижимается к маме. Он слышит, как гулко стучит ее сердце, и тоже начинает бояться.

Нгар уже много знает и понимает. Он знает, что его мать зовут Амра, а отца — Тмаррах, хотя никогда не слышал, чтобы родители звали друг друга по имени. Они вообще редко разговаривали.

Отец чаще кричал, а Амра молчала, и только Хахима иногда звала мать по имени.

Нгар уже многое знает. Он знает, что отец не любит, когда он криком выражает свою радость. Он уже знает, что отец может ударить. Он делает это часто, с тех пор, как вернулся из набега. Тогда несколько десятков мужчин из селения, вооружившись ножами и луками, отправились к побережью, чтобы поступить на пиратский корабль и разжиться деньгами. В их селении становилось все труднее прокормить семью, молодежь уходила в города, и некогда богатый поселок с постоялым двором, почтовой станцией, и даже тюрьмой, превратился в маленькую убогую деревушку. Больше не было спроса на шерсть, торговые люди все реже появлялись в горах, и дороги, бывшие когда-то очень оживленными, захирели, превратившись в тропы. И большая часть домов поселка стояла пустыми, с пустыми дверными проемами: жители, покидая дом, уносили с собой деревянные двери — большую ценность в этих безлесных горах.

Но поход за богатством и славой оказался не слишком удачным.

Корабль, на котором отец вышел в море, затонул, большая часть охотников погибла. Отец несколько месяцев скитался по Алабарам, подрабатывая, где придется, пока однажды не сумел пристроиться на купеческий корабль, за работу доставивший его в Аммахаго. Из Аммахаго к родным горам он шел целых два месяца. В пути окончательно оголодал и оборвался, примкнул было к шайке разбойников, но не поладил с ними и едва остался в живых.

Отец вернулся домой таким же нищим, каким покинул его.

Потом он был надсмотрщиком над государственными рабами на медных рудниках в Хаабе, но недолго — его выгнали за жестокое обращение с рабами. И наконец он стал могильщиком. В небольшом селении у могильщика дел было немного, но работа была не из легких — выдалбливать склепы в каменной стене. Бедных в селении хоронили за счет общины, выплачивая могильщикам жалкие гроши. А богатые, которых было не так много, умирали не часто и не очень охотно.

Труд, достойный раба, окончательно сломил некогда сильного человека. Отец Нгара вместе с другими могильщиками стал неумеренным выпивохой, и чуть не ежедневно возвращался домой навеселе. А когда он бывал навеселе он, чаще всего, злился на весь белый свет.

* * *

Под утро сырой холод пробрал Нгара, он свернулся калачиком, и Амра, не сомкнувшая глаз всю ночь, прилегла рядом, согревая малыша своим телом.

Но едва она задремала, как послышался негромкий звон бубенцов, а потом кто-то осторожно прикоснулся к ее плечу. Амра рывком приподнялась. Над нею стоял юноша в жреческом, цвета индиго, плаще. Глаза его внимательно смотрели на нее.

— Благословенна эпоха Аххумана, — скороговоркой выговорил он ритуальную фразу и спросил: — Это твой сын? — вполголоса спросил он.

— Да.

— Ты одна здесь?

— Да… — Амра вздрогнула и торопливо прибавила: — Мы остались одни, когда наш отец ушел в плаванье.

Жрец молчал.

— Мы пришли поклониться священным огням Аххумана и помолиться об отце…

— Как тебя зовут? — внезапно спросил юноша.

— Ам… — Амра запнулась и тотчас же поправилась: — Хамра. А это мой сын Нагхар.

— Откуда вы пришли?

— Из Аммахаго… Там, на склоне, наш дом…

Жрец присел на корточки, осторожно погладил по головке спящего Нгара.

— Дом на склоне?.. — жрец почему-то покачал головой, потом спросил: — Ты знаешь, где остановиться в Хатуаре?

— Нет, — честно ответила Амра, настороженно поглядывая на жреца. — Мы впервые здесь.

— Я помогу вам. Денег не нужно: при храме Амма есть хороший постоялый двор, где вас накормят и дадут приют на время священного месяца Третьей Луны.

Он поднялся на ноги, маленькие бубенчики, укрепленные на щиколотках, коротко тренькнули.

— Не бойся. Я знаю — трудно женщине быть одной. Идем, ворота уже открылись.

Амра поднялась, взяла на руки Нгара. Солнце еще не поднялось над краем хребта, но призрачный предрассветный свет заливал долину. Лагерь паломников просыпался. Там и сям жидкие струи дыма поднимались в темное небо. Негромко переговаривались люди, иногда слышались короткое мычание быков, ржание лошадей, блеянье овец.

У городских ворот уже стояла вереница паломников. Здесь были люди из разных племен, и Амра с любопытством разглядывала их.

Многие были с семьями, из-под пологов крытых повозок выглядывали детские головки. Увидела Амра и диковинных животных с горбами на спине, — огромные, лохматые, они презрительно глядели на людей большими влажными глазами из-под полуприкрытых век.

Жрец, тренькая колокольцами, повел Амру вперед.

— Стражники спросят твое имя, — сказал он, склонившись к уху Амры. — Отвечай без запинки, не так, как в первый раз.

Амра вздрогнула, быстро взглянула в лицо юноше. Тот улыбнулся краешком рта.

* * *

Хатуара оглушила Амру. Она не могла понять, как люди живут здесь, не путаясь в паутине множества улочек, площадей, переулков. Она не могла понять, как люди не сталкиваются друг с другом в бесконечной толпе, струившейся по мостовым.

Стражники в воротах ничего не спросили у нее, и она беспрепятственно вошла в город. Юный жрец провел ее по горбатым кривым улочкам нижнего города и остановился у входа в верхний, священный город.

Здесь не было стражи, вдоль стены сидели десятки нищих, выпрашивая подаяние, тут же располагались охраняемые коновязи, поскольку в священный город можно было войти только пешком.

* * *

В низком темном бараке Амре указали ее место на глиняном полу, покрытом слоем полусгнившей соломы.

Потом юный служитель Амма привел ее к храмовой трапезной. Она была полна народу, но Амре, как и нескольким другим паломникам, не сумевшим пройти внутрь, вынесли по глиняной миске луковой похлебки, заправленной ячменной мукой.

Нгар с такой жадностью набросился на еду, что Амре стало стыдно. Она заслонила сына от других едоков. Но потом заметила, что среди них много еще более голодных. Старик в рубище хлебал из миски через край, жадно обсасывал намокшие в похлебке усы. Двое подростков, похожие на попрошаек, и вовсе подрались, деля одну миску на двоих.

Ее юный друг ушел, и Амра терялась, не зная, как себя вести в этом чужом мире. Когда Нгар наелся, она быстро проглотила остатки и пошла в трапезную со стороны кухни, чтобы отдать посуду.

— Чего тебе? — спросил полуголый потный евнух, выскочивший навстречу с корзиной луковой шелухи. Голос был пискливым, но властным.

Амра молчала, а евнух вдруг сунул корзину ей в руки:

— На. Это в мастерскую. Ты ведь ищешь работу, да?

— Да. Но…

Евнух отмахнулся:

— Мастерская там.

Амра постояла у входа. Из кухни неслись крики, грохот, тянуло сизым прогорклым дымом. Она положила миску поверх шелухи, подняла корзину и пошла по двору к приземистой постройке. Нгар шлепал ножками рядом, держась за подол.

В помещении, куда вошла Амра, было почти прохладно. Хотя и здесь кипела работа. Два голых раба ногами месили глину в бадье. Мальчишки крутили длинную рукоятку, приводя в движение несколько гончарных кругов, за которыми работали обнаженные до пояса горшечники. Их руки, заляпанные глиной, двигались почти в лад, осторожно и точно.

Амра стояла, озираясь, пока ее не окликнули. Седобородый человек в белесо-синей жреческой рясе, подол которой был подоткнут под пояс так, что видны были загоревшие до черноты худые колени, окликнул ее. Глянул в корзину.

— Это не сюда. Мастерская резчиков там.

Он показал на дверь, потом хмыкнул, оглядев Амру с головы до ног.

— Новенькая? Паломница?.. Ладно. И мальцу найдется работа.

Амра испугалась, что Нгара сейчас же оторвут от нее и заставят делать что-то тяжелое — толочь черепки, например, — и заторопилась в указанном направлении. За дверью было не такое просторное помещение. За длинным столом несколько мужчин долбили, строгали, сверлили и шлифовали деревянные фигурки.

Это были амулеты, изображавшие аххумских богов и богинь, у Амры тоже был такой амулет, но раньше ей не приходило в голову, что производят их обыкновенные люди, резчики по дереву.

Отсюда ее послали в следующую дверь, и только там, среди острых и неприятных запахов, среди чанов с разноцветными жидкостями, какой-то человек с руками, изъеденными кислотой, принял, наконец, ее корзину.

Амра взяла Нгара за руку и пошла назад. Во дворе ее встретил юный жрец, которому она обрадовалась, как родному.

— Вот и хорошо, — сказал он, когда Амра торопливо рассказала ему о своем приключении. — В месяц Трех Лун хватает работы, и многие паломники, у которых нет денег, позавидовали бы тебе.

Я буду приходить иногда. А если понадоблюсь — найдешь меня в храме Амма, повелителя моря, — спросишь Харрума.

* * *

Через несколько дней Амра — или Хамра, как называли ее здесь, — уже освоилась с новой работой. Перед рассветом она приходила на храмовый двор, начинала таскать воду, выносить помои, потом начиналась утренняя трапеза, и Амра помогала разливать похлебку. Маленький Нгар быстро освоился в новой обстановке, побелел, округлился, и уже не ходил неотступно за матерью, хорьком озираясь из-за подола, а самостоятельно осваивал кухню и двор, слегка косолапя, важно ходил среди паломников и собирал грязные миски.

Амра уже умела отличать служителей разных храмов. Жрецы Амма носили ярко-синие одежды и длинные волосы; служители Ахаммы, богини-матери — желтые, волосы они красили, завивали, укладывали в хитроумные прически; служители бога-отца Аххумана одевались в серебро; Матери-Моря Хуаммы — в пурпур;

Отца-Небосвода Аххуама в зеленое; Дочери-Земли Аххи — в бирюзовое.

Кроме этих главных святилищ в верхнем городе располагались десятки других. Трапезная, в которой работала Амра, принадлежала храму Нун — богине Зеркальных озер. Ее служители носили балахоны бледно-синего цвета. Верховный жрец Нун облекался в серебристо-синие одежды, а волосы его и борода были ослепительно белыми. Однажды он пришел в трапезную, увидел Амру и спросил, есть ли у нее дом. Амра ответила, что нет: дом ее сгорел во время пиратского набега. Тогда жрец подозвал Нгара, ласково погладил его по голове, и сказал, что, если Амра хочет, ее сына посвятят светлой богине и со временем он станет служителем. Амра с радостью согласилась, и с тех пор стала с утра отводить Нгара в школу, в которой учились будущие жрецы.

А вскоре и она получила другую работу: ей доверили варить похлебку и выпекать пресные лепешки, когда это требовалось.

Она переселилась из приюта паломников в одну из храмовых келий.

Незаметно прошел месяц, миновали празднества и Хатуара опустела. Амра теперь чаще могла выходить в Нижний город, и вскоре хорошо узнала центральную его часть, без труда находя дорогу к рынку. У нее даже появились знакомые — например, толстая прачка, жившая неподалеку от внутренней стены и приходившая в храм раз в неделю.

Но однажды поздно вечером в ее келье появился сам Пахар — начальник храмовых служб, тот самый, что встретил когда-то Амру в горшечной мастерской. Пахара здесь боялись, за глаза называли Голоногим за его привычку подтыкать рясу под пояс в жаркие дни. Амра тоже его побаивалась, но пока не видела от него ничего плохого.

— Ты хорошо управляешься с делами, — сказал Пахар, оглядывая келью. — Я доволен тобой.

Амра стояла прямо перед ним — келья была совсем крошечной, едва вмещала топчан и маленький стол. На топчане спал Нгар, широко раскинув руки и приоткрыв рот. Пахар хмыкнул:

— Вот и новый слуга великой Нун подрастает… — Он погладил седую, блестевшую в сиянии ночника бороду и вдруг спросил: — Не скажешь ли, почему ты оставила мужа? Я слышал, что ты родом из Аммахаго…

Амра вздрогнула, и поблагодарила богиню за то, что свет ночника так тускл. Впрочем, она стояла к свету спиной, и лицо ее было в тени. Но Пахар был достаточно близко, и Амра сдерживала дыхание, боясь, что тревожный стук сердца может выдать ее.

— Мой муж умер, господин, — выговорила она, опустив глаза. — Он погиб, когда на город напали пираты…

Пахар раздумчиво протянул:

— Что-то я не слышал, чтобы пираты нападали на такие большие города… Впрочем, — он положил руку на плечо Амры, — времена сейчас совсем другие… Значит, у тебя больше никого не было?

— Я сирота, господин.

Амра задрожала: рука жреца налилась тяжестью, напомнив вдруг руку мужа.

СУЭ

Даггар и Агар в сопровождении свиты покинули дворец. Дождь лил как из ведра, к тому же дул ветер, и оба полководца вымокли в мгновение ока.

— Нам надо поговорить, Агар, — сказал Даггар. — Прошу тебя, зайдем ко мне.

Агар молча кивнул.

Они подошли к двухэтажному особняку и вошли внутрь.

— Никого не пускать, — приказал Даггар и провел гостя по лестнице на второй этаж. Здесь в теплой комнате, устланной коврами, тысячники присели. Слуга подал вина и исчез, повинуясь жесту.

— Ты много знаешь об Эдарке? — спросил Даггар.

— Достаточно, — ответил осторожный Агар.

— Тогда ты должен понимать, что Иггара и его тысячи больше не существует.

Агар удивленно взглянул на собеседника.

— Иначе мы давно бы уже получили хвастливые донесения о невероятных победах, — уточнил Даггар.

— Ты прав, — кивнул Агар.

— Скажу больше: у меня есть подозрения, что Эдарк приближается к Суэ со всеми силами Данаха. Еще день-два — и нам не выйти из крепости живыми.

Агар молча ждал, слегка склонив крупную собачью голову, на которой белел длинный шрам — подарок таосского полководца Та Синга.

— Нет, не день-два. Меньше. Я думаю, что сегодняшняя ночь — последняя, когда мы еще можем проявить инициативу, незаметно выйти из крепости и принять бой на выгодных для нас условиях.

— Я согласен, Даггар, — проворчал Агар. — Но ты ведь слышал Нгара?

— Я слышал Нгара. И убедился, что нам с ним не по пути.

Даггар прямо взглянул в глаза Агара, но тот лишь слегка отшатнулся, ничем больше не выдав изумления.

— Нгар погубит оставшееся войско.

— Может быть, ты и прав. Ты предлагаешь…

Агар остановился, заставляя Даггара продолжить.

— Да. Ты правильно понял. Сегодня, в последнюю оставшуюся у нас ночь, мы с тобой должны вывести бессмертных из Суэ и возвращаться в Нуанну. Мы пойдем не вдоль побережья, а холмами — там больше вероятность избежать ловушки. В Нуанне неладно, и я верю Ассиму. Нгар бредит Приозерьем, но не там сейчас решается судьба империи.

— Дай мне подумать, Даггар, — Агар расслабил могучие плечи и выпил вина из квадратного данахского кубка. — Речь идет о нарушении приказа. Если мы не выполним приказа Нгара — мы станем преступниками.

— А если мы выполним его — мы станем покойниками. И не только мы — но и наши тысячи, наши верные товарищи, которые верят нам.

— Да, это трудная задача — выбрать из двух зол меньшее…

— Нет, Агар: надо сделать выбор не из двух зол, а между злом и добром.

Порыв ветра ворвался в комнату, надув плотную занавеску.

Вместе с порывом ветра донеслась далекая перекличка часовых.

— Хорошо! — Агар хлопнул себя по коленям. — Согласен. Но как мы сможем выйти из города и вывести войско, не сказав об этом Нгару?

— Об этом не беспокойся, — усмехнулся Даггар. — У восточных ворот стоит полусотня всадников, которыми командует преданный мне Амгу. А в городе сегодня весь караул заменен моими бессмертными.

— О! Ты предусмотрителен, Даггар, — сказал Агар, поднимаясь. — А скажи, что бы ты сделал, если бы я не согласился?

— Ты согласился. Только глупец не понял бы меня…

Даггар ничего больше не добавил, но взгляд его был выразительнее всяких слов. Агар медленно кивнул.

— Тогда последнее. Мы выходим сейчас же?

— Да. Выводи тысячу к восточным воротам. Там я встречу тебя.

Спускаясь по лестнице вниз, Агар помедлил и тихо сказал:

— Интересно, чем сейчас занят Нгар?

— Ломает руки и ноги несчастному мальчику-гонцу. Ищет измену.

Агар вздохнул:

— Он не там ее ищет.

— Не там, — эхом отозвался Даггар.

* * *

Дождь постепенно сходил на нет. Темные колонны глухими переулками и садами двигались по городу, не зажигая факелов.

Казначей Нгара евнух Хагар высунулся в окно и окликнул стражника:

— Эй! Что происходит?

— Ничего, господин.

— Как это — ничего? Ты разве не слышишь — грохочут сапоги?

— Нет, господин, не слышу.

— Погоди… Разве ты из охранной сотни Нгара? Что-то я раньше не видел тебя.

Стражник промолчал. За углом дома негромко переговаривались другие стражники, их длинные тени падали на землю прямо под окном Хагара.

— Подойди-ка поближе! — пропищал повелительно евнух. — Хочу разглядеть твое лицо…

Он не успел разглядеть ни лица стражника, ни лица убийцы, спустившего в этот самый момент курок арбалета. Железная стрела толкнула его в лоб и опрокинула в комнату.

Тотчас же в комнате появились бессмертные Даггара.

Награбленные в городе сокровища — казна войска — спешно выносились во двор и вьючились на лошадей.

* * *

«Измена!» — это тревожное слово влетело в зал и, кажется, шевельнуло языки пламени бесчисленных факелов.

Нгар очнулся от полудремы. Ночь была слишком длинной — и Нгар коротал ее, опустошая большой кувшин с молодым данахским вином.

Нгар хлопнул в ладоши — появился слуга.

— Шумаар не приходил?

— Нет, господин.

Нгар поднялся с ковров и пошел к выходу. Два стражника-истукана неподвижно стояли по обеим сторонам от дверей. Он миновал лестницу, открыл широкие двустворчатые двери.

Темная ночь, наполненная вздохами успокоенных волн, обступила его.

У выхода не было стражи — Нгар понял это не сразу, а когда понял — попятился.

В тишине вздыхало невидимое море. На набережной не горели костры, под колоннадой дворца не слышалось шагов караула.

Тьма таила угрозу.

Это ощущение усилилось, когда тишину нарушило далекое тоскливое ржание — ржание жеребца, потерявшего хозяина.

— Стража! Эй, кто-нибудь!.. — крикнул Нгар в темноту.

И темнота, показалось ему, таинственно шепнула в ответ:

«Эдарк!..» Нгар вздрогнул: ржание послышалось ближе и стало жалобнее. Вот послышался и топот копыт, а следом — рычание и шорох.

Как раз в это мгновение в тучах возник просвет и призрачный свет луны упал на гавань, набережную, ступени дворца. Словно во сне в этом призрачном свете Нгар увидел несущегося во весь опор коня со сбившимся на сторону седлом. Звонко и часто цокали копыта. За конем почти бесшумно неслась свора лохматых аххумских псов, псов-убийц, всегда сопровождавших войска в походах.

Конь пролетел мимо Нгара, но, почувствовав присутствие человека, развернулся и бросился к лестнице. Эта заминка дорого ему стоила: свора догнала его, сразу несколько псов вцепилось в загривок. На мраморные ступени брызнула черная кровь. Конь еще бежал, ломая ноги, вверх по лестнице, туда, где стоял Нгар, но свора, повисшая на нем, не оставляла ему шансов. Конь рухнул в нескольких метрах от Нгара. Псы с яростным визгом накинулись на добычу.

Тучи вновь сдвинулись и свет исчез. Во тьме Нгар увидел мерцающие глаза собак, услышал чавканье и хрипы пожираемой заживо лошади.

— Кто отпустил собак? — дрогнувшим голосом громко спросил Нгар.

Он выхватил из-за пояса кинжал и метнул его в копошащееся месиво под ногами. Взвыл пес, другие ответили рычанием и хриплым отрывистым лаем. Еще чуть-чуть — и псы учуют новую добычу…

Нгар быстро вернулся в зал, приказал кинувшемуся навстречу таосцу:

— Разыскать Шумаара. Немедленно ко мне… Нет, подожди. Я сам.

Вот что. Найди начальника караула. Ты знаешь, что происходит в городе? Кто-то выпустил собак… Да, позови-ка тех двоих, что стоят за дверью.

Таосец исчез и тут же появился вновь с серым от ужаса лицом.

— Повелитель!.. Это не стража! Это мертвые люди!

— Что ты мелешь!

Нгар схватил боевой меч и выбежал из зала. Стражники стояли, как и прежде, только слегка изменились их позы: они привалились спинами к стене и руки их были опущены. Нгар подошел ближе, легко ударил одного мечом плашмя… Закованный в броню бессмертный качнулся и вдруг повалился на каменный пол. Грохот разнесся под каменными сводами.

— Измена… Эдарк… — прошептал Нгар два страшных слова.

Слуга молча повалился перед ним на колени.

— Я ничего не видел, господин! Было много людей, я приносил вам вино. А потом люди куда-то исчезли! Я не виновен, повелитель!

— Я знаю! Встань! — голос Нгара стал лающим. Озираясь, он снял со стены факел.

— Кто еще, кроме тебя, есть во дворце? Где остальные слуги?

— Я не видел их, господин, с тех пор, как вы уединились!

— Ищи! Кто-то же должен остаться! Ищи! Поможешь — вознагражу тебя. Свободой и богатством!

* * *

С мечом и факелом в руках Нгар быстро спустился в подземелье, где он оставил Шумаара.

В комнате лежал гонец с неестественно вывернутыми руками.

Глаза его заплыли и губы опухли. Но он был еще жив.

— Гонец! Как твое имя?

— Ягисс из дома Хиссов, — прошептал юноша.

— Я виноват перед тобой. Прости. Ты меня слышишь? Это говорит Нгар, Нгар Непобедимый! Он просит у тебя прощения — ты слышишь?

— Ягисс из дома Хиссов прощает тебя, Нгар. Но дома Хиссов больше нет…

— Где Шумаар?

— Шумаар? Это тот, кто мучил меня, не давая покоя? Он ушел.

— Давно?

— Как только послышался шум за стеной. Шум и крики. Он выбежал и забыл обо мне.

Нгар приблизил лицо к умирающему.

— Поверь, Ягисс, если бы это было в моей власти — я освободил бы тебя и даровал бы тебе жизнь.

— Никто не может даровать жизнь, — выговорил гонец. — Никто, кроме бога. Но ты можешь освободить меня.

— Хорошо. Я освобождаю тебя.

Нгар поднял меч и ударил им вертикально, сверху вниз, легко пронзив сердце гонца.

Назад: ЭПОХА АХХУМАНА

Дальше: ХААХ