«Здание центрального крематория является старейшим в Фаон-Полисе» — написано в туристическом путеводителе. Наверное, так оно и есть: когда осваивались новые планеты, переселенцы первым делом заботились о том, чтобы органические отходы и прочие продукты жизнедеятельности (к которым, как это не печально, следует отнести и тела умерших людей) не засорили новый неизведанный мир и не привели бы к экологической катастрофе. Поэтому приходилось строить специальные перерабатывающие заводы — в просторечии — крематории.

Если исключить покойных, то тем, кто впервые попал в Зал Прощания казалось, что они очутились внутри опрокинутой на бок, четырехгранной усеченной пирамиды: потолок и боковые стены помещения почти сходились у противоположной от входа стены. Возле нее уже невозможно стоять в полный рост, да и не нужно — там располагается жерло кремационной печи. Глядя на задрапированные плотной черной тканью, старомодные осветительные лампы, я подумал, а не станет ли светлее, если их выключить. Люди вокруг стояли тихо, лишь изредка перешептываясь, при этом они шептали о вещах посторонних, непосредственно к виновнику похорон не относящихся.

— Мне это напоминает конец света в конце тоннеля, — прошептал кто-то позади меня. Шептала женщина. Думаю, она имела в виду сужение зала перед жерлом.

— Чрево Канала, — ответил ей мужской шепот, — черная дыра наоборот.

— Почему «наоборот»?

— Потом объясню…

Объяснений я так и не услышал.

Две дамы справа от меня, пожилая и молодая, шептались о вещах куда более приземленных:

— А ты заметила? — прошептала пожилая, но так, чтобы всем рядом стоящим было слышно.

— Что заметила? — переспросила дама помоложе.

— Я не ожидала, что она придет… надо же, ни стыда ни совести у людей…

О ком они говорили, оставалось лишь предполагать. Стоявшая впереди меня немолодая семейная пара не ожидала ничего, кроме скорого окончания печальной процедуры. «Потерпи, недолго осталось», — донесся до меня голос жены. Фраза была двусмысленна, поскольку ее супругу было никак не меньше восьмидесяти.

Согласно завещанию покойного, его прах должен быть развеян над Южным Океаном, что снова возвращало мои мысли к одноименному Мысу, где была гора, а в горе…нет, не дыра, а пещера, естественный лабиринт, весьма подходящее место, чтобы спрятать от посторонних глаз то, что для этих глаз не предназначено. Накануне я еще раз просмотрел снимки сотрудников Института и теперь без труда узнал в читавшем надгробную речь чернобородом крепыше Дэна Симоняна — заместителя директора Института и руководителя одела прикладной генетики. Здесь же присутствовала уже попадавшаяся на моем пути, симпатичная худенькая брюнетка Лора Дейч, вынужденная теперь, вместо Перка, руководить Тонкими Нейроструктурами. Молодого и тощего Лесли Джонса, старшего сотрудника отдела, название которого мне не в жизнь не выговорить, я не сразу заметил, поскольку он жался где-то в углу. По-моему, он притворялся служащим крематория. Во всяком случае, и уныло-безразличным выражением лица, и костюмом он очень напоминал «крематорцев» — у кого еще в столь молодом возрасте может быть поношенный траурный костюм. На мой взгляд, Джонс не тянул даже на двадцать шесть — такой возраст был указан в досье.

Фил Шлаффер мог стоять у жерла не пригибаясь, только рыжие, торчащие во все стороны волосы касались бы потолка. Но сейчас он находился не у жерла, а возле гроба, прямо напротив Симоняна. Бок об бок с Шлаффером стояла темноволосая женщина в черном траурном платье; за руку она держала маленького мальчика. Ее я определил как вдову Перка — Эмму Перк. Когда ее взгляд скользил по присутствующим, он на мгновение остановился на мне — так мне показалось, но я мог и ошибиться, поскольку вдова была в темных очках. На всякий случай, я кивнул в ответ. Никак не прореагировав на мой кивок, она отвернулась.

— Вы знали покойного? — вопрос подкравшегося сзади Джонса застал меня врасплох. Голос у него был предельно, даже, чересчур, проникновенным. Я очень рассчитывал на то, что на похоронах не принято расспрашивать, кто и зачем пришел.

— Я знаком с его работами, — ответил я достаточно стандартной фразой и тем же тоном.

— Вы биолог? — еще проникновеннее спросил Джонс.

— Не нужно быть биологом, чтобы по достоинству оценить значение его открытий, — ответил я совсем елейным голоском. Если так и дальше пойдет, то скоро мы с ним разрыдаемся. Наверное, он это понял, и следующий вопрос был задан уже с нажимом:

— Тогда кто вы? Репортер?

В другой обстановке я бы послал его за радиус Хаббла, но в крематории полагалось держать себя в руках.

— Вы почти угадали, — ответил я.

Джонс неожиданно признался:

— А вы знаете, я грешным делом подумал, что вы из Службы Общественной Безопасности, они ведь ходят на такие… хм, мероприятия.

— Насколько я слышал, Перк сам, …ну, вы понимаете… — я не договорил.

— Да, я понимаю, но они и на самоубийства ходят, то есть, я хотел сказать, туда, где хоронят тех, кто — сами, — еле слышным шепотом, с трудом подбирая слова, ответил он.

— Ученый, изучавший жизнь, добровольно выбрал смерть… Парадоксально, вы не находите?

— Я об этом не думал… — ответил он.

Заиграла траурная музыка, все склонили головы и гроб медленно двинулся в жерло кремационной печи. Когда люк закрылся, свет стал ярче, музыка стихла, и висевшее в воздухе напряжение стало понемногу спадать. Через десять минут должны были вынести прах покойного.

Кто-то тронул меня за локоть. Я ожидал снова увидеть Джонса, но тощий молодой человек вдруг превратился в коротышку Шлаффера.

— Я знал, что вы придете, — прошептал он мне на ухо и подмигнул, — здесь поспокойнее чем в институте, правда?

Я согласился. К чему это он про спокойствие-то вспомнил.

— Полиция меня допрашивала, — продолжал нашептывать он, — но про вас я не сказал ни слова.

— А с какой стати вы должны говорить им обо мне? — удивился я, — насколько я помню, речь мы вели не о Перке.

— Иными словами, вы настаиваете на том, что ваш визит в институт и самоубийство Перка никак не связаны?

— Ни коим образом, — заверил его я и отвернулся.

— Обидно, — пробормотал он, вновь коснувшись моего локтя, — обидно, что я, пренебрегая, можно сказать, своим гражданским долгом, молчу как рыба, а вы не хотите мне ничего рассказать. Это нечестно.

Уж не шантажировать ли он меня собрался. Он начинал меня злить.

— Щлаффер, придет время, и вы сами прибежите ко мне… Вы же не хотите последовать вслед за Перком? — брякнул я первое, что пришло в голову.

Он отшатнулся от меня, как от зачумленного. Воспользовавшись его замешательством я направился к Лоре Дейч.

По тому, как она на меня посмотрела, я понял, что она меня узнала и, похоже, удивилась.

— Печальный день… — сказал я.

— Да, вы правы, — Лора от чего-то смутилась, нервно сжала в замок кисти рук, и когда они хрустнули, вздохнула так, будто этот хруст принес ей облегчение.

— По моему, вы опечалены больше, чем все остальные вместе взятые.

Это была не просто вежливость, я действительно так подумал. Лора промолчала. Не было никакого желания ее беспокоить, но я пришел на похороны не по собственной прихоти.

— Я смотрю сейчас в ваши глаза и знаете, что они мне напоминают?

— И что же? — Лора поняла, что сейчас грянет комплимент.

— У вас радужная оболочка вокруг зрачка светлее чем у края. Понимаете, получаются такие светло-коричневые лучики вокруг черного зрачка, у края они сходят на нет… В общем, солнечное затмение маленькое такое…

— …Или фонарь в Зале Прощания, — закончила она мою мысль, — фонари навели вас на этот необычный комплимент?

— Нет, что вы…— растерянно пробормотал я.

Играть с ней в ассоциации на деньги я бы не стал. Но зато, решил блеснуть интуицией:

— Почему вы не сказали полиции, что я встречался с Перком незадолго до его смерти?

— Мне и в голову не пришло, что тут есть связь… А она действительно есть? — испуганно спросила она.

Ситуация вышла прямо противоположная той, что была со Шлаффером.

— Просто, мне это показалось странным.

— Постойте, а откуда вы знаете, что я не сказала им о вашем визите? — спохватилась она, — вы работаете на полицию?

— Я работаю только на себя, — ответил я. Слышал бы Шеф, каким гордым тоном я это сказал. Вдохновленный, я продолжал угадывать:

— Возможно, мне это только послышалось, но некоторым из присутствующих не нравится, что вы сюда пришли, и мне кажется, я знаю почему…

Она вспыхнула:

— Я не понимаю, о чем вы говорите. И вообще, почему вы все время ко всем лезете, что вам нужно, в конце-то концов?

Только-только наладив контакт, я вмиг все испортил. Начал неуклюже извиняться:

— Ради бога, простите, я не имел в виду ничего дурного… И успокойтесь, прошу вас… У меня одна цель — разобраться в том, что произошло — только и всего. Но если вы не хотите сейчас об этом говорить, я не буду настаивать — в другой раз поговорим. Расскажите мне лучше о сотрудниках. Вот, например, Джонс — такой молодой, а уже старший…

Она могла бы и не отвечать. Но обрадованная тем, что я не стал больше касаться ее отношений с покойным, она ответила:

— Он способный, Перк ему очень симпатизировал. Джонс его протеже, если можно так выразиться.

— Давно он у вас работает?

— Лет шесть. Он начинал у Перка простым лаборантом. Не знаю, откуда Перк его выкопал, но он в Джонсе не ошибся.

— Ясно, а Шлаффер, он что за тип?

— Неприятный — жуткий сплетник и всюду сует свой нос как…

Я подсказал:

— Как я?

— Вас я не знаю, — сказала она резко, — может и как вы… Ой, извините, но вы сами напросились.

— Согласен, — кивнул я, — а Симонян?

— Серьезный ученый, я с ним мало знакома, но он большой авторитет в своей области.

Как бы опровергая только что сказанное, Дэн Симонян окликнул Лору по имени. Обменявшись координатами, мы попрощались.

Тем временем урну с прахом вынесли, все потянулись к выходу. На площадке перед зданием крематория стоял черный флаер-катафалк — на нем вдова и двое сотрудников похоронной команды полетят к тому месту, где покойный завещал развеять свой прах. Пока я наблюдал за погрузкой урны, человек средних лет, одетый в костюм настолько неприметный, что это сразу же бросалось в глаза, отделился от стены (последние пять минут он ее старательно подпирал) и направился ко мне.

— Тэд Ильинский? — строго спросил он.

Никаких иллюзий по поводу того, к какому ведомству он принадлежит, я не испытывал.

— Нет, — ответил я.

Мужчина секунду колебался, затем представился:

— Майор Виттенгер, Служба Общественной Безопасности. Возможно, мы ошиблись касательно имени, но это ничего не меняет. У нас есть к вам ряд вопросов, поэтому прошу вас проехать с нами.

— Если вы даже с именем ошиблись, то могли ошибиться и в остальном. Почему я должен с вами ехать? — для начала, я решил немного понаглеть — там видно будет.

— Тише, не стоит привлекать внимание — это не нужно ни вам, ни мне, — прошипел полицейский.

Я посмотрел вокруг. Никого мы с майором не интересовали, все давно прошли вперед, к посадочной площадке.

— Начинайте прямо здесь, а я уж решу, где нам будет удобнее, — сказал я.

Майор Виттенгер, без сомнения, знал, как произвести нужный эффект. Он не стал грозить или уговаривать. Он просто произнес мне на ухо несколько букв и цифр, и я понял, что мои худшие опасения сбылись.

— Ладно, поехали, поговорим, — сказал я.

— Вот так-то лучше, — мягко произнес он, и мы двинулись к полицейскому флаеру.