Глава 6
Свод равновесия
1
Когда Эгин проснулся, первое, что он ощутил, был вкус Овель на его губах. «Второе Сочетание Устами!» – прогремел страшный голос невидимого и неведомого судьи, который живет внутри каждого офицера Свода Равновесия.
Вторым, не менее острым, но куда менее приятным ощущением Эгина стала боль в левом плече. «Спасение через Внутреннюю Секиру!» – тот же голос.
Эгин не сдержался и выпустил сквозь зубы слабый стон, пытаясь справиться с нахлынувшей на него раскаленной лавой воспоминаний о минувшей ночи.
Он – преступник. Он, рах-саванн Опоры Вещей, – преступник. В мозгу Эгина лихорадочно перестукивали сотни счетных костяшек. Он хочет сохранить свою жизнь и свое положение. Значит, надо лгать. Лгать по крайней мере о том, что произошло ночью между ним и Овель.
Овель! Только теперь Эгин решился открыть глаза. Постель рядом с ним была пуста. И в комнате тоже никого не было.
Он вскочил и ворвался в столовую. Никого.
Он заглянул в зал для упражнений. Голые стены и большой длинный сундук в углу.
Едва ли чиновнику Иноземного Дома следует афишировать свою необъяснимую любовь к хорошему и разному оружию.
Чувствуя себя круглым идиотом, Эгин сбегал в спальню за ключами и, вернувшись в зал, открыл сундук. Ну еще бы! Овель здесь не сыскалось. Да и где бы она спряталась среди шестов, алебард, деревянных мечей, огромного пучка стрел и заклейменного на вчерашней попойке метательного оружия?!
Эгин высунулся из окна во внутренний двор и, адресуясь к окнам, которые были этажом ниже, благим матом позвал прислугу.
Про дивную веревочку для вызова прислуги с деревянным шариком на одном конце и чудным колокольцем на другом он поначалу забыл. Не докричавшись с пятого раза, Эгин наконец вспомнил о нем, и тут наконец заметил, что шнура для вызова больше нет.
Точнее, он есть. Но безвольно свисает из окна, перерезанный чьей-то доброжелательной рукой.
Эгин покрылся холодным потом. Утро было уже отнюдь не раннее. Жара и духотища. Типичное летнее утро в столице Варана. Но посреди варанского лета рах-саванну Эгину стало холодно. Холодно, словно бы он ринул в бездонную могилу – на ледяное дно мироздания.
Пройдя по коридору и спустившись на деревенеющих от страха ногах в комнату прислуги, Эгин обнаружил самое худшее.
Дверь была не заперта, а лишь прикрыта. Кюн и Амма находились в своих постелях. Они спали. Спали глубоким и ровным вечным сном.
2
Несмотря на то что виски начало ломить от неумолимо приближающегося недопойного похмелья, Эгин не мог себе позволить выпить и капли.
Он сидел на мате посреди фехтовального зала и с пустым взором вертел в пальцах легкий метательный нож.
Овель исс Тамай бесследно исчезла.
Беглый опрос соседей и чужих слуг, который Эгин постарался провести в самой что ни на есть небрежной манере, не дал ничего.
Трупы Кюна и Аммы оставались неубранными.
При осмотре тел Эгин довольно быстро обнаружил на их шеях крохотные красные пятнышки. Причина их смерти стала ясна ему как день – отравленные иглы. После этого судьба двух соглядатаев, работавших под началом безымянного эрм-саванна Опоры Единства, его совершенно перестала интересовать.
«Они начнут пахнуть часов через девять. А ряженные могильщиками люди из Опоры Единства сюда поспеют и за полтора», – решил равнодушный Эгин.
Сейчас ему было важно другое. Овель исс Тамай, родственница первых лиц государства и его новая любовница (Эгин с грустной улыбкой поймал себя на мысли, что Вербелина как-то сама собой успела приобрести в его глазах статус «старой», «бывшей»), бесследно исчезла.
«Бесследно исчезнуть» из постели рах-саванна – дело само по себе непростое. А тем более для шестнадцатилетней девчонки. Впрочем, из когтей всесильного дяди Хорта, старого греховодника, тоже ведь вырваться было непросто.
«Если она, конечно, не лгала насчет побега», – заметил Эгин, к которому вместе с пробуждением вернулась профессиональная недоверчивость.
Овель могла уйти сама. «Куда? Зачем?»
Овель могла быть похищена людьми своего дяди. «Как нашли? Как успели? Здесь ведь живет Атен окс Гонаут, дипломат из Иноземного Дома, а не Эгин, рах-саванн из Свода Равновесия».
И наконец, Овель могла быть похищена другой силой, не имеющей отношения к Хорту окс Тамаю. «Какой такой „другой силой“?»
Эгину оставалось только развести руками.
Резкий взрыв боли в левом плече подбросил Эгина на ноги. Да. Да. Да, сыть Хуммерова! Альтернатив нет. Если он не отправится в Свод Равновесия немедленно, его ждет верная, мрачная смерть от пробужденной Внутренней Секиры. Гороховый верняк, милостивые гиазиры.
Значит, он должен идти на доклад к Норо. Рассказать все. Может разве кроме особо шокирующих подробностей бурной ночи с Овель. А потом – будь что будет.
Взрывной бросок Эгина вогнал метательный нож в грубую мишень, предназначенную для топоров, на ладонь.
3
Главная цитадель варанской тайной службы охраны Князя и Истины, именуемой Сводом Равновесия, находилась в самом центре Пиннарина, на площади Шета окс Лагина, напротив княжеского дворца.
Огромное трехступенчатое здание Свода Равновесия занимало всю южную сторону площади. Всю северную занимал дворец.
Площадь Шета окс Лагина, по уверениям придворных пиитов, была самой большой площадью в Круге Земель. И мало кто знал, что Элаево Поле в Орине и Плац Лана в Реме Великолепном все-таки больше. Эгин, например, не знал, потому что никогда не задавался праздными вопросами.
Третья ступень Свода Равновесия вполне символически венчалась огромным голубым куполом, над которым пламенел червленым золотом герб тайной службы – двуострая глазастая секира. Такая же, как та, которая была выгравирована на жетонах всех офицеров Свода. Такая же – но в сорок раз большая.
Никто, кроме Сиятельного князя и гнорра, не знал точно обо всем, что кроется за фасадом Свода, сложенным из ослепительно белого греоверда.
Этот огромный лабиринт, имеющий девять надземных, три (или четыре – Эгин точно не знал) купольных и по меньшей мере четыре (или пять? или семь? – Эгин не знал и подавно) подземных этажа, этот спрут, распустивший подо всей центральной частью Пиннарина сложную сеть туннелей и потайных ходов, этот рукотворный утес, противостоящий Изменениям вот уже сто девятнадцать лет, был воистину непостижим, как непостижимы луна и звезды на небесных хрусталях.
Площадь Шета окс Лагина была окружена Красным Кольцом – самой престижной улицей Пиннарина, застроенной роскошными четырехэтажными особняками с фонтанами, башнями, оранжереями и прочей роскошью.
Все дома на Красном Кольце находились под наблюдением Опоры Единства. Среди этих зданий были не только личные особняки высокопоставленных вельмож из Совета Шестидесяти, крупных военных чинов и корабельных магнатов, но и обычные доходные дома наподобие того, в котором снимал квартиру Эгин.
Ну и, конечно, на Красном Кольце располагались самые важные Дома княжества. Морской Дом, Иноземный, Почтовый, Недр и Угодий… И все они, все без исключения, были связаны со зданием Свода Равновесия подземными ходами разного качества и назначения.
Разумеется, Эгину, а точнее, Атену окс Гонауту нужен был именно Иноземный Дом.
4
Подземные ходы охранялись офицерами Опоры Единства.
Каждый офицер – обычно эрм-саванн – знал в лицо всех, допущенных к проходу через данный туннель. Эти офицеры были либо сумасшедшими добровольцами-мизантропами, либо карьеристами (год службы под землей шел за два на поверхности), либо совершившими служебный проступок. Последних было большинство. Ходили слухи, что они никогда не возвращаются в большой мир. Хотя их и кормят соответствующими обещаниями аррумы Опоры Единства.
– Стой! Назови себя!
По ту сторону двери, литой из полупрозрачного стеклоподобного материала (Эгин не знал, что в древности он назывался лунным или хуммеровым стеклом), расплывался и колебался силуэт человека с мечом наголо.
Помимо того, что хуммерово стекло было прочно, как сталь, оно имело удивительную одностороннюю прозрачность. Эгин не мог толком разглядеть собеседника, а тот видел Эгина прекрасно.
Туннель, через который обычно проникал в Свод Равновесия Эгин, охранялся как раз добровольцем-мизантропом. Он прекрасно знал всех, допущенных к этому туннелю, и все-таки никогда не отступал от формальностей процедуры. В общем-то правильно делал – ведь Эгин мог и донести.
– Эгин, эрм… рах-саванн Опоры Вещей.
– Рах-саванн? – В голосе офицера-охранника послышалось легкое недоверие.
– Я получил повышение только позавчера. Возможно, вам еще не успели обновить списки, – пожал плечами Эгин.
Охранник замешкался.
– Нет, успели. – Голос офицера в переговорной трубе чуть подобрел. – Поздравляю, рах-саванн. Проходите.
Дверь повернулась вокруг своей оси, открывая два совершенно одинаковых с виду прохода.
Тут крылась простая, но очень жестокая ловушка. Только правый, только правый проход! Если сегодня четный день месяца, значит, проход – правый. Если нечетный – значит, левый!
Это вдалбливали каждому офицеру, допущенному к туннелю, по сто раз. Того, кто забывал об этом и в четный день месяца проходил через левый проход, ждали плохие сюрпризы.
Иногда – просто ведро помоев на голову. Иногда – молниеносный удар меча офицера-охранника. Иногда – понижение в звании. Это уже зависело от указаний, которые измыслил на текущую неделю гнорр. Потому что офицер Свода должен быть предельно внимателен всегда и везде. Даже в собственной вотчине. Так говорили наставники.
Несмотря на это, Эгин никогда не мог понять, какой смысл в этой абсурдной и жестокой игре. Несколько раз они с Иланафом пытались придумать ей сколько-нибудь убедительное оправдание, но всякий раз заключали, что никакого смысла нет. И они были правы.
5
Внутренние помещения Свода Равновесия весьма запутанно делились по принадлежности к Опорам. Туннель Иноземного Дома открывался в участок второго подземного этажа, принадлежащий Опоре Вещей.
Его кабинет, равно как и кабинет Норо, находились на третьем надземном этаже.
Эгин дошел до конца широкого коридора с вечно запертыми дверьми (что находится за ними, ему было даже страшно помыслить) и ступил в клеть подъемника.
Эгин достал ключ, за утерю которого ему грозила смертная казнь, открыл дверку, под которой покоилась полированная металлическая пластина, и вывел на ней пальцем свое имя.
Мелодично звякнули колокольцы, и неспешное вознесение Эгина началось. Эгин не знал, как работает подъемник и в особенности как эта проклятая машина по его имени, начертанном на обычной с виду железяке, распознает необходимый этаж. Но раз уж так происходит – значит, это возможно. В конце концов, подумаешь, дела большие – Измененное железо!
Подъемник прополз мимо коридоров чужих ярусов, завешенных черными портьерами или перекрытых дверями разной толщины и надежности. Сходить здесь Эгину строжайше воспрещалось. Да он и не хотел. Не собирался. Даже помыслить об этом не мог.
Плечо болело невыносимо. Тело Эгина рвалось в не очень-то добрые, но целительные руки Знахаря. Но к Знахарю не попасть, не отчитавшись предварительно перед Норо и не получив от него соответствующего разового пропуска…
6
– Рах-саванн Эгин прибыл из отпуска в ваше распоряжение, аррум! – по возможности браво отрапортовал Эгин.
– Рад видеть тебя, рах-саванн, – улыбнулся Норо. – Но похоже, отпуск не пошел тебе на пользу. Ты очень, очень бледен.
От внимания Эгина не ускользнул свежий ледок, притаившийся в глубине черных глаз Норо. Но ему оставалось лишь игнорировать настроение своего начальника. Эгин пустился с места в карьер.
– Да, аррум. Отпуск не пошел мне на пользу. И в свете этого я имею к вам дело безотлагательной срочности.
Зная, что этого все равно не избежать, Эгин начал расстегивать рубаху, продолжая говорить:
– Вчера, возвращаясь с дружеской вечеринки у Иланафа, я встретил девушку, которая отрекомендовалась как Овель исс Тамай и попросила сопроводить ее к Северным Воротам. Трое, о которых мне известно, что они являются наемниками Хорта окс Тамая, совершили на нас нападение посредством клинков и псов. В результате под угрозой смертельной опасности я был вынужден вскрыть и продемонстрировать Внутреннюю Секиру, поскольку Внешнюю я, согласно предписаниям, оставил дома как находящийся в отпуске. После чего Овель исс Тамай осталась у меня ночевать. Проснувшись сегодня утром, я обнаружил, что Овель исс Тамай исчезла. Своих слуг я нашел мертвыми. Они были убиты при помощи отравленных игл, выпущенных из духовой трубки. Вкратце все.
Эгин снял рубаху, развязал повязку и продемонстрировал Норо рану с пунцово-желтыми гноящимися краями.
– Можешь одеваться, – махнул рукой Норо. – А теперь сядь и расскажи все не вкратце.
7
– …И ты, конечно же, вступил с ней в любовную связь? – таков был первый вопрос Норо после того, как Эгин очень обстоятельно и в целом правдиво поведал свою историю, изнывая от боли в плече, где, казалось, неведомые колдовские уста раздували пригоршню раскаленных углей.
– Не вступил, аррум, – отрицательно мотнул головой Эгин.
В этом вопросе он решил стоять на своем до конца. Если потребуется – до самого конца. Потому что мужчина, соблазнивший (или соблазненный – какая разница?) незамужнюю племянницу Хорта окс Тамая, становился костью в горле слишком могущественным людям, чтобы рассчитывать на сохранность своей бесценной жизни.
– Значит, не вступил, – задумчиво повторил Норо.
Он поднялся со своего жесткого кресла с высокой спинкой и подошел к окну, выходящему в один из внутренних дворов-колодцев Свода. Эгин был вынужден вскочить на ноги вслед за своим начальником.
– Ты вообще понимаешь, рах-саванн, в какое говно ты вляпался вчерашним вечером? – Голос Норо шелестел, как отжившие листья, которые ветер лениво ворочает в затхлой подворотне. – Ты понимаешь, кто такой Хорт окс Тамай? Ты знаешь, каким влиянием на Сиятельного князя он обладает?
– Да, аррум. Я понимаю. – Вздох Эгина был неподдельным.
Получалось, что он не прав с любой стороны. Вечером он отбил Овель у людей Хорта. Ну и хорошо. Потом по крайней мере мог бы всегда солгать, что не поверил ни одному слову нападавших и собирался просто передать Овель ее возлюбленному дядюшке из рук в руки.
Но утром-то она исчезла! И следовательно, с точки зрения Хорта он, Эгин, прогавил его сокровище. О Шестьсот Ликов Ужаса! О Шилол!
– Умный, – бросил Норо через плечо без всякой насмешки. – В таком случае, рах-саванн, ты должен понимать, что я сейчас разговариваю с покойником.
Эгин понимал и это. И именно поэтому – покойникам-то терять нечего – решительно сказал:
– Да, аррум. И я им стану совсем скоро, если вы меня не отпустите к Знахарю.
Норо резко обернулся:
– К Знахарю? Да, конечно, рах-саванн, конечно. Но у нас есть еще один разговор, помимо Овель исс Тамай.
– Да, аррум, – сквозь плотно сжатые зубы выдавил Эгин. Он чувствовал, что силы покидают его с пугающей быстротой. – Могу ли я сесть, аррум?
– Нет, – жестко отрезал Норо, возвращаясь в свое кресло. – Стой и слушай. Многое изменилось за время твоего отпуска, рах-саванн. Я досмотрел вещи Арда. И я не нашел в них того, что искал. А это очень плохо, рах-саванн. Очень плохо. Ты слышишь меня, рах-саванн?
Эгина качало. Две жестокие пиявки присосались к вискам и тянули из них добрую кровь. Ступни леденели. На лбу проступили ледяные капли пота.
– Я… слышу… вас… аррум. – Эгину пришлось совершить над собой неимоверное усилие, чтобы выдавить эти ничего не значащие слова.
Он не понимал, что происходит. Обнажение Внутренней Секиры – действие и впрямь очень опасное. Но их учили, что по меньшей мере двое суток даже не самый сильный офицер должен протянуть. Ну пусть он потерял много сил во вчерашних схватках – смертоубийственной с отребьем Хорта и любовной с Овель. Но по меньшей мере на сутки он еще мог рассчитывать. Выходило – не мог.
– Если ты меня слышишь, – слова Норо грохотали в его ушах кузнечными молотами, – то отвечай мне, пока еще не издох, что ты утаил от меня при осмотре каюты Арда?
Перед глазами Эгина проплыли призрачные сполохи Изумрудного Трепета.
Он чувствовал, что его уста одеревенели, язык налился свинцовой тяжестью, но все его существо вдруг наполнилось непостижимой, новой, искрящейся силой. Говорил не он. Говорила эта новая сила, вводящая в его слова тяжелую, уверенную и наглую ложь:
– Я офицер Опоры Вещей. Я служу Князю и Истине. Я не лгал никогда ранее и не лгу сейчас. Я досмотрел каюту Арда в соответствии с предписаниями, не отступив от них ни на шаг. И передал вам правду, только правду, ничего, кроме правды.
Его тело падало, падало в бездонный омут тягучей, всеиспепеляющей боли. Наверное, он говорил что-то еще, пока его раздираемое мукой тело корчилось на ясеневом полу кабинета Норо окс Шина.
8
Знахаря знал каждый, в чьем левом плече была зашита металлическая пластина с глазастой секирой Свода Равновесия.
Знахарь был один и все же значительно более чем один – узнать это наверняка было невозможно. В самом деле, будь он один, Знахарь никогда не смог бы обслуживать сотни офицеров Свода – лечить их, вживлять им Внутренние Секиры, отвечать на вопросы людей из Опоры Безгласых Тварей. И при этом не забывать о своем ученике, который после смерти займет его место, примет имя Знахарь и прозвище Многоликий.
Эгин никогда не мог понять, в каком именно месте Свода, Равновесия находятся обширные, по-своему светлые и при этом непередаваемо мрачные хоромы Знахаря.
Было ясно одно: они расположены на одном из подземных ярусов, неподалеку от кузниц Свода. Но где находятся кузницы Свода, Эгин тоже не знал.
Когда офицера направляли к Знахарю, в сопровождение ему отряжали троих молодцов из Опоры Единства, старший из которых имел звание рах-саванна.
Еще в клети подъемника пациенту Знахаря надевали на голову глухой шлем, который не только полностью лишал возможности видеть, но и слышать, поскольку имел плотные войлочные наушники. Офицеры Опоры Единства спускались вместе с пациентом вниз на подъемнике, а потом вели его извилистыми коридорами со множеством поворотов. Шлем с пациента снимали только после того, как за спинами офицеров закрывалась последняя из трех дверей.
Эгин помнил свое первое посещение Знахаря. Оно осталось в его памяти неуничтожимой, скупой гравюрой. Все детали видны отчетливо, все – на своем месте.
Он, только что произведенный в эрм-саванны и тем самым зачисленный в «предвечные, неколебимые и бессмертные» ряды офицеров Свода Равновесия, восторженный и взволнованный (ах, как громко билось тогда в груди сердце! громче, чем все барабаны «Зерцала Огня»!), явился пред очи Знахаря, чтобы сдать кровь на Секиры – Внутреннюю и Внешнюю.
Знахарь показался ему тогда черепахой, с которой содрали панцирь. Старый, согбенный, раздражающе неторопливый, он сидел в огромном чане с горячей водой. К великому сожалению тогда еще брезгливого эрм-саванна, из чана разило мочой.
Из хрустальных шаров под потолком струился неровный многоцветный свет. На стенах Эгин, к своему удивлению, увидел множество зеркал. Круглых, квадратных, ромбовидных, шестиугольных, овальных… Стеклянных и бронзовых, золотых и греовердовых…
Эти бессмысленные зеркала показались Эгину самым странным, что он видел в своей жизни: зачем они страшному как смерть Знахарю? Уж явно не для того, чтобы красоту наводить.
В тот раз процедура была совсем проста. Знахарь полоснул по пальцу Эгина крохотным, но острым как мысль ножичком и, нацедив в две склянки по наперстку Эгиновой крови, проскрипел: «Убирайтесь!»
Великомудрый Вальх когда-то объяснял Эгину, что синие искорки внутри Сорока Отметин Огня отвечают своему владельцу не просто так. Металл жетона «чувствует» кровь своего хозяина. И чтобы он мог «помнить» о ней, все пластины изготовляются совершенно индивидуально.
Кузнецы Свода Равновесия подмешивают в расплавленное железо кровь, взятую от того офицера, для которого изготавливаются жетоны. Разумеется, процедура сопровождается надлежащими Словами и Знаками. Обе Секиры – и Внутренняя, и Внешняя – переделываются всякий раз после очередного повышения.
Дорого и сложно? Да. Но Вольный город Орин, да и Великое княжество Варан когда-то уже экономили на безопасности государства. Каждый школяр знает, что из этого вышло.
В следующий раз Эгина приводили к Знахарю через неделю, чтобы зашить в него готовую Внутреннюю Секиру.
Эгину показалось, что сопровождающие его офицеры Опоры Единства немного нервничают. «Впрочем, – подумал тогда Эгин, – они, наверное, нервничали и в прошлый раз, но я был слишком взволнован сам, чтобы заметить их волнение».
Знахарь принял его, будучи одет в длинный прожженный во многих местах халат, расшитый одним и тем же сюжетом: огромная косматая звезда изумрудно-зеленого цвета с женским ликом, перекошенным яростью, пожирает желтую звезду – Солнце Предвечное.
Жуткий был халат у Знахаря, и сам Знахарь был хоть куда: невысокий, невесомый старик с походкой змеи («Да, если бы змея обладала ногами, у нее была бы именно такая походка!» – отметил тогда Эгин).
На голове Знахаря был шлем серебристого цвета, подражающий птичьей голове. Опущенное забрало было выполнено в форме загнутого книзу и, судя по всему, действительно острого клюва. В прорезях светились – не злобой, не неистовством, нет! – совершенным, ледяным спокойствием глаза Знахаря.
Знахарь бесцветным голосом приказал Эгину лечь на простой деревянный стол, усыпанный сухими пахучими травами, из которых Эгин не знал и половины.
Единственным отличием этого стола от его бытовых собратьев были ножки, которые выходили вверх над столешницей на локоть. На каждой из них была укреплена медная чаша. Еще до того, как лечь на него, Эгин догадался, каково предназначение этих чаш. И он не ошибся.
Эгин лежал на столе, пытаясь расслабиться и понимая, что расслабиться не так-то просто в этом страннейшем из закутов Свода Равновесия под пристальным взором страннейшего из лекарей, о которых ему когда-либо приходилось слышать.
Потом Знахарь заиграл на двойной флейте.
И вместе с причудливой мелодией, повествующей, казалось, о самой печали бытия, из медных чаш над столом поплыли клубы ароматного, сладостно-удушливого дыма, в котором сознание Эгина растворилось, словно бы и не существовало отдельно от Гулкой Пустоты никогда.
Когда к Эгину вновь вернулась способность воспринимать и осмысливать происходящее, он первым делом посмотрел на свое левое предплечье.
Там, едва заметные среди волос и здоровой кожи, белели шрамы, образующие разомкнутый прямоугольник.
– Сколько времени прошло? – Собственный голос показался Эгину слаще музыки. Так относишься к негаданному возвращению всего, о чем думал, что потерял его безвозвратно.
– Около часа, – бросил Знахарь.
С тяжелым, обыденно тяжелым вздохом он снял шлем с клювообразным забралом. Эгин успел заметить, что железный клюв красен от крови до самого основания. Чья же кровь?.. Эгин поспешно заключил, что его, – едва ли в том могли быть сомнения.
– Так мало? – удивился Эгин.
– Разговаривать запрещено, – чересчур вяло для своей должности напомнил рах-саванн Опоры Единства.
Знахарь бросил на него быстрый взгляд. Эгин подумал, что от таких взглядов несложно и собственный черен позабыть, не то что какие-то Уложения Свода.
– Он прав, эрм-саванн. – Знахарь, показалось Эгину, подмигнул ему.
«Что за чушь? Конечно показалось!»
Эгин уже застегивал ворот рубахи, рах-саванн уже готовил для него глухой шлем, когда до слуха Эгина донеслись слова Знахаря, брошенные ему в спину:
– Успехов тебе, эрм-саванн. Люби и властвуй.
Прежде чем шлем наглухо запечатал его глаза и уши, в сознании Эгина мелькнула мысль, что он нигде не заметил третьего офицера Опоры Единства. Чья же кровь?..
9
Когда Эгин очнулся, он первым делом осмотрел свое левое предплечье. Там, едва заметные среди волос и здоровой кожи, белели шрамы, образующие разомкнутый прямоугольник.
Очень болела голова, но Эгин чувствовал, что это боль облегчения. Она не будет усиливаться, она скоро сойдет на нет.
– Ф-фух, еле спас тебя, придурка!
Голос – молодой, усталый, но все еще сохранивший искорки жизнелюбия – прозвучал из-под серебристого шлема с клювообразным забралом, сплошь перемазанного кровью и зеленоватым гноем.
– Кто ты? – Эгин уже вполне пришел в себя.
Его не тянуло задавать идиотские вопросы вроде «Кто я?», «Где я?», «Четный ли сегодня день месяца?». Память ему не отшибло. Наряду с прочим он помнил, что Знахарь обладает совсем не таким голосом, как тот, который только что осмелился назвать рах-саванна Свода Равновесия «придурком».
– Я-то? – Его собеседник хохотнул. Он поднял вверх забрало, обнажая совсем молодое безусое лицо с костистым длинным носом и подвижными голубыми глазами. – Я – Знахарь. Если ты сомневаешься в этом, можешь считать, что твоя душа вот уже полтора часа как на пути к Зергведу. Я спас тебя от неистовства Внутренней Секиры, очень необычного неистовства.
Только теперь Эгин заметил, с каким пристальным, ищущим любопытством глаза Знахаря шарят по его лицу, словно бы на нем ведьмачьими иглами начертана некая важная истина.
Эгин ожидал окрика «Разговоры запрещены!», но его не последовало.
Он приподнялся на локте и огляделся. Да, это было то же самое помещение, в котором несколько лет назад Знахарь с походкой змеи вживлял ему Внутреннюю Секиру. Но где же офицеры Опоры Единства?
Эгин хотел спросить, куда подевались его сопровождающие. Но неожиданно понял, что это ему совершенно безынтересно, да и спрашивать смысла никакого не имеет. Все равно правды ему не скажут.
– Ты спас меня? – с вызовом спросил Эгин. – И что ты думаешь по этому поводу? По поводу неистовства Внутренней Секиры?
– У тебя необычные, живые глаза, эрм-саванн, – сказал Знахарь. – И возможно, именно поэтому я тебе отвечу. Я думаю, что аррум Опоры Вещей Норо окс Шин два часа назад подверг тебя молниеносному, но очень жестокому допросу. Он незаметно влиял – а для этого есть много способов, уж поверь мне – на твою Внутреннюю Секиру. Она терзала тебя в десятки раз сильней, чем терзала бы без стараний аррума. Я думаю, что ты должен был выть от боли и пересказывать ему свою ничтожную жизнь в мельчайших подробностях, начиная родовыми схватками своей матушки и заканчивая своими самыми жгучими тайнами, приязнью к семилетним златокудрым девочкам или козочкам-однолеткам, уж я не знаю. И еще я думаю, раз уж ты оказался здесь, значит, аррум Норо окс Шин не услышал от тебя того, что хотел услышать. Почему? Я этого не понимаю и в твоих глазах вижу то же самое непонимание. Кто-то или что-то помогло тебе. Ты знаешь что?
Последние дни принесли Эгину столько загадок, что он почти полностью утратил способность удивляться. Он покачал головой:
– Нет, не знаю.
– Я так и думал, рах-саванн. Возвращайся к своему арруму и помни, что мы еще увидимся. И когда это произойдет, у нас найдется что порассказать друг другу.
– Спасибо, – искренне поблагодарил Эгин. – Но как же я вернусь…
Он осекся. Одно из полноростных зеркал (таких, огромных, в покоях Знахаря было только три) отъехало в сторону, и из-за него вышли офицеры Опоры Единства. Те самые, которые привели его сюда. Или по крайней мере похожие на тех как две капли воды.
– Разговоры запрещены, – сказал возглавляющий группу рах-саванн таким голосом, словно бы это была ключевая фраза из скабрезного анекдота.
Но никто не засмеялся. И только Знахарь, улыбнувшись краешком губ, слегка подтолкнул Эгина к ним. Иди мол, рах-саванн, не бойся. Люби и властвуй!
10
– Ну как тебе новый Знахарь?
Казалось, в кабинете Норо ничего не изменилось с того момента, как Эгин потерял сознание от борьбы между болью и отводящим ее наваждением.
Мозг Эгина все еще был затянут каким-то отупляющим туманом. Он не сразу сообразил, о чем его спрашивает Норо. А когда сообразил, понял, что в свете странного, мягко говоря, разговора со Знахарем лучше уклониться от болтовни на эту опасную тему.
– Простите, аррум? – переспросил Эгин, хмурясь, словно бы пересиливая неимоверную боль.
– Ладно, ладно… – раздраженно махнул рукой Норо. – Твое мнение по этому вопросу сейчас не играет никакой роли.
«Похоже, его настроение улучшилось, – подумал Эгин мельком. – И это само по себе настораживает».
– Не стану врать, рах-саванн, – взгляд Норо раздробил лицо Эгина на прозрачные чешуйки, – я подверг тебя сегодня очень тяжелому испытанию. Ты должен был либо признаться мне во всем, либо умереть. Ты не признался, и ты не умер. Следовательно, ты действительно чист перед Князем и Истиной.
«О, Шилол Изменчиворукий! – мысленно простонал Эгин. – Прав оказался всеведущий Знахарь-мальчишка!»
– Я горжусь тобой. – Слова Норо вливались в мысли Эгина, как расплавленный свинец в студеную воду. – Горжусь тем, что ты смог оправдать свое новое звание рах-саванна. Ты не лгал мне, мой мальчик. И поэтому тебе будет оказана большая честь – знать истину. Садись.
О, это была великая честь! Два часа назад Норо пригласил Эгина сесть, чтобы тот рассказал ему историю с Овель исс Тамай во всех мыслимых подробностях. А теперь предложил ему свой неуютный жесткий стул, чтобы тот обратился слушателем некоей «истины» (о которой Эгин наперед совершенно определенно знал, что в лучшем случае она будет лишь причудливым сплетением правды и лжи, а в худшем – просто ложью без особых прикрас).
– Благодарю вас, аррум! – рьяно кивнул головой Эгин.
Перед глазами неожиданно вспыхнули и погасли фиолетовые пятна, он с трудом удержал равновесие. Допекла-таки его Внутренняя Секира!
11
Эгин сидел. А Норо, прохаживаясь взад-вперед по кабинету и часто заходя ему за спину, вещал ровным, деловым голосом:
– Ты, конечно, помнишь того аррума из Опоры Писаний по имени Гастрог, который вытурил тебя из каюты Арда окс Лайна, пользуясь своим двойным должностным превосходством. Он погиб в тот же день.
Норо сделал паузу. Видимо, в надежде насладиться бурной реакцией Эгина. Но тот хранил молчание.
Да, он действительно был потрясен. Позавчера Гастрог не вызвал у него решительно никаких симпатий. Но когда начинают гибнуть аррумы Опоры Писаний – что-то неладно в Своде Равновесия, а значит, и во всем мире. Очень и очень неладно.
Эгин понимал, что узнавать какие-либо подробности у Норо бессмысленно. Все, что тот найдет нужным ему сообщить – сообщит. Остальное он, Эгин, скорее всего не узнает уже никогда.
Эгин молчал. И когда молчание стало походить на бесконечное падение в Бездну Края Мира, Норо наконец-то продолжил:
– Да, Гастрог, аррум Опоры Писаний, погиб от руки эрм-саванна Опоры Единства в туннеле Морского Дома по трагическому недоразумению. Было, как ты помнишь, шестое, четный день. А Гастрог прошел через левый проход. Согласно предписанию гнорра на эту неделю он должен был быть понижен в звании на одну ступень и переведен в Опору Вещей. Но ты же сам знаешь, рах-саванн, – Норо чуть понизил голос, мастерски демонстрируя доверительность, – какие псы иногда стоят там, в туннеле. Короче говоря, тот эрм-саванн зарубил Гастрога. Потом отшвырнул меч, завыл, нагадил на тело убитого, а потом подбежали двое наших рах-саваннов из Опоры Вещей, которые по счастливой случайности как раз возвращались из Морского Дома. Кстати, если хочешь знать, это те самые офицеры, которые по делу Арда окс Лайна работали с Цинором, подбрасывая туда фальшивку о слабости «Зерцала Огня».
У Эгина голова шла кругом. Даже если все сказанное его начальником – ложь, это была самая затейливая и многословная ложь, какую ему только приходилось слышать из уст Норо за все время службы.
– Я весь вниманье, аррум. – Эгин неподдельно увлекся рассказом Норо.
– Еще бы, – подмигнул ему Норо. – И это только начало. Наши убили сумасшедшего ублюдка и, не растерявшись, быстро вызвали меня. Ну а я, как ты помнишь, только-только успел вернуться после встречи с тобой. Имя «Гастрог», которое рах-саванны прочли на его жетоне, не могло оставить меня равнодушным. В общем, в моих руках ненадолго оказался сарнод Гастрога. А с ним – книги Арда окс Лайна и испорченный Зрак Истины. Ты, кстати, видел Зрак Истины Гастрога?
– Нет. – В последнее время Эгин научился лгать как дышать.
– Его Зрак Истины был уничтожен Изумрудным Трепетом, – жестко сказал Норо. – Креветки стали похожи на обглоданных пламенем сколопендр. Я просмотрел книги Арда. Я понял, откуда взялся Изумрудный Трепет. И я понял, что у Арда просто обязана была сыскаться одна вещь. Очень опасная вещь. Назовем ее Пятым сочленением. Но сочленения не было среди тех предметов, которые ты передал мне в порту. Не было его и в сарноде у Гастрога.
Помимо благоприобретенной добродетели – лживости – Эгин обладал еще и врожденной бесшабашной наглостью, которая проявлялась в нем крайне редко. Но, проявляясь, не раз и не два возвышала его в глазах как врагов князя, так и его верных слуг. Эгин тонко улыбнулся и подхватил мысль Норо:
– И вы, аррум, уверились в том, что я присвоил себе это самое, м-м-м… членение?
Норо посмотрел на Эгина, как на говорящую собаку. Прикусил нижнюю губу. В его глазах не было ничего, кроме бешеной, всепоглощающей ярости.
– Да, – отрезал Норо своим осенним, шелестящим голосом. – Да, рах-саванн. Я в этом уверился. И я очень, очень расстроился. Потому что Пятое сочленение, – он нарочито отчетливо выговорил эти слова, – даже само по себе относится к высшим ступеням Измененной материи и обладает рядом свойств, любое из которых делает его желанным гостем Жерла Серебряной Чистоты. Но если Пятое сочленение включить в состав прочих четырех, а равно и…
Норо осекся. Эгину почудилось, что по коротко остриженным волосам Норо с еле слышным пришепетыванием прошла волна изумрудного света.
«Этого не может быть», – запротестовала внутри Эгина его скептическая половина.
«Но ты сам видел. Следовательно, это есть», – возразила вторая половина голосом наставника Вальха.
– Это не важно! – Меч Норо блеснул оскалистой молнией, вгрызаясь в темную поверхность его рабочего стола.
Брызнула деревянная щепа. Что-то с гнусавым деревянным стоном упало в его непостижимых недрах. Потом оттуда донесся мелодичный хрустальный звон. И наступила тишина.
«Ого», – подумал Эгин.
– Не важно, рах-саванн, – повторил Норо, оборачиваясь к Эгину. – Да и знать этого тебе просто не положено по долгу службы.
Норо не сразу возвратил меч ножнам. Чуть розоватая, всегда впечатлявшая Эгина этим своим немыслимым оттенком сталь жила в руках Норо собственной жизнью.
На зеркальной поверхности стали клинка неожиданно возник абрис женского лица («О Шилол!» – Эгин похолодел), потом – отблески жестокого алого пламени, потом…
– А знать ты должен вот что.
В этот момент Норо спохватился, вполне степенно спрятал меч и продолжал как ни в чем не бывало.
– Пятое сочленение надо разыскать и уничтожить. Единственная нить к нему – Гастрог. Мы так толком и не поняли, встречался ли он с кем-то между портом и Морским Домом. Скорее да, нежели нет. Проверь это. Найди сочленение. Ты должен сделать все быстро. Осторожности от тебя не требуется. И тогда, рах-саванн, я сделаю так – а я могу это сделать, не сомневайся, – что история с Овель исс Тамай будет забыта. Ты ведь хочешь этого, рах-саванн?
12
Эгин оставил за спиной парадный подъезд Иноземного Дома. Как обычно, на Красное Кольцо вышел уже не рах-саванн Опоры Вещей, а толмач-письмоводитель Северного потока Атен окс Гонаут.
Эгин остановился на несколько мгновений, привыкая к яркому послеполуденному солнцу. Покачался с носков на пятки. Жизнь была отвратительна.
С трудом превозмогая желание упасть на равнодушные плиты красного греоверда и уснуть прямо здесь, посреди улицы, навеки, Эгин поднял правую руку. Коренастый возница, одетый по случаю жары в одну лишь набедренную повязку и легкую пелерину, чтобы плечи не обгорали на солнце, остановился напротив Эгина.
– В порт, – бросил Эгин, безудержно сквернословя в адрес мироздания.
13
«М-м-да, – сказал себе под нос Эгин, когда здание Иноземного Дома скрылось из виду, а затхлый дух туннеля был развеян юго-восточным ветром. – А что, собственно, „м-м-да“?»
Норо окс Шин.
Знахарь.
Овель исс Тамай.
Вербелина исс Аран.
Ард окс Лайн.
Гастрог, будь он неладен.
Зачем он произносит все эти имена, каждое из которых не приносит ему ничего, кроме ощущения легкой неловкости напополам с гадливостью? Кроме имени Овель. Но тут другое… Сейчас не время и не место рассуждать о том, какое оно, это другое.
Стоп! Эгин остановился посредине Портовой площади.
Имеет смысл, быть может, зайти домой и поразмыслить над заданием, полученным от Норо…
Хотя что там размышлять? Подумаешь – узнать, с кем встречался Гастрог по выходе из порта! Если это вообще можно узнать, он узнает.
Сначала поговорит с матросом, стоявшим тогда на вахте.
Если Гастрог брал возок, поговорит с даллагом, который этот возок тащил. У них весь город поделен между собой. Одни и те же возчики в одних и тех же местах пасутся.
А уже от возчика цепочка перекинется дальше…
Уж будьте спокойны, милостивые гиазиры, установить контакты Гастрога, которые тот имел на протяжении двух-трех часов, не представляет особых трудностей, и размышлять об этом нечего.
А вот касательно отыскания этого растреклятого «пятого члена» задача почти невыполнимая. Видать, не по силам и самому Норо.
Иначе он бы разгрыз этот орешек сам, а после купался бы в милостях гнорра. И не предлагал сломать о него зубы ему, Эгину, и без того плававшему по уши в дерьме. Причем отнюдь не в таком безобидном дерьме, по какому вчера вечером тот прогуливался на задворках Желтого Кольца.
Это значило, что о второй части задания следует временно забыть. Установить бы хоть маршрут Гастрога…
Эгин решительно направился ко входу в ту часть порта, где швартуются корабли «Голубого Лосося».
Но не успел он сделать и десяти шагов, как за его спиной послышался задорный мальчишеский голос:
– Милостивый гиазир Атен окс Гонаут?
– Все верно, – бездумно, по привычке ответил Эгин и обернулся.
Это был «шмель». Один из трех сотен «шмелей», которые снуют по столице за жалкие гроши, а кто и просто за прокорм. На голове коричнево-оранжевый колпак, а в заплечном сарноде…
14
– Извольте. – Мальчик передал Эгину пакет или, скорее, легкую коробочку, завернутую в промасленную бумагу и запечатанную вишневым клеем. Обычный пакет.
«Верно, Иланаф снова шуточки шутит», – промелькнуло в голове у Эгина, в то время как его рука машинально нашарила мелочь и вложила ее в скромно простертую ладошку посыльного.
Эгин взглянул на пакет. «Чиновнику Иноземного Дома…» Нет, это не Иланаф. Аккуратный, ровный почерк, чернила – зеленые, печати – обычные казенные, дворянским перстнем не припечатанные. Ни о чем не говорящие…
– Постой, малец, а кто послал?.. – спохватился Эгин и поднял глаза на «шмеля», но того уже и след простыл. Скороходы, Хуммер их раздери!
«Наверное, по ошибке я дал ему золотой и он смылся, чтобы в случае, если я обнаружу оплошность…»
Тут Эгину впервые бросилась в глаза нелепость его положения. Он стоит в поэтической растерянности аккурат посередине Портовой площади. Взгляд его блуждает, пальцы слегка трясутся. В общем, выглядит он как подвыпивший деревенщина, а вовсе не как чиновник Иноземного Дома, принимающий по десять «шмелей» за одно утро…
И ладно бы некому было посмеяться. Но ведь Эгин был уверен в том, что не одна пара глаз из Опоры Единства следит сейчас за ним. И быть может, смеется. С каких это пор офицерам Свода нужно останавливаться для того, чтобы обдумать положение? Кобылы и те останавливаются посреди Портовой площади только затем, чтобы справить малую нужду, а думают походя.
Эгин пошел дальше, но пакет не спрятал. Он вскроет его на ходу.
Хватит смешить бдительных коллег. Один – кажется, вот этот хлыщ с кружевным воротником. А другой – судя по всему, вон тот умник возле скобяной лавки. Делают вид, что считают птичек в небесах. Он вскроет пакет походя, как это, не исключено, сделала бы кобыла.
15
Печати оказались хлипкими. Первый слой промасленной бумаги был снят, но под ним, словно в издевательство, оказался другой, из очень тонкой бумаги. А под ним коробочка – обычная, обтянутая ситцем. Дешевая. В таких посылают… Ну уж не официальные бумаги, это точно!
Несколько более нервно, чем хотелось бы ему самому, Эгин распахнул коробочку, едва не столкнувшись лоб в лоб со слепым разносчиком бесплатных «Ведомостей» Опоры Благонравия у самого входа в порт.
Некий неназвавшийся гиазир или некая госпожа посылали ему дорогую вещицу, а точнее, пару весьма дорогих вещиц, ценой в конюшню из пяти голов.
Эгину не составило труда вспомнить, где и при каких обстоятельствах он уже видел эти драгоценности.
То были серьги. Пара огромных, массивных серег в форме клешней морского гада. Не то рака, не то краба, не то даже скорпиона. Сколь уродливы, столь и массивны.
То были серьги Овель.
Нет, Эгин не спутал бы их ни с какими другими. Во-первых, потому что никогда более странного и уродливого украшения не видел ни на одной из своих соотечественниц. Даже мятущиеся в угаре изменчивой моды куртизанки не станут отягощать уши такой чудовищной вещью.
А во-вторых, потому что ночь, проведенную с Овель, он помнил с точностью до секунды. Он целовал те сладкие ушки, изящные мочки которых отвисали под тяжестью золота и огромных, брошенных звездной россыпью сапфиров. И эта вот самая клешня колола ему щеку, когда…
Эгин захлопнул коробочку и, скорчив самую недовольную, самую скучную мину из тех, на какие был способен, с нарочитой небрежностью бросил весь распотрошенный сверток в сарнод.
Он разберется с ним на досуге.
Первым делом он пойдет в рассылочную, где «шмели» столуются и получают жалованье. Затем он найдет этого мальчика – он помнит его в лицо. Если нужно – воспользуется своим офицерским жетоном, Внешней Секирой. Он узнает, кто послал ему серьги. Он узнает, кто заплатил «шмелю». Он узнает, кто…
Впрочем, что-то подсказывало ему, что это была не Овель.
Но прежде – поручение Норо.
Не оборачиваясь, Эгин вошел в порт. Вон он, «Голубой Лосось» с претенциозным именем «Зерцало Огня». Как бы ни хотелось ему прямо сейчас отправиться в рассылочную, а придется заняться матросиками.
16
Сегодня под колонной с Голубым Лососем на вершине стояли всего лишь три корабля. «Вергрин», «Сумеречный Призрак» и «Зерцало Огня».
Эгину было совсем необязательно по долгу своей службы это знать, и все-таки он знал из обрывков случайно подслушанных позавчера разговоров между матросами «Зерцала Огня», что «Звезда Глубин» и «Гребень Удачи» сейчас дежурят возле Перевернутой Лилии. А «Ордос» и «Венец Небес» ушли вчера на восток, чтобы подменить пару своих братьев по верфи на сторожевой службе.
«Ты должен сделать все быстро. Осторожности от тебя не требуется».
Он будет делать все быстро, ага. И осторожности от него не потребуется, ага.
– Вам сюда нельзя, милостивый гиазир.
Перед его грудью сомкнулись крест-накрест алебарды с хищными тройчатыми крючьями.
Это что-то новое. Двое матросов, в парадном облачении, в шлемах, на которых было выгравировано «Зерцало Огня», охраняли вход на пристань «Голубого Лосося». И как он их только раньше не заметил?
– Мне – можно, – раздраженно бросил Эгин и полез в свой сарнод за Внешней Секирой. Ему было недосуг изображать из себя очередного чинушу Морского Дома.
Левый матрос бросил на его жетон неожиданно небрежный взгляд и пожал плечами:
– Простите, гиазир эрм-саванн. На борту «Зерцала Огня» сейчас находится инспекция как раз из вашего ведомства. Вам туда нельзя.
– Какая инспекция, будь ты неладен? И что значит «нельзя»?! – Больше всего Эгину сейчас хотелось разогнать матросов зуботычинами. – Да ты знаешь, что я могу вас обоих нарубить в капусту и останусь неподсуден?
– Не гневайтесь, гиазир эрм-саванн. Мы – люди служилые. Никого впускать не велено, – подал голос правый матрос. – Но если вы настаиваете, я могу доложить о вас.
– Доложи, братец, – махнул рукой Эгин, немного смягчаясь.
В конце концов, эти-то уж точно не имеют никакого отношения к прихотям загадочной инспекции. «Братец» удалился по направлению к сходням «Зерцала Огня» и деловито замелькал на палубе.
Эгин позволил себе немного расслабиться. Войдя во вполне рабочее настроение, он стал выпытывать у алебардиста новости двухдневной давности.
– Слушай, произошла очень крупная неприятность, о которой тебе знать не положено, – сказал Эгин, не очень затрудняя себя подбором слов. – Все это может кончиться тем, что вашу команду начнут мытарить по подвалам люди из Опоры Единства.
У Эгина от собственных слов по спине пробежали мурашки.
Даже офицеры Свода не очень-то любили вспоминать о методах, которые применяются тайными хранителями Князя и Истины по отношению к простолюдинам, а при крайней необходимости – и к дворянам. Особенно же не любили об этом вспоминать чистоплюи из Опоры Вещей и Опоры Писаний, белая кость Свода.
– Не исключено, – продолжал свою топорную психическую атаку Эгин, – что от твоих ответов будет зависеть…
Матрос слушал его, нахмурившись. Но дослушать Эгина до конца ему было не суждено, потому что с палубы «Зерцала Огня» вдруг истошно закричали:
– Про-пу-ус-ка-ай! Бы-ыстро!
Кричал второй матрос.
«Точно. Точно. Все с ума посходили», – подумал Эгин, который на своем веку не видал по меньшей мере двух вещей из числа только что случившихся.
Во-первых – удивительной строгости каких-то засранных матросов по отношению к офицеру Свода Равновесия.
И во-вторых – удивительной быстроты, с которой эта строгость вдруг сменилась на… гхм… радушное приглашение.
17
На палубе «Зерцала» Эгин не заметил никаких признаков «инспекции».
Зато было полно матросов и офицеров «Голубого Лосося», которые споро и заботливо расправлялись с уложенными парусами и канатами.
Похоже, «Зерцало» готовилось к отплытию. Вот те на! На Эгина демонстративно не обращали внимания.
«Раз так – значит, будем ломать комедию „Явление злого начальника“, – заключил Эгин, хватая за локоть первого встречного офицера с нагрудной бляхой палубного исчислителя.
На бляхе по традиции был изображен натянутый лук, хотя «Зерцало Огня» еще при закладке было рассчитано отнюдь не под стрелометы.
– Где капитан?! – проорал он в ухо исчислителю.
Лицо офицера – вытянутое, изможденное, местами испещренное крохотными ранками сродни оспинам – приняло одновременно испуганное и недовольное выражение, вытянувшись еще больше.
– С кем имею…
– Ма-алчать! – рявкнул Эгин. – Ма-алчать перед лицом рах-саванна Опоры Вещей! Где капитан корабля?!
Офицер, к полной неожиданности Эгина, улыбнулся. Улыбнулся с какой-то непривычной, мягкой издевкой.
– А-а, рах-саванн… Да будь ты хоть пар-арценцем, а орать у нас на палубе не надо.
От таких штучек у Эгина совершенно по-солдафонски перехватило дух. Никто, нигде и никогда не смел так разговаривать с офицером Свода. Безнаказанно – никто, нигде и никогда.
Эгин выхватил меч.
– Что здесь происходит?! – Голос за спиной был твердым и властным. Так говорят аррумы Свода и капитаны «Голубого Лосося». Эгину хватило сообразительности понять это и обернуться.
Черные как смоль усы, заплетенные вместе с редкой бородой в две тонкие косицы.
Длинные, распущенные по плечами волосы – тоже черные, угольно-черные.
Плечи, про которые у грютов говорят «держат небо». Толстая бочкообразная выя, удивительно бледное, красивое лицо, в котором был тем не менее какой-то неуловимый изъян, делавший капитана похожим на первого исчислителя, обидчика Эгина.
Ко всему, капитан был гол по пояс («В общем, жарко, конечно», – мысленно оправдал его неуставной вид Эгин). На нем была кожаная юбка с длинными железными пластинами и поножи из инкрустированной серебром меди. И – неизбывные сандалии производства факторий Хорта окс Тамая. Итак, ниже пояса капитан был воином, выше – просто могучим человечищем.
Перед таким Эгин счел необходимым проявить умеренную вежливость.
– Прошу меня простить, милостивый гиазир. С кем имею честь?.. – Вопрос был излишен, но пока существовал хоть один шанс из ста ошибиться в должности этого мужика, Эгин решил проявить деликатную осторожность.
– С капитаном «Зерцала Огня». Меня зовут Самеллан, и я прошу вас спрятать меч в ножны.
От этого человека с варварской прической исходили спокойствие и сила. Но Эгину сейчас было плевать на выдающиеся качества этого «лосося». Он сейчас спасал свою карьеру и, судя по всему, – шкуру.
– Эгин, рах-саванн Опоры Вещей. Этот человек, – пряча меч, Эгин небрежно мотнул головой через плечо, указывая на палубного исчислителя, – только что позволил себе вопиющее неуважение к моей должности.
– Хорошо, рах-саванн. Он будет наказан. Я приглашаю вас продолжить разговор в моей каюте.
Эгин помедлил мгновение. Сговорчивость Самеллана показалась ему подозрительной. С другой стороны…
– И не только об этом, – с неявной угрозой произнес Эгин. – Ведите, капитан.
Самеллан молча кивнул и пошел к тому самому люку, в который Эгину уже приходилось спускаться, направляясь на досмотр каюты Арда окс Лайна.
Широкая спина Самеллана вольготно раскачивалась в такт шагам. Эгин молча шел за ним. Потом начался спуск.
«Странно, – подумал Эгин. – Кажется, на этих кораблях капитанские апартаменты находятся где-то в корме».
Но спорить с Самелланом ему не хотелось. Да и не боялся Эгин в этот момент никого. В конце концов, уж кто-кто, а капитан «Зерцала Огня» должен понимать, что означает словосочетание «рах-саванн Опоры Вещей». Это означает то же самое, что «неприкосновенный».
Они сделали по сумрачному тесному коридору не более шести шагов, когда дверь одной из кают за спиной Эгина стремительно отворилась.
Сознание Эгина зафиксировало это событие, но отреагировать он не успел. Потому что в следующее мгновение ему на затылок опустился очень тяжелый, смягченный несколькими слоями ткани предмет.
Последнее, что услышал Эгин, прежде чем его сознание угасло, был удивительно знакомый голос, воскликнувший:
– Назад, идиот! Этот – свой!
