Глава 10
Цинор
1
Мокрые кошки. Вот это зрелище! Тощее, дрожащее на ветру тельце. Даже если ветра нет, кажется, что оно дрожит на ветру. Хвост, с которого капает. Шерсть, прилипшая к бокам. Выступающие ребра. И безумные глаза с искорками тихого бешенства.
Вот на такую кошку и была более всего похожа госпожа Вербелина исс Аран, сидя на шершавом валуне, какими густо усеяно цинорское побережье.
Авор, как ни странно, тоже каким-то чудом доплыла до берега, невзирая на платье из харренского бархата, которое, напитавшись водой, наверняка тянуло вниз куда сильнее, чем мужчин – их стальные клинки.
Отстучав зубами с час, Вербелина и Авор все-таки решились на то, чтобы снять с себя платья и остаться в исподнем.
Стыдливо удалившись от остальных, они выкручивали свое тряпье. А затем, беспомощно озираясь, спрятались в щели между камнями.
Матросы, как водится, бросали на них бесстыжие взгляды. Дотанагела, Эгин, Знахарь, Самеллан, Эльг и Иланаф – благородный костяк «Зерцала Огня», – вдохновленные примером Вербелины и Авор, тоже разоблачились до полной наготы, разложив свои вещи на валунах.
Уцелевшие матросы сделали то же самое.
Кое-кто еще боролся с волнами и, то и дело поскальзываясь на прибрежных камнях, пытался выбраться на берег.
Кое-кто уже карабкался вверх – туда, где собрались счастливцы, которым повезло остаться в живых и добраться до берега первыми.
Но Эгину было понятно, что с этого момента их отряд увеличится от силы еще на пять—десять человек. Те, кто еще не выбрались на берег, скорее всего уже не выберутся никогда.
Сам Эгин чувствовал себя сравнительно неплохо. Несколько ссадин на ногах, разодранный до кости локоть, вкус моря во рту, соленая юшка из носа и шум прибоя глубоко-глубоко внутри черепа. Как он ни старался, а не наглотаться воды было невозможно.
Зато, в отличие от большинства товарищей по несчастью, Эгин сразу сообразил, что доплыть до берега с оружием практически невозможно. Поднырнув под очередной вал, он отстегнул перевязь с мечом. Затем на тот же манер избавился от камзола. Сандалии, которые были легки и вдобавок тяжело расстегивались, он пощадил. Равно как и штаны с батистовой рубахой. Все это сейчас окружало его благородную наготу напоминанием о той огромной дистанции, которая пролегла между людьми и, предположим, дельфинами. Едва ли последним пришло бы в голову изобретать одежду, милостивые гиазиры.
2
Эгин сидел к морю спиной. Один вид этой затихающей, пристыженной солнцем стихии теперь внушал ему бескрайнее, непреодолимое отвращение.
Он глядел на малиновую печать восходящего солнца, а иногда на серьги Овель. Не будь он таким сентиментальным дураком, каким казался себе в тот вечер, когда вешал сапфировые клешни на шнурок, а шнурок на шею, последнее напоминание о ней ушло бы на дно вместе с «Зерцалом Огня».
Не то чтобы Эгин видел в этих клешнях хоть какой-то прок в своем настоящем положении. Но уж по крайней мере он не сомневался в том, что с серьгами обсыхать на диком и бесприютном берегу враждебного Цинора гораздо приятней, чем делать то же самое без них.
Как ни странно, все те, с кем Эгин трапезничал в «капитанском зале» в первый вечер, уцелели.
Являя контраст со всеобщей обездвиженностью и обессиленностью, Иланаф, большой любитель взморья и лучший пловец среди всех товарищей Эгина, расхаживал по берегу.
Он был мокр, наг и горд, словно индюк. Кроме этого, он был тощ, словно угорь, но на лице его играла улыбка превосходства.
Несколько позже Эгин узнал причину этого торжества на фоне всеобщего мрачного полуотчаяния. Оказалось, Иланаф не только выплыл сам – с мечом и двумя кинжалами, – но еще и выволок на берег Авор, которая без него уже давно кормила бы крабов.
Дотанагела распустил свои седые волосы по плечам. Он сидел, облокотившись спиной о валун и обхватив костлявые колени руками, что весьма плохо вязалось с романтическими представлениями Эгина об излюбленных позах пар-арценцев. Глаза его были закрыты.
Знахарь сидел поодаль от него и… грыз ногти, с интересом следя за тем, кто и чем занимается. Эгин почему-то не сомневался в том, что Шотор достиг берега одним из первых.
На самом деле первым был Самеллан. Он и не думал слагать с себя полномочия капитана, а потому, обменявшись с Дотанагелой многозначительными кивками, покинул «благородных» и присоединился к своим матросам.
Эгин слышал краем уха его густой бас, отдающий приказания, расточающий похвалы и бичующий пороки.
Стараниями Самеллана и других «лососей» очень скоро был разведен костер из сухих водорослей и редкого плавника.
Костер больше чадил и вонял какими-то знахарскими снадобиями, чем грел. Но все-таки это был костер. Как и пламя всякого костра, пламя этого нашептывало людям успокоительную ерунду о том, что их положение отнюдь не безнадежно.
3
– Мы пробудем здесь до вечера, – сказал Дотанагела. – Нашей одежде требуется время, чтобы обсохнуть. Да и разведчики едва ли успеют возвратиться раньше. Наконец, только к вечеру прибой возвратит тела погибших твердой земле.
Никто не возражал. Даже Шотор, у которого, как казалось Эгину, язык зудел беспрерывно. Что, впрочем, не такая уж редкость у пятнадцатилетних мальчишек. А потому, когда Иланаф нарушил тишину, все воззрились на него в растерянности и недоумении, как если бы он был говорящим тюленем.
– А где, по-вашему, пар-арценц, мы будем хоронить трупы? И кто будет исполнять похоронные обряды?
– Мы не будем хоронить их. И не будем исполнять обряды. Хотя я, разумеется, и мог бы справить все, что положено, – отрезал Дотанагела.
– Но в таком случае есть ли смысл в том, чтобы ждать, пока распухшие тела, обезображенные ударами о камни и клешнями крабов, выбросит на берег? Мне кажется, это лишь деморализует нас, и в особенности матросов, чьи товарищи…
– Матросы позаботятся о себе сами. Нас интересует их оружие. Деньги. Драгоценности. А потом мы уйдем.
– Тогда позвольте спросить вас, пар-арценц, отчего вы отказываетесь от погребальной церемонии? – неожиданно слетело с губ Эгина. – Ведь «лососи» умерли праведниками и заслуживают доброго посмертия.
– Ты прав, Эгин, они ушли как праведники, хотя многие из них и не были таковыми, – бесстрастно сказал Дотанагела. – И именно поэтому у нас нет оснований сомневаться в их посмертии. Но… погребальная церемония потребует от нас, в частности от меня, слишком большого напряжения сил. Соприкосновение с миром мертвых истощит нас больше, чем морские купания. А силы нам еще пригодятся.
Эгин потупил взор. Слова пар-арценца заставили его впервые в жизни задуматься о смысле погребальной церемонии.
С раннего детства Эгин привык относиться к ней как к значимой, но пустой формальности. Эту формальность отчего-то необходимо выполнять. Но – казалось Эгину – это всего лишь театр, всего лишь действо, где все фальшивят. Более того: фальшь необходима и приветствуется, ибо она, по всей видимости, и есть единственная реальная ценность этого действа. Всего лишь игра, не требующая ни «напряжения сил», ни «соприкосновения с миром мертвых». Просто пустые, помпезные слова. Однако пар-арценц, похоже, думал иначе…
Был полдень. Сухо и жарко. Эгин поежился.
4
– Мы нашли поселение смегов, – сообщил старший над разведчиками из числа матросов, пробравшись наконец через частокол мелких островерхих скал к Дотанагеле.
Известие было скорее радостным, чем печальным. Гораздо лучше найти рыбацкую деревушку смегов, где есть вода, еда и лодки, в трех лигах от места крушения корабля, чем не найти ничего.
Хотя к радости примешивался и полынный привкус опасности. Смеги – заклятые враги княжества. Ненавистники варанского флота. Жестокие пираты. Кость в горле всех без исключения варанских князей. «Только войной и питаются», – говорили о них поэты. Как это нечасто случается, поэты были правы.
– Хорошо, – кивнул Дотанагела. – Сколь велико поселение?
– Две дюжины домов, милостивый гиазир! – отвечал матрос.
– Это тоже хорошо, – сказал Дотанагела и погрузился в раздумья.
Было очевидно, что получить все необходимое мирным путем им скорее всего не удастся. Не такие они люди, эти смеги, чтобы отдавать что-либо с миром. Продавать, ссужать, дарить. Тем паче варанцам.
А значит, либо поселение придется вырезать силами оставшихся «лососей», а после взять все, в чем нуждаешься, причем сделать это быстро, пока в головах «лососей» не помутилось от жажды. Совершить грабеж и смириться с тем, что в той схватке их отряд наверняка уполовинится, ибо смеги никогда не продают свою жизнь по дешевке. Либо… либо произойдет чудо.
– Самеллан, объявите матросам общий сбор, мы выступаем на деревню, – принял решение Дотанагела.
Капитан, учтиво сложив руки на груди, отправился выполнять приказание пар-арценца.
5
– Пар-арценц, – шепотом сказал Эгин Дотанагеле, когда они, притаившись на скалистой вершине, разглядывали рыбацкую деревушку, простертую, как на ладони, в устье ущелья, открывающемся встречь морю Фахо, – я почти уверен, что она совершенно пуста.
Дотанагела бросил на Эгина озабоченный взгляд:
– Признаться, я полностью с тобой согласен.
Несмотря на то что над очагами клубился дымок, на берегу темнели вытащенные из воды лодки, а до слуха доносилось беззаботное блеяние скотины, в том, что люди покинули деревню, не было сомнений. Ни детей, играющих в пыли с разноцветными голышами, ни старух, нанизывающих на прутья жирные плавники тунцов, ни мужчин, починяющих снасти и бражничающих после удачного разбоя или, на худой конец, улова.
Где они теперь, Хуммер их раздери?
– Очевидно, смеги заметили наших разведчиков и удрали в горы. Быть может, кто-нибудь из них сейчас наблюдает за нами, пар-арценц, вон из того перелеска на противоположном склоне.
– Думаю, они заметили нас выбирающимися на берег гораздо раньше, чем наших разведчиков. Это смеги, Эгин, и этим все сказано, – вздохнул Дотанагела, с прищуром ювелира разглядывая противоположный склон.
Эгин уставился туда же, но ничего достойного внимания не приметил.
Чахлая растительность, серо-желтые скалы, оползни, скрюченные деревца. «Прячутся между камнями или за деревьями, – заключил Эгин. – Но прячутся, однако, отменно!»
– А полюбуйся-ка, рах-саванн, на живого смега, – процедил сквозь зубы Дотанагела. Пар-арценц едва заметным кивком головы указал в сторону скального карниза, нависающего над деревней.
«Еще насмотрюсь», – мысленно огрызнулся Эгин, но советом не пренебрег.
Эгину было совестно признаться пар-арценцу в том, что его наметанный глаз офицера не в состоянии различить соглядатая даже после того, как его местоположение было указано начальством. А потому он продолжал всматриваться в даль с такой старательностью, что очень скоро стали слезиться глаза.
Когда Эгин уже был готов смежить веки и повиниться в ненаблюдательности, он все-таки заметил смега.
И не одного, а сразу двух.
Нет, они не прятались в трещинах, не сидели за кустами. Они стояли на каменном карнизе и, распластавшись по отвесной стене, наблюдали.
Они были наги. Волосы на голове, в паху и под мышками были сбриты, а тела измазаны желто-серой, в тон скалам, глиной. Ни глаз, ни ресниц не разглядеть под специальными травяными наглазниками.
Смеги не шевелились. Они даже, казалось, не дышали.
– Я вижу, пар-арценц, – с облегчением произнес Эгин, отводя взгляд.
6
– Разумеется, это ловушка, – сказал пар-арценц, когда они вернулись к остальным, ожидающим за гребнем скалы. – Мы спустимся вниз, а они нападут. Но, как ни удивительно, наше спасение и наша победа состоят в том, чтобы войти в эту ловушку добровольно. Прятаться в скалах – затея не для солдат. – Дотанагела обвел напряженный круг слушателей успокаивающим взглядом. – К тому же смеги наверняка уже послали за подмогой. Ибо смег не отдаст варанцу тухлой сардины, не спросив за нее как за кашалота. И значит, мы должны успеть взять все, а главное, лодки, раньше, чем эта подмога придет.
– Понятно? – спросил у «лососей» Самеллан.
Ответа не последовало, вопросов тоже. Все было яснее ясного. Сейчас, приложив все старания к тому, чтобы не переломать себе ноги, руки и шеи, отряд спускается в деревню и хватает все, что сможет утащить ценного и полезного. Затем садится по лодкам и – будь что будет.
Спустя полчаса весь экипаж «Зерцала Огня» уже шествовал по рыбацкой деревушке, держа оружие наготове.
До Эгина, идущего вслед за Дотанагелой, донесся обрывок разговора между пар-арценцем и Знахарем.
– Если вода здесь отравлена, умру только я. Но тебе потом придется лечить свои болячки самому, – с напускной мрачностью сказал Знахарь и уморительно скривился, изображая корчи отравленного.
Сколько-то он их видел, этих корчей?
– Надеюсь, я узнаю о том, что в воде яд, несколько раньше. И ты сможешь пожить еще чуть-чуть, Шотор, – парировал Дотанагела и похлопал Знахаря по плечу.
У тащившегося позади Эгина впервые за все знакомство с Дотанагелой возникла мысль, что такой человек, как пар-арценц, скорее всего может не только спать с женщиной, но и доставлять ей известное удовольствие.
Ранее же он, к собственному стыду, полагал, что когда человек из Свода дорастает до пар-арценца, его плоть и кровь превращаются в кремень и ртуть, а любовные услады становятся для него чем-то столь же праздным и чужим, как игра на флейте без дырок.
Конечно, окончательно разрешить сомнения Эгина могла бы Вербелина. Но отчего-то Эгину было не по себе при одной только мысли завести с ней пустячный разговор. В то время как Вербелина временами бросала на него весьма недвусмысленные взгляды.
На самом деле ничего недвусмысленного в них не было, благо Эгин знал ее не первую неделю.
7
– Милостивый гиазир! Мы видим смегов. Их много. Они глядят на нас из-за скалы на юго-востоке. Еще одна группа – на перевале. Там, откуда мы пришли. Вдобавок что-то неладное на дороге, ведущей в соседнее селение! – доложил матрос.
Дотанагела с Самелланом переглянулись.
Эгин подозревал, что и пар-арценц, и капитан «Зерцала Огня» имеют за плечами богатый опыт общения с этим народом. Хотя только с очень большой натяжкой можно было назвать «общением» непримиримые экспедиции против смегов, где обе стороны стремятся к одному – перещеголять друг друга в жестокости.
Похоже, только Самеллан и пар-арценц понимали, зачем смеги ведут себя столь бессмысленно.
«Видимо, у смегов свои представления о военном искусстве», – отметил про себя Эгин.
От него не укрылось всевозрастающая озабоченность Дотанагелы. А когда тот, бледный и сосредоточенный, попросил Эгина, Самеллана, Иланафа и Знахаря оставить его одного в рыбацкой хижине на несколько минут, Эгин понял, что сейчас ему снова предстоит стать свидетелем чего-то не вполне обычного. Скорее всего – демонстрации некоей неведомой магии. Ему, профессиональному искоренителю магий, предстоит уповать на магию, которая так и сочится из тонких пальцев пар-арценца.
Они покинули хижину и воззрились на горный склон, по которому вилась дорожка.
Смегов было действительно много. Разведчиков, чьим искусством сливаться со скалой еще недавно восхищался Эгин, уже не было на месте. Чувствовалось, что сейчас должно произойти нечто судьбоносное. Причем едва ли это будет сражение.
Иланаф пошутил насчет веселой вечеринки. Самеллан зло сплюнул – Знахарь объяснял ему что-то про смегскую крепость Хоц-Дзанг, и эти объяснения явно не вдохновили капитана.
Вербелина и Авор стояли обнявшись позади всех. Как вдруг Эгин заметил на дороге, ведущей к деревушке, трех всадников.
– Ну, начало-о-сь, – протянул Знахарь, поставив руку над глазами козырьком, чтобы солнце не изъяло из картины важных деталей.
Трое двигались к ним.
8
– Расступись! – это был голос Дотанагелы.
Несколько минут, проведенных им в полутьме рыбацкой хижины, изменили его почти до неузнаваемости. Эти изменения можно было проследить не только в манере держаться, не только в выражении глаз. Казалось, его волосы теперь были белы не потому, что седы, а потому, что перестали быть волосами, превратившись в серебряные нити. Дотанагела даже стал выше ростом. На полголовы, если не на голову.
Вербелина, знавшая пар-арценца немного лучше других, смотрела на него в замешательстве – похоже, она тоже не видела ничего подобного раньше.
Меч пар-арценца наливался нервным гудением. На груди Дотанагелы горел амулет, который мог бы соперничать в яркости с утренней звездой.
«Вот она, очередная Измененная вещь во всем своем великолепии! Куда ни плюнь, всюду Измененная материя. Всюду не-бытующее. Похоже, чем дальше от Пиннарина и Жерла Серебряной Чистоты, тем больше магии. Если верить досужим рассказам, тут на Циноре даже малую нужду никто не справит, не прочтя заклинания!» – так думал Эгин, наблюдая за Дотанагелой.
Пар-арценц смело выступил вперед и остановился там, где заканчивалась дорога, по которой спускались всадники.
Перед тем как его нога коснулась первого гладкого голыша, которыми была мощена дорога, Дотанагела в неуверенности обернулся к Знахарю. Как будто в поисках совета. Эгин впился глазами в Шотора. Где же он, совет?
– Дотанагела! Я что-то не вижу их пока! Не знаю, что это. Ты бы лучше пока ничего не предпринимал, может разве Солнечную Засеку устрой, на всякий случай, – бросил встревоженный Знахарь.
Все сказанное Шотором показалось Эгину немного странным.
Во-первых, почему Знахарь отговаривает опытного Дотанагелу от действий и взамен советует ему сомнительную Солнечную Засеку? Так назывался один из запрещенных фокусов – огненная линия, которая якобы помогает против нежити, выставляя на пути последней непреодолимую преграду. К фокусникам, которые горазды проводить такие линии, всегда испытывал жгучий интерес Свод Равновесия.
Сызмальства Эгин был уверен – а именно эту уверенность в нем и поддерживали наставники и начальство – в том, что Солнечная Засека – это просто красочный иллюзион, в действенность которого никто не верит. Собственно, так же, как никто не верит в нежить. На примере Солнечной Засеки наставники объясняли пути искусного обмана, рассчитанного на богатых простецов. Обмана, который рядится в одежды магии.
Вот тот, что якобы старается отогнать не-бытующее, делает взмах мечом, во время этого взмаха искусно рассыпает перед собой эффектно горящий порошок, что-то вроде «горячей каши» в твердом состоянии. Порошок загорается, пламя высвобождает некий первоэлемент, который вызывает легкое помутнение в мозгу, а затем наступает расслабление всех мышц, а потом – наоборот, бодрость, и все такое прочее…
Во-вторых, недоумевал Эгин, кого это Знахарь «не видит»? Смегов – полным-полно. Они наглы и не считают нужным скрываться. Всадники тоже видны отлично. Чтобы окончательно увериться в этом, Эгин восставил руку ко лбу – гости находились против солнца. И, о Шилол, о тысячу раз Шилол, он не увидел никого. Всадников не было. Были только кони.
9
Эгин подошел поближе к Знахарю, объяснив это для себя желанием получше все рассмотреть и не решаясь признаться себе в том, что в обществе пятнадцатилетнего мальчишки чувствует себя в большей безопасности, чем в компании Иланафа или даже Самеллана. Хотя, казалось бы, чего было бояться? Ну не трех же коней, рысящих по нисходящей к селению дороге? Рассудок пристыженно помалкивал.
Но чем больше Эгин всматривался в движения Дотанагелы, чем больше он искоса поглядывал на Знахаря, тем сильнее сосало у него под ложечкой.
Знахаря было не узнать.
Его брови были сдвинуты над переносицей, губы плотно сжаты, а руки – расставлены ладонями вовне на уровне плеч наподобие листьев лотоса.
Все его внимание, казалось, было сосредоточено на мече Дотанагелы, который пар-арценц упер острием в землю.
Эгину хватило сообразительности воздержаться от вопросов, хотя многие, слишком многие вопросы саднили в мозгу и жгли язык.
Например, отчего эти кони скачут круп к крупу, хотя на них нет седоков?
Отчего кони не оседланы, хотя и взнузданы, а гривы их богато украшены чем-то пестрым – лентами, бусинами, цветами? Куда подевались седла?
Да и что это вообще за существа? Кони ли? Эгин был готов биться об заклад, что никогда не видел похожих тварей ни в Варане, ни за его пределами. Длиннющие ноги, с пучками рыжей шерсти возле бабок, широченные копыта, тощие крупы и длинные, узкие морды с непостижимо странными глазами.
«Что это у них с глазами, Шотор?» – почему-то именно этот вопрос больше всего хотелось задать Знахарю. Что-то удерживало Эгина от вопроса, и воздержание это вызывало все нарастающее беспокойство…
Ему даже начало казаться, что, знай он совершенно точно природу этих диковинных тварей, не столь уродливых, сколь неповторимых, на душе у него сразу посветлело бы, а от тревоги не осталось и следа. Сознаться себе в том, что его упования на объяснения Шотора не более чем самообман, у Эгина не хватило духа.
– Пора, пар-арценц, пора! – громко и внятно сказал Знахарь. Вены у него на лбу вздулись, словно по ним текла не кровь, а горячее тесто.
Всадники, а точнее, кони были на расстоянии двух бросков копья.
Дотанагела, вопреки ожиданиям Эгина, не обернулся к своим спутникам и не сказал им ничего утешительного.
«Наверное, чтобы мы не заметили, что ему тоже не по себе», – отметил про себя Эгин, когда Дотанагела поднял меч.
Хотя с его места было видно плохо, Эгин догадался, что пар-арценц целует лезвие близ гарды – что-то подобное делали рах-саванны, когда их посвящали в аррумы. А еще во время Второго Посвящения – так называлось производство офицеров в аррумы – рах-саванны произносили клятвы. Интересно, будет ли пар-арценц…
У Эгина похолодело внутри, когда он сознался себе в том, что готов думать о чем угодно, хоть об устройстве метательных машин, хоть о сортах ячменного пива, лишь бы не смотреть на дорогу, по которой уже не рысью, а шагом спускались кони – все как один огненно-рыжей масти с белыми гривами.
И тут раздался голос Дотанагелы.
– Симманаин ка геаннаин-кага! – вот что сказал Дотанагела и был понят.
Эгин, к собственному стыду, к собственному восхищению, изумлению, устрашению и омерзению понял сказанное, хотя как офицер Свода Равновесия осознавал, что Дотанагела говорит на Истинном Наречии Хуммера, за одно упоминание о котором в Варане полагалась яма сроком от полутора до трех лет.
И хотя он давно подозревал, что на начальство Опоры Писаний (которое нередко имеет дело с текстами, писанными на Истинном Наречии) такие законы не распространяются, он был все равно польщен. Еще одно его предположение подтвердилось.
Вдобавок это была одна из немногих фраз, смысл которых Эгин узнал случайно и запомнил надолго. Одна из фраз, которые он тщетно пытался вытравить из памяти. Но чем больше он старался, тем глубже въедалось в мозг это «симманаин ка…». В переводе на варанский это означало: «Мой меч есть центр того круга, что не имеет окружности».
В сущности, Дотанагела обращался к своему мечу и ни к кому больше. И меч отозвался пар-арценцу легкой, но проницающей все и вся до самого горизонта вибрацией.
Эгин не обратил внимания, что, пока заклинание рокотало в горниле Истинного Наречия Хуммера, кони остановились и какое-то время не двигались с места.
Знахарь нервически хмыкнул.
Эгин смотрел на коней, на их рыжие глазастые морды. Глазастые? Эгин напряг зрение… О Шилол! А ведь глаз-то у них и не было! Вместо глаз у всех троих были толстые мутно-белые или, скорее, гнойно-желтые бельма.
А поверх бельм чьей-то неумелой, но старательной рукой были нарисованы лазурно-синие семиконечные звезды с охряно-желтыми точками в центре. И ресницы. Ресницы тоже были нарисованными.
10
– Всем закрыть глаза и лечь на землю! – скомандовал Самеллан.
Но Эгин не обернулся, чтобы посмотреть, выполнили ли остальные приказание капитана или же нет.
Отчего-то он был уверен, что к нему это не относится. А потому продолжал стоять, как заколдованный. Словно бы посягая на мощь Знахаря и бесстрашие Дотанагелы. Притязая на то, чтобы быть непобедимым.
Истинное Наречие Хуммера лилось теперь над рыбацкими хижинами и сотрясало горы, нависающие над морем.
Эгин не понимал ничего, кроме того, что он должен стоять и смотреть, ибо не простит себе этой трусости.
Если он собственными глазами не увидит Солнечной Засеки, если он отведет взгляд от коней с нарисованными глазами, он перестанет быть рах-саванном. Не рах-саванном для Свода Равновесия. Но рах-саванном для самого себя.
Отчитав положенные заклинания, Дотанагела сделал еще несколько шагов навстречу всадникам.
Он очертил мечом полукружие, и земля перед ним загорелась.
Да, это была Солнечная Засека. Но бушевало в ней не то ласковое, оранжевое пламя, которое воспламеняет фитиль масляного светильника.
И даже не то малиновое, что рождалось под кресалом наставника во дни сурового Эгинового детства.
То было пламя иного цвета и иной сущности. Иной природы – наверное, сродни природе солнечного луча. Языки его были желто-голубыми, а искры, снопом взметнувшиеся к небу, когда занялась трава по краям дороги и в расщелинах между камнями-голышами, – изумрудными.
Знахарь с облегчением вздохнул. Похоже, он не очень-то верил в то, что Дотанагеле удастся выставить Солнечную Засеку.
Засека обняла стоящего с мечом наголо Дотанагелу подковой пламени.
Пламя доходило Дотанагеле до щиколоток, шириной же Солнечная Засека была не менее трех локтей.
«Отчего она такая широкая? Или недостаточно широкая?» – рассуждал Эгин, чтобы чем-то занять свой ум, не желающий мириться с одним, доселе им считавшимся непререкаемым, утверждением: призраков-то уж точно не существует.
Но если Дотанагела и Знахарь верят в действенность Солнечной Засеки и способны построить ее при помощи Истинного Наречия Хуммера, значит, они верят и в призраков.
– Лег бы ты, что ли? – раздраженно сказал Знахарь, обернувшись к Эгину.
– Хотя, – добавил он, складывая руки замком с выставленными в небо указательными пальцами, – кажется, теперь уже все равно…
11
«Все равно?» – гулким эхом отпечаталось в сознании Эгина, которое, как казалось, пребывало во власти ледяного ветра.
В самом деле, самое страшное было уже рядом. Здесь. Наступило. Случилось. Явило себя.
«О Шилол», – быть может, сказал бы Эгин, если б его онемевший язык не присох к гортани.
Все трое коней неспешно проходили теперь по горящей засеке. Цок-цок-цок – стучали их широченные копыта. Сами собой натягивались поводья.
Пучки рыжей шерсти, окружавшие лошадиные бабки, занялись первыми. Вспыхнули и сгорели.
Потом загорелась короткая рыжая шерсть на ногах. Запахло паленым.
Но кони даже ушами не повели. Не издали ни единого звука – не заржали, не зафыркали. Они мерно продвигались вперед, неумолимо сокращая расстояние, разделяющее их и Дотанагелу. А значит, приближались к варанцам.
Как ни странно, именно запах паленой шерсти вывел Эгина из оцепенения.
Он по-прежнему стоял и смотрел, стараясь не встречаться взглядом с грубо намалеванными охряно-желтыми лошадиными зрачками.
Теперь ему было ясно, отчего последние варанские князья не высаживаются на Циноре, чтобы вдосталь побряцать оружием.
– Нет, только не это, Хуммер вас раздери! – Знахарь держался за голову и был, похоже, близок к отчаянию.
Судя по всему, план, на который возлагали надежду Шотор и Дотанагела, с треском провалился. Солнечная Засека не сработала. Но теперь Эгин, постаревший за эти минуты на год, не сомневался в том, что Солнечная Засека в принципе не могла сработать. И не потому, что Дотанагела или Знахарь что-то нахомутали в Истинном Наречии Хуммера. А потому, что противник был слишком силен.
– Их трое, понимаешь, трое, – как бы в подтверждение мыслей Эгина шептал Шотор. Да только обращался он не к Эгину. Но к кому же тогда?
О да, кони преодолели засеку. Шерсть на их ногах истлела, а кожа, которая кое-где вздулась, кое-где запузырилась коричневыми и фиолетовыми волдырями, сразу же начала облезать и рваться.
Теперь в воздухе носился запах жареной конины. Но животные по-прежнему были спокойны.
Они шли нарочито медленно, хотя могли бы преодолеть засеку в три секунды стремительного бега. Кони не останавливались. Голова к голове, круп к крупу они двигались к цели.
«Что ж, теперь Дотанагеле придется перерезать им шейные артерии мечом», – подумалось Эгину.
Но тут произошло нечто из ряда вон выходящее.
Пар-арценц Свода Равновесия Дотанагела медленно вложил свой сияющий невыносимой голубизной меч в ножны.
Опустился на одно колено.
Положил правую руку на грудь.
И преклонил голову.
– Мир вашей земле! – сказал Дотанагела на обычном варанском языке. Безо всякого Хуммера.
12
Кони остановились разом, словно бы повинуясь неслышной команде.
Остановились в четырех шагах от Дотанагелы, как и шли – голова к голове, круп к крупу.
Смрад, исходящий от их опаленной шерсти и плоти, стал почти невыносим. Эгин боролся с тошнотой. Знахарь, судя по его позеленевшему лицу, тоже.
Было очень тихо. Смеги, чье далекое гоготанье и улюлюканье на гребнях скал с какого-то момента стало для Эгина просто ненавязчивым фоном происходящих событий, как рокот морского прибоя и крики птиц, замолкли.
Более того, Эгин с ужасом отметил, что рокот прибоя и крики птиц тоже больше не слышны. Море и птицы, надо полагать, исчезли из Измененного мира надъестественных коней, с которым сейчас соприкоснулись варанцы.
В повисшей тишине прозвучали слова ответа:
– Не мир и не война тебе, человек Варана. Тебе вопрос.
Нет, кони молчали. В этом Эгин не сомневался. Они определенно молчали, хотя бы уже потому, что сквозь их плотно сцепленные зубы вырывалось едва слышное и все же вполне нормальное конское похрапывание.
Говорил кто-то другой. Говорил мужчина, судя по голосу – немолодой. На чистом, но каком-то омертвелом варанском языке. Впрочем, вопрос, заданный невидимым собеседником Дотанагелы, был вполне осмысленным и живым.
– Кто ты, кто твои спутники и в чем ваши упования?
Никаких угроз, никаких «съем твою душу» или «изопью твоей змеиной крови». И от этого становилось только страшнее. Потому что Дотанагела и не думал подыматься с колен. Потому что Дотанагела с очевидным усилием заставил себя поднять взор и ответил:
– Мое истинное имя Дотанагела, я пар-арценц Опоры Писаний. В Варане я приговорен к умерщвлению, что относится и ко всем моим спутникам. Все они – беглые офицеры Свода Равновесия и воины из Отдельного морского отряда «Голубой Лосось». Все, кроме одной женщины по имени Авор, которая попала в наше общество почти случайно. Наши упования…
Слова пар-арценца были прерваны громким звоном. Откуда-то – Эгин не заметил откуда именно, но казалось, что прямо из воздуха, – под копыта правому коню со звоном просыпались несколько Внутренних Секир.
Не узнать их было невозможно.
Некоторые жетоны были надорваны, словно бы их отковали не из превосходной стали, а вырезали ножницами из бумаги. Одна Секира потрясла Эгина особенно сильно: она была скомкана. И на этом бесформенном комке металла отчетливым полукружием надкуса обозначались следы челюсти. По форме – обычной человеческой челюсти.
– Свод Равновесия…
Этот голос был другим. Более зловещим и более молодым.
Над выброшенными Секирами перекатился короткий смешок, и шутник пояснил:
– Свод Равновесия – хорошо. Вижу, вас много. Это тоже хорошо. Значит, у вас достанет колдовского железа, чтобы снова насытить мой опустевший сарнод трофеями.
Прежде, чем Эгин успел понять смысл этих слов, Внутренние Секиры были закручены невидимым вихрем, подброшены вверх и исчезли в той же пустоте, из которой только что появились.
– Фарах, говорю я! – укоризненно прикрикнул первый голос и благосклонно сказал: – Продолжай, Дотанагела, пар-арценц Опоры Писаний. Продолжай, пока твои глаза не обратятся золотистой слюдой.
Эгин чувствовал, что от слов Дотанагелы сейчас зависит очень многое. Возможно, их жизни. Возможно – нечто большее, и об этом «большем» Эгину было даже страшно помыслить.
Дотанагела продолжил говорить. Он говорил, похоже, правду и только правду. Он говорил даже то, о чем Эгин и слыхом не слыхивал ни за капитанским столом на «Зерцале Огня», ни от Иланафа, ни от Самеллана.
Все извращено в Варане. Чистое, как Зрак Зергведа, учение Инна окс Лагина искажено до последнего предела. Свод Равновесия после Тридцатидневной войны неуклонно превращается в чудовищный нарыв на лике Круга Земель. Вместо борьбы с магией сильные Свода сами становятся магами, и в их руках накапливается могущество, какое, возможно, было неведомо и Звезднорожденным.
Вместо Равновесия Свод вот-вот принесет Варану и всему миру страшные Изменения. Он, Дотанагела, был более не в силах безропотно ожидать этого рокового часа. Когда ему стало известно, что где-то в недрах Свода затаилась сущность, чья злая воля, устранив последние препоны, готова принять на себя безраздельную власть над Сводом и вслед за тем надо всем миром, он, Дотанагела, вступил в тайные сношения и с харренским сотинальмом, и с фальмскими баронами.
И так далее и тому подобное…
– Поэтому наша война – это ваша война, – довольно неожиданно заключил Дотанагела. – Я смиренно прошу вас, Стражи Хоц-Дзанга, не чинить зла ни мне, ни моим спутникам и способствовать нам в достижении Тардера или хотя бы Фальма. Дайте нам любую сорокавесельную посудину, и вы не увидите нас больше. Но стоит вам только возжелать того в будущем – и в нашем лице вы всегда найдете верных союзников.
– Ты говоришь, что ты варанец и враг Варана. И я вижу, что ты не лжешь. Но скажи, Дотанагела, отчего ты веришь северянам? Отчего ты стоишь на их правоте? Вы придете в Тардер и отдадите северянам всю свою силу. Вы воздвигнете новый Свод? Это будет хорошо? Объясни мне это.
– Северяне, быть может, ничем не лучше варанцев. – Дотанагела говорил медленно, и Эгин чувствовал, что он сейчас взвешивает каждое слово. – Они – северяне и варанцы – люди, а всем людям в равной мере свойственны алчность и любовь, стремление к власти и милосердие. Отвечая на твои вопросы, скажу: да, на Севере мы воздвигнем новый Свод на чистых уложениях Инна окс Лагина. Да, это будет хорошо, ибо только так у людей появится возможность излечиться от той жуткой болезни, которая поразила самое средоточие Равновесия. И главное, мы уничтожим человека, который ныне носит свою злую волю где-то под куполом Свода. Он должен умереть, даже если ради этого придется повторить Тридцатидневную войну. И если возникнет такая необходимость, я сам готов возглавить новую Армаду Тысячи Парусов, чтобы обрушить варанский Свод Равновесия во прах.
– Ты говоришь правду, которой не знаешь сам. Ты говоришь «злая воля», но ты сам не понимаешь, кто носит ее в складках своего плаща. Как ты намерен узнать лицо своего врага? Или ты, бывший второй человек в Своде, уже сейчас готов истребить всех людей Свода поголовно, уповая на то, что одним из них окажется искомый враг?
Дотанагела, как показалось Эгину, уже вполне совладал с собой и был готов к подобному вопросу.
Он ответил быстро – как рах-саванн, проходящий испытания на соискание звания аррума, всегда с легкостью может отчеканить ответ на традиционный первый вопрос: «Что есть Князь и что есть Истина в сердце аррума?»
– Я долго служил в Своде Равновесия, и мне отныне дано знать многое. Я видел много Писаний, и я знаю, что на Севере мне посчастливится найти Убийцу отраженных. Он создан для того, чтобы разыскивать и убивать носителей отраженных душ. Тот, кого разыщет и поразит Убийца отраженных, и будет тем, кто носит злую волю в складках своего плаща. Я, впрочем, и без этого почти не сомневаюсь, что человек, которого предстоит убить, – Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия.
– Итак, если очистить сталь твоих слов от ржавчины витийств, ты предлагаешь торг: ваши жизни против жизней самых отпетых подлецов из Свода Равновесия. Твоя жизнь против жизни гнорра. Так, Дотанагела?
– Так.
Призрак погрузился в безмолвные размышления.
И вот тогда Эгин почувствовал то, что лишь позднее смог для себя назвать «испытующей сталью». Чей-то неимоверно пристальный «взгляд» вкрался в его череп, прошелся по сердцу, прикоснулся к душе. Взгляд был почти физически осязаем! Потом другой «взгляд» сделал то же самое.
Эгин чувствовал себя совершенно беззащитным перед «испытующей сталью». «Испытующая сталь» сползла по его бедрам, по его голеням и ушла прочь, в землю.
За спиной Эгина раздался сдавленный женский вскрик. Похоже, «испытующая сталь» забралась под юбку к Вербелине.
13
Человек привыкает ко всему. Быстрее ли, медленнее, но ко всему.
Эгин почти уже успел свыкнуться с мыслью, что бесплотный воздух над седлами неопалимых коней вполне способен изрекать не лишенные смысла сентенции и вызывать гордого пар-арценца на смиренную откровенность.
Эгину уже начало казаться, что между невидимыми сущностями и Дотанагелой состоялся почти дружеский разговор о судьбах Свода Равновесия, Варана и Круга Земель, словно бы между офицерами на дружеской вечеринке.
После ухода «испытующей стали» Эгин позволил себе расслабиться и приготовился к тому, что по велению призраков смеги накормят всех сытным обедом и, выделив им пару-тройку своих посудин, отпустят с миром в Харренский Союз. Эгин привык к своему страху. Поэтому когда призрак вынес свой приговор, он не сразу осознал колючую правду его слов.
– Хорошо, Дотанагела. Мы проверили всех вас, и мы принимаем твое предложение. Ты и твои люди получите жизнь, свободу и судно, на котором сможете достичь хоть Тардера, хоть Фальма, хоть Бездны Края Мира – нам это безразлично. Но для того, чтобы тебе и некоторым из твоих людей было небезразлично место вашего прибытия и жизнь Лагхи Коалары, мы оставляем себе троих. Их имена – Авор, Вербелина исс Аран, Эгин. Эти трое останутся с нами до тех пор, пока ты не принесешь в Хоц-Дзанг голову убитого Убийцей отраженных, пока ты не изменишь Свод Равновесия в соответствии с твоими воззрениями, пока Варан не прекратит заговаривать сталь против Цинора. Так сказали мы, Говорящие Хоц-Дзанга, и нашим словам быть.
К вящему ужасу Эгина, под копыта призрачным коням из пустоты просыпались обрывки желтоватой бумаги. Похоже, в Хоц-Дзанге были не в ходу огненные печати на воздухе и клеймление каменных скрижалей. Наоборот – призраки словно бы разорвали некую древнюю грамоту и тем утвердили свое новое решение.
Эгин оторопело перевел взгляд на Дотанагелу, ожидая решения пар-арценца.
– Я… – Дотанагела кашлянул, словно бы школяр пред строгим взором требовательного наставника, и продолжал уже более окрепшим голосом: – Я хотел бы знать, какая необходимость существует для вас в удержании трех жалких смертных, которые не связаны с нами ничем, кроме варанского языка?
«Что-то пар-арценц мутит воду», – подумал Эгин. Слишком коряво и многословно высказался Дотанагела, слишком медленно он говорил, слишком выразительно скосил под конец глаза на Знахаря.
– Ответ будет, хотя его могло бы и не быть, ибо ты стал на шаткие подмостки лжи, пар-арценц. Трое жалких смертных, которых просим мы, связаны с вами многим. Я вижу, что дева по имени Вербелина – единственный светоч в твоей выжженной, темной душе, пар-арценц. Пока она в наших руках, ты будешь нашим искренним другом. Большим другом, чем молодой рах-саванн Дотанагела, который рвал сердца нашим соплеменникам в подвалах Урталаргиса. Большим другом, чем опытный аррум Дотанагела, который пять лет положил на поиски ключа к Танцу Садовника и нашел бы его, не будь прежний гнорр Свода столь падок до чужих заслуг и открытий. Высока цена красавицы Вербелины. Цена Авор и Эгина ниже и выше вместе с тем. Говорящие Хоц-Дзанга нуждаются в пище, пар-арценц. Мы вкусим от их плоти так, как вкушают друг друга мужчины и женщины Аюта.
«Мужчины… женщины… о ужас! Они – мужчины. Но я ведь тоже мужчина!!!» – мысленно возопил Эгин и не смог удержаться.
– Клянусь Шилолом, милостивые гиазиры… – начал Эгин, чувствуя себя так, будто на нем сейчас сосредоточились взоры всего мироздания, – но я затрудняюсь понимать, как вы собираетесь вкушать меня?
Эгин не успел закончить свою простую мысль, а пустота над левым конем уже разливалась заразительным женским смехом.
Час пробил. Знахарь как-то непривычно, смущенно кашлянул – точно так же, как до этого Дотанагела, – и тогда пар-арценц наконец-то поднялся с колен. Его лицо посерело, как сама земля-животворительница. В его губах не осталось ни кровинки.
– Я отказываюсь признать ваши условия приемлемыми, – тихо сказал Дотанагела и раньше, многим раньше, чем Эгин успел что-либо понять…
14
…раньше, многим раньше, чем Эгин успел что-либо понять, в руках Дотанагелы сверкнул ослепительно голубой молнией клинок, непостижимым образом расслаиваясь в огромный веер, раскрывающийся перед оглушительно заржавшими конями.
Знахарь уже подкатился своим немыслимым подкатом под брюхо центральному четвероногому монстру, и каменный нож, заходясь в серии молниеносных ударов, искал встречи с плотью животного – чем бы эта плоть ни являлась в действительности – и никак не мог найти беззащитное брюхо, и вот тогда Эгин почел за лучшее упасть и закрыть голову руками.
– Хуммер-ларв тегед-дарх! – прорычал Дотанагела так, что, будь в ту пору звезды на небе, они бы все без исключения просыпались ему на голову.
Дотанагеле ответил хохот, и более молодой голос, который не так давно распространялся о любви к Внутренним Секирам, задорно прокричал:
– Не взывай к тому, чего не имеешь, пар-арценц! Коготь Хуммера, что некогда обитал в ножнах Шета окс Лагина, истребителя смегов, мертв уже шестьсот лет, мертв, как и его двуликий хозяин!
Дальше Эгин не расслышал, потому что темные слова призрака потонули в конском хохоте – именно хохоте, Эгин не смог подобрать лучшего слова.
Потом что-то прозвенело надтреснутым печальным звоном, кто-то отчаянно вскрикнул от невыносимой боли, и на уши Эгина навалилась совершенная, войлочная тишина. Оторваться от земли ему уже не хватало духу.
«Мать-животворительница, прими меня, спрячь меня, весь мир пусть рассыплется прахом – но уже без меня…»
15
Чья-то властная рука схватила его за шиворот и рывком подняла на ноги.
К огромному удивлению Эгина, это был Дотанагела, а отнюдь не бесплотный и кровожадный Говорящий Хоц-Дзанга.
Изменилось, казалось бы, совсем немногое.
Знахарь как ни в чем не бывало сидел на корточках, скрестив ноги, и досадливо покусывал нижнюю губу.
Под глазом у него красовался огромный синяк, а из губы сочилась кровь.
Кони призраков стояли приблизительно там же, где и стояли раньше. С той лишь разницей, что рядом с ними, совершенно одинаково понурившись, как две сестры-одногодки перед сватами от грютского вельможи, скучали Вербелина и Авор.
Где-то за спиной цедил сквозь зубы проклятия Самеллан. Левая рука Дотанагела совершенно безжизненно свисала вдоль тела. Кисть пар-арценца была синей, словно бы залитой пресловутой Синевой Алустрала.
– Эгин, условия Говорящих Хоц-Дзанга приняты. Как старший по званию и по должности прошу тебя присоединиться к Вербелине и Авор. – Голос Дотанагелы звучал безжизненно и глухо, как редкая капель в пыточном подвале.
– Во имя Князя и Истины? – криво ухмыльнулся Эгин.
– Во имя жизни, придурок, – процедил через плечо Знахарь, как обычно – сама любезность.
Эгин неуверенно оглянулся, надеясь найти поддержку хотя бы у Самеллана.
Перед плотной группой перепуганных «лососей», попирающих отброшенное от греха подальше оружие, сидел на корточках Самеллан. А перед ним лежало тело Эльга, палубного исчислителя. Голова у тела отсутствовала.
Похоже, Говорящие Хоц-Дзанга изыскали более чем убедительные доводы в споре со строптивым пар-арценцем. И, как всегда, основная тяжесть доводов пришлась на самого безвинного. Так всегда: князья дерутся – шкура трещит на барабанах.
В тот момент Эгин не вспоминал о боевых подвигах «Зерцала Огня» у цинорского побережья. И о сотнях смегов, сожженных заживо «молниями Аюта», которые были направлены к цели благодаря верным расчетам Эльга.
А даже если бы и вспомнил, то списал бы всю вину на Самеллана. Тогда Эгин не знал, что, случись варанцам и Говорящим передраться по-настоящему, Самеллан стал бы единственным, кому суждено обрести спасение.
