3. ПРЕВРАЩЕНИЕ

На шестое утро он проснулся другим человеком. Это произошло, конечно, не за одну ночь, постепенно. Просто утром того дня, проснувшись в жесткой казенной кровати, он первым делом вспомнил свое новое имя: Оскар Энквист, свой обшарпанный сейчас, а когда-то красивый многоквартирный дом па улице Дроттнингеттен в Стокгольме… Он поглядел много красивых фильмов о Швеции прошлого и пару унылых про ее настоящее, еще больше ему затолкали в мозги в гипнопедическом кабинете. Долгую историю о том, как он сбежал с измученной осадой родины и скитался по Европе, он мог бы в любой момент придумать сам, ведь за семнадцать с лишним лет работы агентом он и впрямь исколесил старушку вдоль и поперек…

Он с удовлетворением осознал, что с трудом припоминает, кто он на самом деле и какие дела ждут сегодня. Со стариковским кряхтением новорожденная личность встала с кровати и побрела в ванную ополоснуть тяжелую после сна голову. Зазвонил красный телефон без номеронабирателя, и Серега с ругательствами, капая на пол, вернулся в комнату.

— Да?

— Доброе утро, — это был Лида. — Как ты себя чувствуешь?

— Шведом.

— Замечательно. Послушай, как твой левый глаз?

Это был вопрос, не обещающий ничего хорошего. Шесть лет назад, когда он полностью ослеп на левый глаз, один профессор в новосибирском центре офтальмологии вшил ему вместо хрусталика микроскопический рентгеновский анализатор, который проецировал на сетчатку изображение именно из этого диапазона. Тогда это казалось крутым и полезным приобретением, так как радиационный фон почти везде позволял просветить, например, человека па предмет наличия оружия, да и многого другого. Однако созерцать постоянно абсолютно чуждую для мозга картину, причем даже через закрытое веко, оказалось опасно для рассудка. Непрерывное видение двумя глазами двух разных действительностей приводило к жутким головным болям, при воспоминании о которых теперешнего Серегу передернуло.

— Нет, спасибо, больше я не буду спать в плавательных очках со свинцовыми вкладками. Когда я уходил, доктор поменял эту дрянь на искусственный хрусталик. Ни за что не соглашусь вставлять ее опять.

— А как-то раз, в пьяном виде, ты хвастался, что она спасла тебе задницу. Не помнишь?

— Ну и что? Я себя не смогу заставить. К тому же, кто из нынешних коновалов сможет вставить ее обратно?

— Дружище, не так долго ты отсутствовал. Профессор Покровский хоть и постарел, но еще оперирует.

Серега неразборчиво булькнул, огорошенный этим известием.

— Серега, мы что-нибудь придумаем!

— Вы придумаете, садисты. Какие-нибудь свинцовые жалюзи па веко, чтобы я стал похож на терминатора.

Лида был понятливым малым, поэтому он закончил разговор. Через полчаса за Серегой пришла маленькая девушка с комариным писком вместо голоса.

— Господин Ледяхов приказал вас проводить в гараж! — заявила она, хмуря бровки. Хитрый Лида знал, как избежать ненужных споров…

На седьмой день Бог создал человека. Оскар Энквист тоже не был выношен в материнском чреве, а был создан по желанию могущественного, только на этот раз коллективного, разума. Он стоял у зеркала, отогнув на лоб некое подобие пиратской накладки на глаз (только со свинцовой изнанкой). Смотреть обоими глазами было трудно: опять, с непривычки, так и хотелось зажмурить левый глаз. Им Кременецкий видел какую-то серую неоднородную поверхность — наверное, бетонную стену за зеркалом. Сергей представил, что смог бы оказаться напротив себя самого, там, на месте отражения. Он увидел бы чудовище, у которого на фоне смуглого живого человеческого лица четко просматривались контуры черепа, с треугольной дырой на носу и круглыми глазницами. Поверх этих черных кругов были бы словно нарисованы два разных глаза — один коричневый, второй черный… Серега тяжело вздохнул. Содрав повязку, он надел плотно облегающие лицо очки и опустил с левой стороны специальную шторку.

За окном было темно, как в самый дождливый осенний вечер: юго-западный ветер гнал в небе тяжелые низкие радиоактивные тучи, пришедшие из далеких аравийских пустынь, и мелкую всепроникающую пыль у мостовых. Счетчик Гейгера, висящий на свинцовой раме окна, потрескивал, как рвущийся шелк. Серега закрыл глаза, представляя, как во всем городе, один за другим, начинают трещать тысячи таких счетчиков… Чудовищная симфония медленной смерти.

Какой-то лейтенант, резко отличавшийся от тощего персонала внутренней службы широкими плечами и высоким ростом, провел его в комнату для снаряжения, ту самую, которую он посещал уже раз сто перед своими заданиями. Б отдельном шкафчике, который давно называли музейным, висели костюмы на пластиковых плечиках. Семнадцать штук, и почти все с траурными черными ленточками на рукавах. Одежда Первых. Без ленточек остались только три рукава — третий (Женькин), четвертый (Серегин) и шестой (Лидии). Каждый из помеченных черным означал убитого или пропавшего без вести друга… За что они умерли? — спрашивал себя Серега, надевая жесткий пиджак из м-кевлара. В борьбе за демократические идеалы, против коммунистического мракобесия и средневекового исламизма, как говорилось в патриотических некрологах. Какая жалкая унизительная ложь! Ибо в мире давно не было ничего идейного. Есть только стада враждующих дикарей, у которых пока еще осталось от прежних времен много технически совершенных орудий убийства. Горько сознавать, что ты был орудием в схватке свихнувшихся. Горько и одновременно безразлично — вот какой парадокс. Просто сражался за жизнь, насаждая смерть. Как отвратительна эта присущая человеку черта! Страшно подумать, что он, С. Г. Кременецкий, капитан ВР Сибирской Демократической республики, живо содействовал тому, чтобы новые поколения рождались для жизни в аду.

Гадкие мысли сожрали хорошее настроение, как пираньи угодившую в реку корову. Серега постарался отвлечься от самобичевания и поглядеть в зеркало. Хороший костюм, хотя, пожалуй, отставший от моды своим мешковатым покроем. Ах, Семен Семеныч, какая же к черту нынче мода. Серега вынул из кармана ножичек с выкидывающимся лезвием и резанул себя по рукаву. Ткань возмущенно взвизгнула, но осталась по-прежнему целой.

— Хороший костюмчик, — уважительно пробасил лейтенант. Серега усмехнулся похожести его слов на свои мысли.

Лейтенант без видимого усилия протянул объемистую черную сумку:

— Господин майор просил передать, что все сложено по вашему списку, и вам остается только вооружиться.

— Если там все по списку… — пробормотал Серега, расстегивая сумку. Сверху, па пакетах из черного полиэтилена, лежал «Глок-17» с матово-серебристым стволом и шершавой черной рукоятью. Кременецкий поднял его и долго вертел в руке, словно видел впервые и не знал, что это за штука. — Вот я и вооружился.

— Одним пистолетом? — недоверчиво спросил лейтенант.

— Мой арсенал здесь, — ответил Серега, постучав пальцем по лбу.

Лейтенант широко улыбнулся, понимающе кивая:

— Ну да, глупо с моей стороны удивляться. Извините, просто я с вами никогда не сталкивался раньше. А здесь привык уже, что «студенты», когда собираются, в каждый карман суют пушку, да еще спрашивают такие модели, что волосы дыбом встают.

— «Студенты»? А кто я — профессор? Или пенсионер?

— Скорее первое.

— Спасибо за комплимент. Послушай, а кто же тогда ты — слишком молод для профессора, но староват для студента. Аспирант?

Лейтенант невесело рассмеялся:

— Я-то как раз и есть пенсионер. Знаете, как стариков принимают на прежнюю работу сторожами. Так и я. Пять лет назад пришел в отдел контрразведки, а через год меня подстрелили. Пуля до сих пор где-то в позвоночнике сидит.

— Грустно. Ну ладно, старичок, спасибо за костюмчик и баул, мне пора.

— Удачи вам, господин Кременецкий.

— Спасибо. Постараюсь оправдать твое доверие. В гараже его ждали Лобанов и Лида.

— Орел! — закричал Женька. — Как самочувствие?

— Семь дней — полет нормальный. Немного волнуюсь… Как будто все в первый раз. Ну, что дальше? Как я понимаю, пришло время отправляться?

Человек с сержантскими погонами взял его сумку и поставил ее внутрь массивного микроавтобуса.

— Объясняю ситуацию, — заговорил Женька. — У нас нет настолько надежных каналов отправки за границу по земле, чтобы я мог рискнуть и отправить тебя по ним. Китай объят страшной войной, белому человеку там нечего показываться, якуты совсем по другую сторону, СССР и Казахстан — наши самые заклятые враги. Ты бы прошел через любую страну из этих двух, я верю, но самое важное для нас сейчас — время, и ты не должен его терять. Поэтому в Европу ты будешь добираться самым экзотическим путем — по воздуху. Сейчас мы едем на аэродром ПВО «Каменка». Там уже подготовлен самолет для тебя.

Лида помог им обоим надеть костюмы «для прогулки в плохую погоду». Это были глухие прорезиненные комбинезоны с вентиляторами в каблуках сапог. Воздух они забирали через фильтры и накачивали вверх, где он выходил сквозь клапаны на рукавах и плечах. Защита головы состояла из капора па матерчатой подкладке. Одетые таким образом, Лобанов и Сергей неуклюже, с любезной помощью Лиды и сержанта, залезли в кабину микроавтобуса. Маленький Лида очень медленно и недолго помахал рукой на прощание. Серега в ответ сжал кулак.

— Как тяжело становится работать, ты себе не представляешь! — пожаловался Женька, когда они выехали на улицу. — Я кое-как выцарапал для тебя у вояк этот самолет. У них наплевательское отношение к безопасности страны. Пока я не обозвал их саботажниками и врагами народа, они и слушать меня не хотели. А после всего командующий ПВО пообещал мне на ближайшем совещании подлить в чай обской водички.

— А что, ты своей просьбой нанес существенный ущерб ВВС?

— Да. Я не мог просить для тебя какое-нибудь фуфло и выбил МиГ-31, один из трех оставшихся у нас на сегодняшний день. Ты ведь знаешь, на заводе имени Чкалова такого уже никогда не сделать… Эскадрилья этих птичек когда-то спасла Новосибирск от полного уничтожения, но с тех пор их сбивали, сбивали. А этот самолет летит в неизвестность, как и ты. Пять тысяч километров над враждебной территорией — это не шутка. Самолет, конечно, переделан под водород, однако даже это не поможет ему слетать туда и обратно на одной заправке. Сможете ли вы найти на нищей Корсике водород? Скорее нет, чем да. Самохин вопил, что лучше расстрелять самолет прямо на земле, чем пускать в такое безнадежное путешествие. Вице-президент колебался. Все жалеют этот вшивый самолет!

Лобанов зло вырвал из пачки сигарету, сунул ее в рот и стал остервенело щелкать золотой зажигалкой.

— Да-а, — протянул Серега. — Самолет жалко всем. А кто пожалел меня? Их хотя бы три штуки, а я всего один такой на свете!

— Что поделаешь! — Женька всплеснул руками. — Людей в наше время не ценят абсолютно.

Некоторое время они молчали, и Серега смотрел в окно, где за пеленой ядовитого тумана мелькали серые здания. Наконец он промолвил:

— Сейчас четыре утра… В городе пусто, да и никто не сможет меня опознать в таком одеянии. Надеюсь, теперь ты мне разрешишь выйти на улицу? Всего пять минут. Это дань… самому себе, только на тридцать лет моложе.

Женька сердито засопел:

— А если за нами следят? Они ведь хорошо знают эту машину. Рисковать из-за какой-то дурацкой дани? Э, ладно, старый ты романтик, даже перед виселицей полагается последнее желание выполнять. Я ведь так и знал, поэтому мы и вырядились, как деды морозы помоечные.

Женька, держась за стенку, привстал и через форточку на внутренней переборке приказал водителю остановиться. Автобус, скрипя и визжа покрышками, затормозил. Сергей, сдвинув дверь, вышел наружу, а сзади с пыхтением следовал Лобанов.

— А ты, Женек, зря вылез! Тебя сквозь любые балахоны узнать можно.

— На живот что ли намекаешь, братан? Тут ты обманулся, думаешь, весь город наполнен такими же худосочными личностями, как наши сотрудники. Мы им просто не даем жрать всякую гадость, а обычные люди поглощают оч-чень много нехорошего и поэтому стройными фигурами не обладают. Несбалансированное питание — нездоровая полнота. Совсем не такие веселые розовые животики, как у меня, а страшные синие опухоли, свисающие к коленям…

Серега рассеяно улыбался, слушая болтовню своего друга, но смысл ее ускользал прочь. Он смотрел по сторонам: широкий проспект Новой Свободы спускался вниз, к реке. По обоим его краям теснились безликие, одинаково обшарпанные здания с окнами, заложенными кирпичами. Их крыши скрывались в серой смеси пыли, поднимаемой порывами ветра, речного тумана и смога. Из небесной мглы вниз неслись длинные косые черточки дождевых капель… Асфальтовый горб мостовой скатывался прямо в желтую дымку, скрывавшую оба моста.

— Что, доволен видом? — ехидно спросил Женька, топчущий пузырящиеся лужи. — Сколько пыли, сколько пыли! Ты когда-нибудь мог представить, что даже в дождь воздух будет наполнен ею? Пятнадцать лет на нас сыплется мелко покрошенный Ближний Восток, и конца-края этому не видно!

Серега вздохнул. Он переключил правую сторону очков на инфракрасное видение, а с левой снял свинцовую шторку. Пелена, застилавшая город, тут же стала разноцветной, сгустилась, принимая очертания зданий, улиц, редких машин. Серега закрыл правый глаз, чтобы, сосредоточась, увидеть однородную картину. Впереди колебалась мерцающая, серебристая, как лунная дорожка из прошлого, поверхность Оби, которую перечеркивали две темные полосы мостов. Радиационный фон воды был таким сильным, что Серега разглядел остатки заграждений, некогда перекрывавших подходы к воде. Он отлично помнил светящиеся в темноте красные таблички: «Опасно! Ядовито! Запрещено прикасаться к воде незащищенной кожной поверхностью!» Теперь надобность в предупреждениях отпала, потому что новое поколение уже прочно связало между собой понятия «река» и «смерть»… Противоположный берег терялся в мешанине серо-стальных оттенков, которые лезли в сознание, не принося никакой информации. Серега закрыл искусственный глаз шторкой и открыл правый. На том берегу возник призрачный город — нагромождение бордовых коробок домов с размытыми контурами, а внутри них гораздо более яркие пятнышки окон. Направо от мостов контуры слагались в единую огромную форму, которая пронзала темное небо светлыми полосами труб. Это был водородный завод, протянувшийся вдоль реки на добрых пять километров. Трубы электролизных цехов посылали в небо космы розового дыма. Давно нет зеленых аллей на набережной, нет рыбачьих лодок, в любое время и в любую погоду качавшихся на реке. Нет больше детского парка на высоком берегу и пляжа у моста. Все осталось в прошлом.

Внезапно где-то недалеко, за рекой, начали стрелять из автомата. Серега вздрогнул.

— Пойдем, — резко сказал он Лобанову и, скрипя комбинезоном, первый исчез в микроавтобусе. Порция страшного городского пейзажа была лучшим средством возбудить в себе холодную злость к Миру в целом и к каждой его частичке в отдельности. Ту самую злость, которая так помогает приносить вред обыкновенным людям вроде тебя самого. Убить их всех мало, проклятых гадов, доведших нас до подобной жизни. Главное теперь — не задумываться, кто же есть эти самые гады и в чем конкретно они виноваты. Просто есть мы, хорошие, и они, плохие. Да, главное — не думать… Раньше надо было думать. А теперь, Серега, ты покажешь им всем до одного кузькину мать.