Патрульные вдвоем понесли диск. Легче было бы его катить, но с даром нужно обращаться почтительно.

— К тебе пожаловала гостья? — по дороге небрежно спросил Картье.

— Гостья? Ах, да. Любопытная старушка. Это ведьма.

— Чего она хочет?

— Пока не знаю. Думаю, тоже предложить союз.

— По крайней мере, теперь мы легко можем нанять дюжину магов — на это золото.

— Не уверен. Первосортные маги не так уж и падки на золото. И потом, до ближайшего известного нам мага неделя конного пути.

— Ты думаешь, у нас нет недели?

— Откуда мне знать? Рано или поздно Крепости придется обзавестись собственным магом.

— Рано или поздно, — эхом отозвался Картье. — Норейка твердит о хромосомах, генах, а я думаю, нужно сватать невесту из приличной семьи магов. Пойдут детишки, глядишь, и собственных Кащеев, и быстрых разумом Протеев родим и вырастим.

— Хочешь, я замолвлю за тебя словечко перед панночкою, что приехала к нам ныне? Колдунья — первый сорт!

— Нет уж, доблестный рыцарь. Только после вас.

Шутки шутками, а Крепость трижды пыталась породниться с магами. И трижды получала вежливый, но твердый отказ. Лига Магов не находила среди рыцарей крепости достойного жениха для своих невест. Ни доблесть, ни богатство не играли роли, требовались магические способности. Евгеника чистой воды. И возразить нечего — если ген магии рецессивный, то ничего хорошего из смешанного брака не выйдет. Нанять мага? Но маги были лояльны Лиге и только ей. Нет, никаких козней против остального человечества Лига не строила, напротив, она заявляла, что маги — неотъемлемая его часть, но были основания думать, что часть эту они считали лучшей. В конце концов, прежде у Крепости не было проблем, которых нельзя было бы решить старым рыцарским способом — умом и мечом. Технология времен Межпотопья при всех издержках, порожденных странной физикой, давала огромное преимущество — пушки, ракеты, напалм, шимоза… Пушки и ракеты самые простые, попадают с пятого на десятое, но все-таки вид летящей пороховой ракеты, горящий напалм впечатлял.

Но всемогущества отнюдь не давали. На напалм маги отвечали огненным дождем, рыцари — маневром ужаленного тигра, а ополчение, зарывшееся по самые колпаки, благословило хомячью науку. Да никто ракетами по ополчению и не пулял: и негуманно, и бесполезно, и много чести. На ополчение в гром-дуду дудеть полезно. Глохнут на неделю, и все команды представляются одною «Отступать, братцы, велено, бо окружили нас и бросили!» Специальный панический аккорд разработали. Песню Соловушки. Муур-Омского.

Наследный Император По-Ярк двадцать второй, чьи владения занимали не более конного перехода, мудро решил создать под своею короной союз независимых государств. Прежде государства эти были независимы от императора, а ныне — от взаимной вражды. Любой спор решал третейский суд, с почетным председателем По-Ярком во главе, но и советники, рыцари знатнейших домов, роль играли отнюдь не бутафорскую. По-Ярк — совместно с созревшими Домами — сумел доказать выгоды малопошлинной (а то и беспошлинной) торговли. А кому уж больно хочется позвенеть мечами, как, например, герцогу Ан-жи — что ж, выезжай за пределы Белоземья да и воюй. Последнее время и Орда начала замиряться, стремясь к торговому союзу, но врагов все равно хватало. Диких племен, считавших, что тур украденный стоит дешевле тура вскормленного, никогда не переводилось на Земле. Да и не только таких. К примеру, герцог Ан-Жи, вычитав в Железной книге Завоевателей о том, что воина должна кормить война, приказал золотыми буквами вышить изречение на своем штандарте.

Ну и что? Положим, воина-то война прокормит, но надолго ли? На дни и недели? А потом самый разумелый воин превращается в презренного охотника за недобитыми курами, и зачастую из-за фуры зерна режется насмерть со своим же товарищем из соседнего полка. Да и кто сказал, что война должна кормить только воина? А про барона забыли? Про рыцарство? Да и простолюдины, нравится вам или нет, должны получить хоть крохотную толику от горы трофеев.

А горы-то и не было.

По-Ярк с детства сведущ был в науках истории и математики. Часами просиживал он в книгохранилище, изучая истории блестящих походов за последние века, и походов не вполне блестящих, что тоже похвально — на ошибках учатся. Вывод, к которому пришел будущий Император, ошеломил его самого! В среднем победный поход давал убытку в семьсот сорок марок, а поход бездарный — в восемьсот девяносто. Трижды замок бы осажден, и от полного разора удалось откупиться, только уплатив по две с половиной тысячи марок. Даже самые блестящие походы великого предка Императора Бар-Ад-Ина после выкладок превращались в убытки, сплошные убытки. Тем не менее первый указ, изданный венценосным Императором По-Ярком Двадцать Вторым, был о славе армии. Офицеры стали получать в мирное время довольства денежного и прочего вдвое против прежнего. Казна крякнула, но выдержала. Другой указ, прочитанный странам-данникам, освобождал их наполовину от воинского налога (который они и так платили с пятого на десятое), но все высвободившиеся деньги велено было направить на строительство дорог из провинции в метрополию. Одновременно указ отменил столичную десятину и сделал налог с продаж равным в самом захудалом баронстве и в самой столице.

При таком указе дороги не строить — что кошель не латать. Безучастно смотреть, как убегают в прорехи денежки, баронов не нашлось. Столичный торг всякого манил. Дома тоже хорошо, никто не спорит, а в гостях лучше.

Не все шло гладко, то один барон норов покажет, то другой, но Император вел политику железною рукой в огненной перчатке. Сорок девять лет правления не каждому даются.

Разумеется, армия сохранялась, но — «согласно доктрине разумного сдерживания», — как любил говорить Картье. Суммарно войск было достаточно, чтобы отразить любую внешнюю угрозу империи. Хорошие дороги обеспечивали четкое передвижение войск. И, наконец, на страх потенциальному агрессору существовала вольная армия герцога Ан-Жи. Чтобы не думали супостаты, что все в Белоземье выродились в торгашей, мастеровых и просто жирных, заманчиво вкусных каплунов.

Потому — поелику возможно — процветали ремесла, торговля, землепашество. Наука отошла к магии, а вот искусство… Прикладное искусство — вызолотить латы, изукрасить рукоять меча и тому подобное — не переводилось Портные также шили не хуже всех портных до-, меж- и послепотопья. Существовали сказители, былинщики, что нараспев прославляли героев древности и подвиги хозяев стола. Тем не менее искусство бельканто или даже простое трехаккордное музицирование считались огромной редкостью, и Норейко мог бы собирать толпы поклонниц, исполняя кабинетным баритоном репертуар Морфесси, Лещенко или Вертинского. Еще хуже обстояло дело с изобразительным искусством. Причудливые узоры для гобеленов, орнаменты — все это было, но вот изображение живого (и даже мертвого) — встречалось редко, очень редко. При том, что никаких запретов никто не налагал, напротив — рисуй, пой, сочиняй сколько душе угодно.

Видно, не было угодно душе.

Последний из рисунков Фомин видел в Замке Т’Вер. Сильный рисунок, ничего не скажешь, но нарисовал его полубезумец перед уходом в отшельники.

Что ж, бывают грибные места, бывают малинные. Здесь родятся тертые торговцы, настойчивые землепроходцы, упорные землепашцы, храбрые воины, много, много всякого люда родится. Сменится климат — столько Пушкиных появится, хоть книгопечатание вводи. А пока нам и Мара-Ха хватает. Действительно, если не можешь слагать слова лучше великого мудреца, к чему переводить ягнят? Пусть растут…

Крепость порох свой держала сухим. Держала и приумножала. Рано или поздно война на территории Империи прокормит не только воина, а и хана, далекого барона, ледяного ярла со всеми приспешниками. Или же трон Императора покажется слишком лакомым кому-нибудь из самих белоземцев. Не герцогу, Ан-Жи счастлив боем, управление, законы, налоги для него слишком скучны. Но ни По-Ярк, ни Ан-Жи, увы, не вечны. Потому Крепость пыталась вырасти в становой хребет империи, хребет неломаемый, непроходимый, о который разобьется любой враг.

Любой ли? И потому дело, по меркам Империи, крайне незначительное — гибель кадета — вырастало в нечто большее.

Кадеты гибнут постоянно. На тренировках, упражняясь в вольтижировке, рубке, плавании, подводном бою, от злых лихоманок, да мало ли как может погибнуть кадет. Один на двадцать за зиму — приемлемое число. В случае же походов на лесовиков, в схватках с чудищами или вурдалаками это была уже смерть воина, честь пославшему Дому. Нет, никаких упреков Крепости быть не должно, да и не оправдания ради ищут они причину гибели. Ради спасения. Вековые планы имелись и прежде — римляне мечтали о распространении цивилизации на свой, римский, лад, да пришли гунны, Большой Инка Куа-Ра-Уар строил планы объединения континента, да приплыли железные люди с железными молниями… Стоит поискать, найдется сотня некогда процветавших стран, которые негаданно-нежданно превращались в развалины, пыль и золу. А если учесть еще и те, от которых и пыли не осталось…

— В казну? — спросил Картье.

— Мое дело решить, брать или не брать. А где хранить — целиком привилегия Панина. Я бы выставил медаль в Зал Почетных Даров.

— У нас и зала-то такого нет.

— Вот и организуем. Давно, кстати, пора. Отделим прилегающую к Хранилищу комнату попрочнее, несгораемую, неотпираемую, у Панина давно такая есть, в нее и положим.

— Ту Панин для другого дела готовит.

— Знаю, знаю. Не хочешь — отнеси ко мне, мол, проверять будем, что это за золото такое. А то бывает, поскребешь, позолота сотрется, а останется чистый люциферий, не к ночи будь помянут. Отдай… Нет, я сам.

Он, действительно, сам проводил патрульных и кадета Туун-Бо до Железного зала. Картье, так сам увязался.

Золотой Диск Фомин поместил в Анализатор, тот самый, что подсчитывал, взвешивал, измерял. Порой попадалось золото синтетическое, беспримесное, сделанное где-то и когда-то в Межпотопье. Оно ни чем не уступало обыкновенному, но на неделю просыпался спор о природе вещей, золотом веке и прочих отдаленных от повседневности сущностях.

По первым прикидкам выходило натуральное золото три девятки, семьдесят четыре килограмма по парижскому эталону. Где тот эталон?

И где тот Париж?

— Пусть ночку полежит, очистится, — неясно даже для себя сказал Фомин. Если золото натуральное, отчего же очищаться?

— Оно вернее, — тоже неясно почему согласился Картье и увел патрульных на поиски новых беспорядков. Сам-то думать будет. Голова у Картье хорошая, даже очень хорошая. Возможно, лучшая в Крепости. И это заставляет задумываться. В лояльности к Командору для Фомина сохранялась пусть крохотная, да связь с той Землей и рвать он ее не хотел сам и не даст никому другому. Картье и не намекал о смещении Командора, даже не приводил факты и фактики ошибок. Он молча делал дело, взваливая на себя все больше и больше, и вполне справедливым было бы официально, с трубами и барабанами передать ему власть в Крепости. Но сделать это мог только лично Командор, и никто больше. А Командор делать этого явно не торопился.

Не будем торопиться с выводами и мы.

— Друг Туун-Бо, я приобщу тебя к умению заряжать батареи.

Умение оказалось скорее поощрением — вон сколько таскал четырехпудовый прибор. Сейчас изделие вновь ожило и было готово к работе. «Ничего на потом» — вот настоящий девиз настоящего бортмеханика настоящего межзвездного корабля «Королев».

Туун-Бо, окрыленный доверием и знанием, запомнил урок на всю жизнь. Что характерно, память у всех кадетов просто отменная, почти ничего не нужно говорить дважды, разве что себя проверяя. Правда, кто знает, каковы кадеты станут хотя бы… хотя бы к сорока шести годам.

— Устал, дружище? — Фомин формально не числился в штате Академии, и поэтому позволял себе вольности в обращении. Не звать же этого малого «господин кадет такого-то года» — и длинно, и не по-товарищески. Что такое есть наше товарищество? Штука неопределенная, а в бою, порой, грудью от стрелы защитит. Без всяких раздумий, времени на раздумья нет, а невольным толчком сострадания.

— Никак нет, господин доблестный рыцарь. Не в похвальбу говорю, но мы, Бо, можем по три ночи не спать, и ничегошеньки плохого с нами не случается. И бодры, и на дело споры, и соображаем не из последних. Потом, конечно, отсыпаемся сутки, вот я как раз эти сутки накануне и проспал.

— Как же так? — в распорядке академии сонные дни не предусматривались.

— А по просьбе, то есть по приказу доблестного рыцаря Но-Рей-Ки.

Понятно. Ищет доктор в кадетах скрытые возможности. А и сам факт — возможность учить и воспитывать по мере сил белоземскую молодежь для Фомина немало значил. Умница император!

— Хорошо, раз ты в ближайшие два дня бессонный, будешь при мне адъютантом.

— Рад повиноваться, доблестный рыцарь!

— Немедленно беги в оружейную и моим именем прикажи выдать тебе рыцарское походное снаряжение. Пойдем пешими. Бери только то, чем владеешь отменно, лишним не грузись.

— Рад повиноваться, доблестный рыцарь! — а в глазах пламя, хоть вольфрам плавь. Вот он и решил судьбу паренька. Пан или пропал. То, что кадет разделит судьбу с ним — оправдание для ищущих оправдания. Он все-таки рыцарь. Тренированный, испытанный убийца. Немного дипломатии, немного куртуазности, а под всем этим — немерянное желание выжить, выжить даже не самому, а осколку того мира, что послал «Королева» к Маленькому Муку семь тысяч лет назад. И ради этого он и сам пойдет на смерть, но прежде пошлет вот этого кадетика.

А, может быть, и нет. Теория теорией, но есть все-таки неуловимое чувство товарищества.

Осчастливленного кадета и след простыл, а он все раздумывал, верно ли поступил. Взять спутником рыцаря? В случае неудачи — двойной расход, а их и так немного осталось, рыцарей. Да, если честно, сейчас, именно сегодня, смертельной опасности он не чувствовал. Возможно, это всего лишь самообман, тот, кто тоже не чувствовал опасности, да погиб, не докладывался, а все же… Потом, спутник ему нужен, а этот парень, похоже, сметлив, силен и полон энтузиазма.

Он опять заглянул к Норейке.

— Без изменений, — ответил доктор из бункера.

— Нет, я о другом. Тут у тебя феномен завелся, Туун-Бо.

— Есть такой. Любопытный паренек. Действительно, три-четыре дня может не спать безо всякого ущерба. Ест, правда, много. Предпочитает сало, окорок. Тысяч на восемь калорий в сутки.

— А в пудах это сколько будет?

— Чуть поменьше килограмма. Особенности генетического развития. Кстати, нередко среди землепашцев встречается. А у лесовиков так подряд.

— Может, он лесовик?

— Метис, а, скорее, квартерон. Это порой случается в Белоземье…

— А сам он об этом знает?

— Если и знает, то не придает значения. Как не придавали значения афроамериканцы в начале двадцать первого века цвету своей кожи.

— Хм… — У Фомина как раз был знакомый, правда афроевропеец. Цвету своей кожи он и впрямь не придавал ни малейшего значения. Он придавал значение отношению к ней других.

— Парнишка хороший, не пожалеешь. В огонь посылать не нужно — сам полезет. Все мы такие в восемнадцать лет.

— Я учту, — сказал Фомин.

Пора было навестить гостью. По счастью, кадет четвертого года Туун-Бо облачился в походный наряд и мог составить достойную делегацию для встречи. Фомин и Туун-Бо.

— Почти вовремя, — встретил их голос на пороге гостиной. Туун-Бо замер по привычке, этикет, но Фомин… Утром он встречал старушку неопределенных лет. Шестидесяти — ста. Сейчас же перед ним была дама никак не старше самого Фомина. Да что Фомина — она была ненамного старше кадета четвертого года службы Туун-Бо.