– Эй, мужик, вставай, простынешь! Вставай, тебе говорят!

Я с трудом разлепил веки. Спать хотелось неимоверно. Подо мной было холодно и мокро. Перед глазами качались унылые серо-розовые пятна, от которых густо несло бездомностью и перегаром.

«А где все наши? – с обидой подумал я. – Где Костя, Гонзик, Люта с Гизелой, где богуны, где, наконец, старший сержант Голядкин? Куда все подевались, неужели они не видят, что мне худо?»

– Ишь в гитару-то как вцепился, – сказало пятно побольше. – Не бойся, мужик, не тронем мы твою гитару. Вставай, иди домой, а то менты прицепятся, вот тогда у тебя ни гитары, ни денег не останется. Идти-то можешь?

– А ведь я его знаю, – тенорком сообщило пятно поменьше и наклонилось ко мне. Меня замутило. – Это же Авдей, помнишь, он еще зимой нас похмелял? Видать, в запое человек. Он, когда запивает, слабый становится, махнул сто грамм – тут его и сморило. А так он мужик нормальный, свой, если что – завсегда выручит, не жадный, когда деньги есть. Эй, Авдюха, вставай, не лежи здесь, тут менты ходят, пойдем вон на лавочку, оклемаешься – и домой.

Я сделал усилие и сфокусировал зрение. Ничего приятного я не увидел, нового тоже, но и особо плохого в увиденном не было. Хуже было бы, если бы надо мной стояли сотрудники доблестной милиции или поддатые юнцы, а местные алкаши – это еще ничего, это нормально.

Меня тормошили двое мужиков, оба были мне немного знакомы. Первый – Володька Сенин, некогда инженер с оборонного завода, – давно и бесповоротно бомжевал, проводя зимы в «зеленом домике», а как потеплеет – с верностью грача возвращался на улицы родного города. Второго я тоже знал, вот только не помнил, как зовут. Маленький, тощий, похожий на недокормленного революционера-народника, он частенько стрелял у меня мелочь, когда рубль, когда пять, а когда и червонец. Выкатывался из проходного двора и, завидев меня, зыбкой походкой шел на перехват, чтобы, виновато моргая, попросить на опохмелку. Был я один или с какой-нибудь знакомой – ему было все равно, злопастная жажда пересиливала стеснительность. Я даже пробовал ходить кружным путем, чтобы только не встречаться с ним. Иногда это помогало, но чаще – нет. У алкашей со временем вырабатывается особое чутье на сердобольного человека, как у цыганок на лоха. Впрочем, в наше время это почти одно и то же.

И все же мне повезло, что они на меня наткнулись, все могло быть значительно хуже.

– Пойдем, тут лавочка недалеко во дворе. Чего это ты, вроде и не пьяный, – продолжал журчать народник, – сердчишко прихватило, что ли? А мы идем с Вовкой, смотрим – человек с гитарой лежит возле гаража. Думаем, помочь надо, а то молодняк-то нынче какой. Лютый молодняк. Они весной в стаи сбиваются, не дай бог на ихнюю компанию нарваться. Ладно если просто оберут, а то и убить или искалечить могут, просто так, ради потехи. Смотрим – а это ты лежишь. Тем более, думаем, надо помочь.

Я уже понял, что ни Кости, ни Гонзы, ни Голядкина, ни женщины, чье имя я так и не успел узнать, здесь не было. Я был дома.

Волоча гитару за гриф, я, опираясь на своих спасителей, доплелся до единственной чудом уцелевшей скамейки в глубине проходного двора. Здесь все дворы были проходными, застройка микрорайона велась уже в хрущевские времена, и индивидуализм, даже такой форме, как отделенный от улицы двор, был напрочь изжит из градостроительной практики.

«Кофр тоже остался там», – подумал я. Почему-то именно кофра было особенно жалко. Шикарный был кофр. Хорошо хоть ключи от квартиры и паспорт я переложил в карман новых, полученных у братков джинсов. Все время, пока я был в том мире, я о них как-то и не вспоминал, а вот сейчас вспомнил и, ощутив бугорок в одном кармане и жесткие корочки в другом, порадовался своей предусмотрительности.

– Да ты никакой и не пьяный, – повторил народник, которого, как вскоре выяснилось, звали Колей. – Может, махнешь чуть-чуть? Если стресс какой, то сразу отпустит. У нас с собой есть маленько.

И вытащил из-за брючного ремня початую чекушку с зеленовато-желтой жидкостью, заткнутую полиэтиленовой пробкой.

– Погоди, Колян, тут где-то стакан должен быть, вчера оставляли, – вмешался в разговор деклассированный инженер Сенин, залезая в начинающие зеленеть кусты и ворочаясь там, словно весенний медведь. – Неужели сперли? Нет, вот он, стакан, на ветке, как я и вешал. Я ведь помню, что стакан должен быть.

И он появился из кустов с белым одноразовым стаканом в руке. На дне стакана нечистым тонким полумесяцем застыло что-то коричневое.

Вот ведь странно! Большинство горьких пьяниц, а я, уж вы мне поверьте, повидал их предостаточно за свою бессемейную жизнь, где бы и что бы ни пили, предпочитают вкушать алкоголь непременно из стакана. Пусть этот стакан сомнительного происхождения, не говоря уже о чистоте, пусть он один на десятерых, пусть неделю висел на какой-нибудь веточке в компании использованного презерватива – все равно. Если собрались выпивать, прежде всего требуется отыскать какой ни есть стакан. Наверное, в этом есть что-то сакральное, словно питие из стакана является отличительной принадлежностью человека всего-навсего пьющего, отчетливо отделяя его от законченного алкоголика.

– Не надо стакан, – с усилием выговорил я, – я так… без стакана.

– Ну как знаешь, – неодобрительно протянул Колян-народник и протянул мне откупоренную чекушку. – Вот еще конфетка есть, закуси-ка.

И положил на темную доску надкушенную перламутрово-розовую карамельку.

Я поднес к губам горлышко и, стараясь не дышать, сделал глоток. Вонючая жидкость колом вонзилась в пищевод. Местная самогонка, порядочная дрянь, между прочим, но с нее хотя бы гарантированно не умрешь, а это уже кое-что. Вкус был отвратительным, но знакомым, впрочем, пивал я и не такое, чего уж там привередничать.

Мои спасители по очереди выпили из стакана, закусили остатками конфетки и закурили. Я поискал сигареты, вытащил из внутреннего кармана куртки спутанный клубок жилок, несколько сторублевок и пачку нездешних денег, перетянутую резинкой.

«Остатки Гинчиного аванса», – вспомнил я, надо же, и божьи жилы и деньги остались, как и одежда. Впрочем, в реальности своего приключения я и так не сомневался, было все, было на самом деле. Только куда-то делось, а может быть, это я куда-то делся. То есть как это куда – сюда я и делся. Домой.

– А это чего у тебя? – заинтересовался Колян. – Если валюта, то спрячь подальше, еще увидит кто-нибудь, отберут, глазом моргнуть не успеешь.

– Валюта, – ответил я. – Белорусская.

– А… – Революционер-народник был явно разочарован. – Белорусская – это, считай, никакая. На нее у нас ничего не купишь, вот если бы у тебя такая пачка йврей была, тогда бы – да. Тогда ты – богатый человек. А белорусская – это туфта, бумажки.

– Ну, не скажи, – вмешался в разговор Володя. – Сейчас белорусы получше нас живут, у них там батька крутой, чиновникам спуску не дает, никто не ворует, так что…

Самогон подействовал. Начинался обычный русский разговор за жизнь, причем самые горячо обсуждаемые темы, как правило, беседующих никаким боком не касались, но так уж мы устроены, что нам подавай мировые проблемы, особенно после глотка спиртного. На меньшее мы не согласны!

– А у тебя, Авдей, еще и наши есть, я видел, – встрепенулся Колян. – Ты нам маленько не выделишь, все-таки мы тебе помогли, а то подобрали бы тебя менты или какой-нибудь молодняк, где бы ты сейчас был?

– Выделю, – со вздохом сказал я. – Куда я денусь, конечно, выделю. Вот до дома моего дойдем, там и выделю, если кто-нибудь за пузырем сходит. Я и сам с вами выпью, мне после глотка полегчало, так что спасибо, братцы, выручили.

И мы отправились ко мне домой. По дороге деликатный народник несколько раз спрашивал, не выгонит ли нас моя хозяйка, не желая верить, что никакой хозяйки у меня давным-давно нет.

– Как это нет, – не унимался он, – я же тебя видел с красивой такой женщиной, вдруг она придет, а мы там у тебя сидим. Заругается, что тогда делать? Может, ко мне пойдем, у меня точно никто не придет, разве что мужики со двора, так они свои, они ругаться не станут. Володька-то временно у меня живет, как с сестрой разругался.

– Зато твоих мужиков потом с хвоста не сбросишь, – резонно заметил здравомыслящий Сенин. – Нет уж, если Авдей приглашает, значит, идем к Авдею, только за пузырем зайдем. А потом ведь от тебя его все равно домой провожать придется, ему же домой надо, он дома, наверное, не ночевал. Так ведь, Авдей?

– Не ночевал, – согласился я, прикидывая, сколько времени я провел в том, другом, мире. Получалось, что неделю, не больше, а то и меньше. Точнее определить время своего отсутствия у меня не получалось отчасти потому, что чувствовал я себя и впрямь хреново, а отчасти из-за выпитого самогона.

Потом мои спутники долго спорили, к кому идти за самогонкой. Один настаивал на том, чтобы отправиться к некоему Сашке, у которого нажористей и дешевле, второй очень аргументированно возражал, отстаивая кандидатуру также мне неизвестной тети Клары, у которой «точно не отравишься». В конце концов я не выдержал и сказал:

– Затаримся в магазине. Купи водки и что-нибудь закусить. Жрать у меня дома нечего. Вот, возьми.

И протянул Коляну две сотни.

– Ладно, ты банкуешь, тебе и решать, – пожал плечами народник и посмотрел на меня с сожалением: дескать, на эти деньги вон сколько бухла можно было купить, а он их на водку тратит, ну да его деньги, ему виднее. Но все равно глупо.

После чего отправился в ближайший магазин, посоветовав нам не маячить тут, а отойти во двор во избежание повисания на нашем хвосте группы страждущих.

– Вон они ханыжат, крысятники, – сказал гонец. – Вы идите себе потихоньку, а я быстренько смотаюсь туда и обратно и вас догоню.

– Курить купи, – крикнул ему вслед бывший инженер.

И мы не торопясь направились к моему дому.

Вечерело, и город уже не казался таким гнусным, как днем. Здесь, в моей родной России, тоже вовсю бушевала весна, щедро разбрасывая во все стороны гормоны. Девчонки, попадавшиеся навстречу, вызывающе подмигивали нейлоновыми коленками из-под коротеньких курточек, но, увы, не нам. Я давно заметил, что мужчины, собирающиеся выпить на троих и всерьез, мало чувствительны к женским прелестям, хотя и решительно не понимал почему. Наверно, таково еще одно свойство нашей таинственной души, хотя мне лично подобная бесчувственность была чужда, видимо, пьяницей я был пока что недостаточно зрелым. Ничего, это скорее всего пройдет. Потому что в данный момент я решительно не представлял себе, чем я буду теперь заниматься. Грузчиком устроиться, что ли? Вот все клянут нерусских владельцев рынков и прочих торговых точек, а зря клянут. Никакому азеру или грузину и в голову не придет не заплатить за работу. Мало заплатить – другое дело, а вот предложить работать просто так, с тем, что заплатит когда-нибудь потом, когда деньги будут, – никогда. Это свойственно только россиянам, и в самой большой степени – бывшим советским начальникам и комсомольским работникам. Те халяву рассматривают как нечто совершенно законное и естественное, потому как они – начальники. Начальники – и точка! А много вы видели в России состоятельных людей, не прошедших как минимум номенклатурно-комсомольскую школу? О высшей партийной я уже и не говорю. То-то же!

Так я размышлял, пока мы продвигались по узкой асфальтированной тропке к подъезду панельного дома, где я имел удовольствие обитать. У самого подъезда нас догнал запыхавшийся Колян с пакетом в руках.

– Васька с Мустафой на хвост сели, еле отвязался, – сообщил он отдуваясь. – Ну, пойдем, что ли? А то темнеет уже, нам еще домой надо с Володей. Завтра ему в суд по поводу компенсации за жилье, ну, из которого его сеструха выгнала. Проспит еще.

И мы пошли.