Странно как-то получилось, похоже, я, герой Константин, затеявший всю эту экспедицию с бардом и аймами, командированный руководством в этот кривой и неустроенный мир профессионал, теперь годился только на то, чтобы таскать камни в компании уголовника Гонзы, да еще и под руководством местного мента-прелюбодея. Словно бы я создал и запустил, пусть без великих трудов и по приказу руководства, некий механизм, который теперь работал независимо от меня и по своим законам. А механизм этот сам, по собственной воле, естественным, можно сказать, образом включил в себя не только Авдея с Лютой, но и Гизелу, Гонзу, богуна Левона, Агусия, Божий Камень и еще кучу местных богов, которые, как выяснилось, являются частицами единого Истинного Бога. А я, специалист, теперь вроде и не очень-то нужен. Правильно, запустить боевую ракету может и дурак, если ему покажут, какую кнопку нажать, а вот кто ее нацелил и куда – это уже другой вопрос. А дурак что, дурак, то есть, герой сделал свое дело и теперь может катиться на все четыре стороны. Только дело в том, что никуда ни дурак, ни герой укатиться по собственной воле не может и теперь полностью зависит от того, запланировано в программе включенного им устройства его возвращение или нет. Да ладно, доставил сюда барда с его подругой и, если повезет, верну на место. Такая уж наша геройская участь. Молодец, Константин, а теперь положи гранату на место!

От осознания того, что я и в самом деле могу остаться здесь навсегда, мне стало как-то неуютно, а может быть, я просто озяб – утро было довольно прохладным. Гонза очень выразительно храпел в своем черно-желтом спальнике. Пару раз он пробормотал что-то невнятное, типа «козлы индепендентные», и снова захрапел. Ему что, ему никуда возвращаться не надо, он и так дома. Старший сержант Голядкин, наш бугор, так умаялся за ночь, что спал прямо на земле, смешно втянув белобрысую коротко стриженную голову в ворот кителя. Хорошо, что добросердечный браток укрыл его одеялом, а то бы и вовсе замерз. Да, славно мы вчера работнули! Интересно, чем занимался все это время наш драгоценный бард? Репетировал? А может быть, дрых без задних ног, выцыганил у хозяина бутыль чего-нибудь крепкого, успокоил нервы наповал и заснул. Хотя зря я так о нем, ни в чем подобном наш бард пока замечен не был. Интересно, а куда вернется Авдей? Насчет него никаких специальных распоряжений не имелось. Был он, конечно, не местный, но триумфальное возвращение барда в Междумирье, по-моему, все-таки начальством не планировалось. Не гармонировал он с конторой, ну никак не вписывался, не мог я его представить на месте того же Наума-Александера. И вообще, о досрочном возвращении его из ссылки даже речи не шло. С женщинами, аймами, обочницами, я уж и не знал, как их теперь величать, и вовсе было непонятно. Ну да ладно, начальству виднее. Я слегка удивился, потому что все время нашего путешествия о начальстве и не вспоминал. А тут, нате вам, вспомнил! Стало быть, дело идет к развязке, если начальство вспомнилось, есть такая верная примета. Экий я, однако, суеверный стал, аж самому противно. Ничего, в следующий раз на предмет самоутверждения отправлюсь спасать племя реликтовых человекоядных гоминидов от какой-нибудь принцессы-нимфоманки. Если он, конечно, будет, этот следующий раз.

Мысль о грядущих подвигах на ниве спасения невинных людоедов от генетического засорения согрела, но не очень. Я размял замерзшие кисти, посмотрел на Божий Камень с тусклым красноватым пятнышком на вершине и отправился поискать каких-нибудь сухих веток, чтобы разжечь дотлевавший костер.

Когда я вернулся, волоча за собой пару трухлявых, словно пустых сухостоин, Гонза уже проснулся и деловито выкатывал из золы и складывал в кучку испекшиеся, похожие на черные метеориты картофелины. Рядом на аккуратно расстеленной полиэтиленовой скатерти с изображением роскошной блондинки стояли стеклянный термос, давешний жбан с квасом и три пластмассовые кружки. Ноги блондинки на скатерти не поместились, и их, видимо, пришлось отрезать, что нисколько не опечалило жизнерадостную дамочку. На пупке у нее была насыпана горстка сероватой соли, так что блондинку можно было считать слегка одетой. В печеную картошку и соль, а также в термос и прочее. Несмотря на это, девушка приветливо улыбалась, как и полагается профессиональной фотомодели. Ну да, блондинки – они такие, хотя и не все. Я почему-то опять вспомнил о Люте и Гизеле, и мне на мгновение показалось, что с ними этой ночью что-то случилось. Хотя что с ними могло случиться у Агусия-то?

– Тихо, – сказал Гонза, разламывая картофелину и щедро просыпая соль на блондинкин бюст. – Нашего бугра-ясноверца разбудишь. Пусть еще маленько поспит, а то вчера вон как умаялся, даже в спальник заползти не смог. Будешь?

И, не дожидаясь ответа, протянул мне желтую на изломе, словно распиленный золотой самородок, картоху.

– Вон в термосе чай. Точнее, сбитень. Настойка такая безалкогольная на травах. Агусий опять же снабдил. Еще горячий, хотя, по идее, давно должен был остыть. Сам себе налей, у меня руки заняты.

Как он его назвал? Ясноверцем? Правильно, наверное, назвал. Я вспомнил, какое было у нашего Чижика-Пыжика лицо этой ночью, и поежился. А сейчас вроде бы все нормально, спит себе, не сияет, хотя виден только стриженый затылок, но затылок-то совершенно обыкновенный.

Милиционер словно почувствовал, что его рассматривают, заерзал, застонал во сне, потом рывком перевернулся, встал и круглыми мальчишескими глазами уставился на нас. Чижик-Пыжик и есть.

– А где остальные? – хриплым спросонья голосом спросил он.

– Небось проснулись уже, наверное, скоро подтянутся, – успокоил его Гонза и протянул половину картофелины. – На-ка, подзаправься покамест, а то ты вчера так и уснул голодным.

Милиционер вытер руки о штаны, взял картофелину, макнул ее в блондинку и подвинулся поближе к разгорающемуся костерку. Было еще прохладно, хотя солнце уже поднялось, и белесые от инея молодые травинки оттаивали, а испещренная именами богов поверхность камня стремительно светлела, высыхая. Странно, ночью камень мне показался теплым, неужели он все-таки остыл к утру?

– А вон и наши идут, – радостно сообщил Гонза и жизнерадостно заорал на всю округу: – Привет лентяям!

Что-то в приближающейся процессии было не так, я не сразу понял что, а когда понял – обомлел. К Божьему Камню неторопливо двигались Агусий с Левоном, за ними с гитарой на плече шагал Авдей, а рядом с Авдеем шла женщина. Одна женщина. Солнце слепило, и кто там, рядом с Авдеем, я разобрать поначалу не мог, женщина казалась то Лютой, то Гизелой, а иногда ни той, ни другой. Волосы ее были покрыты платком, и это еще более смутило меня. Ни Люта, ни магистка платков никогда не носили, не их это был стиль.

Когда компания подошла поближе, я понял, что женщина рядом с Авдеем – не Люта и не Гизела, точнее, и та, и другая, непостижимым образом слитые в одном теле. Эта женщина была строга и прекрасна, но тоска сдавила меня, потому что я понял: Люта и Гизела перестали быть, возможно, навсегда.

Гонза со Степаном тоже поднялись и не отрываясь смотрели на женщину рядом с бардом, беззвучно шевеля выпачканными углем губами.

– Чего рты-то поразевали, испугались, что ли? – спросил подошедший Левон. – Старая дорога закончилась, обочины сошлись, значит, начнется новая, и обочины снова встанут на свои места, а когда и она закончится – опять сойдутся. Так всегда бывает, закон дороги, тут уж ничего не попишешь.

Агусий же ничего не сказал, просто смотрел старыми выцветшими глазами на солнце, повисшее над недостроенной вершиной Божьего Камня, смотрел не моргая, хотя глаза и слезились. Словно в первый раз видел солнце. Или в последний. Чистая белая рубаха с вышивкой вокруг ворота делала его похожим на какого-то волхва, кудесника, одним словом. Скажи мне, кудесник…

Милиционер Голядкин подошел к нему с убитым видом и сообщил:

– Гражданин Агусий, вы извините, пожалуйста, мы почти все закончили, только одного камня все равно не хватает. Уж мы все вокруг обыскали – нет его нигде. А без него, наверное, ничего не получится.

– Славно потрудились, – неохотно отвлекаясь от созерцания солнца, сказал Агусий. – Славно, и камушки держатся крепко, значит, не ошибся я в тебе, Чижик-Пыжик. А насчет замкового камня – не беспокойся, я его давно с собой ношу. А теперь, знать, время пришло его на законное место поставить. Вот и кончилась моя дорога, ребятки. Вот и все. Пойдем, что ли, Левон? А вы пока внизу побудьте, нечего вам сейчас наверху делать.

Богун Левон очень серьезно, даже мрачно кивнул, и они с Агусием рука об руку стали неторопливо подниматься по шатким ступенькам на вершину Божьего Камня. Восходить.

Мне показалось, что они поднимались целую вечность, появляясь и пропадая, окутываясь пыльными солнечными ореолами и ныряя в тени, словно невысокий в общем-то Божий Камень невероятно вырос, обзавелся предгорьями и отрогами. Наконец они поднялись на вершину и встали там, две съеденные светом фигуры на фоне удивительно синего неба, разделенные ослепительным солнечным диском, на фоне которого было и не видно малюсенькой бледной искорки там, где должен был встать замковый камень.

Потом меньшая фигурка наклонилась вперед, взмахнула руками и словно споткнулась. Вторая фигурка подхватила упавшую первую, повернулась в нашу сторону лицом, постояла немного, потом стала медленно спускаться. И опять время принялось неторопливо разматываться по спирали, следуя за богуном по шатким мосткам, обвивающим Камень. Наконец Левон сошел с лесов и ступил на землю. На руках у него лежало сухонькое тело Агусия.

– Божий Камень наконец завершен, – сказал богун, осторожно укладывая тело Агусия на землю. – Смотрите! Видите?

Я хотел было спросить, что с Агусием, но, наткнувшись на взгляд Левона, промолчал и стал вместе со всеми смотреть на Божий Камень. С ним происходило что-то необычное. Камень медленно, начиная с вершины, становился полупрозрачным, розовым, словно детская ладонь, обхватившая электрическую лампочку, – живым.

– А чего это наш старикан? – невежливо встрял простодушный Гонза. – Отрубился, что ли, от полноты впечатлений? Эй, Агусий, вставай, глянь-ка, старина, что ты с камнем сотворил!

Левон строго посмотрел на братка, тот сконфуженно замолчал, внезапно все понял, испуганно заморгал и заткнулся.

– Там он, Агусий, – тихо сказал богун, – в камне. Он замковый камень в себе носил все это время, потому и жил так долго. А теперь настала пора вернуть жизнь, вот он и вернул, как полагается, да заодно и от ноши избавился. Нелегко это – нести лишнюю жизнь. Что ж, мы, богуны, сделали все, что могли, теперь настала ваша очередь. Твоя, лирник Авдей, и твоя, первоженщина. Сумеете назвать Бога по имени – станет Камень каким был когда-то, единым целым. Все наши боги – избранные и неизбранные, забытые и ныне почитаемые – сольются в изначального единого Бога, злое железо наземь падет, станет безвредным, хотя злобу и затаит, а мир наш повернется на правильную дорогу. Если не сумеете – значит все было зря. Ну а мне пора, ухожу я от вас. Кончается время многобожия, кончается и время богунов. Последнее мое дело – это Агусия схоронить, а место мне должен Истинный Бог указать. А до того идти мне по миру с Агусием на руках, пока не выполню его последнюю волю. Что будет потом – сам не знаю. Как знать, может быть, в новом мире и мне отыщется местечко. Пожить еще хочется, чего уж тут лукавить. А теперь – прощайте, с кем-то еще увидимся, а с кем-то уже нет.

Он поднял тело Агусия и неторопливо пошел через поле к дальнему, пока что еще черно-белому лесу, лишь слегка сбрызнутому зеленой весенней дымкой.