Глава 22.

— Никогда раньше не думал, что мосты — такое славное удобство! — кряхтел Санька Воробьев

— Это тебе не ногти красить! — смеялся Абрамович.

Солдаты спихивали в воду понтон и ругали местные виадуки, все как один, узкие и неспособные выдержать вес пятнадцатитонного «Урала». Переправа через Виселу не отняла много времени. Гораздо больше заняла распаковка и упаковка понтона, навеска на него двигателя, снятие оного и прочая техническая ерунда.

Неподалеку несколько польских шляхтичей наблюдали за форсированием реки необычным кортежем, но подойти не решились. Завершив переправу, «посольский поезд» отправился дальше на запад.

— Эх, ребята! По такой гадской дороге я, честно говоря, еду впервые! — говорил Витек Плятковский сидящим в кабине его «Урала» Саше Кимарину и Андрею Лазаренко.

— До автобанов еще лет шестьсот, — отозвался Кимарин, — а не то бы мы мигом!

— Сколько топлива лишнего вылетает в трубу! — горестно вздохнул Андрей, — «Урал» и так жрет сорок четыре литра на сотню, на по такой дорожке — все шестьдесят.

— Мужики, порежьте сала! — умоляющим тоном произнес Витек, лихо крутивший баранку, — у меня от ваших разговоров слюнки текут.

— Коллега, обратился к Андрею Кимарин, — привяжите этому обжоре слюнявчик! Держи, Виктор!

Он протянул водителю бутерброд с огромным ломтем свинины.

— Ты в Париже всех свиней перетрескаешь! Экий парадокс! Фамилия — польская, а сало лопает, как истинный хохол.

— Да не хохол я! — оправдывался Витек, но как увижу что-нибудь вкусное — сразу урчит в животе.

— Тоже мне вкуснятина — сало! — хмыкнул Лазаренко, — может майонезику подбавить для лучшей вкусовой гаммы?

— Майонезику себе в компот капнешь! — беззлобно отбрехивался Плятковский, — для гаммы.

Караван трясся по земле польской, оставляя за собой запах выхлопа и следы от колес. На протяжении всего длительного и непростого пути «из лохов во французы», так окрестил сей анабасис Булдаков, люди встречались крайне редко, так что ориентироваться приходилось по картам двадцатого века старушки Земли, оказавшихся весьма приблизительными в этой реальности. Старший прапорщик Мухин изобрел инструмент, с помощью которого, как он уверял, можно было делать привязку к картам, но вскоре выяснилось, что лучше всего этот прибор вскрывает консервы. Проведав о таком утрировании его военного опыта, Мухин орал из раскрытого окна в зимний лес протяжно и неистово. Он успокоился только получив в свои цепкие ручонки фляжку со спиртом.

— Леня! — окликнул его Булдаков на привале, — сколько в тебе лошадиных сил?

Мухин поскреб небритый подбородок, разгладил мешки под глазами, и глотнул из фляжки для создания некоторой паузы.

— Смотря для чего, — наконец изрек он, — если землю пахать, то лошади здесь — полный приоритет. А вот ежели водку трескать, то тут ни одно копытное за мной не угонится!

— А если с женщиной? — лукаво глянул на него Олег Палыч?

— Вы, товарищ подполковник, путаете символику с атрибутикой, — старший прапорщик высморкался и погладил чресла, — у меня с моим партнером договоренность: он не тягает меня по бабам, а я не околачиваю им груши. Каждому свое.

— Не понял, — признался Булдаков.

— Одному дано жрать водку, другому — ублажать дочерей Евы, а третьему — превращать воду в вино. А четвертый сидит в бочке, покуривает, пьет пивко, и в ответ на недоуменные взгляды сограждан выставляет самый главный американский палец и, при каждом восходе солнца провозглашает: Lecken sie mir Arsch!

— Упанишады? — осведомился полковник.

— Евангелие от Иуды Искариота, — ответил Мухин, снова высморкался и приложился к фляжке. Булдаков пытливо взглянул на него.

— Что-то я не пойму, Иваныч. Ты философ или алкоголик? — Мухин икнул.

— Все философы либо алкоголики, либо сумасшедшие. Чтобы не сойти с ума я потихоньку общаюсь с Бахусом.

— Удобная позиция, — одобрительно сказал Булдаков, — я, господин мыслитель, вообще-то, подошел посоветоваться. Сколько, по-твоему, нам еще жарить до Парижа? Уже десятый день трясемся.

— Еще суток пяток, — зевнул старший прапорщик и почесал ухо, — Европа — она не такая уж и маленькая, как на глобусах рисуют. Заметил: дороги стали лучше, мосты каменные появились. Я, Палыч, вздремну чуток. Когда появится Эйфелева башня, разбудите.

— Ишь ты, как тебя разобрало! — подумал подполковник и, молодецки гаркнув, отошел по нужде.

Лесное эхо уже привычно отозвалось матерщиной и заглохло через пару минут.

— Восьмое чудо света, — раздался над ухом его голос жены. Сделав вид будто рассматривает раскидистый платан, он обернулся. Передним стояла улыбающаяся Светлана.

— А это ты! — выдохнул он, — а я тут, понимаешь, на дерево загляделся! Чудное такое. Интересно, как называется?

— Которое? — невинно спросила жена, — которое поливал, или на которое засмотрелся?

— Мн-э… Оба!

— То, что дерево — платан, а то, которое другое — жимолость. Хотя оно и не дерево вовсе… А уж после подполковничьего душа и вовсе! — Олег Палыч открыл рот для оправдания, но она приложила палец к губам.

— Тс! Я все понимаю. Тебе иногда необходимо уединяться, дабы «отправлять естественные надобности», — подполковник ошарашено глянул на нее.

— Ну ты даешь, старушка! Проницательна, как Барбаросса, красива, как Клаудиа Шиффер, умна, как Альберт Эйнштейн и неуязвима, как Герберт Карл Фрам!

— Какой такой Герберт Карл?

— Ну, ты его знаешь под именем Вилли Брандта.

— Что-то тебя на Германию потянуло? — недоумевала Светлана.

— Мы ведь в Германии, либо приблизительно там, где у нас должна быть Германия? Так?

— Не путай порнографию с детскими комиксами, дружок. На этом месте у нас отроги Альп, а страна эта в наше время называлась Австрией. Где-то неподалеку родился Арни Шварц — величайший Терминатор всех времен и народов.

— Так бы и сказала! — буркнул подполковник, — я не географ. Я — внук тех, чьи копыта в сорок пятом будут топтать эту землю. Кстати, ты осведомлена, что на этой землице аборигены выращивают по четыреста центнеров с гектара картофеля и по восемьдесят — пшеницы?

— Пшеницы — вполне возможно, а вот насчет картофеля не уверена… Погоди-ка? То, что ты не географ — это и козе понятно, а вот откудова ты таких агрономических познаний нахватался? Это мы сейчас разъясним! Кайся, кобель! — Светлана приставила к мужниной генитальности ствол АКСУ, — к этой сучке, Худавой, таскался? Кайся, самец, а не отстрелю тебе сейчас одну звездочку нахрен!

— Убери ствол, пузатая! — зашипел Олег Палыч, — на кой мне сдалась Сонька, когда есть ты?

— Пузатая? — задохнулась от возмущения Светлана и отвела автомат, — да я еще и полнеть не начала!

Булдаков взял супругу за руку и повел к биваку, по дороге громко сетуя на судьбу.

— Ясный мой свет, я не устаю поражаться вашей сестре. Правильно сказал Шерлок Холмс, что правило Штирлица в данном случае не действует.

— Не так быстро, — попросила запыхавшаяся Светлана, и он сбавил шаг, — я, мой дорогой, вроде как и не совсем дура: два высших образования имею; но порой я теряюсь в твоем словоблудии, как лошадь Пржевальского в музее боевой славы имени С.М. Буденного. Слова понятны, а смысл теряется. Как тебе это удается, хотела бы я знать? Тебе бы быть военным атташе в какой-нибудь маленькой кокосовой республике, желающей получить в МВФ кредит на сумму в полтора триллиона долларов.

Олег Палыч щелкнул супругу по упругому носу.

— А я, дитятко, и есть атташе. Только триллионов не требую. Нахрена они? — Светлана скосилась на него, — а насчет остального… У товарища Булдакова есть два железных правила: никогда не вступать в словесную перепалку с женщиной, но если хочешь, чтобы последнее слово осталось за тобой — скажи ей то, что она не в силах понять ввиду своей женской логики. Умная женщина никогда не признается, что не поняла ответа, задумается. И в этот благоприятный момент нужно вежливо приподнять шляпу и удалиться победителем.

Минуту они шли молча. Уже показался в просвете кустарника снимающийся лагерь, как жена не выдержала:

— Ладно! Пусть я буду дурой! Что ты имел ввиду?

— Второе. Если женщине непонятно, что сказал муж, то она любым способом это узнает.

— Какими?

— Да любыми! Подпоит, пригрозит, соблазнит, в конце концов, настучит в партком. Слушай сюда: Штирлиц сказал, что всегда запоминается последнее слово. А Шерлок Холмс утверждал, что поступки женщины не подвластны никаким законам.

— И что?

— Из всего моего объяснения ты запомнила лишь последнее слово: «пузатая», а остальные пропустила мимо ушей. Таким образом, ты уже не помнишь, из-за чего рассердилась на меня…

— Неправда! — горячо запротестовала Светлана, — я все помню! А о чем мы говорили?

— Вот видишь, — улыбнулся муж, — но как ни странно, ты совершенно успокоилась. Парадокс! Нет, все-таки правило Штирлица частично верно даже в такой неоднородной и непостоянной среде, как логика женщины!

— Ты, хороший мой, таки просто генератор идей! На этих твоих парадоксах можно докторскую по психологии защищать, а ты выдал на гора, и забыл.

Олег Палыч обнял ее.

— Солнышко, ты смогла бы жить с логиком?

— Нет, конечно, — ответила она, — с придурком куда веселее!

— Растреклятая дорога! — матерился Витек Плятковский.

— Это не дорога виновата, это ты — шоферюга долбанный! — пыхтел рядом Мухин, — эта дорога, ясное дело, предназначена для лошадей, а не для твоего «Урала». Нужно было, голова твоя садовая, одно колесо по колее пускать, а второе — сбоку! А ты тропу меж колес пустил!

— И чего теперь делать? — спросил Витек, вытирая вспотевший лоб.

Ситуация была не из приятных. Машина Плятковского шла в авангарде. Увлекшись очередным бутербродом, он не придал значения тому, что дорога резко сузилась. В результате «Урал» сел на все шесть «костей». Слева и справа низинная местность не позволяла объехать: сунувшийся было туда БТР едва вылез.

— Попали мы, нечего сказать! — ругался Булдаков, — теперь что делать, зимовать, аки Амундсен? Что ни говори, а тактика двадцатого века — вещь стоящая. Пустили бы впереди БТР, он бы нас моментом вытащил! Дерьмовый я начальник, как говорил Суворов.

— Да не кори ты себя! — хмыкнула Светлана, — это ведь была идея Семиверстова.

— Точно, — поддакнул Мухин, — мы — мирная миссия, поэтому впереди должен идти «Урал» с дерьмом… Стоп! У нас же для подобных случаев на бамперах лебедка установлена!

— А за что ты, Иваныч, ею уцепишься? — иронично оскалился подполковник, — вокруг ни одного деревца, аж до самого поворота, а это метров сто будет… Там, правда, что-то растет — из-за тумана не видать…

— Что-то большое, — подтвердил Леонид Иванович, — но до него Бену Джонсону секунд десять бежать!

— Парни не дотолкают, — резонно заметил Булдаков, — рота бы вытянула, а взвод — ни в какую! Еще идеи есть, товарищ бойскаут?

— Готовьте обед, — рубанул ладонью воздух Мухин, — а я тем временем найду кого-нибудь.

Булдаков озорно глянул на заместителя.

— Иваныч, ты разве знаешь немецкий?

— Палыч, я ведь во время СССР трубил инструктором в первом отделе ГРУ. Говорит вам что-нибудь этот факт?

— Затыкаюсь, пан Мухин, — примирительно поднял руки вверх, — сколько языков знаете?

— Английский, французский, немецкий, испанский и русский со словарем. Во вторых, гляньте вон туда, — старший прапорщик указал на десяток стогов сена, возле которых сновали люди нагружая волокуши.

— Чего это они зимой сенокос устроили? — недоуменно спросила Светлана, — не пойму.

— Видимо, перевозят сено. Летом в эти топи не сунуться. А теперь зима на носу — колхозники убирают с полей последний урожай, — Олег Палыч чертыхнулся, — вот, ёхтель! Картина до того привычная, что я даже и внимания не обратил. Ладно, иди договаривайся, хват! Обед, говоришь?

— Обед, ну и что полагается к нему, — лукаво глянул Мухин на командира.

— Спирт? — в ответ на этот вопрос старший прапорщик повел по-никулински носом и утвердительно кивнул головой. Затем отстегнул планшет и, вручив его стоящему рядом Кимарину, запрыгал по кочкам в направлении «харвестеров».

— Светлана Булдакова! — зычно крикнул подполковник, — к командиру!

— Ну ты, дорогой, даешь! — сказала стоящая в двух шагах жена, — мне бегом или как?

— Обед готовить нужно! — сурово сказал муж, он же большой начальник.

— Ну ты, в натуре, Колумб! Америку открыл! — задохнулась она от возмущения.

— Ты не бузи! — предостерегающе поднял палец супруг, — обед должен быть рассчитан на пятьдесят человек и десять лошадей.

— И чем мне, по твоему, кормить это тыкдымское стадо? Травки им нашинковать?

— Насколько я помню, кони любят хлеб и сахар. Ну так вот: на каждую лошадку по две буханки хлеба и по пятьдесят грамм сахару. А людишкам помимо обеда по двести грамм, но спиритуса.

— Что-то ты, Палыч, раздобрился, — улыбнулась Светлана.

— Тихо, родная! Это еще зависит от успеха дипломата Мухина.

— И ему двести грамм?

— Нет, конечно! Ему — триста. Парням — по сто пятьдесят, исключая водителей и дозор, ну и мне — сто восемьдесят, — Булдаков почесал подбородок, — хотя нет, мало. Давай сто девяносто!

— А не захмелеешь? — супруг раздулся от обиды и стал вдвое прежнего.

— Оскорбление какое! Ты подумай! Да если нужно, я могу хоть двести грамм выпить. Да нет! Двести пятьдесят!

— Товарищ подполковник! — к разобиженному командиру подбежал Андриан Городов, — База на связи!

Булдаков поспешил в «хвост» колонны, где находилась машина с радиостанцией. Коротковолновый трансивер, слегка модернезированый Селедцовым, тихонько свистнул, когда Олег Палыч взял в руки микрофон.

«Слава богу, хоть не глушат!» — с облегчением подумал он.

— Командир базы торпедных катеров, майор Понтовило, слухаю! — произнес он бесцветным голосом в микрофон.

— Гестапо на связи! — откликнулся Норвегов, ценивший хорошую мужскую шутку, — конспирация, батенька, и еще раз конспирация. Вы на вражеской территории!

— Нас не подслушивают? — забеспокоился Булдаков.

— Сверхсекретное кодирование симплекса активировано, — произнес, очевидно по бумажке, Норвегов, — Бундесвер останется с носом! Как ваши дела, герр штурмбанфюрер?

— «Дела» — у женщин, — отшутился подполковник, — у нас проблемы.

— Что-нибудь серьезное? — встревожился командир.

— Как прыщ на заднице! Мы умрем смеясь!

— Смотрите, не вляпайтесь во что-нибудь дурно пахнущее! — предостерегла «Большая Земля».

— Будем стараться! — серьезно ответил Булдаков.

— Родина вас не забудет! — пообещали на том конце радиоволны. Частота постоянно уплывала, но Городов, проявляя чудеса ловкости, орудовал ручкой КПЕ, — где вы находитесь?

— Проходим Шварцвальд, — доложил подполковник.

— Что прошли? — удивление в голосе Норвегова без помех передалось по радио, как будто бы он сидел рядом.

— Место такое в Западной Европе, — уклончиво ответил Олег Палыч, сам точно не представляя, в какой точке географической карты он находится в данный момент, — через сутки планируем быть у Женевского озера.

— Только, бога ради, не сообщайте местным аборигенам, что оно «Женевское»! — взмолился Константин Константинович.

— Не буду! — согласился Булдаков, — не то ход истории нарушится. У вас все?

— Абсолютно. До связи! — попрощалась База.

«Женевское озеро — это еще бабушка надвое сказала», — подумал Булдаков, выходя из «кунга», — «кстати, что точно скрывается под этим анахронизмом? При чем тут надвое? Придумают предтечи какую-нибудь хреновину, а мы и рады повторять!» Он подошел к «Уралу» Плятковского и увидел, что Мухин уже вернулся и привел десяток першеронов вместе с их хозяевами — угрюмыми мужиками романской расы.

— Что ты им пообещал? — спросил подполковник.

— Пожрать от пуза и выпить. Кто сколько сможет! — ответил старший прапорщик, — у них в этом году урожай не шибко богатый, так что пожрать на халяву они не прочь.

— Ты глянь, Иваныч, — они даже не удивлены! Точно каждый день из болота военную технику вытягивают!

— Дикари-с!

Крестьяне, одетые в простые, но добротные одежды, стояли небольшой кучкой и о чем-то «шпрехали». Затем, вдоволь насовещавшись, они принялись сноровисто составлять упряжь для необычной работы. Рядом суетился Витек Плятковский, в основном мешая, и приговаривал ежеминутно «Гитлер капут», «Драг нах Москау», или «Фюр готт унд Кайзер», но на него не обращали внимания. В конце концов, Мухин загнал его в кабину.

Через пяток минут один из местных подошел к отцам-командирам, и сказал, что все готово. Сзади в застрявшую машину уперлись солдаты, спереди тянущий момент создавался пятью парами лошадей, а сбоку стоял подполковник Булдаков и строго смотрел на все это. Дву— и четырехкопытные уперлись в сыру землицу и, попеременно стравливая, принялись тянуть-толкать застрявший автомобиль в сторону Парижа. Медленно ползя, «Урал» продвигался к более-менее твердому месту, где можно было увеличить давление в колесах и выехать на безопасную сторону. Плятковский хотел завестись и помочь движком, но подошедший «Бойскаут» быстро пресек дурные мысли.

— Вы глупы, Виктор! — безапелляционно заявил старший прапорщик, — эти лошадки, заслышав непривычный звук, могут запросто поскакать к Стиксу.

— Куда поскакать? — не понял водитель.

— В прекрасное далеко, — Леонид Иваныч не любил опускаться до объяснений, и поэтому просто хлебнул из фляжки, — помнишь, как удивился Чукча, когда узнал, что бензопила заводится? Теперь представь, что будет, если заведется эта тачка! Представил?

— Да я…

— Лажа это все. На, хлебни и успокойся.