АНДРЕЙ, пятый курс
Между плитами на подходе к научной библиотеке нагло торчал одуванчик. Плоский, почти без стебля. Наверное, первый в этом году. А я чуть было на него не наступил.
На выходные собрать народ— и рвануть куда-нибудь на природу. Давно пора. В этом году казалось, что вообще не будет весны: снег лежал чуть ли не до конца апреля! Как следствие все поголовно страдали авитаминозом и депрессией. Как в офисе нашей компании (редкая барышня-референт или менеджер еще не плакалась мне в жилетку по поводу фатально не сложившейся жизни), так и в МИИСУРО — там я теперь появляюсь только для встреч с руководителем дипломной работы, и лицезрение толпы кислых физиономий в «Шаре» не располагает заходить чаще. Но завтра как раз наш день. И надо, черт возьми, продемонстрировать Вениаминычу бурный процесс накопления материала; тем более что у меня есть к преподавателю личный разговор.
Со стороны сквера весело бил по щеке теплый ветер. Небоскребная громадина библиотеки нависала мрачным укором первому по-настоящему весеннему дню, который, конечно, было преступлением хоронить в этих стенах. Но что поделаешь; я вдохнул про запас побольше вкусного воздуха и шагнул в параллелепипед густой тени перед входом. Сразу стало холодно, и я надел пиджак, давно висевший на локте. Надо бы, наверное, и галстук достать из кармана.
Внутри, разумеется, не было и намека на весну. Я спортивным шагом прошелся по коридору между вечнозелеными гигантами в кадках а-ля древнегреческие сосуды; навстречу плелись унылые личности с голубоватым библиотечным загаром на трагических лицах. Встретил и кое-кого из наших «миссуровских» дипломников, несколько раз улыбнулся, здороваясь на ходу, — две-три девчонки выдавили ответные улыбки, квелые, как герань в шкафу.
Подспудная надежда на то, что все мои вчерашние бланки плавно перекочевали в коробочку отказов, не оправдалась. Хмурая библиотекарша принесла приличную стопку книг; я поблагодарил и улыбнулся. Она посмотрела на меня с тупым удивлением и на всякий случай сверила мою физиономию с фотографией на читательском билете.
В читальном зале весна имелась — в виде прямоугольных пятен света, захватывавших по два стола напротив окон. Здравый смысл, заключив временную коалицию с чувством долга, подсказывал, что садиться нужно подальше от окна. И ни в коем случае не за один стол с кем-нибудь из наших.
— Андрей!
Только в библиотеке люди могут так громко кричать шепотом. Я обернулся, мысленно давая себе слово не поддаваться на провокации. Если ударно потрудиться и пораньше уйти, можно еще поймать за хвост кусочек сегодняшнего дня.
Из-за столика у самой стены, чуть привстав, призывно махала обеими руками Анька Гроссман с четвертого курса. Удивительно похожая на потерпевшего кораблекрушение матроса, который из последних сил цепляется за обломок мачты и вдруг завидел вдали другой корабль. Как известно, корабли в таких случаях не имеют права пройти мимо. Увы.
— Привет!
— Привет. — Я опустился на соседнее сиденье. Разбросал веером книжки, ненавязчиво проложив между собой и Анькой демаркационную линию, раскрыл конспект. Актерский этюд на тему «я-пришел-сюдд-заниматься». Гроссман не дура, она поймет.
— Диплом пишешь? — чуть более тихим шепотом спросила она, и я подверг предыдущий тезис сомнению.
— Диплом.
— А я — бакалаврскую.
Тут следовало бы изобразить красноречивый взгляд человека, пришедшего-сюда-заниматься, а не… С глубоким, поднявшимся от самого донышка души вздохом я обернулся.
В ее глазах радостными бликами прыгала весна.
— Тебе на метро? — Мой ответ она продумала заранее, а потому не стала его дожидаться. — Мне тоже. До центра, а потом на красную ветку. По пути, правда?
— Да я вообще-то хотел пройтись. Погода хорошая.
— Вдоль набережной?
— Ну, в общем, да.
— Тоже по пути. Я не тороплюсь. Если ты не против, конечно.
Я был не против. Никогда не бываю против компании, особенно в такой день, как сегодня. И тем более не собирался портить его Аньке: она закончила свои дела в библиотеке еще полчаса назад, однако честно оставалась на месте, листая по десятому разу отработанную книжку. Наверняка досидела бы и до закрытия, но мои сила воли с чувством долга заткнулись гораздо раньше. Ладно; нельзя же сказать, что я совсем ничего не сделал.
Мы пересекли сквер и вышли к реке. Светило солнце, по сине-стальной воде плясала ослепительная рябь, и казалось странным, что пляжи на том берегу пустые. Хотя уже стало прохладнее: снимать пиджак не хотелось, да и холодный ветер в лицо слегка портил удовольствие. Я прибавил шагу; чего не отнимешь у Гроссман, так это ее походки, под которую не надо приноравливаться. Такая барышня сама кого хочешь обгонит в два счета.
— Будет гроза, — сообщила Анька.
— Думаешь?
— А ты посмотри на небо. Вон там.
Я повернул голову: действительно, над островерхими крышами старого города небо нависало свинцом, контрастно подсвеченное солнцем с ясно-голубой половины у нас над головами. Ну, это еще не факт. Спокойно может пройти стороной. Посмотрел в даль, туда, где за мостом река разливалась двумя рукавами вокруг длинного острова. Люблю открытые пространства. Когда много воздуха.
— Тебя совсем не видно в институте, — заговорила Анька. — Чем занимаешься?
— Да вот пытаюсь заседать по библиотекам. — Я улыбнулся. — С переменным успехом, как видишь. Защита на носу, а я, по большому счету, еще и не брался. А так — работаю. Ничего интересного. Рутина.
— В компании твоего отца?
Все всё про меня знают. Раньше это раздражало, а теперь привык. И к тому, что и на работе, и в институте я прохожу как Багалий-младший, папенькин сынок, мажор, — тоже.
— Пока да. Накапливаю опыт работы. Все-таки крупное предприятие, и если есть возможность изучить изнутри все его механизмы, было бы глупо отказываться. В качестве первой ступеньки карьеры вполне нормально, а там получу диплом и подумаю, куда податься дальше. — Тут я спохватился: оправдываюсь, не иначе. — А ты?
Гроссман слушала очень внимательно. Как будто я выкладывал ей в высшей степени полезную информацию. Встрепенулась:
— Я? Я в «Молодежном мониторинге». Это студенческая общественная организация под осенние выборы. Сейчас готовим базу, а в июле начнем работать. Будем отслеживать предвыборные стратегии партий, методы пиара, освещение в прессе, социологические исследования. Сами, наверное, проведем опрос общественного мнения по нескольким параметрам… В общем, у меня масса идей.
— И кто это финансирует?
Анька поморщилась:
— Партия власти, конечно. Но это не важно! Важно, как ты говоришь, изучить все эти механизмы. Практически изнутри. Тогда на президентских я уже смогу работать в чьем-нибудь штабе. — Она смутилась, явно выдавая сокровенное: — Или, может быть, даже возглавить.
Я подумал, что некоторые — а конкретно Алина Орлинская — возглавляют предвыборный штаб какой-то там партии зеленых или голубых уже сейчас. Но промолчал. Тем более что Гроссман наверняка об этом знает.
Она шла пружинисто и широко, постепенно набирая скорость — естественно, в кроссовках и джинсах! — тогда как я с утра был в офисе, а мой отец запрещает сотрудникам одеваться хоть немного демократичнее посольского протокола. Так что теперь туфли жали, галстук болтался из стороны в сторону, а пиджак я снова расстегнул: ветер стих, и начало ощутимо парить.
Запахло грозой. Анька опять взглянула на небо, а я поискал глазами что-то похожее на укрытие. На нашей набережной в этом плане рассчитывать не на что, а до желтого маяка буквы «М» впереди, символизировавшей «Макдоналдс», оставалось не меньше километра. А кто его знает, может, и успеем.
— А я не хочу лезть в политику, — с некоторым опозданием поддержал я разговор. — Политика — это…
— Грязное дело? — ехидно подсказала Гроссман.
— Да ну тебя, я не о том. Просто в политике очень большой элемент случайности. Того, что не просчитывается заранее. И поэтому слишком многое зависит не от опыта работы в каких-то там штабах, а… — Я замялся. Пожалуй, не стоило с ней это обсуждать.
— От абсолютного тропизма. Да?
И тут полило. Без предупредительных капель, сплошной стеной.
Я схватил Гроссман за руку и сорвался с места — поставить мировой рекорд по бегу на длинную дистанцию, не иначе. Затормозил, снял пиджак — вроде бы еще не промок насквозь — и набросил на голову Аньке. Она не стала возражать, сгребла в кулак лацканы под подбородком, и мы рванули дальше. И я не сразу сообразил, что это она теперь куда-то меня тянет, увлекая за собой.
Ливень хлестал так, что я почти ничего не видел. Мы сбежали вниз по коротенькой лесенке, ведущей на нижний ярус набережной, к самой воде. Пару шагов по инерции, а потом меня дернули назад, к стене. Въехал ладонью в шершавый бетон. И понял, что над головой стало сухо.
— Здорово, скажи? Обожаю грозу!
Смаргивая с ресниц дождинки, я осмотрелся. Мы с Анькой поместились в неглубокой нише под аркой, возле впаянных в бетон чугунных колец от якорных цепей. Буквально в полуметре обрушивалась на плиты набережной стена дождя, за которой река просвечивала смутно, ее можно было принять и за луг, и за дорогу. Нет, ну надо же! Мне бы ни за что не догадаться здесь спрятаться. Да, наверное, абсолютный тропизм. Он самый.
Мы стояли вплотную: если бы Гроссман отступила хоть на шаг в сторону, ей пришлось бы пригнуться — как и мне самому. Обернулась ко мне лицом, смеясь и хлопая круглыми глазами почти без ресниц; так непривычно, когда девушка смотрит на тебя в упор по горизонтали. В моем пиджаке, съехавшем с макушки на плечи, она была похожа на мокрого страуса.
Вдруг перестала смеяться. Опустила глаза:
— Андрей…
Я улыбнулся.
Я всегда улыбаюсь, когда чувствую, что должен что-то сказать или сделать, но не знаю, что именно. Улыбка — это удобно. Она заменяет все.
— Смотри, дождик вроде бы редеет, — сказала Анька. — Давай короткими перебежками в «Макдоналдс». Не знаю, как ты, а я жутко проголодалась.
— Я понимаю, Багалий, что вам ничего не стоит написать диплом за две последние ночи перед защитой. И что вы скорее всего собираетесь так и сделать. Но. Не. Советую.
Я, конечно, улыбнулся:
— Александр Вениаминович, да я уже почти половину списка литературы проработал. И вступление у меня почти готово.
— «Почти». Вот именно.
На кафедре толклась куча народу: какие-то лаборантки, секретарши, методисты и тому подобное. В преддверии первого выпуска МИИСУРО все будто взбесились. Такое впечатление, что штатных сотрудников тут больше, чем студентов; и где они раньше скрывались?.. Так или иначе, серьезно (и в то же время будто между делом) переговорить с Вениаминычем сегодня опять не удастся. И это плохо. Время поджимает.
— Если у вас нет вопросов, можете идти. Предмета для конкретного разговора. Я. Не. Вижу. Надеюсь, что к следующему разу. Появится. Было бы жаль. Портить. Вам. Диплом. — Мой руководитель честно, но без особого энтузиазма отрабатывал имидж «зверя». — Вы же круглый отличник, Багалий?
— Вроде бы. — Я улыбнулся еще шире.
— Желаю успеха.
Тут у меня засигналила мобила; извинившись, я выудил ее из кармана, однако выходить из битком набитого помещения кафедры не стал. Оставалась надежда, что я был у Вениаминыча последним пунктом сегодняшней программы и когда он соберется уходить, можно будет сделать вид, что нам по пути.
— Алло?
— Ты не забыл? — не здороваясь, спросил мой отец. — В шесть. В пять ты должен быть дома: принять душ, побриться, переодеться к ужину.
— Да, папа. Я помню.
— Я звоню, потому что могу задержаться. Поможешь матери встретить гостей. — Он помолчал и добавил внушительно: — Будет Виолетта.
— Я помню, — повторил в уже молчащую трубку.
Отец — руководитель старой формации. С подчиненными он не церемонится. А я пребываю именно в этом статусе целых… да, в общем, с самого рождения. Пора бы привыкнуть.
Поискал глазами преподавателя: тот сидел за столом у окна, листал какие-то бумаги и, похоже, никуда не торопился. Жаль. К следующему разу нужно действительно ударно поработать, чтобы у Вениаминыча появился предмет для конкретного разговора. И тогда, если здесь опять будет тусоваться шумная толпа, предложить перенести этот разговор, например, в «Шар».
Так мы и сделаем.
Я направился к выходу и столкнулся в дверях ещё с одной институтской особой неопределенных занятий. Щуплая барышня едва не сшибла меня с ног, не предоставив шанса проявить себя джентльменом, влетела на кафедру и выпалила загадочную фразу:
— Уже дают!!!
И тут произошло невероятное: за считанные мгновения все многочисленные лаборанты и методисточки исчезли, будто слой летучего вещества при соприкосновении с воздухом. На кафедре стало удивительно просторно, как ни разу за все мои пять студенческих лет. Я обвел глазами заметно увеличившееся помещение — и встретился взглядом с Вениаминычем, который тоже не без веселого любопытства наблюдал этот химико-физический опыт.
— А нам с вами не дадут, Багалий, — сказал мой руководитель. — Даже обидно.
Он сбросил личину «зверя» и был настроен, пожалуй, чересчур несерьезно. Зато мы с ним наконец-то остались наедине. Момент истины; он самый.
— Александр Вениаминович. — Я шагнул вперед. — У меня к вам есть один вопрос, не совсем по диплому. Можно?
— Конечно, я вас слушаю.
Я улыбнулся. Попытался, во всяком случае.
— Понимаете, на третьем курсе я совершил одну… похоже, что глупость. И хотел бы посоветоваться с вами, есть ли у меня возможность исправить ее… до выпуска. — Я сглотнул остатки улыбки. — Я о рекомбинаторике.
Сеялся микроскопический серый дождь, и сумерки начали сгущаться часа на два раньше положенного. От весны осталось разве что относительное тепло, да и то безнадежно тонуло в сырости. В такую погоду хорошая собака не вытаскивает хозяина гулять. Впрочем, у меня никогда не было собаки.
Не знаю, действительно ли Вениаминыч купился на мою не такую уж изобретательную хитрость. Скорее всего просто принял предложенные правила игры: наивный юноша ничего не знает и переживает за свою судьбу, за Будущее!.. А связанный кучей запретов и грифов секретности, но по природе добросердечный преподаватель позволяет себе ма-а-аленький намек… который студент к тому же не обязательно правильно поймет. В силу упомянутой наивности.
Вениаминыч — хороший мужик. Я знал, что ОН — скажет.
Завернул за угол: неоновые рекламы в дожде и тумане обзавелись рассеянными нимбами. Не помню, когда последний раз шатался по центру совсем один. Можно пойти в кино — гарантированное убийство двух с половиной часов. Хотя нет, лучше в какой-нибудь бар или ночной клуб, и желательно, чтобы меня там не знали. Круче всего бы, конечно, в бордель — но черт его знает, где они в нашем добропорядочном городе, эти бордели…
Я пытался доискаться до правды почти два года. С той самой вечеринки в компании «миссуровских» мажоров. Когда абсолютно чужой, ну никак не вписывавшийся в тусовку Влад Санин успешно заливал растерянность литрами водки, пока его не понесло могучим потоком разбалтывать секреты фирмы…
Секреты проекта «Миссури».
На трезвую голову он, конечно, молчал. Как я ни пытался его расколоть, какие бы аргументы ни приводил и сколько бы ни наливал. Влад с НИМИ. Ему хорошо за это платят.
Еще Цыба. Руслан со времени своего знаменательного дня рождения приучился прям-таки болезненно держать язык за стиснутыми зубами. Другое дело, что за его молчанием явно ничего нет. Пустота. Папа не считает нужным посвящать сыночка во все тонкости предприятия. Что ж; я бы на его, Цыбы-старшего, месте тоже не стал.
Зато сам Константин Олегович всегда открыт для дискуссий. Сейчас, в преддверии первого выпуска МИИСУРО, какую газету ни открой, какой канал телевидения ни включи — непременно нарвешься на лощеную морду Главного куратора проекта. Два года назад было то же самое, только в еще больших масштабах. Впервые! Новейшие технологии нейромоделирования и комбинаторики! Господин Цыба ответит на все ваши вопросы. Контактный телефон такой-то. Приемные часы по вторникам с десяти до двенадцати. Нашим выпускникам принадлежит Будущее. Именно они изменят мир!..
А что вы думали? Я записался к нему на прием. Я спросил — напрямую. Как мальчишка.
Он и сделал меня, как мальчишку. До сих пор кидает в краску, когда вспоминаю. Двумя-тремя словами все равно что отодрал за уши, чтоб не задавал больше таких вопросов. Потом, уже за дверью, я оценил. Мой отец и то так не умеет, черт возьми!
Но я ДОЛЖЕН был знать. И пытался найти хоть какую-то лазейку — все эти два года.
Вот и нашел. УЗНАЛ. С чем себя и поздравляю.
Подала голос мобила. Я взглянул на определитель номера: отец. Разумеется, уже половина шестого, а я — как уже, наверное, доложила ему матушка — до сих пор не принял душ и не побрился к ужину. Отключил телефон и сунул трубку в карман. Абонент временно недоступен, папа.
«Так что можешь не волноваться», — сказал Александр Вениаминович. Конечно, он все понял. И знал, что я понял тоже.
Интересно, ту программу тоже разрабатывал Влад Санин? А впрочем, что там разрабатывать… «Рекомбинаторика завершена. Следующий». Достаточно было просто записать на звуковую дорожку дистиллированный компьютерный голос… И кто теперь посмеет вякнуть о нарушении в рамках проекта «Миссури» прав человека?
Единственный ПОСТУПОК в моей жизни.
Как мальчишку.
Сумерки сгустились в преждевременную ночь. Гости как раз рассаживаются за стол, а мама с обаятельнейшей (это у нас семейное) улыбкой объясняет, что Валера и Андрюша вот-вот подойдут: «У них сегодня выдался тяжелый день, в последний момент образовалась непредвиденная деловая встреча — ах этот бизнес, он уводит мужчин из дому хуже, чем другая женщина…» Все смеются и понимающе кивают. Не верят ни единому слову, но признают, что хозяйка, как всегда, на высоте. «Виолочка, берите салат…»
Я поежился: за воротник тут же скользнула, прочертив мокрый след между лопатками, ледяная капля. Дома сейчас тепло.
Но меня там нет!
Над площадью мутным веером охватывали полнеба бегущие лучи от проектора на крыше ночного клуба. «Париж», одна из самых дорогих точек в городе; даже мальчики-мажоры из Цыбиной тусовки делают вид, что зависать здесь им не в кайф, не говоря уже о «миссуровской» публике попроще. Идеальная стартовая точка для одинокого разврата. Кстати, ходят слухи, что в «Париже» имеются и подпольные «номера»… а что, проверим. Заодно протестируем возможности двухнедельной зарплаты простого менеджера из компании Баг алия-старшего в складчину со стипендией простого студента МИИСУРО. Не хватит?.. Тогда доложим карманные деньги единственного сына моей мамы: гулять так гулять.
Раз уж я обречен всегда и всюду делать правильный выбор. Но верный путь — не всегда лучший, правда?..
Для заведения такого профиля время было еще детское. На эстраде лениво топталась за синтезатором попсовая певичка, едва различимая в клубах дыма, подсвеченного разноцветными прожекторами. Посетителей почти не наблюдалось. Воздух после улицы показался невыносимо спертым, но через пару минут я привык.
Направился к стойке бара. Первым делом я сегодня напьюсь, желательно до скотского состояния. Дальше — по обстоятельствам. Абсолютный тропизм не подведет.
На высоком табурете у стойки восседала барышня в мини-юбке и с модным бокалом коктейля при зонтике и соломинке. Ножки табурета опасно поскрипывали: барышня была, что называется, в особо крупных размерах.
А может, напиться уже потом?
Я усмехнулся с приятным чувством мести — неизвестно кому и неизвестно за что.
— Девушка, разрешите вас…
Обернулась.
Анька Гроссман.
— …понимаешь?! Всю жизнь вкалывать в батиной конторе, потом, что называется, унаследовать. Жениться на этой, как ее… Виолетте. Работать без выходных, нагромождать деньги на деньги неизвестно для чего, а в промежутках вести светскую жизнь. Какая тоска, Анька… Но это и есть единственно верный выбор. И я, хоть расшибись, не смогу ничего изменить. Ты, наверное, тоже не можешь— но у тебя оно, черт возьми, не так очевидно. Не прочерчено на черт-те сколько десятков лет вперед…
— Вот только не надо тупого фатализма, Андрей. В жизни всегда есть энное количество вариантов. И не исключено, что правильных среди них несколько. А выбор все-таки…
— Выбор комбинаторированной личности — в лучшем случае самообман. Прогулка кролика по лабиринту. С одним выходом.
— Но попробовать-то можно. Уйди из отцовской компании — завтра же!.. Или даже прямо сейчас. У нас в «Мониторинге» еще есть несколько вакансий… Да что ты, работы себе не найдешь? Особенно с дипломом «Миссури»; ты ж не вздумаешь с горя завалить защиту? И все пойдет по-другому. С этого момента. Андрей?
— Что?.. Прости, Анька, задумался… Не надо меня утешать. Я не собирался плакаться тебе в жилетку… я сейчас уйду. Ты кого-то ждешь?
— Да. Кстати, заплати, пожалуйста, за полкоктейля, я не рассчитала ресурсов. Мне намекнули, что здесь не сидят просто так, а я уже часа два жду…
— Два часа?! Ну ты даешь. Никого нельзя столько ждать.
— И бегать за парнями тоже нельзя, я в курсе. И все равно бегаю. Кто она, эта Виолетта?
— Виолетта? Да так, слияние капиталов… это неинтересно. Да и не важно. Я же все равно в конце концов на ней женюсь. Я имею в виду, не обязательно конкретно на ней, но по-любому — на какой-нибудь Виолетте…
— А ты женись на мне.
— Договорились. Тоже прямо сейчас?
— Я не шучу, Андрей. Нет, правда. Я серьезно.
— Сколько он стоит, твой коктейль? Может быть, еще чего-нибудь заказать?.. Аня?
— Я все понимаю. Ты меня никогда не полюбишь. Ты вообще всю жизнь будешь любить одну Звениславу… и еще жалеть, что упустил Алину Орлинскую. Зато у нас будет много детей. Вот увидишь, очень много! Я забью на политику, стану только твоей женой — заметь, женой, а не слиянием капиталов. А ты будешь не просто нагромождать деньги, а зарабатывать на большую семью. И появится смысл. Совсем другой жизненный сценарий…
— Никогда б не подумал, что ты такая… романтичная.
— Я циничная. Я тебе ещё не то скажу. Вот откуда ты знаешь, что успешно прошел комбинаторику, а, Андрей? А если — процент погрешности?!
Она подалась вперед, и ножки табурета скрипнули предсмертным стоном; я едва успел ее подхватить. Щека к щеке, и душное дыхание, и тяжелое тело большой, мягкой, НАСТОЯЩЕЙ женщины… некрасивой девчонки-переростка из бедной еврейской семьи. Прерывистый всхлип у самого уха; и как ей только хватило сил на полном серьезе высказать мне в глаза всю эту очевидную нелепицу?..
А ведь действительно — такого от меня никто не ждет. Такого не запрограммировать в рамках всесильного проекта «Миссури». Никак не подвести под определение «единственно правильный выбор»…
Меня ИМ не заполучить.
Ее лицо — совершенно мокрое. Полосатое от потеков дешевой косметики. И я уже целовал ее губы и заплаканные глаза, когда подумал еще об одном. Если она и вправду два часа ждала здесь МЕНЯ?.. В дорогущем ночном клубе, куда забрела, наверное, впервые в жизни…
Два часа назад я и понятия не имел, что приду сюда.
Абсолютный тропизм?!