ЕВГЕНИЙ, первый курс
Я ей соврал, что она у меня вторая.
Сказал бы «десятая», не поверила бы. Хотя, по-моему, она не поверила и так. И вообще зря я начал ей врать.
На столе виднелась в темноте початая коробка конфет и неоткупоренная бутылка кагора. Сам я не пью, у меня режим, — а она, оказалось, тоже не пьет. Да и конфеты с ликером не особенно пошли, хотя и не сказала ничего, съела кое-как одну или две… в общем, зря покупал. Хотя в чем проблема? Гэндальф с Геркой все слопают, выпьют и не заметят. Как и того, что наша четыреста пятая впервые за полгода похожа на комнату, а не на свинарник. Три часа горбатился… а как иначе можно было ее сюда привести?!.
И не хотела оставаться. Твердила, что дома ее ждут, волнуются и так далее, но потом все-таки сбегала на проходную, позвонила. И вернулась. А у меня — этот идиотский кагор с конфетами. Да еще и наплел зачем-то, будто она у меня вторая…
Слава…
Что-то зашуршало и мягко свалилось прямо мне в лицо: чуть не заорал от неожиданности, честное слово. А это был всего лишь динамовский шарфик, он держится на стене полосками скотча, и один конец отклеился, уже не в первый раз… А Слава спрашивала, что это за шарфик у меня над кроватью. И про нашу сборную спрашивала, кто из них кто; может, ей и вправду интересно. А может, просто не могла придумать, о чем еще со мной говорить.
Попробовал закинуть конец шарфика за спинку кровати: не получилось, слишком короткий. Подергал, не отлепится ли другой конец: нет, крепко. Тогда затолкал в щель между матрасом и стеной. И все это левой рукой, да так, чтобы почти не шевелиться. Чтоб не скрипнуть пружинами. Чтоб, не дай бог, не придавить ее волосы… они, волосы, были везде. По всей кровати, в том числе у меня на лице, чуть ли не во рту. И еще, кажется, свисали с другой стороны до земли…
Она сказала, что я у нее тоже второй. Я и так знал. Все это знали.
Все знали. И все замолкали — ушки на макушке! — каждый раз, когда мы со Славой проходили через общаговский вестибюль, где телевизор. На блоке тоже: четыреста десятая вообще всегда в полном составе высыпала на кухню и там шушукалась, я сам слышал. А маньячка Лановая как-то прижала меня к подоконнику и давай выпытывать: а ничего, Женечка, что она на три года тебя старше?.. А правда, что у нее батя — крутая шишка?.. А Багалий еще не бил тебе морду?
Насчет последнего я долго смеялся. Андрей, конечно, крепкий парень, но чтобы морду — МНЕ?!.
А со Славой у нас тогда еще ничего не было. И ходила она, как и раньше, к Герке, песни петь. А я — просто провожал. И даже не мечтал. Не смел.
От неподвижного лежания у меня все затекло; только бы повернуться на бок! — думать о чем-то другом я уже не мог. А должен бы, наверное, о ней… о нас… и не думать даже, а кайфовать, наслаждаться. Ведь какая там, к черту, вторая… Ты стал мужчиной, Жека. Сегодня. Сейчас. То есть уже час… или полтора?.. назад.
А еще говорят, что это мы, мужики, сразу же засыпаем.
Все-таки повернул голову, а там и все остальное: терпеть дальше не было никаких сил. Кажется, прижал прядь ее волос. Замер, прислушиваясь: не проснулась?! Потом осторожно приподнялся на локте и посмотрел.
И только тут понял, что она вообще не спала.
Лежала на спине, глядя в потолок черными глазищами, и неслышно, без единого звука, плакала.
После разминки Вась-Вась сказал, что с той недели по-любому тренируемся в поле, даже если снег еще не сойдет. Потому как меньше чем через месяц сборы, и кой для кого они будут решающими. И попросил остаться — меня и Серого. И уже нам двоим толкнул маленькую, но впечатляющую речь.
Короче: если мы сумеем себя показать, то он будет рекомендовать кандидатуру в сборную на чемпионат Европы среди юниоров. В основной состав!.. Тут наш тренер сделал паузу и добавил: разумеется, кого-то одного. Лучшего. И смотрел почему-то на Серого. Хотя потом, после тренировки, я слышал, как Серый жаловался ребятам, что, типа, Вась уже заранее выбрал Жеку, только к нему и обращался.
По дороге в общагу я заскочил на почтамт позвонить домой. Обычно предки сами звонят мне на проходную по субботам в восемь вечера, но там же тусуется куча народу, а сообщать эту новость всей общаге я пока что не собирался. С другой стороны, если вообще не говорить, мама потом смертельно обидится.
А так, я думал, она обрадуется. Черта с два! Хотя я, собственно, еще не успел сказать о главном, только заикнулся про сборы в конце месяца, как меня тут же прервали. Мол, ни о каких сборах и речи быть не может. Типа из-за этих самых сборов я и так чуть не завалил зимнюю сессию (это она о четверках по языку и зарубежке). Что, кажется, настал момент, когда взрослый человек должен выбрать, что ему нужнее, футбол или высшее образование, да еще в таком вузе, как МИИСУРО! Тут я, конечно, обозлился и ляпнул, что футбол мне нужнее всех на свете голимых корочек. Мама расплакалась и передала трубку бате. А я, как идиот, остался на связи — ну что стоило отключиться и потом сказать, что деньги кончились?
Еще и попытался что-то ему втолковать. Мне ведь уже семнадцать, это, может быть, последний шанс засветиться среди юниоров, а иначе рискую на всю жизнь застрять в невыездном резерве. А сессия в «Миссури» — халява, все знают, что главное — без проблем пройти комбинаторику. И тут отец мне выдал!..
Оказывается, он уже написал заявление насчет меня. Относительно рекомбинаторики на летней сессии. Моего собственного мнения никто и спрашивать не будет, потому что я несовершеннолетний («взрослый человек», да?), на эту тему батя успел проконсультироваться с самим Константином Олеговичем. Так что нечего мне рассчитывать на халяву. И вообще на что-то, кроме…
Тут аванс и вправду кончился. А доплачивать и продолжать разговор я, понятно, не стал.
Идти в общагу расхотелось. Если сокамерники на месте, по-любому не дадут жизни своими дурацкими песнями и еще более дурацким трепом. Тренерской новостью с ними не поделишься, на такие вещи им глубоко плевать: то ли дело изменять мир и строить Будущее! А также мучиться глобальным вопросом: подавать или не подавать заявление на рекомбинаторику? Им всем уже по восемнадцать. И Гэндальфу, и Герке, и Владу.
Со Славой я встречался только в семь. И то она не была уверена, что сможет прийти.
Снежно-грязная каша расползалась под ногами, мерзковатый ветер забирался под куртку, а я еще сдуру после тренировки намочил в душе голову, и волосы не успели просохнуть. Шататься два часа по улицам— гарантированная простуда, а это было бы совсем не в тему. Решил съездить в библиотеку, законспектировать что-нибудь из списка Вениаминыча на второй семестр. Как-никак аргумент для предков. И потом, может быть, Слава тоже там… кстати, куда ее вести в такую погоду?
А в троллейбусе ко мне привязались контролеры. Трое здоровых бритоголовых парней: один спрашивает билетик, а двое отсекают пути к отступлению. Надо было сразу послать их куда подальше: с кем, с кем, а со мной бы точно в драку не полезли! — но я, как примерный студент, честно вынул кошелек и предъявил проездной.
И эти гады, ухмыляясь, напомнили, какое сегодня число.
Первое марта. Первый день весны.
Купил букетик подснежников.
Махонький букетик — а бабка запросила два пятьдесят. Плюс ко штрафу в троллейбусе — я оставался вообще на бобах. Но бабка согласилась скинуть полтинник и сказала, что моя девушка от радости «вусмерть зацелует». Короче, по-любому стипендия скоро.
На Мосту была жуткая холодина, как, наверное, больше нигде в городе, — а я пришел минут на двадцать раньше, чем договорились. Лучше бы, блин, в библиотеке отсиделся… Славы там, конечно, не оказалось, да и вообще никого из наших: кто ж ходит в библиотеку так задолго до сессии? К тому же Вениаминыч опять задал такое, что надо было заказывать через черт-те какой спецкаталог, и то никаких гарантий.
В десятке метров от меня топтался ещё один парень, и тоже с цветами. Почему-то все «Миссури» назначает свидания на этом самом Мосту: лично я не понимаю, в чем кайф. Сквозняк, ледяная намерзь, облезлые перила, а далеко внизу — железнодорожные рельсы, грязный снег и всякий мусор. Но Славе почему-то нравится. Наверное, романтика…
Прошло с четверть часа; я уже стучал зубами и совсем было собрался прямо здесь приступить к разминке. Под Мостом прогрохотал очередной поезд. От нечего делать я сосчитал вагоны, потом поднял глаза— и встретился взглядом с тем, вторым парнем. Тот как раз, меряя шагами Мост, подошел поближе. Это был Влад.
— Привет! — сказал он так жизнерадостно, словно ожидал со своим букетом именно меня. От этой мысли я в голос прыснул, едва сдержавшись от хохота, и только затем поздоровался.
Влад за последние пару месяцев забронзовел по самое не могу. Черное пальто с большими плечами, в котором он вовсе не выглядел задохликом, белый шарф, пижонские очки-хамелеоны и стильный «дипломат», а носил ведь драную спортивную сумку, почти как моя. Что ж, чувак нашел хорошую работу по своим компьютерам. Я, когда буду играть за приличный клуб, еще не так упакуюсь — почему бы и нет?..
И букет у него был — черные розы на длиннющих стеблях. Не меньше десятка. Я вздохнул и покосился на довольно мятые подснежники в ладони.
— Никогда их не покупай, — горячо посоветовал Влад. — Они в Красной Книге — а эти барыги выдергивают в лесу прямо с луковицами.
— Уже выдернули, не поможешь, — огрызнулся я. — Где там твоя Лановая?.. Давно ждешь?
Он посмотрел на что-то швейцарское, с двумя циферблатами:
— Один час сорок минут. Думаешь, не придет?
— А ты как думаешь?
Тут уж я не выдержал и негромко расхохотался. Даже удивительно, как эта дура и сексуальная маньячка вертит неглупым, в сущности, парнем. Не знаю, каким образом он ухитрился завести себе прикид: по-моему, вся его неслабая зарплата тратится на нее, Наташку. А в награду — один час сорок минут. На продуваемом всеми ветрами Мосту.
— Кстати, сколько там на твоих золотых?
Было десять минут восьмого, и я понял, что мне тоже не имеет смысла здесь торчать. Слава в отличие от некоторых никогда не опаздывает. И предупреждала, что сегодня у нее может не получиться.
Почему-то это сравнение — на все сто в мою пользу — не принесло ни малейшей радости. Наоборот, стало до ужаса хреново. Все одно к одному: и тренер, явно заранее выбравший Серого, и предки, которые ничего не понимают в жизни, и контролеры в троллейбусе, и бабка с ее букетиком…
А Влад был — ни в одном глазу. Все так же смотрел мне в лицо и улыбался, как будто не его грудастая стерва из нашей общаги заставила напрасно ждать битых два часа.
— Ты в общежитие? — жизнерадостно спросил он, непонятно как догадавшись, что я тоже сваливаю. — Поехали вместе.
— К моим? — Голос у меня заметно дрогнул. Одно к одному: теперь эти трое уж точно будут трепаться и петь до самого… Хотя Влад, надо отдать ему должное, в некотором отношении чуть лучше моих сокамерников. Он не поет.
Неопределенно повел бровями:
— Ну да, если застану… А так — цветы Наташе завезу.
И следовало снова рассмеяться прямо ему в физиономию: должен же хоть кто-то дать парню понять, что из него делают дурака! Но почему-то совсем не было смешно.
Внизу опять грохотал поезд. Я посмотрел на подснежники: до завтра по-любому завянут. Да и Слава, наверное, тоже знает, что они в Красной Книге…
Хотел попасть на крышу вагона. Но поезд кончился, и белый комочек, едва различимый в сумерках, кружась, спланировал на грязные шпалы.
Бабе Соне Влад назвал нашу четыреста пятую, но, оказавшись на блоке, сразу ломанулся к Лановой. У девчонок было заперто, и он очень художественно — я специально притормозил посмотреть — разместил свои розы в петле дверной ручки. Еще и визитку всунул! А потом, разумеется, поперся к нам. И хлопнуть дверью перед его физиономией я не успел.
Пацаны последнее время что-то не взрывались при виде Санина радостными криками. Хотя, конечно, пригласили заходить и подключаться к ужину (кильки в томате и банка солнцевского домашнего соленья; Влад, естественно, только носом покрутил). А минут через десять уже предлагали ему послушать новую Теркину песню. Кто бы сомневался.
Короче, я плюнул и пошел на кухню варить себе суп. Если питаться из общего котла с сокамерниками, то есть одними консервами и макаронами, никакого здоровья не хватит, а у меня режим. Захватил с собой взятую в библиотеке книгу из списка по зарубежке: какой-то Лагерквист, да еще Пер. Почитаем. Когда начнутся сборы, будет не до книжек.
Мимо дверного проема процокали на каблучках Лановая с подружкой; я вжался в угол, чтоб не заметили. Послушал восторги по поводу санинских роз в дверях. Влад бы, наверное, протащился — но фиг он там что-то услышит за воплями и бряцаньем гитары.
Когда я вернулся с кастрюлькой в комнату, они, слава богу, уже не пели, а трепались, что гораздо легче. Я молча подсел к столу, налил себе супу и пристроил возле тарелки Лагерквиста. Думал, дадут нормально почитать. Ага, два раза.
— Жека, когда Звенислава к нам зайдет? — спросил Гэндальф. — А то Герка песню написал — супер! Ее бы на два голоса…
— Не знаю, — буркнул я довольно глупо. Умный ответ придумал чуть позже: «Когда зайдет, то вас, надеюсь, тут и близко не будет». И хотел было озвучить, но пацаны уже говорили о другом.
— Я вчера взял в поликлинике запрос на нейронку, — сообщил Герка. — Обещали через неделю выдать на руки.
— Без проблем? — удивился Сашка.
— Ну да. Пишешь расписку, обязуешься вовремя вернуть… Влад?
Образовалась пауза. Я успел припомнить, как всего каких-то пару месяцев назад они произносили с придыханием: «нейронная карта»! Раздували из этого черт-те что. И неслабо обломались, когда сразу после каникул у нас на доске вывесили объявление про вводную лекцию Главного куратора проекта «Миссури» К.О. Цыбы о технологиях нейромоделирования и комбинаторики. И никаких вам тайн мадридского двора.
Впрочем, лично мне оно всегда было по барабану. Видал я ихнюю — да и свою тоже — нейронку: абракадабра на сидироме. И пусть мне кто-нибудь докажет, что подобная фигня имеет отношение к футболу. И вообще к чему-то важному в жизни.
Было так тихо, что я чуть было не вернулся к книжке. И только потом сообразил, что в этой тишине имелось что-то неправильное. Поднял голову: точно, немая сцена. Герка и Гэндальф прям-таки подались вперед с двух сторон, ожидая от Влада ответа. А тот смотрел то на одного, то на другого растерянными глазами и явно не желал понимать, чего им от него нужно.
А я — понял.
Кое-что придумал и решил прийти ему на выручку:
— Кстати, Влад, твоя Наташка уже у себя.
— Да?! — Он подорвался, как на пожар. — Спасибо, Жека. Ребята, я пойду…
Гэндальф злобно усмехнулся и демонстративно проигнорировал протянутую санинскую руку. А Герка, тоже изменившись в лице, все-таки пожал ее, заглянул Владу прямо в глаза и сделал последнюю попытку:
— Ну так мы договорились?
Честное слово, на Санина было жалко смотреть.
— Нет, — быстро выговорил он. — Ты же знаешь, я этим больше не занимаюсь.
Вскинул, прощаясь, раскрытую ладонь и поспешно вышел, подхватив «дипломат» и перекинув через локоть черное пальто и белый шарф.
— Пижон, — негромко выцедил Сашка. — Хуже Цыбы.
Всю большую перемену я прождал в «Шаре», за столиком слева от входа, — но она так и не пришла. Скорее всего ее сегодня вообще не было в институте. Оно конечно, встретить у нас в «Миссури» посреди семестра кого-то с третьего курса — само по себе редкая удача. Но Слава, она же по жизни отличница, примерная студентка… может, все-таки заболела?
У меня был номер ее телефона. Но звонить — со стопроцентной гарантией, что нарвешься на ее родителей, — как-то… короче, до сих пор я не пробовал. Рискнуть?
Риск — благородное дело. У нас со Славой ничего бы не получилось, если б я постоянно не рисковал. С того самого вечера, когда взял да и обнял ее прямо на глазах у Багалия. А затем (очень не скоро; ну и дурак, между прочим) рискнул повторить уже без свидетелей. Когда она пришла якобы к Герке и сама верила, что к Герке, да так бы и продолжала думать, если б он оказался на месте… КО МНЕ. И поняла это сразу, как только я рискнул.
В нужное время в нужном месте. Совпавшими с точностью до миллиметра и доли секунды, как в голевом положении для решающего удара.
…Я как раз двинулся к выходу из «Шара», нащупывая в кармане телефонную карточку, — как вдруг затормозил прямо в дверном проеме. И какие-то дуры-девчонки, торопясь на пару, с разбегу врезались мне в спину; одна матюгнулась, другая глупо захихикала. А потом обошли меня с двух сторон, потому что я и не подумал посторониться.
Подумал о другом. Черт!!!
Почему-то раньше это не приходило в голову. Даже вчера, когда я небескорыстно, прямо сказать, выручил Влада, то подразумевал главным образом футбол. Вдруг все действительно хоть в какой-то степени зависит от голимой нейронки? Конечно, если абсолютный тропизм и прочие прибамбасы касаются только карьеры по специальности, то пошли они все. Комбинаторика, рекомбинаторика — мне по барабану…
А тут до меня внезапно дошло.
Слава. Я ведь ЗНАЛ, когда и где рискнуть. И еще знал, что она, такая красивая, взрослая, умная и гордая, дочка богатых родителей, девушка Андрея Багалия, по идее, никак не могла стать моей. Что те козлы, которые шептались за нашей спиной на тему «что она в нем нашла?», где-то были правы. И все равно обломались. Потому что я…
«Ком-би-на-торированная личность», — растолковывал на своей вводной лекции Цыба-старший. И дальше — насколько это круто. Первые две минуты я даже пытался конспектировать, а потом плюнул.
Кажется, он говорил еще, что насчет согласия родителей — это для абитуры. Студент, взрослый дееспособный человек, сам принимает решение, и юридически под это никак не подкопаться. А к летней сессии никто на нашем курсе не останется несовершеннолетним. Кроме меня.
Конечно, у нас с батей состоится серьезный разговор. Нет, он ведь сам когда-то играл за городскую юношескую сборную, считался перспективным и только из-за травмы был вынужден уйти!.. А теперь нате: «футбол— не профессия». Это мама его переубедила, пилит каждый день почем зря. Отец должен понять… наверное.
Насчет футбола. Про Славу — не поймет никто.
Все это не имеет значения только в одном случае. Если я — процент погрешности.
Я наконец-то вышел из ступора и зашагал вниз по лестнице. На пару все равно опоздал, так что лучше прямо сейчас съездить в студенческую поликлинику, наплести чего-нибудь и взять запрос на нейронную карту. А потом подкатиться к Владу.
В конце концов, это же только для меня самого. В смысле, я ведь не собираюсь, как Герка с Гэндальфом, во всю глотку спасать человечество от проекта «Миссури». Дальше меня оно не пойдет. А мне кровь из носу надо знать, НАСКОЛЬКО может измениться моя жизнь, если я перестану быть этим… комбинаторированной личностью.
А если Санин и мне откажет, то я… я…
Я уведу у него Наташку Лановую! Запросто. Тем более что она сама давно ко мне пристает. Но кто я раньше был? — мальчишка. А теперь… Так что пусть имеет в виду.
Усмехнулся; увидел на стене таксофон и притормозил. Сейчас, когда план действий обдуман и просчитан наперед, мне море было по колено.
— Здравствуйте. Позовите, пожалуйста, Славу.
— Привет.
— Привет, Женя.
Мы поцеловались — долго, по-настоящему; здорово, если б не мерзкий вкус помады, что-то типа вазелина. Хотел незаметно сплюнуть, но не вышло: Слава тут же засекла мое намерение и объяснила, что помада у нее защитная, от ветра. «Вот и нечего целоваться на ветру!» — как прикалывалась вся наша раздевалка, когда лет в четырнадцать у меня на губах высыпала простуда…
Засмеялся. Слава тоже улыбнулась — правда, наверняка чему-то другому. Из-под ее короткого пальто выглядывал кончик косы: точь-в-точь хвостик. Я не удержался, дернул. Она спохватилась и высвободила косу наружу. От этого движения потеряла равновесие, поскользнулась: к вечеру грязное месиво на тротуаре смерзлось в конкретный ледяной панцирь, а у нее на сапогах тонюсенькие каблучки. Вскрикнула и намертво вцепилась в мой локоть. Испугалась.
Как будто я дал бы ей упасть.
Были сумерки; теперь темнеет не так рано. Некоторые витрины и рекламы уже светились, другие экономили электричество, и улица казалась какой-то рваной. С неба начало сеяться что-то вроде смеси микроскопического дождя со снегом, и я завертел головой, подыскивая поблизости кафешку. Потом вспомнил, что у меня нет денег.
Ну и ладно. Погуляем немного, а как замерзнем, сразу в общагу. В «Миссури» я выловил Юльку Сухую и попросил передать моим сокамерникам (сами-то они на пары не ходят), чтобы сегодня вечером тусовались где-нибудь в другом месте, причем желательно до утра. Они хоть и оба с приветом, а в таком деле не подведут, это святое.
Покрепче обнял Славу за плечи: на ощупь она была — мокрое пальто. Скорее бы потеплело. Хотя, когда потеплеет, я, наверное, буду уже не здесь…
И тут мне до ужаса захотелось рассказать ей про сборную на чемпионат Европы, пусть оно еще пятьдесят на пятьдесят, не считая проблемы с предками. Все равно. ЕЙ — можно.
— Слав, знаешь, у меня тут офигительная новость. Шанс всю жизнь изменить…
Она притормозила так резко, что я сам чуть не загремел на обледенелый асфальт. Развернулась и, вскинув голову, взглянула мне прямо в глаза — так, что я тут же осекся. Они всегда меня сбивали с толку, ее громадные глазищи…
И сказал смазанно, обыкновенно:
— В общем, тренер думает рекомендовать меня в сборную. На чемпионат Европы. Среди юниоров. Или Серого, он еще не решил.
После короткой паузы она улыбнулась:
— Но это же здорово! Действительно шанс. Ты молодец, Женя…
Обрадовалась. Почти по-настоящему; да нет, даже не «почти». Если б еще у нее на лице не было написано вот такенными буквами: она почему-то надеялась услышать от меня что-то совсем другое. И, черт возьми, мне в жизни не догнать, что именно.
Было уже совсем темно и холодно. У меня затекла рука, обнимавшая ледяной и мокрый кашемир. Мы шли молча, и я никак не мог собраться и намекнуть, что пора бы двигать в общагу. И вообще сочинить хоть какую-нибудь тему для разговора. Ведь ежику понятно, что ей ни капельки не интересно про футбол…
И вдруг Слава сказала, тоже очень спокойно и буднично:
— А я написала заявление на рекомбинаторику.
Конечно, ей же целых двадцать лет. Первое, о чем я подумал. И только потом вник: а ведь это неслабо! Даже наш Гэндальф, идейный борец с проектом «Миссури», насчет заявления что-то не спешит. Да и вообще, насколько мне известно, никто у нас на курсе пока… впрочем, кто ж признается: это дело, как втолковывал батя Цыбы, кон-фи-денциально. К тому же время терпит аж до июня. А с другой стороны…
— Не знаю, — протянул я. — По-моему, комбинаторика — не такая уж плохая вещь. Я даже сегодня думал… может быть, если б не она, ничего у нас с тобой бы не получилось…
Понятия не имею, с чего вдруг мне стрельнуло говорить ей об этом. Еще более сокровенном, да и неуместном, чем моя путевка на чемпионат Европы. Прикусил язык. Черт, еще немного — и понесло бы разводиться насчет Влада, процента погрешности и Наташки Лановой. Ну не идиот я после этого?
Идиот. Какой же идиот!!.
И сначала ничего не случилось. Мы все так же шли мимо освещенных и темных витрин, и моя рука мерзла на плече ее пальто, и уже совсем близко замаячила зеленая буква метро. Воспользовавшись этим, да еще тем, что последние минут пять мы не то чтобы разговаривали, а так, перебалтывались ни о чем, я поймал момент и предложил:
— Слушай, Слав, давай уже ко мне. Я пацанов предупредил…
Она остановилась. Отступила на шаг назад, сбросила — без всякого сопротивления — мою окоченевшую руку. И я должен был понять, сообразить в тот же момент, не отпустить, удержать!.. да хотя бы успеть ответить…
Проговорила быстро и бессвязно:
— Женя, я… Не думай, что из-за этого, я с самого начала хотела сказать… в общем… ВСЁ. У нас — всё, Женя… извини.
И бросилась бежать — на целую секунду раньше, чем до меня дошло Чем рванулся следом, чем заорал что-то во всю глотку… наверное, ее имя, что же еще?..
…Асфальт уехал из-под ног, я резко прогнулся в пояснице, взмахнул руками, — а потом были только кружащиеся дождинки и разноцветные рекламы над головой, тупое изумление и дикая боль в щиколотке. И досада: черт, даже не на поле… какая туфта… Серый приколется по полной программе…
О том, успеет ли зажить до сборов — до чемпионата?! — я начал беспокоиться позже. И еще позже догнал, что мне теперь вообще не обязательно думать про какие-то сборы и какой-то чемпионат.
А тогда — стиснул зубы, приподнялся на локте и вглядывался в рваную глубину улицы. Где в пятнах витринного света, все дальше и дальше, мелькала, мотаясь из стороны в сторону, длинная черная коса поверх светлого пальто.
Прохожие удивленно пялились на меня и топали мимо; в конце концов одна тетенька догадалась притормозить и спросить, что у меня с ногой.
Слава ничего не видела. Она ни разу не обернулась.