АНДРЕЙ, 35 лет
На широченном, в две трети комнаты, диване не было ни сантиметра пустого места. Шарфы, пояса, перчатки, цепочки, ожерелья, серьги, искусственные цветы, а еще всевозможные коробочки, баночки, флакончики, кисточки, щетки, расчески, зеркальца и прорва такого, чему Андрей не знал названий; с краю опасно кренился какой-то громадный раскрытый набор, похожий на непомерные акварельные краски… Да, а с виду ведь и не скажешь, что она вообще пользуется косметикой. Аля бы позлорадствовала. Или позавидовала.
Присел сбоку, на круглый низкий пуфик; неудобно. Впрочем, тут же услышал шаги и поднялся навстречу:
— Привет… Звоночек.
Он долго репетировал это приветствие, поэтому получилось самое то. Искренняя радость и немного смущения. И улыбка, которая приносила ему, как язвила Алина, процентов семьдесят от всего рейтинга.
— Здравствуй.
В этой комнате с огромным окном в сад и зеркалом во всю торцовую стену было чересчур много солнца. Так много, что в первый момент Андрей зажмурился и долго не мог проморгаться. До того много, что сейчас он отчетливо различал две ниточки-морщинки от крыльев носа до уголков губ. И еще одну — над переносицей, у левой брови.
Почему она ему это позволила? Не может быть, чтобы просто по рассеянности; такие вещи у нее, разумеется, доведены до профессионального автоматизма. Знак особого доверия? Или — равнодушия?..
Тогда дело плохо. Почти безнадежно.
— Прости за беспорядок, — сказала Звенислава. — В других комнатах еще хуже. Я не собиралась никого принимать в этом городе. Вечером уезжаю, сразу после концерта.
— Я знаю.
Она смотрела вопросительно. Дежа-вю: три месяца назад, во время той поездки по регионам, их встреча выглядела точно так же. Меньше света — может, потому что был март. А удивления — ровно столько же. Звенислава всегда была умной и давно перестала быть наивной. Она сразу поняла, что ему что-то от нее нужно. И тогда, и теперь.
Андрей кругообразным жестом обвел помещение:
— У тебя что, в каждом городе своя квартира?
— Конечно. Если нет, покупаю перед гастролями. Не люблю гостиницы.
— Я тоже не люблю, но приходится. Все-таки люди от чистого сердца предлагают самое лучшее… Видела бы ты, на что похож супер-люкс в местном пятизвездочном отеле.
Пожала плечами; она даже не пыталась сделать вид, что разговор ей интересен. Равно как и собеседник. Алька была права: заведомо проигрышный вариант… Андрей усмехнулся. Впервые за всю избирательную кампанию не послушался жену. Перед самым вторым туром. А ведь любое резкое движение сейчас — риск. Огромный, на грани смертельного.
Но придется.
И все должно быть по-другому. Не просто предвыборный альянс старых знакомых. Не сделка, которую грамотный противник без труда вычислит и сделает достоянием общественности. Не…
В стенном зеркале он видел ее со спины: черная коса почти до колен. Точь-в-точь такая же, как в юности. Так будет легче. В конце концов, глупо надеяться на доверие абсолютного большинства избирателей страны, если сейчас ты не сумеешь заставить поверить тебе эту одну-единственную женщину:
— Звоночек…
Хлопнула входная дверь, вразнобой зашумели шаги, смех, голоса. В полуоткрытую створку ворвался сквозняк, и полупрозрачный шарф плавно спланировал на пол. Андрей нагнулся за шарфом, едва не задев набор косметики на краю дивана. Не вовремя. Черт возьми, как все это не вовремя…
— Моя свита явилась, — с коротким смешком сказала Звенислава.
— У Славы гость, — разнесся по всей квартире зычный женский голос. — Просила не беспокоить!
И Андрея снова — дежа-вю — едва не передернуло от мысли, что эта мадам имела все шансы стать его тещей. В тот раз у него было право на подобные мысли и вздох облегчения. Но не сейчас.
Тем временем шумная компания — человек семь-восемь, не меньше, — с минуту потолклась в коридоре и осела в соседней комнате. Звукоизоляция здесь была не очень: по выкрикам, выбивавшимся из общего фона, Андрей вполне мог заключить, что обсуждают его загадочную особу. Действительно, что за гость? — в затерянном в Приморском регионе городке районного значения…
Звенислава смотрела на него. Просто смотрела — уже без вопроса и ожидания. Солнце безжалостно высвечивало красные жилочки на белках ее огромных, по-прежнему юных глаз.
Андрей плотно закрыл дверь. Хотя вряд ли поможет.
Не помогло: не успел он отпустить дверную ручку, как створка снова скрипнула, и в проем скользнула вертлявая барышня с объемистой сумкой на плече:
— Слава, сорри, я только за аксессуарами. Одну минуточку! — Она проворно сгребла в сумку несколько вешиц с дивана и вправду исчезла. Разумеется, в следующее мгновение за стенкой состоялся отчет: высокий… красивый… блондин… Н-да, подобный народ не интересуется выборами даже на уровне разглядывания бигбордов.
Однако пора что-то делать.
— Сегодня хорошая погода. — Потрясающе оригинальное начало. — У тебя ведь еще есть время до концерта? Может быть, пойдем по…
Негромкий, деликатный стук в дверь.
— Да, — сказала Звенислава.
Показался очкастый юноша лет сорока, узкие плечи которого не могли скрыть нескольких любопытных носов, выглядывающих из коридора. На мгновение запнулся на пороге, оперативно оценивая ситуацию: этот по крайней мере знал в лицо наиболее вероятного президента своей страны.
— Уважаемый Андрей Валерьевич. — Неуловимое движение плечом в сторону любопытствующих; впрочем, никто из них не отреагировал. — Простите за беспокойство. Я отвечаю за связи госпожи Звениславы с общественностью. Вот моя визитная карточка, и если возникнет такая необходимость, можете располагать мной в любое время дня и ночи. Это существенно сэкономит усилия вам и вашим людям.
— Договорились. — Андрей организовал улыбку. Все-таки потенциальный избиратель.
— Еще раз извините.
И снова разноголосый говор в соседней комнате: Багалий… да, тот самый… ни фига себе… у Славки губа не дура… так они учились вместе… в этой самой «Миссуре»… а он ничего так, симпотный… ну и пусть, я все равно за Палыча… а кто это?..
— Веселая у тебя свита, — усмехнулся Андрей.
Солнце наконец-таки спряталось за тучку или за дерево. Лицо Звениславы стало мягче, моложе. Она чуть наклонилась, расчистила краешек дивана от пестрой мелочи, присела. Андрей опустился на неудобный пуфик. Поймал ее взгляд, улыбнулся. Черт, насколько все стало бы проще, если б эта женщина и в самом деле до сих пор что-то значила для него…
— Свита, — тихо повторила она. — Ну, Костя… допустим, это его работа. Вика тоже, костюмерша… А половину из них, представляешь, я вообще не знаю. Откуда они берутся?.. И так в каждом городе. Мама говорит, это неизбежно. А я устала. Я никогда не бываю одна. Я…
Дверь опять приотворилась.
— Андрюша, — зычно пропел голос несостоявшейся тещи. — Ваш водитель уже спрашивал о вас. А Славочке необходимо отдохнуть перед концертом.
В ее бесцеремонной фамильярности было что-то пугающее. И вместе с тем невыразимо комичное — но оценить юмор ситуации Андрей не успел.
— Сейчас, мама, — отрывисто бросила Звенислава.
Вскинула голову:
— Забери меня отсюда.
— Ты боишься, — сказала она.
Полувопросительная интонация оставляла ему лазейку — и Андрей не преминул ею воспользоваться. Улыбнулся:
— Нет. Просто я тоже устал. И хотел увидеть тебя.
Повела бровями; кажется, позволила себе принять на веру. Условно.
Они сидели на веранде приморского ресторанчика, самого шикарного и дорогого в этом городе. Однако наведение шика, как водится в провинции, оставили на потом: предстояло еще пару недель межсезонья, да и результатов выборов неплохо бы дождаться… В маленькой вазочке пылилась прошлогодняя икебана, а под кружевной салфеткой на скатерти Андрей обнаружил дыру от сигареты. Впрочем, Звенислава смотрела только на море. Иногда — реже — ему в глаза.
Других посетителей тут не было.
— Кстати, зачем ты приехала сюда сейчас? Насколько я понимаю, для шоу-бизнеса здесь пока мертвый сезон.
Пожала плечами:
— Так задумано. Подальше от столицы и всех ваших выборов. Маме очень не понравилось, что меня пытаются втянуть в политику. Я, видишь ли, выше этого. Символ нации — вне зависимости от чьих-то предвыборных предпочтений.
— Ну, ты довольно убедительно открестилась от меня тогда, на марафоне, — засмеялся он. Отпил вина. — Твоя мама права: будем выше этого. Знаешь, я скучал по тебе, Звоночек…
Поморщилась:
— Не надо. Не называй меня так.
Она опять повернулась в сторону моря, и Андрей видел ее профиль, правильный и четкий, его всегда хотелось обвести мысленной линией. Все катастрофически не складывалось, он чувствовал себя потухшим, как перегоревшая лампочка. Запас хваленого обаяния исчерпался, этой женщине не хватило ни капли. А может, просто упущен момент. Когда она просила забрать ее отсюда, то, наверное, имела в виду не заштатный ресторанчик с прожженной скатертью…
В этом заведении даже не было днем живой музыки. Как назло, именно сейчас кончилась кассета с ненавязчивым блюзом, и бармен — не слепой же! — из идиотского подхалимажа поставил последний альбом Звениславы. Андрей заерзал на стуле; конечно, теперь она еще больше напряжется, отдалится, перенесется мыслями куда-то к вечернему концерту. И ведь не велишь выключить, пока сама не попросит.
Она молчала.
Официант принес закуски, поменял сервировку. Андрей поблагодарил его с искренней улыбкой: избиратель. Нет, самое непостижимое, что действительно с искренней; он, Андрей Багалий, всегда был таким. А вот разыгрывать роль куда труднее… особенно перед НЕЙ.
— Андрей. — Он чуть не вздрогнул от звука ее голоса. — Хотела спросить тебя об одной вещи… то есть об одном человеке.
— Да?
— Ты не знаешь, где сейчас Гера? Ну, Георгий, парень из общежития, моложе нас на пару курсов… ты еще всегда брал его гитару.
Впервые за весь день Звенислава смотрела на него с интересом, и Андрей с убийственной ясностью понял, что совсем ее не знает. Так какой же был смысл приезжать, делая решающую ставку на встречу с женщиной, ни единого слова — не то что поступка — которой ты не в состоянии просчитать заранее?! Алина была права. Алька, черт возьми, всегда пра…
— Тот парень писал потрясающие песни, — проговорила Звенислава. — А это… ты слышишь? Я не могу больше с таким репертуаром. Не могу.
— Герка, помню, конечно, — сказал Андрей. — Слушай, и вправду, куда он делся? Мне перед началом кампании готовили раскладку по нашим выпускникам, кто чего достиг в этой жизни. Зубрил, как школьник… Но про Герку там, кажется, не… точно не было.
— Значит, процент погрешности.
И вот тут он действительно вздрогнул. По-настоящему, без метафор, содрогнулся всем телом, неловким движением задел бокал с вином и опрокинул на пол рюмочку для ликера. Официант со всех ног бросился восполнять разрушения, и эти пару минут Андрей мучительно пытался придумать, как же быть дальше. Теперь — когда и в самом деле обложили со всех сторон. Когда…
Не придумал.
— Скажи мне, чего ты боишься, — тихо попросила Звенислава. — Расскажи, Андрей.
— …И не читаешь газет. Я угадал? Символ нации выше этого… Так вот, Палыч… Владимир Николаенко… вот кто и вправду боится. Он не может подкопаться лично под меня и потому копает под «Миссури».
— Но это же естественно. Ты делаешь ставку на свое образование — твой противник, разумеется, обязан доказать, что оно ничего не стоит. Однако тут у тебя реально больше шансов.
Теперь Звенислава смотрела на него в упор, положив подбородок на переплетенные пальцы. А ведь она вовсе не романтическое существо из другого мира… пожалуй, она ничуть не глупее Алины. Второй пресс-секретарь и имиджмейкер команды Багалия… Андрей представил себе подобный расклад и нервно усмехнулся.
— Разумеется. Он паникует, доходит до уголовщины. Пару дней назад его люди — больше некому — ограбили профессора Румянцеву…
— Кого?
— Юлию Николаевну Румянцеву, в девичестве Сухую. Вынесли всю оргтехнику, в том числе древний компьютер, которым она пользовалась еще в общежитии, разыскали где-то на чердаке… ради него, собственно, и старались.
Звенислава вскинула брови:
— Зачем?
— Николаенко пытается убедить избирателей, что наш институт выпускал монстров. Не-людей. И он слишком далеко продвинулся, чтобы я мог не обращать на это внимания. В провластной прессе подняли материалы дела об убийстве Влада Санина… помнишь?
Она кивнула почти незаметно: легкое-легкое движение подбородка и ресниц. Все, с кем Андрей пытался говорить об этом в последнее время, предпочитали не помнить. Даже Алина. Слишком страшно, слишком давно, слишком хорошо забыто. Он залпом выпил полбокала вина и перевел дыхание.
— Тогда следствие пришло к выводу, что там были какие-то криминальные разборки, рэкет. Исполнителей взяли на другой же день. Те клялись, будто бы хотели только припугнуть, разбить пару компьютеров, а программист, Влад, почему-то оказался ночью на работе. Черт, столько лет прошло… Теперь Палыч заявляет во всеуслышание, что официальная версия была сфабрикована. Что от Санина избавилось руководство «Миссури»… потому что он слишком близко подошел к раскрытию тайны.
— И есть доказательства?
Андрей пожал плечами:
— Не знаю. Не знаю, что ему удалось выжать из компьютера Сухой, да и вообще настоящие факты могут придерживаться в рукаве вплоть до последнего дня предвыборной агитации. А пока идет банальное нагнетание истерии. Каждый день в прессе сумасшедшие откровения якобы выпускников МИИСУРО о том, как их препарировали в секретных лабораториях… всяческие гомункулусы, големы и прочая мистическая ерунда. Но я уже не могу ее игнорировать, пойми!..
— Не можешь.
Андрей вскинул голову. На голос — резкий и чужой.
Звенислава не сводила с него глаз, сузившихся, длинных, как на египетской фреске. Тяжелый, прям-таки неподъемный взгляд. Ни малейшего сочувствия. Обвинение.
— Что… ты имеешь в виду?
— Ты знаешь. Знаешь, что это действительно правда. Про Влада. Ты уже тогда это знал.
Ее пальцы быстро-быстро — аллегретто — барабанили по краю столика. Андрей накрыл их ладонью. Жест получился топорным, ни капли мужского обаяния. И чужая женщина машинально, без протеста, отняла руку.
— Не говори так, Зво… Звенислава. Что я тогда мог знать? Были каникулы, еще целую неделю, если не больше. Мы с ребятами как раз сидели в общежитии, отмечали начало семестра, когда… сообщили…
— Вы и в тот вечер сидели в общежитии. Накануне. И Влад обо всем вам рассказал— неужели не помнишь? Ему оставалось только проверить свои подозрения, проникнуть через сеть в ту лабораторию… ты знал.
— Подожди. — Он стиснул пальцами виски: сосредоточиться, не упустить… — А ты? Тебя-то с нами не было. Мы ведь… поссорились… именно тогда, помнишь?
Даже не усмехнулась — хохотнула звеняще и зло. И наконец отвернулась в сторону моря. Андрей перевел дыхание, и не попытавшись скрыть облегчения. Но это уже слишком. Ехать сюда, как за спасительной соломинкой, а найти врага. Женщины не прощают: слишком банальная истина, чтобы Алина произнесла ее вслух, но нет сомнения, что она и об этом подумала, предугадала… Черт возьми. Сегодня же вернуться под ее спасительное крыло. Но…
— Да, именно тогда… — Она говорила теперь очень ровно. — Просто мне потом все пересказали в подробностях… один человек.
И тут Андрей неожиданно для себя вспылил. Почти потерял контроль над голосом и эмоциями. Один человек!..
— Этот «один человек», чтоб ты знала, вот-вот женится — на ком бы ты думала?.. на Ниночке Владимировне Николаенко! У вас с Палычем, получается, один и тот же источник информации; забавно. И много он тебе… пересказал?
Звенислава снова смотрела на него. Удивленно и уже мягче:
— Андрей, это было пятнадцать лет назад. Успокойся.
Она, конечно, решила, что он ревнует. Да, смешно: пятнадцать лет. Что ж, было бы неплохо оставить ее при таком мнении, хоть как-то компенсируя и маскируя реальное равнодушие. Он попытался припомнить собственную реакцию — тогда, во втором семестре третьего курса, — на маленькую сенсацию, потрясшую «Миссури»: Звенислава и Жека. Ну, тот мальчик из общаги, футболист, на три года ее моложе… И она! ОНА!!!
Не вспомнил. Скорее всего ему с самого начала было все равно.
И сейчас его волнует совершенно другое. Рейтинг по версии внутренней социологической службы, медленно, но неуклонно скользящий вниз под тяжестью николаенковских разоблачений, пусть пока и бездоказательных. Тщательно скрываемое замешательство Али, которая до сих пор была железно уверена в победе. И вчерашний телефонный звонок некоего Руслана Цыбы — ни малейшей информации, пожелания либо вопроса, вообще никакого содержания разговора! — а потому оставивший жутковатое ощущение безнадежности и гулкой пустоты.
«Он ЗНАЕТ», — говорила Алина.
…И еще это: процент погрешности.
— Помоги мне, — хрипло сказал Андрей. — Звоночек… помоги.
* * *
— И что это тебе даст? — спросила она.
Не отказала. Слава богу, не отказала сразу.
— Тебе поверят. Ты — символ нации. Моральный авторитет. Тебе даже не придется упоминать моего имени: говори только о «Миссури». Об альма-матер, институте, который слишком много тебе дал, чтоб ты могла спокойно выносить грязную кампанию против него. Только возьми верный тон. Чтобы ни малейших… ты сумеешь. Созови пресс-конференцию, я очень тебя прошу. Ради…
Он запнулся. Действительно: ради чего? Их великой любви? Но попытка возродить у этой женщины не то что саму любовь — хотя бы воспоминание о ней — потерпела абсолютный крах. Справедливости? Честных и прозрачных выборов?.. Он не сумел сдержать иронической усмешки; жалкая карикатура на прославленную улыбку Андрея Багалия.
— Ради твоей победы, — сказала Звенислава. — Только давай будем честными, Андрей. ИХ победы.
— Чьей?
Он и вправду не понял. Понял через четверть секунды; но то недоумение, что успело проскочить в его взгляде, было искренним. А ведь если бы не это, вдруг осознал он, она бы сейчас встала и ушла. Навсегда.
— Тебе так легче, — медленно выговорила она. — Верить, что это и в самом деле твоя жизнь, твой успех, твоя победа. Я бы тоже так хотела, но не могу. Я помню… ту ночь, Андрей. ОНИ сделали с тобой что-то страшное. Со мной, наверное, тоже… но по себе никто этого не чувствует. ОНИ хотят, чтобы ты победил на выборах, и вряд ли перед чем-то остановятся. Ты мог бы и не приезжать… Хотя и это, наверное, была ИХ идея.
Резко помотал головой:
— Моя.
Звенислава подалась вперед. Ее глаза расширились — черные, бездонные.
— А тебе не приходило в голову попытаться их переиграть? Пусть на этих выборах победит Николаенко — это же точно не входит в ИХ планы! Ты спровоцируешь ИХ на какой-нибудь ложный шаг, а если и нет, все равно получишь четыре года форы. Возможность провести свое собственное расследование: что представлял… представляет собой проект «Миссури»…
Андрей вздохнул. Почти слово в слово — текст бесчисленных сообщений, которые ежедневно оставлял на автоответчике или присылал по е-мейлу этот сумасшедший, Гэндальф. Правда, тот не стеснялся в выражениях, называя его то марионеткой, то опереточным президентом, — в конце концов Алина стала уничтожать его письма, не читая, и стирать звонки после первого же звука голоса. И еще он все время, совсем уже по-театральному пафосно, взывал к неотмщенной крови Влада… или что-то в этом роде.
Между прочим, достаточно сильный аргумент. И сейчас его можно развернуть в другую сторону. Пока остается надежда, что этой женщине все же не до конца безразлична его жизнь.
— Влад уже пробовал.
Ждал обвинения в трусости. Но Звенислава сказала другое:
— Влад был восемнадцатилетний мальчик. У него ничего не было, кроме светлой головы и компьютера на работе. Кстати…
Она опустила глаза. Проговорила задумчиво, почти про себя:
— ОНИ знали, что он будет там в тот вечер… что попытается… Откуда? Неужели — до такой степени проникновение в мозг? Или проще… намного проще…
Андрей приподнялся. Чужим, надтреснутым голосом подозвал официанта:
— Счет, пожалуйста.
Больше всего на свете ему хотелось, чтобы они разошлись сейчас в разные стороны. Лучше — в противоположные. И никогда больше ее не видеть; разве что по телевизору, который, как известно, можно выключить в любой момент.
Аля была права. Аля… Тоже давно нелюбимая, но и не чужая. У них есть общее дело и общая тайна того зимнего вечера. Тайна из разряда не скелета, а разлагающейся падали в шкафу. До которой, слава богу, не добраться ищейкам Владимира Николаенко. Которой не имеет права коснуться никто.
А ОНА — догадалась.
Разойтись. Не видеть. Никогда…
Впрочем, элементарнейшие правила приличия требовали отвезти женщину обратно домой, в данном случае в одну из ее бесчисленных региональных квартир. Вернуть, откуда взял, усмехнулся Андрей. Вероятно, не будет преступлением против этикета просто распахнуть дверцу автомобиля перед входом; подниматься наверх, навстречу звездной свите и — он передернул плечами — несостоявшейся теще было бы как-то чересчур.
Звенислава остановилась перед длинным зеркалом в холле, несколько раз обернула вокруг шеи шелковый шарф. Конечно, ей надо беречь горло. Мелочи жизни большой певицы… звезды. Интересно, как бы ей удалось стать этой самой звездой, символом нации, взирающим свысока на все в нашем несовершенном мире, если бы не «Миссури»? Не комбинаторика нервной системы в секретной лаборатории?!.
А она еще позволяет себе в чем-то его обвинять. И говорить о проценте погрешности.
А вдруг?..
Нелепое сомнение, вот уже пятнадцать лет подряд отравлявшее его жизнь.
Швейцар заученно попросил их заходить еще. Андрей кивнул, не забыв улыбнуться, а Звенислава прошла мимо молча, с каменным лицом. Она никогда не обращала внимания на людей вокруг себя. Вполне естественно, что в институте никто ее не любил. Нынешняя всеобщая к ней любовь — противоестественна.
…Водитель встречал их у машины. Андрей еще издали заметил: что-то не так с его лицом. Обалделое выражение глаз, как у человека, только что Получившего одновременно удар по голове и наследство от троюродной тетушки. Небрежно свернутую газету на капоте увидел позже, подойдя к машине почти вплотную.
Всю первую полосу провластного «Вестника» занимала фотография Владимира Николаенко. В жирной черной рамке.
Андрей читал, и параллельно в голове проносились отрывочные, неотлаженные мысли. «Безвременно»… а ведь по виду никто не сказал бы, здоровый мужик… «инсульт»… странно, что не сумели откачать… «не приходя в сознание»… всем покажется странным… «глубоко скорбим»… в прессе развернут кампанию, обсуждая, кому выгодно… «соболезнования семье»… но это уже не сыграет никакой роли… «заслуги покойного»… опереточный второй тур с каким-нибудь Виерским… «вечная память»…
Звенислава молчала. Наверное, читала через плечо.
— Садитесь, госпожа, — подал голос водитель. — И вы… господин Президент.
