VII. Гарем по-тихриански
Такие надменные, непроницаемые морды мона Сэниа видела разве что в Королевском Совете собственного отца — потому-то в свое время и держалась от него подальше, опустошая охотничьи угодья сопредельных лепных земель. Отправляясь на Тихри, она рассчитала, что эффектнее всего будет предстать перед этими кочевниками в роли блистательной владетельницы далекого мира — в сиреневом, усыпанном аметистами и затканном серебряными лилиями платье, подхваченном под самой грудью (чтобы создать иллюзию длинноногости).
Не помогло.
Пять пар глаз, подсвеченных алыми бликами ритуальных одежд, глядели на принцессу — или, вернее, сквозь нее — с высокомерным равнодушием. Замечание командора, что-де «мужики — везде мужики, они на красоту — что коты на сметану», по всей вероятности, было справедливо в границах земного космодрома. Или чуточку шире. Но не здесь. Мона Сэниа чувствовала, что на вопросы, которые она задавала знатнейшим мудрецам княжеского двора, у них нет ответа — но ведь они и НЕ ПЫТАЛИСЬ найти хоть какой-нибудь ответ.
Она сделала еще одну попытку:
— Тогда ответьте мне, о стражи законов Незакатного, почему в страшном месте, именуемом Адом, мои воины не утратили свою способность мгновенно перелетать с одного места в другое, в то время как все волшебство, известное моему супругу, потеряло свою силу?
Один из солнцезаконников тоскливо поглядел на потолок четырехугольной воинской палатки, по которой стучал монотонный несильный дождик:
— Чужедальняя владетельница, твои полеты, как и способность всех твоих воинов, — это не волшебство, а естество. Из твоих слов следует, что исчезнувший Кадьян, хаттатутарх Оцмара Великодивного, ограничил свои заклятия волшебством, а не естеством. Мы же блюдем законы, управляющие естественной стороной жизни на Дороге Лроногирэхихауда Милосердного. Кудесная сторона нам чужда, и вопросы о ней не найдут ответа в наших умах.
Последнее в самых различных вариациях, почтительно и не очень, она выслушивала уже в двадцатый раз.
Принцесса зябко повела плечами — и стоило ради этих козлов, как говаривала Таира, облачаться в лучший свой наряд! Только пыли насобирала длинными юбками. Сибилло, притулившийся сзади всех, отлепился от стенки, неслышно скользнул к чудом спасенному от пожара креслу, которое было сейчас предоставлено знатной гостье, и подсыпал ореховой скорлупы в маленькую жаровню, стоящую у ее ног. Затрещало. Мона Сэниа инстинктивно подобрала юбку.
— Хорошо, — сказала она устало. — Последний вопрос: если не вы, то кто же?..
Равнодушное молчание. Впрочем, иного она не ждала. Да-а, разжиревшим охламонам из захолустного Орешника, которые лебезили перед престарелым сибиллой, было до этих истуканов как до небес!
— Все свободны! — резко проговорила она, подымаясь.
Солнцезаконники поднялись только тогда, когда встал молчавший все это время Лронг. Он махнул рукой, и они, накидывая на себя полы верхних одежд, чтобы уберечь от дождя свои многомудрые головы, степенно покинули зал заседаний.
— Распустил ты их, стервецов, — с ненавистью проговорила принцесса, глядя им вслед.
Лронг снял с себя парадный княжеский плащ и накинул ей на плечи. Плащ оказался бесподкладочным и кусачим.
— Это уже не существенно… — проговорил бывший лекарь каким-то странным, донельзя угнетенным голосом.
Мона Сэниа вскинула на него ресницы — неужели на него так подействовал ее царственный наряд? Да, похоже — в его словах звучала неуемная грусть, совсем как прежде, когда он говорил ей: «…если я когда-нибудь забуду тебя, неназванная…» Но в палатку заглянул Сорк, все это время мокнувший под дождем, и напустил целое сонмище прислужниц с подносами, кувшинами, подушками и прочей совершенно ненужной ерундой. Обрадовался только сибилло, вообразивший, что теперь-то и настанет черед тому, ради чего их собрали они с Лронгом наконец «примут принцессу по-княжески».
— Ну хватит суеты, — сказала мона Сэниа, присаживаясь на подушки, чтобы не возвышаться на тронном кресле. — Гони всех, и поговорим.
— Я не смог тебе помочь, — сокрушенно покачал головой Лронг, это у него вышло как-то по-старчески. — На моей дороге сейчас около пяти сибилл, и я посылал ко всем своих самых быстрых вестниц. Но на твои вопросы никто не смог дать ответ. Заклятие, наложенное таким могущественным колдуном, каким был Кадьян, нерушимо.
— К дальним сибиллам посылал, — проворчал себе под нос старый шаман. Ответят они, как же! Недопески. Молоко на губах не обсохло, чтобы князю советы подавать…
— Помолчал бы ты, — с досадой обронил Лронг. — Сам ничего сообразить не можешь, даром что преджизней прожил более, чем перлов в моей казне.
Мона Сэниа тихонечко вздохнула — у нее тоже были кое-какие надежды на этого выживающего из ума ворчуна. И напрасно. Вот и сейчас он, вместо того чтобы думать, строил какие-то нелепые гримасы. Видно, впал в свое обезьянье детство.
— Тогда мне пора, — сказала принцесса, кивая Сорку. — У тебя ведь и без меня забот выше головы, как всегда бывает в начале Правления, не так ли? Кстати, как там Вечная Чернавка? Отстали от нее твои красноштанники?
— Не удручай себя моими бедами. — Лронг покачал головой так безрадостно, что у моны Сэниа сердце перевернулось.
Да и глядел-то он на нее так, словцо видел последний раз в жизни.
— Что с тобой, Травяной Рыцарь? — она порывисто шагнула к нему и положила руки ему на плечи. — Говори, если действительно считаешь меня своим другом! Что, до Чернавки таки добрались?..
— Нет, пока я ее прячу здесь, в гареме. Паянна помогает.
— Что-что? В гареме? У тебя есть гарем?
Выражение бесконечной грусти на черном лице сменилось легким недоумением:
— Так… как же без гарема? Он — не мой, он вообще… княжеский.
Ну да. Вероятно, в здешнем представлении князь без гарема — это все равно что король без трона.
— А что значит — здесь? Не держишь же ты свой гарем в этом походном лагере?
— Так это ж гарем и есть, — хихикнул сибилло.
Принцесса недоуменно покрутила головой. О гаремах она знала только из сказок, которыми развлекал ее Юрг в золотом подземелье ее осажденного замка, и это название как-то невольно ассоциировалось в ее представлении с обязательной роскошью, пышнозадыми красавицами и угрюмой бесполой стражей. Правда, когда они шли сюда от четырехцветного полотнища, по которому она безошибочно нашла лагерь Лронга, ей бросилось в глаза многоцветье крошечных палаточек и шатров, соединенных легкими временными переходами; ей и в голову не пришло, что населяли этот пестрый муравейник одни женщины.
— Паянна присоветовала, — завистливо шепнул сибилло, — говорит — бабы лучше цепных псов, чуть беду учуют — такой гвалт подымут, что только ноги уноси. Бабий слух самый что ни на есть сторожкий. Это она верно сообразила.
— Ну и ну, — покачала головой принцесса, — не знала, что и сказать на то, что благородного рыцаря охраняли визгливые женщины. — Может быть, надежнее приспособить какой-нибудь город под новую столицу? С укрепленным дворцом, стражей надежной…
— Это все делается, — отмахнулся Лронг, — столицу готовят, туда уже и знать потихоньку перебирается. Только я пока отсюда двинуться не могу — надо придумать, как быть с сокровищницей.
— Хочешь, я подниму тебя в небо на моем кораблике, и ты сверху присмотришь себе место для нового хранилища?
Лронг печально покачал головой:
— Это не поможет — когда они до меня доберутся, голубая звезда сама приведет их к новому месту.
— Постой, постой, — спохватилась принцесса, — а куда же сейчас переправляют все твои запасы жемчуга? Караван на виду, стражи не так уж и много; если бы кто-нибудь хотел все это захватить — сделать это можно было бы давным-давно.
— Перлы — это всего лишь деньги, они по рукам ходят только для порядка. Истинный княжеский клад — это голубое золото. Говорят, покойный Оцмар напал на богатую жилу, голубое золото в слитки переплавил — оно, в отличие от желтого, плавится, как олово — и спрятал надежно.
— И ты знаешь где?
— Знаю. Звезда указала. Я уже был там один раз, своими глазами видел… Если б для меня в том и счастье состояло, чтобы таким кладом владеть, мне одного погляда хватило бы, чтобы до самой смерти на седьмом небе пребывать.
Теперь она поняла. Молодой правитель, без надежных друзей, без верных воинов, готовых отдать за него жизнь, и в придачу со сказочным богатством, дорогу к которому открывает голубая звезда, висящая на груди, — это было просто чудо, что он еще жив.
— Что же делать? — проговорила она растерянно. — Чернавку я еще могу взять с собой, пожалуй и Рахихорда. Но ты, князь, согласишься ли и ты укрыться на моем Джаспере?
Он покачал головой:
— Судьба отдала мне в руки эту Дорогу. Я — ее князь, и меня уже прозвали Милосердным. Сколько бы я ни правил, мой народ будет вспоминать меня добрым словом, и я пребуду таким до конца.
— Ага! — взвизгнул сибилло, — Только твой конец — это еще и карачун Рахихордушке, и Чернавке светлячковой, да и мне, болезному, ох как придется…
— Не скули, сам знаю, — отрезал князь. — Паянну покличь.
Сибилло засеменил к приоткрытому пологу, выставил плешивую голову, все еще украшенную земным офитом, надетым на засаленную камилавку, протяжно возопил:
— Почтенную трехстоялую Паянну — к Милосердиому-у-у!
За кожаным пологом клич подхватили, сначала одним голосом, затем, славно отражая его в бесчисленных зеркалах — десятью, тридцатью, сотней, все дальше и дальше…
— Сколько их тут?.. — чуть ли не с ужасом прошептала принцесса, всегда плохо переносившая женское общество.
— А кто их считал, — вздохнул озабоченный князь. — То мать тяжелыми родами отлетит в края бессолнечные, то вот так, как Паянна, схоронит мужа, караван свой в казну отпишет и — сюда; а более прочего дочек на выданье. В соседских караванах — почти сплошь родня, вот и присылают на погляд, чтобы гости княжеские, балуючись, к невестам примерялись.
— И казне прибыток, — вставил шаман, отлепляя ухо от кожаного полога. Ежели караванник именитый да с достатком, то с него наши законники такую брачную виру слупят… Однако не прытко поспешает паша кочерыжка: как Рахихорд на нее глаз положил, так она…
— Разболтался! — оборвал его князь.
Мона Сэниа про себя усмехнулась — раньше она такого тона из уст сердобольного лекаря и представить себе не могла. Лронг искоса глянул на нее, догадался:
— Ты как-то назвалась ненаследной… Да возблагодарит небо того, кто наградил тебя этим титулом. А я и представить себе не мог всей тягости власти. Думал — достаточно одной доброты…
Сибилло снова не удержался — мерзко хихикнул. Сорк, безмолвно застывший на страже у входа, легонько шлепнул его по спине. В тот же миг с другой стороны шамана звучно стегнуло кожаным пологом, и в палатке появилась женщина.
Ее явление было сродни полыханию черного пламени; застыв перед князем, сидящим на туго набитой подушке, она ударила себя кулаком в лоб — звучно, надо сказать; потом неожиданно гибко наклонилась и тем же кулаком ткнула в пол. С достоинством выпрямилась, завершив этим приветственный ритуал. Черные светоносные глаза ее остановились на принцессе, сидящей рядом с князем. Выражения ее лица мона Сэниа определить бы не рискнула — оно было таким черным, что отдельные черты скрадывались, не различить было даже губ. Только две пары молочно-белых уголков, обрамляющих агатовую радужку, совершенно сливающуюся со зрачком.
— Новенькая, что ли? — с таким спокойствием, что это исключало бесцеремонность, произнесла она, упирая кулаки в крутые бока и становясь похожей на торговку-оценщицу. — Откуда только взялась? Бела, как жабье брюхо, и бровью плешива. Кто за такую виру даст?
И тут произошло то, чего мона Сэниа и сама никак не ожидала от себя — она расхохоталась. Действительно, ситуация была более чем нелепая она, дочь короля Джаспера, супруга звездного эрла Юрга из рода Брагинов, да что там говорить — командор могучей дружины, облетевшей чуть ли не все планеты страшного созвездия Костлявого Кентавра, — она сидела на полу промокшей палатки (парчовая подушка не в счет), и какая-то нахальная троглодитка еще привередничала, оценивая ее на предмет купли-продажи!
И, как это нередко бывает, беззлобный смех вернул ей прежнюю уверенность в себе и вместе с тем — безошибочность мгновенных решений.
Она стремительно поднялась:
— Ну вот что. Я знаю, где надежнее всего спрятать голубое золото: его нужно перенести на Джаспер.
Шаман, застонав, присел на корточки, зажимая себе уши ладонями; гримасы на лице беспорядочно сменяли одна другую, сухие губы беззвучно шевелились.
— Да не старайся ты мне открыть, сибилло, что здесь стены имеют уши: я как раз собираюсь достичь обратного. Сорк, ты сейчас слетаешь на Игуану кстати, прихватишь на всякий случай Чернавку, а то в первый момент, не разобравшись в ситуации, кто-нибудь из солнцезаконников поретивее может захватить ее в заложницы, мы такое уже проходили. Далее вот что: оставишь Чернавку с Касаултой, а сам вернешься сюда, захватив Пы… и кто там у нас еще с богатырской мускулатурой? — а, с Борбом. Заодно захватишь для Лронга небольшой десинтор и несколько запасных обойм.
Милосердный князь беспокойно шевельнул плечами, словно у него по спине проползло что-то липкое.
— Не волнуйся, добрейший друг, тебе совершенно незачем рассматривать эту вещицу как оружие, а тем паче — стрелять в людей. Для всех это будет только амулет, способный метать молнии — для поднятия твоего престижа. — Тут принцесса покривила душой: она надеялась, что если уж дело до дела дойдет, то у Лронга не дрогнет рука защитить своего отца или кого-нибудь другого, столь же беззащитного. — Дальше уже совсем просто: ты, Сорк, вместе с Борбом отправитесь туда, куда отведет вас князь Лроногирэхихауд, и переправите все до крупицы голубое золото на Игуану… хотя бы на то место лесной просеки, где вы вчера закончили работу — не мять же цветы возле дома, в самом деле… Когда закончите переброску, вернете князя сюда, а сами, если его светлости больше ничего не потребуется, — домой. И все.
Сибилло продолжал корчиться на полу, зажимая уши — впрочем, не так крепко, чтобы не слышать слов принцессы; Лронг глядел на нее с немым обожанием, ибо уверенность в себе вернула былую царственность ее красоте, а Паянна попросту раскрыла рот в том редкостном восхищении, которое так нечасто встретишь в отношении одной женщины к другой.
Но тут она тряхнула головой, словно сбрасывая с себя очарование, наведенное голосом чужеземки:
— Нет, сибилла светлокожая, не все. Не знаешь ты ледяной лютости солнечных слуг. Если уж учинят они заговор против светлого князя, а рано или поздно это неминуемо случится, негожий он им, не ихнего он каравана; то пытать они его будут смертной мукой, пока не велит он вернуть золото обратно.
— Вот потому-то я и хочу, чтобы все услышали: голубое сокровище в другом мире, распоряжаюсь им я, и нет у вашего князя способа, как в этот мир весть переслать. Запытать его до смерти нетрудно, судя по вашим обычаям; только вот тогда — и пусть все это усвоят хорошенько! — голубое золото будет потеряно навсегда. Навсегда!
Тишина наступила такая, что, казалось, замерли не только находившиеся в палатке, но и те, кто, несомненно, этот разговор подслушивал,
— Ты все-таки собери свой сановный совет, князь, — подсказала она, — и повтори это во всеуслышание, чтоб запомнили накрепко. И прибавь, что время от времени мои воины будут незримо появляться во всех концах твоей дороги, проверять, все ли благополучно. И что тем, кто попробует учинить смуту, завидовать не придется… Амулет свой, молнии мечущий, ты там же и продемонстрируй, только целься в потолок. Тогда рука не дрогнет.
Ну, кажется, все было расставлено по местам.
— Зови Чернавку, — распорядилась принцесса.
Паянна круто развернулась, словно приказ был отдан непосредственно ей, распахнула палатку — светлый грибной дождик хлынул ей навстречу.
— Кивка! — крикнула она — видно, кто-то появился на ее крик, потому что продолжала она уже чуть слышно:
— Пусть приведут ту, что под охраной рогаточниц, да покрывала не снимают с головы и маски тоже, чтоб ни один глаз ее не углядел!
Она задернула полог и обернулась к принцессе, как бы извиняясь:
— Замучают очищениями служаки солнцевы…
— Да, — подтвердил Лронг, — закон неизменен — Чернавке маску снимать до смерти не велено, пришлось снова надеть.
— Вот в твоем миру, девонька, пусть она с босым лицом походит, авось загорит, а то уж больно светла, как зола, — не упустил случая вставить свое слово сибилло.
— Ну, это мы уже там решим по ходу дела, — подвела черту принцесса. — У тебя все, милосердный князь? Тогда я возвращаюсь… сын ждет.
Костлявые пальцы поскребли ее сапог. Мона Сэниа с удивлением глянула вниз — сибилло, присев на корточки, снова отчаянно гримасничал, всеми мимическими знаками давая ей понять, что хочет сказать ей что-то без посторонних ушей.
— Что еще, уважаемый? — ей очень не хотелось тратить время на выслушивание пустых баек отставного колдуна, но с другой стороны, еще неизвестно, когда придется снова побывать на Тихри — так уж лучше покончить со всеми вопросами разом. — Подальше от людского жилья? Хорошо, только на минуточку.
Она нагнулась, обнимая шамана за плечи, по в этот миг теплая властная рука сжала ее запястье:
— Я с вами, — непререкаемым тоном проговорила Паянна. — Не верю я трухлявому.
— Отвяжись, кочерыжка! Заколдует тебя сибилло!
— Как же, — усмехнулась женщина, — заколдуешь. Загнулась твоя колдовалка!
Мона Сэниа только головой тряхнула — в ее жизни явно началась полоса стремительных решений, и такой образ действий вполне соответствовал ее нраву. Поэтому, не тратя лишних слов, она покрепче взялась за локоть чернокожей хозяйки гарема, прикидывая в уме, что и сибилло, и эта далеко не старая женщина вместе не тяжелее, чем один боевой конь, которого ей не раз приходилось переносить через НИЧТО.
Один шаг — и вот они втроем уже стояли среди заброшенных домиков того первого селенья, в котором очутилась дружина после зловещего медового Ущелья, которое отнюдь не было медовым.
— Безлюдье гарантировано, — жестко отчеканила она. — Говори, сибилло!
Шаман зябко поежился — между домишками свистел пронизывающий ветер. Неминучая осень царствовала здесь вовсю, выметая все следы человеческого духа.
— Убьют князюшку, порешат милосердного… — сибилло залился неподдельными слезами. — О нем ты заботишься, а о сибилле бесприютном подумала?
Ну вот, только этого ей и не хватало — тащить еще и этого юродивого к себе на Игуану!
— Твой мир здесь, и ты — не беззащитная женщина, — безжалостно отрезала принцесса. — Могу перенести тебя на другую дорогу, если трусишь. Прикинешься всемогущим — сойдет. Отрастишь на каком-нибудь баране шерсть до земли…
— А кто тебя живой водой напоил, забыла? — взвыл шаман.
— Ну так что тебе?
— Амулет! Амулет, молнии мечущий! Только чтоб никто не знал.
— Не давай, — спокойно проговорила Паянна. — Со страху своих перешибет.
— Естественно. Вот возьми другой, огонь рождающий.
Шаман боязливо принял легкую золотистую безделушку с колдовскими рунами вдоль боковой стеночки. Если бы он был сведущ в земном языке, то прочитал бы загадочные буквы: ВАСИ. Волшебные руны означали, что зажигалка изготовлена умельцами-раритетчиками из Валдайской Артели Скобяных Изделий.
— Я уже сказала, что мои воины будут время от времени за вами приглядывать, если что — очутишься на другой Дороге.
— Хорошо б на Морскую, погреть кости на бережку… — мечтательно проблеял шаман.
— Он еще привередничает! — фыркнула Паянна.
Было в ее выжидательной позе что-то такое, что заставляло мону Сэниа предполагать, что тихрианка ждет, когда с сибилловыми капризами будет покончено, чтобы перекинуться с ней парой слов наедине. Поэтому она представила себе самую большую из всех подушек, валяющихся на полу княжеской палатки, и без лишних объяснений отправила сибиллу прямо туда. Исчезновение шамана не произвело на женщину ни малейшего впечатления — она продолжала сохранять невозмутимость эбеновой статуи.
— Говори, — по-королевски бросила джасперянка.
— Князя убьют, — непререкаемость тона граничила с равнодушием.
— Что, и тебя спасать в этом случае?
— Нет. Ты — белокожая сибилла, ты все можешь. Достань живой воды.
— О, древние боги! И как это я сама не догадалась… — естественное недоверие одной незнакомой женщины к другой вспыхнуло у нее совершенно закономерно. — Значит, достать живую воду… и отдать тебе?
— Не стоит — у нас ведь не только каждое слово услышат, по и каждую нитку пересчитают. Могут украсть. Так что отдай этому трухлявому, его за дурачка держат, обыскивать не будут.
— Хм. Что ж ты не посоветуешь князю призвать к себе сибиллу посмышленее?
— Да какого? На нашей дороге настоящий всего один, да и тот еще не в летах; остальные липовые.
И снова возникла пауза, словно чернокожая женщина не решалась о чем-то попросить.
— Ты говори уж все, Паянна; неизвестно, когда мы еще встретимся!
Тихрианка набрала побольше воздуха и задержала дыхание, точно собиралась броситься в воду. Потом решительно тряхнула головой:
— Хорошо. Слушай, белокожая сибилла: ты всемогуща, ты прилетаешь и исчезаешь, так что ты можешь не опасаться неудачи. Так сделай доброе дело: уничтожь всех анделисов на нашей дороге!
Мона Сэниа отшатнулась от нее — так велико было ее изумление:
— Но вы же… вы же молитесь на них?
Шквальный ветер взметнул черное одеяние, и оно жестко захлопало вокруг столпообразных ног тихрианки, прямо-таки ошеломляющих своей величиной. В то же время княжеский плащ, согревавший плечи моны Сэниа, оставался неподвижным, словно какая-то сила заслоняла принцессу от лютости надвигающейся зимы.
Она почувствовала это и беспокойно оглянулась.
— Здесь их нет, не бойся, — угадала ее мысли тихрианка. — Эти твари теплолюбивы. И крутятся там, где люди.
— Но они воскресили твоего Рахихорда, — неуверенно продолжала мона Сэниа, с изумлением отдавая себе отчет в том, что она, собственно, защищает крэгов.
— Да, временами они это делают. Но не из сострадания. Каждый возвращенный к жизни несет на себе печать: «анделисы — спасители всего сущего», словно эти слова огненными буквами горят у них во лбу. Скажи, после чудесного возвращения Рахихорда ты сама не уверовала в это?
Принцесса была вынуждена понуро кивнуть.
— А кроме того… у меня нет четких доказательств, по я полагаю, что каждый воскрешенный несет в себе заложенную анделисами информацию, выгодную…
— Информацию? — этот термин, слишком неожиданный из уст варварки, заставил мону Сэниа снова насторожиться.
— Разве на твоей дороге нет такого слова? Это означает — корзинка с разными мыслями. Вот все то, о чем сплетничают в гареме…
— Я поняла, — оборвала ее принцесса. Действительно, этот специфический термин, так неожиданно выданный транслейтором, на языке Тихри мог существовать в какой-нибудь совершенно посконной форме. — Но ведь вместе со старым рыцарем они воскресили и ребенка?..
— Вот именно. Подозреваю, что ребенок, возмужав, станет самым фанатичным пропагандистом… Опять транслейтор.
— Ты меня убедила, — у моны Сэниа нарастало какое-то предчувствие, что ей не стоит задерживаться здесь ни на одну лишнюю минуту. — И более того: могу тебе признаться, что с наслаждением вымела бы эту пернатую нечисть прежде всего с собственной планеты. А уж с Тихри — это в придачу. Но я поклялась оставить все как есть.
Паянна подалась вперед:
— Но ведь эта клятва касалась только твоей дороги?
Мона Сэниа прикрыла глаза. «Ты можешь поклясться, что сделаешь все, чтобы эти слова стали для Джаспера законом?»
Венценосный крэг промахнулся — ему следовало бы сказать «для всех миров».
— Я не могу обещать тебе, что начну что-нибудь делать немедленно, обнадеживать эту странную, полную решимости женщину у нее не хватило духа. Ты, наверное, не знаешь, но я прибыла сюда, чтобы попытаться найти ту… ту, которой князь Оцмар завещал голубую звезду.
— Об этом весь гарем уже знает, — усмехнулась Паянна. — В корзинке наших новостей эта — с самого верху. Но ведь говорят, что на ее могилу наложено заклятие — ни один человек с Тихри… там еще упоминали два мира, но я не запомнила названий — ни один не сможет отыскать ее. Ты из этих миров, белокожая?
— Да. Значит, мы пытаемся напрасно? Что же делать?
— Ну это просто. Законы волшебства хороши своей незамысловатостью. В твоем деле ничего не смогут сделать все люди трех миров. Ну так найди четвертый мир, такой, в котором отыщется смелый воин — или, если посмотреть с другой стороны, легковерный дурачок, — который не побоится отправиться с тобой в ледяной Ад.
Принцессу потрясла даже не легкость, с которой эта странная, удивительно независимая женщина подсказала ей решение, казалось бы, тупиковой ситуации; глядя на это неподвижное, застывшее, точно маска из черного дерева, лицо, она почувствовала ту притягательность которую всегда ощущала, стоя над бездной.
Маска снова дрогнула, невидимые черные губы разлепились:
— Не теряй времени, светлокожая. И запомни: нашей дорогой правит не Милосердный князь. И даже не солнцезаконники. Здесь правят анделисы, а им голубое золото не нужно. И они всеведущи, потому что, облегчая муки умирающих, они узнают абсолютно все, что происходит на Тихри.
— Разве они умеют читать мысли?
— Какой-то способ у них имеется…
— Знаешь ли ты, Паянна, что ты — самый мудрый человек из всех, кого я встретила на солнечной Тихри? — черное лицо осталось неподвижным, хотя мона Сэниа ожидала, что в ответ на ее искренние слова эта туземка хотя бы поведет своей заплетенной в косичку бровью. — Так вот, Паянна: когда я найду возможность прилететь сюда в следующий раз, я хотела бы знать — каким образом анделисам удается проникать в тайну человеческой мысли.
Черно-угольная маска качнулась в едва угадываемом кивке.
— Ну, возвращаемся…
В княжеской палатке было пусто, если не считать сибиллы, который, сидя на подушках по-турецки, самозабвенно чиркал зажигалкой.
— Ты учти, запасы волшебного огня не безграничны!
— Упреждать надо было сибиллу обездоленного!
— Цыц, обездоленный! — прикрикнула на него Паянна. — Ишь, кисеты напоясные брякают — наклянчил, наворовал…
Милые бранятся — только тешатся.
— Князь?..
— На горе, на горе. С твоими. А Чернавку спровадили на твою дорогу. Только грех это, грех, и окажет он себя…
Мона Сэниа исчезла, не прощаясь.
С подоблачной высоты, на которой она всегда появлялась, чтобы зорким оком хозяйки и воина оглядеть Бирюзовый Дол и его окрестности, ни малейшего шевеления в лазоревой чаше заметно не было, только валялся между боковыми корабликами забытый кем-то плащ, да тусклой цепочкой замерли вдоль стены, не обремененные никакими приказами сервы. Зато на просеке царило оживление: два всадника направлялись к дому, а трое дружинников валяли дурака, затеяв весьма популярную у молодежи игру, которую Юрг как-то окрестил «конно-подпространственной чехардой». В конце просеки то и дело вспыхивали на солнце пронзительные звездчатые блики — принцесса догадалась, что это переправляемые с Тихри слитки голубого золота.
Она опустилась поодаль, среди деревьев, чтобы не испугать коней. Первым всадником был ее муж, державший на руках Юхани. За ним следовал Харр, впервые, вероятно, взобравшийся на крылатого коня. Его громадные ноги не влезали в стремена, и тем не менее он держался в седле, как влитой; Флейж, Дуз и Ких поочередно рысью догоняли его першерона и, поравнявшись, вскакивали на лошадиный круп, чтобы потом соскочить, сделав в воздухе какой-нибудь замысловатый курбет.
Словно почувствовав ее появление, Юрг натянул поводья и остановил коня, озираясь.
— А вот и мамочка, — сказал он, поднимая малыша. — Грабительница тихрианского отделения швейцарского банка. С каких пор, дорогая, ты воспылала страстью к презренному металлу?
— С тех пор, как нашему Лронгу понадобилась весомая гарантия его безопасности. Сейчас расскажу.
Она поставила ногу на стремя своего звездного эрла, он поднял ее и посадил перед собою, совсем как во время их самых первых прогулок по полям бесцветника сразу после свадьбы. Которой, впрочем, и не было. Дружинники тактично поотстали, зато Харр бесцеремонно пришпорил коня своими белыми астронавтскими сапожищами, выглядевшими по меньшей мере неуместно в сочетании со средневековым камзолом, и поравнялся с ними.
Но прежде всего мона Сэниа отобрала у мужа уже изрядно потяжелевшего сына — он тут же уперся голыми светло-кофейными ножонками ей в колени и отчаянно брыкнулся.
— Мужик, — прокомментировал Харр. — Ему отцовские руки под стать, а не бабьи нежности.
— Изыди, — беззлобно огрызнулся счастливый отец.
— А где Чернавка? — вспомнила принцесса, покрепче обхватывая поперек живота неукротимого наследника.
— Сорк оставил ее на солнышке, навалил перед ней кучу лакомых блюд, сказал — на час как минимум ей хватит.
Хорошо утрамбованная сервами дорога начала плавно подыматься вверх, к темнеющему проему незапертых ворот.
— Вы все-таки не оставляли бы Бирюзовый Дол без единого стража, по-хозяйски обеспокоилась принцесса. — Касаулта, правда, еще на воздух не выходит, но все-таки…
— Да ворота же на виду, — сказал Юрг, впервые за много дней пребывающий в блаженной беспечности. — И Гуен там. Присмотрит.
— Гуен купается, я сверху видела.
— Что-что? Новенькое в орнитологии. Совы никогда не купаются, да и гарпии, насколько мне позволяют судить более чем скудные познания в этой области, — тоже. Хотя наша Гуеша что-то зачастила на птичий базар, а с кем поведешься, от того и наберешься.
Харр по-Харрада радостно заржал:
— Это надо запомнить! Когда под телегой блохи одолевают…
Его конь не выдержал и возмущенно захрапел.
— Слезай, — сказал Юрг, натягивая поводья. — Ты мне конягу попортишь своим немелодичным ржанием. Тоже мне менестрель. Эй, Ких, переправь-ка этих мустангов обратно в замок, не бросать же их в лесу, пока конюшню не отстроили.
Он обхватил жену за гибкую талию, которую не испортило материнство, и спустил на землю. Чуть пригибаясь, они прошли сквозь двойные ворота распахнутого настежь кораблика и ступили на неувядающие колокольчики Бирюзового Дола. Воздух, настоянный на солнечных лучах, был жарок и сладок какой-то древней, первобытной медвяностью; дальний гул моря и однотонное гудение пчел слагаемые полуденной тишины — налагали невесомую печать на разом пересохшие губы. В этом мареве хотелось плыть…
— Дайте-ка мальца, — жестко проговорил Харр по-Харрада, выхватывая ребенка у моны Сэниа и отступая с ним в безопасную тень привратного кораблика. — Это пахнет кровью.
