III. Игуана, остров изгнания
Земля ухнула и ударила его снизу, совсем как три года назад, когда на летное поле обрушился беспилотный грузовик. Однако сверху он не ощутил никакого прикосновения — его словно прикрыли невесомым одеялом. Но не прошло и двух секунд, как это одеяло взметнулось ввысь и заплясало, постанывая:
— О! О! О!
Левый край подпрыгивающего диска, как раз там, где удар должен был прийтись по Юргу, свисал бессильными лохмотьями. Командор сел, озадаченно глядя на дэва — тот уж очень напоминал недотепу, ударившего по булыжнику вместо футбольного мяча.
— Подымайся, Стамен, — устало проговорил он. — Больше нас не тронут. Не знаю, каким чудом, но похоже, что маэстро фокусник саданул сам себя по… Стамен?!
Вулкан услужливо полыхнул, и в отраженном тучами блике Юрг увидел темные пятна, забрызгавшие изнутри щиток шлема.
— Флейж! Ких! Где вы, черт вас подери?
Они появились почти мгновенно — слава богу, оба целые и невредимые. Ох как кстати, что он не объяснил им про вакуумное закрепление! Лежали бы тут рядком…
Темный пузырь на губах Стамена вспух, лопнул, на щитке появилось новое пятно — значит, Стамен дышал.
— Ребята, тихонечко его подымаем, в кораблик, и — на Землю. Не ошибетесь?
Это было лишнее.
Прежде чем люк за ними закрылся, он обернулся к постанывающему дэву и голосом, не предвещавшим радужных перспектив, пообещал:
— Я вернусь.
***
Люк, которому мона Сэниа велела раскрыться узкой щелью высотой точно по ее росту, позволял ей стоять боком, опираясь плечами на упругую кромочку и изредка поглядывая в глубину кораблика, где возился на полу Ю-ю, перекатывая крупные (чтобы нельзя было запихнуть в рот) гладкие орехи. Это занятие пока удовлетворяло его полностью, тем не менее разговор, которым князь Лроиогирэхихауд пытался развлечь свою гостью, то и дело затухал.
— Да?.. — проговорила принцесса, отрываясь от своего бездумного ожидания. — Прости, Лронг, о чем мы говорили?
— О том, что ты всегда сможешь найти меня, где бы я ни был на своей дороге, по княжескому знамени. Оно разделено на четыре части, ибо четыре священное число на Тихри.
— А почему? — спросила она, стараясь придать своему голосу оттенок подлинной заинтересованности.
— Потому что у любого тихрианина есть четыре основных пути: на солнце, против него, левой бровью к нему и правой. В зависимости от того, какой путь он выбирает, изменяется и его судьба.
— Понятно. А цвета?
— Белый — дневной свет, черный — темнота бессолнечности, желтый — тепло, откуда бы оно ни исходило, и красный — кровь всего живого.
— Это прекрасно, что вы не отделяете человека от всех других тварей… Но знамя, даже развевающееся на ветру, трудно разглядеть сверху.
Бывший лекарь раздумывал не долее двух секунд.
— Я велю сделать его таким, чтобы каждая часть была не менее восьми раз по восемь шагов, и расстилать полотнище на земле возле каждой своей стоянки.
Мона Сэниа горестно покачала головой, глядя на сидящего на пне чернолицего великана, руки которого привычно плели травяную косицу.
— Я не перестаю удивляться проницательности этой девочки, выбравшей именно тебя…
— А я не перестаю думать о том, все ли я сделал из того, что могла бы совершить она. И прежде всего я вспомнил о Чернавке.
— Нашли ее?
— Да, и вовремя. Сейчас она в моей новой столице, под надежной охраной.
Мона Сэниа поняла, что чего-то он недоговаривает — вероятно, не хочет занимать ее мысли своими заботами.
— Если я в чем могу помочь — скажи, Лронг! И почему ей потребовалась охрана? Разве недостает твоего княжеского повеления?
Он пожевал губами и взялся за новый плетышок. Сейчас, когда гостья неведомого мира вернулась сюда, освобожденная от черной тени проклятия и исполненная величавой женской красоты, он не смел поднять на нее глаза и только дивился тому, как спокоен и бесцветен его собственный голос. Нет, не ту женщину ждал несчастный Оцмар, не ту… И если бы ему, Лронгу, был дан мучительный дар предвидения, он рисовал бы вот этот светлый лик, изображая его рядом с солнцем. Равносветящая… Сестра Негасимого Светила…
— Лро-онг! Теперь ты задумался?
— Прости, — пробормотал он, теряясь, как мальчик. — Это было не по-рыцарски — забыть о своей даме…
Забыть! И она поверила…
— Но ты же думал о Чернавке — это естественно. Так почему ее нужно охранять? От кого?
— От моих солнцезаконников. Они требуют ее казни, — он отвечал только потому, что не в силах был ни солгать, ни промолчать, когда та, что с первого взгляда стала повелительницей его дум и сердца, требовала ответа.
— Но ведь это ты приказал спасти ее!
— Да. И на то была моя княжеская власть и воля. Но она была Чернавкой, принявшей пожизненный обет, и ее долг — умереть, но не позволить увезти себя из Анделисовой пустыни.
— Это кто так сказал?
— Закон, моя госпожа, который выше княжеской воли.
— Ну так стань князем, который выше закона, разгони своих дармоедов, издай указ, чтобы последний караван забирал каждую Чернавку, отслужившую свой срок…
— Но кто тогда будет блюсти законы, разрешать тяжбы, отпускать содержание стражникам и воинам, возжигать Невозможные Огни? Кто будет разводить и обучать молвь-стрелы… Прости, о увенчанная короной морозного утра, но меня, по-видимому, ожидает неотложное дело.
Принцесса вытянула шею и скосила глаза вправо, следуя за досадливым взглядом Лронга, — там, преклонив колени на красную подушку, терпеливо замер обладатель алого балахона. Что-то уж очень бесшумно он подобрался всего на каких-нибудь пятнадцать шагов. Если у него тонкий слух, то сколько из того, что было сказано совсем не для посторонних ушей, вынесет он из подслушанной беседы?
Как не кстати оказалось решение оставить Гуен на Джаспере! Но в поспешных сборах было решено, что и белой стражнице, и верному Кукушонку, и натерпевшемуся всяких бед крошечному Шоео нечего делать в ледяном Аду. Да и задерживаться здесь надолго они никак не собирались. Юрг обещал, что все возможные осложнения растянут экспедицию от силы на два-три дня — ведь на Тихри так легко одерживать победы! Но сейчас с каждой минутой тревога моны Сэниа росла, и даже появление смиренно потупившегося солнцезаконника, всем своим видом говорившего, что он готов простоять в привычной, по-видимому, позе хоть до самого Невозможного Огня, вызывало у нее недобрые предчувствия.
Лронг размашистым шагом подошел к солнечному жрецу и молча протянул руку — это был царственный жест, и мона Сэниа подивилась, как немного времени нужно, чтобы вот такие повелительные движения стали естественными. Замелькало красное — оказывается, балахон был многослойным, как кочешок капусты; наконец появилось искомое: плетеная клетка-корзинка. Так же, не проронив ни слова, Лронг взмахом руки отослал гонца прочь, и принцесса вдруг подумала, что на его месте она постаралась бы ограничить контакты этого красноризца — где-то неподалеку, говорят, имеются вполне комфортабельные подземные отели с номерами на одного, правда, лишенные естественного освещения и туалетов.
Лронг подошел, прижимая корзиночку к груди — в его громадных лапах она была почти не видна.
— Прости меня, госпожа моя, но я полон смутных предощущений — мне чудится, что весть, принесенная княжеской молвью, касается тебя, а не меня. Открывать ли?..
— Если это действительно касается меня — открывай, добрый Лронг. Ты ведь рядом.
Он покачал головой, польщенный, но не успокоенный ее словами. Неуклюжие на вид пальцы нажали какой-то неприметный замочек, и крышка корзинки поднялась, позванивая бубенчиком, прикрепленным к ней изнутри. Цыплячьего цвета птичка с розовым воротничком, который она тут же кокетливо нахохлила, вскочила на краешек корзины и, наклонив головку, подождала, пока утихнет серебряный перезвон. Затем она прощебетала, почти не отделяя одно слово от другого:
— Один амулет — беда одна, два амулета — две тысячи бед; на Тихри задача тебе задана, но в мире каком ты найдешь ответ?
Мона Сэниа подняла изумленные глаза на Лронга:
— Ты что-нибудь понял, благородный рыцарь?
— Пока только то, что эта весть предназначена не для моих ушей. Она обращена к тому, кто способен смотреть на Тихри как на один из многих других миров.
Да, девочка выбрала мудрого правителя, но повторять это в очередной раз было бы банальностью, и потому мона Сэниа только сказала:
— Значит, к кому-то из нас… Но для моей дружины загадка только одна: где… Светлячок? — она нарочно назвала Таиру именно этим милым прозвищем, данным ей на Тихри, чтобы подчеркнуть, насколько равновелика была эта утрата как для нее, так и для Лронга. — Хотя нет, вот и другая: кто послал эту весть?
— Не знаю, — медленно проговорил повелитель этой земли, — и, что хуже того, у меня нет способа это проверить. Ни одно пернатое создание не летит так быстро, как княжий посланец, но они не приучены следить друг за другом. Если бы ты взяла с собой одну из твоих диковинных птиц…
— Еще не поздно… — начала мона Сэниа, но договорить она не успела: красногрудая вестница чирикнула: «один-амулет-один-амулет!» — и, взвившись над головами растерянных слушателей, исчезла в зеленой кроне орехового дерева, раскидистого, как баобаб.
— Может быть, сибилло? — предположил Лронг. — Он умеет так же ладно сопрягать слова в соразмерные строки.
— А где он сейчас?
— В Куличике, где же еще. Нежит старые кости.
Принцесса нервно хрустнула пальцами. Нет, от сибиллы непрошенной помощи не дождешься. Он бы сперва поторговался и лишь потом соблаговолил изречь подобное предсказание. Какой-то другой мир… А не проделка ли это порфироносных, пытающихся избавиться от непрошенных гостей, каждый раз оказывающихся в опасной для них близости к княжескому трону?
Нет, не похоже — никто из солнечных жрецов не знает об амулете, дарующем невидимость. Он — из мира Шоео, и если не с его планеты, то во всяком случае с того созвездия, где побывал предыдущий экипаж джасперянского корабля. Тем более они и понятия не должны были иметь о каком-то втором магическом талисмане, который обещал две тысячи несчастий.
Она поглядела на Лронга и увидела, что тот, в свою очередь, вопросительно смотрит на нее.
— Нет, — покачала она головой, — по-видимому, вдвоем нам ни одной тайны не открыть. Подождем возвращения наших кораблей.
Она проговорила это с подчеркнутым спокойствием, но в ее голосе отчетливо читалось: «возвращения ни с чем». Печальное предчувствие коснулось ее, и в нем не было ничего магического: это была лишь естественная чуткость любящей женщины.
Где-то вдали прозвучал дисгармоничный всхрип сигнального рога: видимо, подходила смена стражи.
— Я отвлекаю тебя от дел правления, — встрепенулась принцесса. — Боюсь, что мое ожидание затянется. Ты можешь…
Он поднял руку, останавливая ее на полуслове:
— Нет у меня дел важнее, чем находиться ежеминутно в твоем распоряжении. Не надобно ли тебе еды или питья?
— Спасибо, добрый Лронг. Так о чем мы говорили перед тем, как нам доставили молвь-стрелу? О Чернавке? Если опасность для нее так велика, хочешь, я возьму ее с собой на Джаспер? Преданная нянька мне не помешает…
Травяной рыцарь не успел ответить — сильный порыв ветра смел в сторону все сплетенные им перевязки, и под орешниковыми ветвями вырос еще один нездешний корабль.
— Слава древним богам! — невольно вырвалось у моны Сэниа. — Юрг… Юрг?
Но она уже видела, что это не он. Сорк выпрыгнул из незакрытого люка и теперь озирался, явно отыскивая глазами командора.
«Беда! — застучало у нее в висках. — Беда! А я не с ним…»
— Где?..
— Не знаю. Корабли действовали раздельно, — четко доложил Сорк; мы находились в степи, когда получили приказ вернуться сюда.
— Чей приказ?
— Приказ командора. Но его передал Флейж.
— Понятно, — голос совершенно спокоен, как всегда перед решительными действиями. Один миг на то, чтобы прикрыть глаза и представить себе теплый полумрак командорского кораблика.
— Юрг! — позвала она. — Юрг, ты слышишь меня?
Тишина. Либо там, в неведомом Аду, произошло что-то непоправимое, либо кораблик попросту пуст.
— Сорк! Быстро сюда! Ты видел, где они, ты перенесешь нас…
— Ты хочешь взять принца в ледяную ночь?
«О, древние боги, как же теперь им жить, как научиться не расставаться ни на миг, не подвергая опасности малыша? С собой его брать недопустимо, по невозможно и оставить, даже на такого человека, как Лронг. Значит, снова ждать?»
Из люка неуклюже выбрался Харр; очутившись там, где, по его твердому убеждению, могли обитать только мертвые, он начисто забыл обо всем на свете, кроме героических усилий, с которыми он преодолевал собственный ужас — и небезуспешно. Но теперь, очутившись снова под солнечными лучами, пробивающимися сквозь еще не тронутую осенней ржавчиной листву, он сразу же почувствовал себя крайне неловко в чужом облегающем костюме, словно его выставили напоказ в шутовском наряде или, того хуже, в бабьей юбке.
Видя, как он мнется, Сорк подошел и снял с него шлем.
— Собственно говоря, наш помощник свое дело сделал, — резюмировал дружинник. — С ним следует расплатиться и отпустить.
Мону Сэниа слегка покоробило это сухое замечание; разумеется, сейчас, в ожидании неведомой беды, Сорку было не до первого встречного тихрианина, но она почувствовала, что, если сейчас она одарит странствующего певца пригорошней перлов, одолженных у Лронга, она попросту оскорбит его.
Она подошла к тихрианину, чьи непомерно длинные ноги и куцые руки делали его похожим на какую-то замороженную тушку громадной птицы, втиснутую в серебристо-белый скафандр, и каким-то чисто женским краешком летучей мысли поблагодарила здешнюю моду за бесформенность и мешковатость одежд, скрывающих нелепость пропорций этих кочевых аборигенов, для которых, естественно, главным достоинством были именно такие неутомимые ходули. Если бы не смятение, в котором она пребывала, ей сейчас доставило бы большого труда скрыть улыбку. Но Сэниа положила ладонь на скрипучий синтериклон и проговорила с неожиданной даже для нее самой теплотой:
— Останься с нами подальше, Харр по-Харрада, и вовсе не потому, что ты нам нужен, а… да просто нелепо потерять друга, которого только что нашел!
Лронг вдруг почувствовал, как тоненькая иголочка прошла у него между ребер — в голосе принцессы не было ничего от ее прежних королевских интонаций.
— Назови обещанную тебе плату, храбрый менестрель, — невольно вырвалось у него, — и я ее удвою!
А вот это прозвучало уже по-княжески.
— Ты что-то раскомандовался, оружейник, — небрежно бросил певец тихрианских дорог, — то фирман тебе подавай, то перлы сулишь… Тот, кто меня нанял, обещал в уплату свой меч. Его не удвоишь.
Мона Сэниа тихонько опустила голову и слегка приподняла брови. Ну и ну. Нашли время. Нет, все мужчины одинаковы, какой мир ни возьми. А жаль, что этого Харра нельзя пригласить в свою дружину — неспособный перемещаться в пространстве, как это умеют одни лишь джасперяне, он будет только обузой.
— Ты получишь свой меч, как только вернется мой супруг, — сказала она примирительно. — Но если ты торопишься, я попрошу Эрромиорга, сенешаля моих ленных владений, переслать мне сюда самый драгоценный клинок, какой только найдется в оружейной палате моего замка.
Он отступил на шаг и, уперев руки в бока, оглядел ее с ног до головы.
— Слушай, и что вы все передо мной выпендриваетесь — и ленные, понимаешь, владения, и замки-хоромки, и только что голубого золота под ноги не мечете! А ты, я смотрю, баба нездешняя, но зело смазливая с лица, даром что ноги только подкачали — куцые, что у ежихи; да простит меня свет вешний, безгрешный, что таким, как ты, врать не обучен… Вот и пригласила бы меня на свою дорогу, а то я до нее, может, и в жисть не доберусь — и попировали бы, и песен, ко столу пристойных, сердце тешащих, наслушались, а то уж больно ты неулыбчива, а потом…
К счастью, и для растерявшейся впервые в жизни принцессы, и для схватившегося за голову Сорка, и для грозно выпрямившегося князя Лроногирэхихауда это «потом» повисло в воздухе, потому что между кораблями пронеслась невидимая вибрирующая волна, предшествующая появлению голоса, и раздался звучный, хорошо знакомый баритон:
— Принцесса Сэниа! Ты слышишь меня?
Но это не был голос Юрга — всего лишь Флейжа.
— Мы на Земле, принцесса. Так получилось. Если слышишь, ответь, и тогда я перешлю тебе голос командора Юрга.
Земля — это берег озера, и яркий желтый квадрат среди зеленой травы, и чистая раковина бассейна со светящимся дном…
— Я слышу тебя, Флейж! Говори!
— Сэнни! С тобой… с вами все в порядке? — а это уже был ее Юрг, ее звездный эрл.
— Да, да! Мы под крылом у Лронга, за нас не беспокойся. Но почему вы на твоей Земле?
— Полный провал, Сэнни, — голос то усиливался, то затухал, как всегда бывает, когда его пересылает кто-то другой; но слова долетали отчетливо. Стамена покалечило, я не связывался с тобой, пока не прилетели врачи и не сказали, что жить он будет. Ребра переломаны, левую руку раздробило. Точно под танком побывал. Хорошо, шлем выдержал…
— Крэги?
— Нет. Дэв взбесился.
— А… ты?
— Ни царапинки. Непостижимо! И еще невероятнее то, что все наши приборы прекрасно работают в степи, у строфионов, но в Аду, черт бы его побрал, мертвы, как сосульки. Спроси у сибиллы… О, меня зовут. Лечу со Стаменом, пока он не очухается. Ты пойми меня, любимая, я иначе не могу. Оставайся на Тихри сколько хочешь…
— Нет. Я — домой.
— Тогда усиль охрану. Флейжа отсылаю. Ких на нашей озерной площадке, что на Барсучьем, буду держать с ним связь по радио… Бегу, бегу! Ну все. Будь!
Мона Сэниа вздохнула. Вздох получился таким протяжным, словно она вбирала в себя весь воздух, прилетевший с Земли вместе с голосом.
— Вот так, — обернулась она к Лронгу, детским беспомощным жестом поднимая кверху раскрытые ладони. — Я опять одна…
Ну и Харр по-Харрада, естественно, не выдержал:
— То есть как это — одна? А я?
Флейж, уже успевший вернуться под родные джасперианские небеса, почтительно подал руку принцессе, выходившей из только что появившегося кораблика. Кукушонок, истосковавшийся в этой пустынной каменной чаше, где только изредка возникал Эрромиорг, заботливо переправлявший из замка все необходимое, ринулся навстречу и, опустившись на подставленный локоть, от счастья засвистел по-птичьи, подняв изящный серый клюв к вечереющему небу. Гуен, восседавшая на куполе большого корабля, ставшего по совместительству здешним замком, напротив, только захлопала крыльями, приподнимаясь, но не взлетая; взгляд ее немигающих глаз был устремлен на отверстие люка. Когда в нем показалась голова Харра, птица резко взмыла в воздух и заложила крутой вираж, готовая в любой момент сорваться в смертельно опасное пике.
— Гуен, охранять! — успела крикнуть принцесса, подымая правую руку. — Это свой.
Что-то в незваном госте, уже облачившемся в свое привычное одеяние, не удовлетворило придирчивую стражницу; она пронеслась над самой его головой и увесистой известковой каплей осквернила щегольской кафтан.
— Ах ты, кура безмозглая! — завопил Харр своим прекрасно поставленным голосом. — Яйца несет?
— Нет, — пробормотал Флейж, давясь от хохота, но еще не зная, как отреагирует принцесса на оскорбление, нанесенное ее гостю.
— Тогда — на вертел ее, сволочугу!
— Достойный странник, — сурово проговорил Сорк, появившийся из второго вновь прибывшего корабля, — негоже сотрясать здешний воздух словесами, уместными в придорожных кабаках, ибо тебя слышит юный принц.
— А ты не волнуйся, служивый, принцы таковым словам в первую очередь научаются — и от стражников, и от мамок. Дело житейское. Но при даме воздержусь и извинения приношу наинижайшие.
Повернувшись к даме задом, он принялся стаскивать с себя единственное свое одеяние, обнажив при этом спину, густо курчавившуюся черным лоснящимся волосом.
— Эрромиорг! — торопливо крикнула принцесса, посылая свой голос одновременно по всем покоям просторного замка Асмура. — Я вернулась на Джаспер. Благодарю тебя за все, что ты тут для меня приготовил, но вот весьма спешная просьба: разыщи в гардеробе покойного лорда несколько камзолов и плащей, пошире в плечах и подлиннее. И что-нибудь совсем уж до пят, халат, что ли…
— Это отнимет всего несколько минут, моя принцесса, — донесся ответ.
— Ну вот, дело улажено, — бросила мона Сэниа через плечо, чтобы нечаянным взглядом не смутить гостя.
Но что-то не похоже было, чтобы Харр по-Харрада вообще был способен смущаться. Он нагнулся, набрал полные пригоршни голубых колокольчиков, уже наполненных вечерней росой, и принялся этой цветочной кашей умащивать свой ворсистый, как кошма, торс. В воздухе поплыл земляничный аромат, смешанный с запахом мужского пота.
— А может, я его окуну, — неуверенно предложил Флейж, — море совсем рядом, только через стенку перелететь…
— Опасно, — покачала головой мона Сэниа. — Хотя наши птицы не замечали никого постороннего. Нет, рисковать гостем не стоит.
Только сейчас она всей кожей почувствовала, как сама истосковалась по прозрачной, вольной воде — не в ванне, не в бассейне, а хотя бы в озере. А тут — море… — Нет, — сказала она скорее себе, чем Флейжу.
И тут возле группы кораблей, которые, переставленные Эрромиоргом, образовывали в центре каменной чаши что-то вроде крошечного, почти игрушечного замка с одним шатровым залом и четырьмя башнями по бокам начали с шелестом появляться темные, изредка поблескивающие драгоценными камнями, свертки. Да, эрл Асмур не любил пестроты, и если богатство тканей и изысканный подбор черных и серых камней без слов говорили любому джасперянину о несомненной роскоши такого наряда, то бродячему менестрелю с варварской планеты такие одежды могли бы показаться едва ли не убогими.
Не дожидаясь приглашения, Харр по-Харрада с радостным криком: «Ага! Посмотрим, посмотрим!» — устремился к вороху одежды, потирая ладони.
И мона Сэниа вдруг подумала, что в его голосе не сквозит ни тени жадности — скорее восторг ребенка, слишком редко получающего подарки.
— Флейж, займись, — велела она, снова ныряя в свой кораблик, чтобы достать оттуда засопевшего после долгого сна Ю-ю. Заснуть на одной планете, проснуться на другой… И вдруг впервые в жизни ее охватил страх: а сможет ли ее сын совершать эти перелеты, как все джасперяне? Унаследует ли он этот природный дар от матери или таинственное НИЧТО будет закрыто для него, как и для всех остальных обитателей Вселенной?
Она стерла со лба мгновенно выступившую испарину. Не думать об этом, приказала она себе. Не думать четыре года — до того возраста, когда ребенка впервые сажают на крылатого коня, дают в руки легкий меч и объясняют, что такое мгновенный полет. Сейчас гадать бессмысленно.
Она быстро прошла в шатровый корабль через единственный люк, открытый в промежутке между малыми корабликами-башенками. Да, и здесь Эрм был на высоте: четыре приоткрытые двери в боковые помещения, а между ними богатые диваны, крытые коврами, и столики с висящими над ними светильниками. Место для сбора всей дружины. Слева и справа от входа — обставленные без лишней роскоши, по вполне удобные комнаты для тех, кто будет делить с принцессой дни — или годы — ее изгнания, нечто среднее между кордегардией и покоями для гостей. Оружие, оружие, оружие. Эрм рассчитывал на худшее.
Мона Сэниа в который уже раз мысленно поблагодарила своего сенешаля и прошла через весь шатер к двум отдаленным, только чуть приоткрытым люкам. О, вот здесь, наоборот, все наводило на мысли о счастливых временах. Левый дальний кораблик, превращенный в гнездышко для влюбленных, словно говорил о том, что это — изысканная форма поклонения ей как прекраснейшей из женщин: сдержанный в своих поступках и воспитанный в беззаветном почитании королевской семьи, Эрромиорг никогда не позволял себе ничего большего, чем почтительное повиновение; но эта комната была убрана так, как если бы он сам мог провести в ней остаток жизни вместе с той, которая была мечтой всех настоящих мужчин Джаспера.
Мона Сэниа это поняла.
А правый кораблик, стоящий вплотную к левому, был чистенькой, но без фантазии убранной детской. Отделанная перламутром колыбель — дар деда-короля; насест для Кукушонка. Удобное, но простое кресло для нее.
Она перекрыла отверстие, ведущее в общий шатер, и наложила на него нерасторжимое заклятие. Теперь в детскую можно было пройти только через ее собственную комнату. Она тихонечко вздохнула и покачала головой: если все время вот так прятать сына, то ведь можно воспитать из него труса… Нет. Вернется Юрг, они вместе что-нибудь придумают. И хватит тревог и сомнений: недаром говорят, что они передаются младенцу с молоком матери. Чудо еще, что он так спокоен и солнечно-приветлив… Она покормила малыша, уложила в колыбель и кликнула Кукушонка. Вместе с легкокрылой птицей в шатер влетел голос: «Владетельная принцесса! Твой супруг, командор Юрг только что передал мне через магический амулет весть для тебя: „все самое страшное позади, остаюсь при Стамене на эту ночь — возможно, потребуется моя кровь“. Это все, принцесса». — «Как это понять — потребуется кровь? Что, вся?» — «Не знаю, но могу через мой амулет переслать командору твои слова…» — «Нет, нет, Кродрих, не стоит — мы можем помешать ему. Благодарю».
Она впервые назвала его полным именем, и это вырвалось у нее совершенно естественно: ведь они больше не были в походе. В этом тесном, так далеком от королевской роскоши жилище мона Сэниа была наконец дома.
Она скинула тесную походную одежду и выбрала скромное, просторное платье. Оно скорее подошло бы пожилой домоправительнице, чем молодой и счастливой женщине. А ведь совсем недавно ее все называли «юная принцесса»… Наверное, чтобы вернуться к этому ощущению юности, надо прежде всего снова почувствовать себя любимой. А это опять отодвигалось еще на один день. Сэниа досадливо тряхнула головой, и черные волосы рассыпались по плечам, сдерживаемые только драгоценным аметистовым обручем. Какая бы она ни была, а прежде всего она хозяйка дома. Легко и стремительно, как прежде, она покинула свой шатер. Под ногами захрупали стебли по-вечернему полиловевших соцветий; солнце уже коснулось кромки каменных стен, окружавших пологую чашу их маленькой уютной долины.
— Стены растут! — вдруг заорал диким голосом Харр по-Харрада. Спасайтесь, пока они не закрыли все солнце!
— Успокойся, гость мой, — стараясь скрыть усмешку, проговорила принцесса. — У нас солнце прячется каждый раз, когда мы собираемся отойти ко сну и…
Она осеклась и едва по-детски не прыснула: чернокожий певец выбрал-таки себе наряд по вкусу. Вероятно, этот малиновый халат с нежнейшей опушкой персикового цвета когда-то принадлежал Тарите-Мур, и сейчас он едва-едва сходился у тихрианина на пупе, оставляя обнаженной могучую грудь, на которой лишь изредка поблескивали бусинки хрустального транслейтора, прячась в угольно-черных завитках волос. Харр зябко ежился, стараясь стянуть отвороты не вполне уместного здесь пеньюара — розовый пух жалкими клочками выпархивал из-под пугливо подрагивающих пальцев.
— Снег! — снова заорал он. — Разводите костры, сейчас пойдет снег, если исчезнет солнце…
Он бросился к куче одежд и принялся судорожно разбрасывать камзолы и штаны, прежде чем нашел подходящий плащ; к чести его будет сказано, что прежде всего он вернулся к принцессе и бесцеремонно, даже несколько грубовато закутал ее с ног до головы — сделал это он подозрительно умело.
— Ступай в дом и сиди там, пока я огня не спроворю, — велел он безапелляционным топом. — Эй, где тут разжиться дровишками?
Флейж помирал от беззвучного хохота, благо дамский капот с торчащими из-под него громадными сапожищами очень к тому располагали; Сорк хмурился, но молчал, ибо первое слово принадлежало принцессе, которая была растрогана до такой степени, что не находила ни нужных слов, ни подходящего топа. С ней обращались как с девочкой…
— Слушай, ты, гусь, — не выдержал наконец Флейж, — умерь свой пыл. Снег тут выпадет не раньше чем через половину преджизни, если по-вашему. Так что угомонись, пока ты меня заикой не сделал.
Харр недоверчиво поглядел на него, потом на принцессу; все еще сомневаясь, он запрокинул голову, всматриваясь в быстро темнеющее небо. Первая вечерняя луна между тем всплыла над восточной стеной и теперь, положив свой голубоватый округлый подбородок на каменную кромку, заглядывала в долину, словно дивясь нежданным гостям.
Лицо Харра побледнело — то ли от лунного отсвета, то ли от смертельного ужаса. Он вскинул руки, заслоняя собой принцессу от лунного света.
— Призрак солнца… — прошептал он, и этот шепот был страшнее давешнего крика. — Если его мертвый взор упадет на тебя, то все тепло твоей души…
— Милый Харр, — сказала мона Сэниа, легким прикосновением опуская его воздетые руки. — Это всего лишь первая луна, и мы видим ее ежевечерне. Не сомневаюсь, что твои сказания о призраках солнца весьма поэтичны, но сейчас настало время вечерней трапезы.
— Милостивая моя госпожа, — живо откликнулся Флейж, — пока мы не обзавелись тут кухонными сервами и всеми причиндалами для стряпни, не позволишь ли обратиться к Эрму, чтобы он прислал чего-нибудь, что сыщется в замковой поварне?
— Позволю, позволю. Мог бы и сам догадаться.
Флейж исчез с быстротой падающей молнии, и через секунду его голос уже доносился из шатрового корабля. Да, кстати о молниях, подумала мона Сэниа.
— Гуен! — крикнула она. — Ты тоже можешь позаботиться об ужине.
Громадная сова беззвучно сорвалась с места, которое она выбрала себе в качестве сторожевого поста, и умчалась вдогонку за солнцем. Харр было шарахнулся от нее, но потом оглядел с ног до головы Сорка, задумчиво почесал в затылке и с невыразимым сожалением скинул свой неподражаемый капот. Порывшись в груде одежды, он отыскал светло-серый камзол, весьма похожий на тот, что был надет на Сорке; натянул со вздохом.
— На столы подано! — донесся из корабля голос, воодушевление которого свидетельствовало о том, что подано обильно.
— Идем, Харр, — просто сказала принцесса. — Тебе как путешественнику будет любопытно.
Они ступили в шатер, освещенный всеми лампами и фонариками, которые нашлись на корабле. Харр по-Харрада застыл на пороге, и лицо его против воли приняло неодобрительное выражение.
— Что-нибудь не так? — любезно осведомилась мона Сэниа. — Ты — мой гость, так что скажи, что тебе не по нраву.
Гость замялся.
— Давай, телись! — подошедший Флейж легонечко хлопнул его по спине. — Еда стынет.
Гость еще раз окинул взором роскошное убранство помещения, золоченые — от сглаза — блюда, драгоценные кубки. Пошевелил валиками бровей:
— Я почитал тебя прекраснейшей и мудрейшей из женщин… во всяком случае, из оставшихся в живых. Но я никогда не заподозрил бы тебя в жадности…
— В жадности?! — воскликнули хором трое джасперян — так велико было их изумление.
— Ты несметно богата, — пояснил он, плавным движением разводя четырехпалые ладони, словно лаская ими колышащийся ворс бесценных ковров, несравнимо богаче любой стоялой караванницы. Так зачем же тебе понадобилось нанимать меня, отправлять своего супруга и преданных ему воинов на погибель в самый Ад — чтобы добыть еще один клад, не так ли?
Наступило неловкое молчание, прерванное печальным вздохом принцессы:
— Ах, вот оно что. Проследуй к столу, Харр по-Харрада. Ужин стоит того. А потом ты услышишь, может быть, самую грустную из всех историй, какие тебе приходилось узнавать… Прошу.
Все уселись. Однако гость не торопился приступать к еде — он внимательно и неоскорбительно всматривался в то, как едят джасперяне, затем по их примеру вооружился ножом и вилкой и принялся за сайгачий бифштекс с таким изяществом, словно с пеленок был приучен пользоваться столовыми приборами. Флейж округлил глаза, но, поймав предостерегающий взгляд принцессы, от шуточек воздержался.
Острые коготки царапнули локоть моны Сэниа — на скамье рядом с ней распластался Шоео. Она принялась кормить его спелым гранатом, мысленно отмечая, что фаза наиболее интенсивного поглощения пищи, пожалуй, уже миновала.
— А вот теперь, Флейж, ты без лишней торопливости можешь поведать нашему гостю, какая беда привела нас обратно на Тихри и заставила искать дорогу в ледяной Ад, — проговорила принцесса, слегка откидываясь назад и прикрывая ресницы, словно исключая себя из вечерней беседы.
Флейж, безмерно удивленный ее повелением, слегка оттопырил нижнюю губу: уж если рассказывать обо всем, что приключилось с ними на Тихри, то кому, как не ей самой было знать все подробности их далеко не добровольного пребывания на родине Харра? Или, на худой конец, она могла отдать этот мягкий, завуалированный приказ Сорку как старшему. Но она выбрала его. Не потому ли, что он был другом Скюза? Но тогда чего она от него хотела — чтобы легкомысленный, непостоянный Скюз, несравненный стрелок, впервые в жизни полюбивший по-настоящему, стал главным героем разыгравшейся трагедии? Но ведь Флейж-то не был свидетелем несчастья, постигшего его товарища. Там была только сама принцесса, а она почему-то не хочет открывать никому тайну гибели своего лучшего дружинника. Несомненно одно: имело место черное чародейство — и, возможно, заклятие молчания. Да, наверное, так и есть.
Он шумно вздохнул, как перед тяжелым препятствием, и начал рассказ. Повествование получалось суховатым и отнюдь не красочным — там, где не было места язвительным шуткам или откровенному скоморошеству, его красноречие являло миру позорную плешь.
Мона Сэниа слушала, отгородившись на редкость удавшейся ей маской усталой невозмутимости. Все так. Изуродованный с малолетства злополучный князь. Два сибиллы: выживающий из ума старый пень и расцветающий махровым цветом сукин сын. Огненнокудрая девочка, прозванная Светлячком. И ни разу — имя Скюза. Только — «один из нас, полюбивший ее и изведенный неведомой волшбой».
Флейж умолк, и в вечернем покое разлилась нестерпимая тишина. Мона Сэниа удивленно подняла глаза на Харра — за все это время он ни разу не прервал рассказчика, хотя явно принадлежал к тому типу певцов-самоучек, которые слушают других с небрежным, хотя и заинтересованным видом, как бы априорно отметая их как соперников, и время от времени отпускают глубокомысленные замечания. Но нет, с первых же слов печального повествования он, приоткрыв рот, замер в такой неестественной неподвижности, что, казалось, даже только что проглоченный кусок остановился у него в горле.
— Рот закрой, — сказал Флейж. — Я закончил.
Харр сделал глотательное движение и некуртуазно утерся ладонью.
— Хуже перечного ореха, — признался он, — до слез пробрало… Ну а как же ты, владетельная, до скончания дней прокукуешь на этом свином пятачке? Да тут и рогата не выпасешь!
— Я дала слово, — сухо бросила принцесса, досадуя на то, что он угадал ее тоску по просторам Равнины Паладинов.
— Игуана — остров большой, — поспешил вмешаться Сорк. — Эта гора — только западная его оконечность, а к востоку он протянулся настолько, что двух дней пути не хватит, чтобы проследовать на коне вдоль его станового хребта. Правда, лес весьма дремуч, на твоем рогате и не проедешь…
— А что это значит — Игуана? — певец был, несмотря на три полных кубка, трезв и дотошен.
— Это — нездешняя ящерица, — пояснил Флейж. — Когда мы выбирали себе пристанище, оглядывая Лютые острова сверху, из-под облаков, командор Юрг соизволил назвать его земным словом. Как-то приклеилось.
Мона Сэниа невесело улыбнулась — действительно, остров, неожиданно громадный среди мелких, тянущихся плавной дугой островков-бусинок, из поднебесья походил на заснувшего крокодила с головой, обращенной на закат. Замкнутое кольцо каменных стен венчало эту «голову», точно доисторическая корона. И вообще все на Игуане дышало странной смесью первозданной древности и юной свежести начала лета.
— Ну ладно, — по-хозяйски распорядился Харр, хлопнув черной ладонью по белоснежной салфетке. — Погоревали, и будет. Завтра с утречка собирай сибилл-колдунов, чтоб этот нанюханный островок превратить…
— Уймись, — оборвал его Флейж. — Ни сибилл, ни чародеев у нас на Джаспере не водится. В других мирах — да, попадались. Зело занятно было, хотя и не всегда безопасно. Но здесь уж мы как-нибудь… Без волшебства.
Без волшебства. Мона Сэниа вдруг поняла, что скупые звуки двух простеньких слов вмещают в себя всю ее будущую жизнь. Любовь — да. Материнство — да. И дружба. И преданность. И верность своему слову.
Но все это — без волшебства.
— Мне пора, — проговорила она, порывисто подымаясь и оставляя недопитым свой кубок. — Нет-нет, не расходитесь — наш гость наверняка захочет побольше услышать о новой для него земле. И позаботьтесь о его ночлеге.
Створки люка сошлись за ней, повинуясь мысленному приказу. Вечерние жуки-фонарики, кружа под потолком, наполняли уютное гнездышко мерцающим принудительным покоем. Тихонечко посапывал в соседней горенке спящий сын. Завтра здесь будет и Юрг, ее звездный эрл и желанный супруг.
А вот волшебства не будет.
