— Кратов, — произнес Дилайт ровным голосом. — Как вы тут очутились?

— Осуществляю ксенологическую поддержку, — ответил тот, улыбаясь. — С вами все в порядке?

— Он в своей стихии, — отметил Биссонет. — Даже не похудел.

— Здесь отменное питание, — уверил Дилайт, поднимаясь им навстречу из кресла — грубо сколоченного, обтянутого неряшливо выделанной кожей, но на вид вполне приспособленного к человеческим седалищам. — Меня обуревают противоречивые чувства. С одной стороны я, несомненно, рад вас видеть и даже готов обнять. С другой же, ничто сейчас так не свяжет мне руки, как ваше присутствие. И не столько ваше, сколько…

— Послушайте, вы, несчастный прагматик, — высокомерно прервал его Биссонет. — Пока вы прохлаждались под крылышком Осязающих Мрак, мы с коллегой Кратовым раскололи почти все здешние орешки.

— Прохлаждались! — сказал Дилайт негодующе. — Здесь круглосуточно никак не менее трехсот десяти градусов по Кельвину. Прибавьте сюда почти стопроцентную влажность. Чтоб вы в аду так прохлаждались, друг мой!

Командор миссии выглядел весьма необычно. Лохматый, поросший плотной рыжеватой бородой, что значительно усугубляло его сходство с капитаном пиратской шхуны. В мятых и перепачканных сажей серых брюках и тонком черном свитере — «конхобар» по причине духоты был снят и небрежно переброшен через спинку кресла.

— Хлев, — сказал Биссонет, брезгливо поводя носом. — Обезьянник. Как вы могли допустить, чтобы вас, посланцев великой цивилизации, разместили в таких гнусных условиях?!

— Откуда в вас, в профессионале высшей пробы, подобное чистоплюйство? — парировал Дилайт. — По местным понятиям мы пользуемся всеми мыслимыми благами, на какие могут претендовать лишь особы, приближенные к самому Алмазному Жезлу. Между прочим, когда я участвовал в контакте с арахноморфами Аэндора, мне доводилось отдыхать на ложе из специальным образом разжиженного паучьего гуано, что так же свидетельствовало о крайней степени уважения хозяев к высоким гостям…

— Если вам нравится спать в дерьме — ваше дело, — сказал Биссонет. Но не вдавайтесь в подробности, если не хотите, чтобы меня стошнило на ваших глазах. Где здесь можно лечь ксеноэтологу с мировым именем, чтобы не угодить в гуано?

— Все углы этого номера-люкс к вашим услугам, — произнес Дилайт, делая широкий приглашающий жест.

Биссонет огляделся. Все обозримое пространство пещеры, исключая разве что потолок, было утыкано мягкими, хотя и слегка обтерханными, шкурами.

— Я хочу в кресло, — объявил Биссонет и, бесцеремонно отстранив командора, плюхнулся на кожаное сидение. Судя по негодующему кряхтению, ожидаемого удовольствия ему это не доставило.

Сквозь узкие оконные щели под самыми сводами пробивался слабый пепельный свет. Его лучи падали на грибообразную каменную тумбу, заваленную свитками. Кроме тумбы и кресла, иной мебели не наблюдалось. Кратов подошел к окну, привстал на цыпочки, выглянул. Ему удалось увидеть лишь чьи-то широко расставленные ноги — босые и довольно грязные.

— Охрана, — пояснил Дилайт. — Опасаются, что мы вдруг обратимся в змей и удерем через эти отдушины. Мы не связаны в наших передвижениях по дворцу, но за его пределы нас пока не выпускают.

— Вам сложно было сообщить о своем положении на корабль? — сварливо осведомился Биссонет.

— Первым долгом у нас отобрали браслеты, — сказал командор.

— У нас тоже, — заметил Кратов. — Поразительная неприязнь к средствам связи! Откуда им известно назначение браслетов?

— Только за последние десять лет я принужден буду сменить уже четырнадцатый личный браслет, — промолвил Дилайт. — Партнеры по контактам, особенно гуманоиды, питают к ним особое пристрастие. В данном случае, я лично демонстрировал Осязающим Мрак их действие в позапрошлой миссии. И хотя Аафемт на каждом шагу кичатся своим пренебрежением к накоплению знаний, это они запомнили.

— Где Джед и Хаим? — спросил Биссонет.

— Хаим беседует с Хрустальным Туманом. Это один из приставленных к нам жрецов. Вытянуть из него полезную информацию чрезвычайно трудно, однако Элул не теряет надежды. И кое в чем уже преуспел. Джед как военный атташе не отходит от него ни на шаг. Молча сидит в уголке и время от времени угрожающе зевает во всю розовую пасть. Что производит на жрецов определенное впечатление… Фогратора он лишился одновременно с браслетом, но батареи успел извлечь и даже растоптать. Так что с нами полный порядок… Но как долго вы намерены испытывать мое терпение?

— Я хочу одного, — сказал Биссонет. — Сидеть и ни о чем не думать. А еще лучше — попасть в свой кабинет. На этой… как ее?.. на Земле. За свой стол, в мягкое, черт возьми, кресло. Придвинуть поближе все наличные средства фиксации знаний и освободить мой бедный, беременный информацией мозг. Пусть Константин рассказывает, а я изредка буду вставлять реплики, идет?

Дилайт перевел взгляд с него на Кратова, потом обратно, с легким изумлением покачивая головой.

— Что за диво диковинное стряслось, что могло вас так сблизить, братец Лис и братец Кролик? — спросил он.

— Когда Татор и Вилга улетели… — начал было Кратов.

— Куда? — тут же остановил его Дилайт.

— Я отпустил Юрия, дабы он внес поправки в нашу модель, — сказал Биссонет. — У нас возникли кое-какие новые любопытные соображения. К сожалению, весьма неполные в свете того, что нам с коллегой Кратовым довелось узнать в ходе нашей вергилиады.

— А что же Аксютин?

Кратов и Биссонет переглянулись.

— Он улетел еще раньше, — сказал Кратов. — В тот же день, когда мы с вами расстались. Его обожгло огнем Серебряных Змей. Моя вина, я не сумел его удержать.

— Обожгло, — повторил Дилайт медленно. — Значит, они все же отважились преступить запрет. Ясно… — Он задумчиво поскреб пятерней в бороде, взгляд его на мгновение уплыл. — Так что там с моделью, Берт?

— Очевидно, мы поспешили с ней, — продолжал Биссонет. — Но в противном случае вряд ли Видящие Внутрь осмелились бы выйти на нас. Их отпугивал корабль, между тем как «иглу»…

— Вы что же, вступили в контакт с Видящими Внутрь?!

— Эта ваша «интеллектуальная элита», — произнес Биссонет с великолепным презрением. — Стадо суицидально озабоченных параноиков. Они проели мне всю плешь своим бредом. И если бы не наше желание во что бы то ни было увидеть Мерцальника…

— Так, — сказал командор. — Стало быть, еще и Мерцальник. Прекрасно… Я прошу прервать ваше повествование до прихода Хаима. Поскольку при повторе вы неизбежно упустите что-нибудь существенное.

— Это верно, — согласился Биссонет. — Замкните уста, Константин. А я пока подремлю.

Но подремать ему не удалось. Дверь из черного, пропитанного смолой дерева с жутким скрипом отворилась, и явились Элул и Джед.

— Вот что выясняется, Дин… — с порога провозгласил Элул и осекся.

Джед, страшно заревев, набросился на Кратова. Сгреб его в охапку, оторвал от пола, закружил.

— Я знал! — орал он. — Я сердцем чувствовал, что этот плоддер не угомонится и непременно разыщет нас даже у самого дьявола в заднице!

— Доктор Биссонет, — нежно протянул Хаим. — И вы здесь. Не мираж ли это? Позвольте мне вас потрогать.

— Еще чего! — фыркнул Биссонет. — Сначала вымойте лапы. И снимите эту дурную шерсть с физиономии. В ней вы похожи на Маркса, а я с детства испытывал идиосинкразию к социал-утопистам.

— Посмотрю я на вас через неделю, — сказал Хаим. — Когда привыкнете причесываться собственной пятерней и умываться собственным потом.

— Надеюсь, питаетесь вы здесь не собственными выделениями? — уточнил Биссонет.

— Не собственными, — уверил его Элул. — Отнюдь нет. Это я вам гарантирую.

— И я не намерен торчать здесь еще неделю!

— Что же вы намерены предпринять?

— Хаим, — вмешался Дилайт. — Эти двое вступили в контакт с Видящими Внутрь.

— Позвольте, — опешил тот. — Что значит — вступили в контакт?! Как они с ними изъяснялись — на языке мимики и жестов? Или чертили-таки пифагорово исподнее на песочке?

— Дело в том, — сказал командор миссии, коротко и прямо взглянув на Кратова, — что Константин знает сакральный язык Аафемт. Он ведь у нас любопытный.

— Любопытство, конечно, не порок, — озадаченно произнес Элул. — И я хотел бы услышать подробности.

— Звездоход! — взревывал Джед, охлопывая Кратова широкими светлыми ладонями. — Знал бы ты, как я рад тебя видеть, как я устал тут без тебя!..

Кратов, продолжая улыбаться, машинально кивнул. Он напряженно пытался понять, откуда Дилайту стало известно про его языковые познания. И все отчетливее сознавал, что неоткуда.

— О черт! — вырвалось у него.

— Ты что, звездоход? — удивился негр. — Я тебя помял?

— Да нет, Джед, все прекрасно…

Биссонет уже рассказывал. Упиваясь всеобщим вниманием, неспешно и с живописными подробностями. Старательно опуская всякие упоминания о многочисленных своих сшибках с Кратовым. В его изложении оба они выглядели этакими неразлучными Диоскурами, движимыми единственной целью постигнуть истину до ее пределов. Впрочем, когда речь заходила о конкретных фактах, он преображался и становился протокольно точен. Иногда Биссонет обращал взор на Кратова, словно требуя подтверждения своих слов. И тот немедля подтверждал — утвердительным междометием либо просто кивком.

Мысли его заняты были совсем иным.

Дилайт, сосредоточенно меряя пещеру шагами из угла в угол, как бы невзначай задержался возле Кратова. Положил руку ему на плечо и легонько сжал. Будто пообещал что-то.

Алмазный Жезл, верховный иерарх касты Осязающих Мрак, по сути дела духовный владыка всех Аафемт, восседал в затемненной нише, что была высечена прямо в скале. Он был с головы до ног закутан в пышные шкуры, перехваченные тонкими металлическими лентами. Во вздыбленной над высоким залысым лбом гриве, припудренной серебром, сияли самоцветные камни. На дряблых щеках лежали густые мазки охры. Впалые глаза были прикрыты, но когда устало смеженные, подкрашенные синим веки приподнимались, то казалось, что и в орбиты тоже были вделаны огромные черные ониксы. В руках иерарх твердо сжимал символы верховной власти — два посоха из черного дерева, инкрустированного алмазами. Во всем его облике ощущалась дремлющая до поры огромная, колдовская сила. Только при помощи такой силы и можно было править этим сумасшедшим миром.

— Смотрите во все глаза, — шепнул Дилайт, обращаясь к Биссонету и Кратову. — Когда еще вам доведется побывать при дворе живого фараона!

На полукруглых ступенях, концентрически расходившихся от ниши, вразброс стояли жрецы рангом поплоше, в шкурах различной поношенности. И лент у них было поменьше, и самоцветов в волосах небогато, и у каждого один посох без особых украшений. Лица и обнаженные по локоть костлявые руки были пестро и неряшливо расписаны, глаза выпучены до остекленения, тонкие бескровные губы спесиво сжаты.

Еще ступенью ниже располагался ряд Серебряных Змей, наглухо укутанных в свои мимикрирующие плащи. Над сомкнутыми опущенными кулаками трепетали сонные язычки подземного мертвого пламени.

— Могильники, дольмены, — пробормотал Биссонет. — Стоило ли ломать копья из-за ерунды, когда здесь такой дворец… Где же раньше были ваши глаза, господа ксенологи?

— В прошлый раз Алмазный Жезл беседовал с нами на священной поляне, на пороге убогой соломенной хижины, — промолвил Дилайт, не поворачивая головы.

— А следующую миссию он примет в коктейль-баре на крыше небоскреба! ядовито сказал Биссонет.

Неслышно возникший рядом Аафемт в жреческом облачении нечленораздельно каркнул.

— Чужие могут сесть, — перевел Хаим.

Кратов оглянулся. Ничего похожего на кресла для почетных гостей не обнаруживалось. Рассеяв его недоумение, Джед первым умостился прямо на полу, подогнув по-турецки ноги. Его примеру последовали остальные.

И только Дилайт продолжал стоять.

— Чужой Старший желает говорить? — негромко осведомился жрец.

— Хрустальный Туман видит, — надменно ответил командор.

В тронном зале установилось тягостное молчание. Слышно было, как в удаленном закутке со звоном капало… И когда пауза сделалась совершенно невыносимой, Алмазный Жезл внезапно отверз уста. Кратов не удержался и вздрогнул, когда в тишину упали первые скрежещущие звуки его голоса.

— Откройте глаза, — переводил Элул. — Ибо они закрыты для Истиносвета. То, что в них отражается, есть ложь. Миражи обмана одолевают рассудок. Тьма поселяется в душе, отягощая собой серебряное имаго. Обманутый не возродится. Говорящий лживо не возродится вдвойне. Пришедший из тьмы не возродится никогда. Откройте глаза своего имаго. Ибо глаза бренной плоти слепы от рождения. Только Очищение дает жизнь. Тело колыбель, имаго — младенец. Не питайте младенца темным ядом. Отравленный не возродится. Этой ночью я открыл глаза и увидел Истиносвет. Все, что есть, не будет. Все, чего нет, возникнет. Гнусная тьма будет развеяна, и воцарится чистое благо. Родится много младенцев. Родится наш мир. Он устал от тьмы. Разум отягощен ложью. Он просит облегчения. Это будет. Одно превращение — ничто. Много превращений — все. Так замыкается круг, так размыкается обруч.

— Похоже на бред, — сказал Кратов. — Со зловещим смыслом.

— Знакомая песня, — проворчал Биссонет. — Правда, на другие стихи… Они устали от памяти и хотят зачеркнуть прошлое. Наступает сезон пожаров.

— У меня от этих прорицаний скоро разовьется черная меланхолия, сказал Хаим. — Знаете, что такое «синапофименон»? В ту пору, когда Марк Антоний строил амуры с Клеопатрой, египтяне скуки ради учредили академию с этим названием. Члены ее только тем и заняты были, что измышлением новых, особенно приятных способов самоубийства. А потом испытывали их на себе.

— Так то на себе, — заметил Джед. — Это хотя бы справедливо. Зачем же остальных впутывать?

— Поверь мне, в этом мире остальные будут только счастливы…

Дилайт продолжал стоять.

Очевидно, и Алмазный Жезл наконец заметил это. Он прервал мрачные пророчества и надолго замолчал. Потом так же неожиданно — Кратов снова вздрогнул, — заговорил вполне доступным языком:

— Чужой Старший должен быть доволен. Он видит новые лица. Это хорошо. Ибо гости никогда не обременяли своим присутствием чертогов Осязающих Мрак.

— Но я прошу Алмазного Жезла указать нам обратный путь, — громко сказал Дилайт.

— Каждый день одно и то же, — добавил от себя Хаим. — А толку никакого.

— Чужой Старший напрасно спешит, — проскрипел иерарх. — Еще не соткана до конца ткань поступков и событий. Когда Истиносвет откроется моим глазам, никто не задержит никого.

— Неужто он ждет, когда ему приснится, будто мы ушли? — спросил Биссонет.

— Все сложнее, коллега, — сказал Элул. — Истиносвет постигается в комплексе. Это и явь, и сон, и наркотические видения, и шаманские действа… Сейчас они с командором обменяются еще парой реплик, и аудиенция завершится.

— …Но в ткань поступков и событий вплетены темные нити, — продолжал Дилайт. — Разве Алмазный Жезл этого не видит?

— Чужой Старший ошибся. Ткань соткана из чистого серебра.

— Это фальшивое серебро, и оно тускнеет под пристальным взглядом!

Над кулаками плащеносцев с шипением взметнулись огненные клинки.

— Чужой Старший должен разъяснить свои слова, — заскрежетал иерарх.

— Алмазный Жезл простер над Чужими свое сияние, — спокойно сказал Дилайт. — Он думает, что его власть безгранична. Но Серебряные Змеи ужалили Чужого.

— Чужие погружены в Ложнотьму! — взревел Алмазный Жезл. — Их разум омрачен отравленными видениями. Как может быть то, чего нет?!

— Истиносвет не гаснет, — резко сказал Дилайт и сделал правой рукой короткий пронзающий жест.

Серебряные Змеи слаженно, будто по неслышимой команде, шагнули еще на одну ступеньку вниз.

— Та-а-ак, — протянул Хаим и проворно встал.

— Что случилось? — забеспокоился Биссонет.

— Кажется, нашего командора достали, — пояснил Хаим. — Он произнес формулу абсолютной правды перед лицом Алмазного Жезла. Это серьезно.

Теперь уже все оказались на ногах.

Строй плащеносцев разорвался. Высоченный худой Аафемт выступил вперед, откидывая с лица капюшон. Его лицо, умащенное серебром, казалось неживой маской, прозрачные выпуклые глаза глядели холодно, по-змеиному не мигая.

— Драконий Шип никогда не обрушивал священный огонь на грязного Чужого, — сказал Аафемт. — Истиносвет не гаснет.

И тоже ткнул рукой в пустоту.

— Драконий Шип осквернил чистоту Истиносвета, — промолвил Дилайт высокомерно. — Он может выбирать.

— Дин, ты сошел с ума! — сказал сзади Элул. — Что за ковбойские штучки?!

— Я знаю что делаю, Хаим, — сказал командор, не оборачиваясь.

— Так это Драконий Шип спалил Аксютина? — отрывисто спросил Кратов.

Ему не ответили.

— Вы оба призвали в свидетели своей правоте немеркнущую истину, задумчиво изрек Алмазный Жезл. — Но один из вас совершил святотатство.

— Но не Драконий Шип, — сказал плащеносец. — Что значит Истиносвет для Чужого, лишенного имаго?

— Истиносвет безграничен, — ответил Дилайт. — Его сияние озаряет все миры. Он не гаснет!

— Драконий Шип выбрал? — нетерпеливо осведомился иерарх.

— Чужой Старший осквернил чистоту Истиносвета, — ответил тот, не глядя на Дилайта. — Пусть Алмазный Жезл услышит. Верно, что в ткани поступков и событий появились инородные нити. Но это не лучезарное серебро Истиносвета. Это ржавый металл Ложномрака, подброшенный теми, кто укрывается в сиянии алмазов. Истиносвет не гаснет! Над Чужими всегда стлалась завеса тьмы. Так было: Чужие, лишенные имаго, прошли сквозь врата Нетленной Чистоты. Они обожгли смрадным дыханием нежные покровы Вечно Живущего. Они опоганили грубостью своих мыслей его высокие грезы. Истиносвет не гаснет!

— Кто открыл Драконьему Шипу это знание? — грозно вопросил иерарх.

— Глаза и уши Серебряных Змей рассеяны повсюду. Было так: Видящие Внутрь допустили Чужих в обитель Нетленной Чистоты.

— Воистину, Ложномрак распростер свои крылья над этим миром, проговорил Алмазный Жезл. — Я жду Очищения…

— Пусть Драконий Шип выбирает, — напомнил Дилайт. И тут же прибавил тоном пониже: — Хаим, прикрой Кратова.

Шурша плащом, Драконий Шип приблизился к напряженно молчавшим землянам вплотную. От него исходила леденящая волна ненависти пополам с черным безумием. Ощупал взглядом каждого с ног до головы — Биссонет, не удержавшись, попятился, натолкнулся на Джеда и застыл…

Стеклянные глаза уперлись в Кратова.

Чувствуя, как холодное пламя подземелий лизнуло его своим языком по сердцу, Кратов подался вперед.

— Мы встретимся, — сказал он на языке Иовуаарп.

— Мы встретимся, — подтвердил Драконий Шип.

И коснулся его груди длинным крючковатым пальцем.

— Драконий Шип выбрал неверно! — воскликнул Дилайт с отчаянием.

— Выбор совершен, — равнодушно сказал Аафемт, отходя.

— Что вы натворили, Кратов, — произнес командор упавшим голосом. — Вы хотя бы знаете, на что вызвались? Это было моим делом…

Кратов не ответил. Он отстранил остолбенелого Хаима и вышел на середину зала.

— Пусть Алмазный Жезл услышит! — крикнул он.

Жрецы зашумели, задвигались.

— Чужой знает древнесокровенное, — изумленно сказал иерарх. — Как такое возможно?

— Истиносвет безграничен, — ответил Кратов. — Я выбран Драконьим Шипом. Но остальным Чужим должен быть открыт обратный путь. Таково мое требование.

— Кто ты, чтобы требовать перед лицом Алмазного Жезла?

— Никто не знает будущего, — продолжал Кратов. — Может случиться так, что я обрету имаго. Пусть Алмазный Жезл знает: когда он избавится от оков своего тела, я замкну перед ним врата Нетленной Чистоты. И Вечно Живущие не примут его в свой круг, если он не исполнит того, что я хочу.

— Рассудок твой обуяла Ложнотьма, — возразил иерарх. — Чужие не способны обрести имаго…

— Я знаю древнесокровенное, — прервал его Кратов. — Подобные мне обретают имаго. И я стану Вечно Живущим и велю Малым Стражам навечно затворить обитель Нетленной Чистоты перед всеми Аафемт. Пусть Алмазный Жезл поверит, что я сделаю это. Истиносвет не гаснет!

Его последние слова прозвучали угрозой.

В оконной щели была видна узкая полоска плотно-серого вечернего неба, подсвеченного кровавым сиянием терминатора. Потом и ее перекрыли босые ступни охранника… Кратов едва слышно вздохнул и отошел.

— Хорошо, что все состоится утром, — сказал он.

— Мало в том хорошего, — проговорил Дилайт удрученно. По своему обыкновению он размеренно вышагивал из угла в угол, безошибочно огибая в темноте кресло и стол. — Что вы натворили… Вы впутались туда, где ни черта не смыслите. Это было моим делом и ничьим больше.

— Моим тоже. Драконий Шип сжег Аксютина.

— Ну и что с того? — спросил командор. — Он мог сжечь совершенно незнакомого вам человека в то время, когда вы мотались по Галактике по своим плоддерским делам. Разве тогда вы тоже бросили бы все, чтобы явиться на Уэркаф для сведения счетов? Это контакт! Это игра, в которую играют не по нашим правилам! И уж подавно не правилам вендетты…

— Но вы сами пытались сыграть в эту игру.

— Знаете, Константин, вы просто самонадеянный юнец. И до конца не представляете, что вас ожидает. Это поединок без правил. Двое заходят, выходит один… Не забывайте, что шесть лет назад вы уже вышли один из поединка. Или теперь что-то сместилось в ваших нравственных устоях?

— Дело не в этом, — упрямо сказал Кратов. — И я помню о том, что произошло шесть лет назад. Конечно, вы вправе думать обо мне что угодно.

Сейчас мне нужно было, чтобы вы могли вернуться на корабль. Я этого добился. Что же до здешних правил, то я намерен их поломать. Возможно, Драконий Шип великий боец и одолеет меня. Ну, а я не собираюсь его убивать. В конце концов, он тоже не убил Аксютина… Двое зайдут, двое и выйдут.

— Вам без малого тридцать лет, Константин, а рассуждаете вы как дворовый мальчишка, — не утерпел Хаим. Он полулежал в углу комнаты на шкуре, подперев голову ладонью. — Кто затронет наших, тот получит в лоб… А стихи мне понравились, — прибавил он меланхолично.

— Лучше бы этот змееглазый выбрал меня, — буркнул Джед. — А может быть, ну его на хрен, этот поединок? Что нам за дело до их паршивых обычаев?

Кратов промолчал. Он опустился на пол рядом со свернувшимся по-кошачьи негром, прислонился к стене и прикрыл глаза.

— Обычаи надо уважать, — ответил за него Хаим. — Даже паршивые. Мы ксенологи, незваные гости в чужом доме. Дин верно сказал: игра не по нашим правилам… И потом, у нас уже нет иного выбора.

— Мне стыдно признаться, — сказал тихонько Биссонет. — Но я очень боялся, что Шип укажет на меня. Ведь я тоже… как это?.. осквернял нежные покровы.

— Совершенно исключено, — отмахнулся Дилайт. — Ни вас, Джед, ни вас, Берт, ни тем более Хаима он никогда бы не выбрал. У него были претензии только к нам двоим. Свою роль сыграло знание сакрального языка… Но для чего выпятились именно вы, Константин?! Это было моим делом, — снова повторил он.

— Зря я растоптал батареи фогратора, — сказал Джед.

— Не зря, — возразил Кратов. — Ведь у нас нет фогратора. Да я и не взял бы его ни за какие коврижки.

— Все противоречиво, — сказал Биссонет в задумчивости. — С одной стороны, навязчивое гостеприимство Алмазного Жезла. На кой черт мы ему нужны, почему он нас не изведет? Мы в полной его власти. Самый грязный Чингисхан из чингисханов с нами не церемонился бы. Ну, поразвлекся бы, как новой игрушкой. А потом поступил бы в полном соответствии с органически присущей всем деспотам ксенофобией, сиречь чужебоязнью.

— Ксенофагией, — поправил Хаим. — Сиречь чужеедством.

— Уж во всяком случае не потерпел бы нашего своенравного вяканья… С другой стороны — лютая, ничем не мотивированная ненависть Серебряных Змей. С третьей — демонстративная готовность открыть все тайны и попрать все табу со стороны Видящих Внутрь… Как такое может сочетаться в одном обществе?

— Что тут противоречивого, — пожал плечами Элул. — Здесь даже деспотия зиждется на иных, нежели у нас бывало, нравственных установках. В основе всего лежит отсутствие инстинкта самосохранения и острое желание покончить счеты с жизнью. Чтобы обратиться в прекрасное сияющее имаго… Тогда как большинством наших правителей управлял разъедающий душу страх смерти.

— Вдобавок, с приходом христианства — ужас перед адскими муками, подхватил Биссонет. — И в то же время полная невозможность отказа от сладостных земных прегрешений.

— А с какой стати тому же Алмазному Жезлу посягать на наше благополучие? Быть может, в глубине души ему нестерпимо жаль этих несчастных, нелепых чужаков, лишенных светлой надежды на освобождение от гнетущей плоти. Посмертно обреченных гнить в земле подобно дикому зверью. Что же до Видящих Внутрь, то я полагаю, им просто наплевать на происходящее вокруг. Судя по вашему рассказу, Берт, они обитают в среде настолько фантастической, что кастовые условности надземного мира для них не имеют никакого значения. Их социальная роль — посредничество с Мерцальниками. И они за долгий срок общения с ними невольно восприняли атрибутику их поведения. А именно — постоянную готовность исполнить то, что от них хотят… Сложнее всего с Серебряными Змеями.

— …А в морду ты бить умеешь? — озабоченно спросил Джед у Кратова.

— Умею, — сказал тот, усмехнувшись. — Была бы морда…

— А ведь Драконий Шип солгал, — заметил Биссонет. — И сделал это сознательно. Осквернил, так сказать, чистоту Истиносвета.

— Вот и объяснение, — неохотно вмешался Дилайт. — В этом бедламе Серебряные Змеи — наиболее здравомыслящая общественная группа. Возможно, сам отбор в эту касту происходит по признаку нормального мировосприятия. Если только это вообще не генетически обособленная ветвь Аафемт… Они могут знать: Мерцальники — никакое не имаго, а нечто иное, непонятное, но вполне управляемое. И охраняют эту кастовую тайну огнем и мечом. По преимуществу огнем.

— Тогда конечно, — сказал Биссонет. — Мы со своим материализмом для них просто опасны. И они, разумеется, будут кидаться на любого пришельца будто цепные псы. Удивительно, как долго они вас терпели во дворце Алмазного Жезла!

— Ну, какие-то пределы их своеволию все же существуют, — промолвил Дилайт. — За Змеями ведь тоже присматривают. Но стоит им уйти от недреманного ока Осязающих Мрак или, допустим, Касающихся Воды, как они демонстрируют нам свои истинные намерения. Например, нападают на Павла Аксютина… Если бы мне знать об этом раньше!

— Интересно, почему мы ни разу не видели здесь женщин? — вдруг спросил Биссонет.

— Отчего же не видели, — возразил Хаим. — Поверьте мне, Берт, они вас не воодушевили бы. Во-первых, женщин здесь чрезвычайно мало и внешней привлекательностью они не блещут. Продолжение рода является привилегией высшего жречества и окутано культовым туманом, за который нам покуда не удалось проникнуть. Во-вторых, местные женщины довольно забитые и пугливые существа. Малоподходящий объект для контакта.

— Предрассудки, — фыркнул Биссонет. — Из той же обоймы, что и недопущение наших женщин в практическую ксенологию…

— …А по ядрам его пнуть ты сможешь? — снова вскинулся уже задремавший было Джед.

— Были бы ядра, — ответил Кратов рассеянно.

…Вошел Аксютин. С любопытством озирая убранство помещения, приблизился и сел рядом. Его пальцы погрузились в свалявшийся мех напольной шкуры. «Троглодиты, — сказал он негромко. Лицо его светилось удовольствием. — Нет, в этом что-то есть. Я вам завидую, Костя. Ей-богу, брошу все эти лингвары-бювары, отрину вековые наслоения культуры и подамся куда-нибудь так же… в пещеру!» Потревоженный звуками его голоса, Джед свирепо всхрапнул, но не проснулся, а лишь перевернулся на другой бок. «Так вот, о «третьей силе», — продолжал Аксютин. — Я думаю, в ее присутствии никто уже не посмеет усомниться». — «Еще бы, — усмехнулся Кратов. — Вопрос в том, какую из всех наличных сил назвать «третьей». Если вы о Мерцальниках, так они — явно «первая». Как по времени, так и по авторитету». Аксютин кивнул. «А всего означенных сил четыре, — сказал он. — Мерцальники, Аафемт, люди и — эти… Ио… вуу… Ну, вы понимаете, кого я имею в виду. Даже если они пассивны и только наблюдают. Слабое воздействие зачастую оказывается самым эффективным». «Не так уж они пассивны, — возразил Кратов. — Вдобавок, сознание того, что они впутали в свое, в общем-то внутреннее с Аафемт дело землян и подставляют их на каждом шагу, когда вместо тарана, когда вместо щита, должно давить им на совесть». «Буде таковая категория им известна!» «Все равно какой-то нравственный императив в их поступках присутствует. Иначе они давно бы уже плюнули на эту разнесчастную планету». «А если ими руководит всего лишь уязвленное самолюбие? Или ложно понимаемые принципы? Например, доведенный до абсурда принцип расовой неделимости? Знали бы вы, каких бед натерпелось человечество из-за этого и ему подобных символов веры!..» «Я знаю». «Верно, вы же любопытный…» «Если вы окажетесь правы, плохи наши дела, усмехнулся Кратов. — Тогда и самом деле мы всего лишь пешки в чужой партии. Остается, впрочем, надежда, что наше кондовое своенравие все же вывезет на кривой. Трудно разыгрывать партию фигурами, так и норовящими каждую секунду чесануть врассыпную!» «Особенно нынче, — веселился Аксютин. — На аудиенции у Алмазного Жезла. С такой пешкой, как вы, Костя, любой гроссмейстер спятит!» «Но партия еще не завершена», — прозвучал чей-то хладнодушный голос, очень знакомый, но положительно неуместный в такой обстановке. Кратов обернулся и обнаружил, что вполоборота к нему, притулившись в чернильной тени, сидит в обыкновенной своей, даже на взгляд неудобной позе Тьмеон. Это был повод для изумления, но самым изумительным в ситуации была, пожалуй, крайняя незначительность изумления. Ну, сидит и сидит, что в том диковинного? Вот и Аксютин скорее с удовольствием, чем с удивлением, воспринял участие в беседе нового лица. «Вы правы, коллега, сказал он воодушевленно. — Но вся прелесть положения заключена в том, что партия-то у каждого своя! Не только у игрока, вернее — у того, кто всерьез полагает себя игроком, но и у всякой фигуры на доске. Любопытно, что и сам игрок — точно такая же пешка, как и все остальные!» «Кто же всеми нами движет?» — осведомился Кратов. «О! — шепотом вскричал Аксютин. Гроссмейстер из гроссмейстеров, чемпион всех ристалищ, его величество Судьба!» «По прозвищу «Удача», — задумчиво присовокупил Кратов. «Это что? — встрепенулся Аксютин. — Плоддерский фольклор?» «Это мой личный фольклор…» Тьмеон передернул костлявыми плечами и сказал безразлично: «Но все проиграют». «А так не бывает!» — энергично возразил Аксютин. «Бывает. Так и только так. Все иное — Ложносумерки. И тот, кто получает приз, увидит, что в руках его — пустышка. Его удел — разочарование». «Я выиграю», — сказал Кратов упрямо. «Безумец, — обронил Тьмеон. — Хочешь говорить с глухим? Подарить свой портрет слепому? Драться с безруким?..» «Это Драконий-то Шип безрукий?» «И он тоже. Захочет схватить — но не сумеет». «Опять пророчества, — поерзал Аксютин. — Не выношу я этих оккультизмов! Я, отцы мои, материалист…» «Нашли чем гордиться, — хмыкнул Кратов. — Но кто же этот глухой слепец?» «Знающий знает», — уклончиво промолвил Тьмеон. Еще один желающий побеседовать возник на пепельном фоне остывающей стены плоской серой тенью. Кратов на всякий случай подобрался: ему почудилось, что это не кто иной, как Малый Страж, которому в их теплой компании уж совершенно не место. «Константин, — шепотом позвала тень. — Вы не спите?» Тьмеон снова дернулся, на сей раз — с явным пренебрежением, легко выпрямился во весь немалый рост и ушел. Аксютина тоже не оказалось на прежнем месте.

«Я не сплю, — пробормотал Кратов. — Уснешь тут, кажется…»

— Константин, — снова позвал командор.

— Да, да, я слышу.

— Простите, что я вас потревожил.

— Я толком и не спал. Так, видения какие-то бредовые… А вы бы уснули?

— Полагаю, что да. Если бы, конечно, я был на вашем месте, а не на своем.

Джед недовольно заворчал спросонья и спрятал лицо в ладони. В дальнем углу, не закончив дискуссии, плечом к плечу мирно возлежали ксенологи. Кратов бесшумно поднялся.

— Идите сюда, к столу, — позвал Дилайт. — Можете даже сесть в мое кресло.

— Спасибо, — сказал Кратов, но остался на ногах. Прислонился к влажной стене подле окна. Оттуда тянуло прохладой. — Как вы догадались, что я знаю сакральный язык Аафемт?

— Допустим, для меня это давно не секрет, — усмехнулся Дилайт. — Вы же сами при каждом удобном случае подчеркивали свою любознательность. Ваша редкая осведомленность о предмете исследований всплыла уже при первой нашей беседе. Уместно было предположить, что вы не упустили случая узнать о своих предшественниках на Уэркаф побольше… И потом, я вас проэкзаменовал.

— Как?

— У меня такой обычай: экзаменовать всех новых людей в своем окружении на знание иностранных языков. Особенно когда это касается языка Иовуаарп… Если помните, я предположил, что первопроходцы обидятся на то, что мы сокращаем имя планеты более чем наполовину. И вы тотчас же со свойственным вам прямодушием возразили мне.

— Здорово вы меня подловили…

— Это моя работа.

— Проще было бы спросить в лоб. И я бы не стал скрывать. К чему мне это?.. Так вот, о прямодушии. Когда я излагал Вилге и Биссонету свою гипотезу о ситуации на Уэркаф, мне в голову пришла еще одна мысль. И она была изречена. Биссонет, помнится, осмеял меня. Вилга промолчал и, возможно, не запамятовал сказанного.

— А вы не забыли, что мысль изреченная есть ложь? Впрочем, могу обещать, что смеяться не стану.

— Я сказал, что Иовуаарп, вероятно, не отказались от наблюдений за своей находкой так бесповоротно, как о том объявили во всеуслышание. И сейчас присутствуют на планете. В составе нашей миссии.

— Забавно. — Лицо Дилайта было непроницаемо. — Я был бы удивлен, отнесись доктор Биссонет к вашей выдумке серьезно. И вы, разумеется, немедленно перечислили имена предполагаемых соглядатаев?

— Разумеется, нет… Отчего-то я пришел к убеждению, что среди нас должен быть только один соглядатай. Например, из соображений разумной достаточности. И сразу решил, что это либо вы, либо Элул. А потом уверенно остановился… на последнем.

Дилайт тихонько засмеялся и посмотрел на Хаима. Тот лежал на спине, разметав конечности, и мирно посапывал во сне. Слабый зоревой отсвет из окна падал на его потное лицо, заросшее диким, наполовину седым волосом.

— Нетривиальный выбор, — сказал командор.

— Почему же? Логично предположить, что это должен быть не случайный в миссии человек. Наверняка работающий в ней с самого начала. Поэтому навигаторы и ксенологи из ИОК сразу отпадают. Временно отсутствующих Брезе, Хоффмана и прочих мне незнакомых, — я решил во внимание не принимать. Остаются двое.

— Странный у нас складывается разговор. Никак не могу отделаться от ощущения, что мы играем в какую-то не очень взрослую игру… Так почему же Хаим, за что ему такая честь?

— Потому что вы гораздо больше кого-либо похожи на разведчика. Почаще глядите в зеркало, командор. У вас внешность супермена из детских комиксов, которому приказали заняться скучным делом. Ясно как дважды два: если дойдет до подозрений, первой кандидатурой будете именно вы. А настоящий разведчик обязан растворяться в толпе, ничем не привлекая постороннего внимания.

— Где вы нахватались таких познаний из области разведки? — спросил Дилайт, озадаченно улыбаясь.

— Я любопытный. И в детстве прочел много старых шпионских романов.

— Лучше бы вы читали сказки…

— Но потом я припомнил восточное правило с красивым названием «Двойное эхо». Правда, оно рассчитано на профессионалов, а не на вольных стрелков вроде меня. Но те, кто посылал шпиона на Землю, наверняка думали, что здесь ему непременно придется столкнуться с профессиональной контрразведкой.

— Бог с вами, Константин! Шпионы, контрразведка… Кому это сейчас нужно?

— Это только термины. Я знаю, что нам нечего скрывать, и никакой контрразведки на Земле давно не существует. Но более благозвучные обозначения сейчас мне просто не идут в голову… Так вот, это правило сводится к тому, чтобы обмануть именно специалиста. Который обойдет своим вниманием тех, что так и напрашивается на роль шпиона, и сразу займется неприметными личностями. Поэтому разведчик, работающий шумно и в открытую, имеет прекрасный шанс на успех. Кому в голову придет подозревать такого?

— Только вам, — покивал Дилайт. — И все же я протестую против «шпиона». Вы сами говорите: нам нечего скрывать. Да никто и не думает тайно вредить человечеству, вербовать среди людей «пятую колонну» или воровать секреты гравитационного движителя. Тем паче, что честь его создания принадлежит совершенно иной расе… Но вы все же грешите на меня?

— Угу, — сказал Кратов. — Вот еще аргумент: однажды Павел сказал мне, что существуют гуманоидные расы, практически внешне не отличимые от людей. И даже заключались-де смешанные браки. Но детей от таких браков не бывает. У Хаима четверо. А вы, между прочим, одиноки.

Дилайт снова засмеялся.

— Кстати, вы не примеряли роль соглядатая к себе? — спросил он. Если оперировать словарем шпионской литературы, то «легенда», с какой вы внедрились в миссию, также весьма уязвима. Хотя должен заметить, что еще больше вы тянете на неплохого агента спецслужб по выявлению инопланетных наблюдателей. Не преувеличены ли слухи о тихой смерти земной контрразведки?

— Даю вам честное слово, — торжественно произнес Кратов. — Я рядовой плоддер со слабыми навыками вождения небольших космических посудин. Не больше и не меньше. Истиносвет не гаснет. А если вот так же впрямую я спрошу вас?..

— Вне всякого сомнения, я отвечу отрицательно. И тоже поклянусь самой страшной клятвой. Так что давайте считать, что Иовуаарп и впрямь утратили интерес к своим дальним сородичам.

— Давайте… Кстати, что вообще могло его возбудить, этот интерес?

— Масса причин. Например, сострадание. Как вы могли предположить, Иовуаарп и Аафемт — одна раса. Распавшаяся на две неравные половины в незапамятные времена. И материнской расе невыносимо тяжело смотреть на то, как вырождаются, изводят самих себя ее заблудшие дети. И больно сознавать, что нет никакой возможности убедить этих заигравшихся в жестокие игры детишек покинуть горящую песочницу…

— Любопытно, что же хорошего может им предложить взамен упомянутая материнская раса? Как общеизвестно, условия обитания на планете Эаириэавуунс еще более далеки от райских.

— Не забывайте, Константин, что о всякой разумной расе известно лишь то, что она пожелает о себе сообщить. Я не исключаю возможности, что Иовуаарп из каких-то своих соображений ввели Галактическое Братство в заблуждение. Дали искаженную информацию о собственном мире. На самом деле нет на Эаириэавуунс никаких нефтяных болот. А, напротив, есть прекраснейшие голубые небеса, подпираемые белоснежными вершинами гор, с которых сбегают хрустально-чистые воды и теряются в зеленых полонинах…

— Зачем бы им учинять такой вселенский розыгрыш?

— Это землянам нечего скрывать от посторонних глаз. А обитателям Эаириэавуунс, очевидно, есть. Но я теряюсь в догадках, что же именно.

— Не оттого ли предки нынешних Аафемт дали деру из этих райских кущей?

— Я как ксенолог, долгое время занимавшийся историей этого вопроса, на основании свежеполученных сведений готов предложить очень интересную гипотезу. Что нам стало ведомо об Аафемт? Первое: они чужие на Уэркаф. Второе: предполагаемая численность их весьма невелика, что-то около двух миллионов. В этих рамках она удерживается искусственно, методами довольно варварскими, прокрустовыми. Я говорю об Очищениях… По нашим обычным понятиям — психоз. И все же два миллиона разумных существ воспринимают это регулярное самоистребление как нечто естественное, само собой разумеющееся.

— Биссонет не уставал повторять, что они здесь все сумасшедшие…

— Он близок к истине. Хотя эта догадка строилась у него на одних эмоциях. Аафемт действительно ненормальны. Десятки поколений искусственного отбора по признаку отклоняющегося поведения! Этим миром правили безумцы. И они оставляли в живых только себе подобных.

— Почему же материнская раса выжидала так долго? Или ей был любопытен результат такого небывалого эксперимента?

— Допустим, что она не выжидала. Она просто не могла вовремя вмешаться.

— Не могу поверить, что такое возможно, — сказал Кратов, нахмурившись.

— Возможно, друг мой… — командор помолчал. — Позвольте небольшое отступление. Вы знаете, что такое авангардизм?

— Кто же не знает? — пожал тот плечами.

— На Земле всегда были люди, воспринимающие реальный мир иначе, нежели мы с вами. Когда они пытаются отразить свои ощущения словами, красками или поступками, их творчество вызывает у большинства окружающих непонимание, подсознательное отторжение. В самом деле, когда художник рисует черный помидор или зеленокожую женщину с тремя глазами, то естественнее всего предположить, что он страдает особой разновидностью дальтонизма или что у него серьезные психические нарушения параноидального характера…

— Не из обычных людей

— продекламировал Кратов.

Дилайт кивнул:

— «Но я так вижу!» — защищаются они. И мы, серые обыватели, в силу присущей нам терпимости соглашаемся, сохраняем за ними право на искаженное мировосприятие. Иногда даже притворяемся, будто нам что-то ясно в этой неумелой мазне, в этих бессмысленных сочетаниях слов и звуков, в этих подчеркнуто противоестественных телодвижениях, которые они называют танцами или сценическим действием. Или питаем надежду, что все их творчество — некая норма, попросту нам недоступная. Что они в чем-то опережают нас.

— Что в этом дурного? — осторожно спросил Кратов.

— Ничего, поверьте… Разумеется, на девять десятых эти психические отклонения — лишь имитация. Время от времени авангардизм входит в моду. И толпы дилетантов, которые отроду не умели правильно налагать краски и составлять осмысленные фразы, но до судорог желали самовыражения, учиняют роение вокруг подлинных иномыслящих, будто пчелы вокруг матки… А теперь представим, что в распоряжение этих оригиналов предоставлена целая планета. Только что открытая, вполне благоустроенная и совершенно пустая. Эдакий космический Монмартр.

— Воображаю, что там творилось! — усмехнулся Кратов.

— Надо полагать, там было нескучно. Нескончаемый вернисаж. Карнавал днем и ночью. Орды гениев ходят стенка на стенку, отстаивая за собой исключительное право на истину. А толпа туристов с Эаириэавуунс наблюдает за этой резней с благоговейным восторгом. «Я так вижу!» — вопят гении. «Мы так не умеем», — пристыженно думают зрители.

— И все счастливы, — вставил Кратов.

— Еще бы… И в один прекрасный момент планета внезапно исчезает.

— Как — исчезает?!

— Ну, это всего лишь моя гипотеза, рожденная бессонной ночью. А вы уж, небось, решили, что я излагаю факты?.. Допустим, что некий любитель одиночества совершенно случайно привел в действие дремавшие до поры скрытые механизмы управления планетой. Или набрел на резвящихся при лунном свете Мерцальников. Да мало ли что… И планета по его воле преспокойно покидает орбиту с тем, чтобы совершить затяжной экзометральный прыжок за тысячи парсеков — на другой конец Галактики. Потому что законы небесной механики для нее не указ… А поскольку выстроившая эту гигантскую машину раса знала толк в гравитехнике, то все, кто находился на планете, практически ничего не заметили. Или заметили, но было уже поздно. Может быть, прыжок даже сопровождался чудовищными катаклизмами, и многие погибли. А те, кто уцелел, оказались вынуждены вести борьбу за существование в новых и довольно непривычных условиях. И они повели… как сумели.

— Пустились отбраковывать здравомыслящих, из числа туристов и вольных имитаторов?

— Вот именно. Нетерпимость всегда была свойственна авангардистам всех разновидностей. Художникам, революционерам… Равно как и отсутствие инстинкта самосохранения, кстати, — что в современных Аафемт достигло естественных пределов. Между тем на материнской планете творится паника. Но лагеря авангардистов и след простыл… Вдогонку спешно отряжается один корабль, потом целая эскадра. А впоследствии, когда Эаириэавуунс вступает в Галактическое Братство, это становится традицией. Например, ритуалом посвящения в звездоплаватели. Всякий, кто связывает свою жизнь с космосом, свой первый дальний рейс совершает на поиски сбежавшей планеты.

— Святой Грааль, — ввернул Кратов.

— И вот однажды, когда вполне реальное событие уже обратилось в печальную легенду, пропажа была обнаружена. Но встреча оказалась безрадостной. Наши робинзоны успели порядком подзабыть свою прародину. И отнюдь не горели желанием вернуться. По сути, это была уже другая раса. Они думали, говорили и жили иначе. Наверное, было бы разумно предоставить их самим себе. Но Иовуаарп допустили ошибку, рискнув форсировать контакт. Что привело к очередному Очищению… И они, ужаснувшись, отступили навсегда.

— Навсегда ли?

— Безусловно, — заверил Дилайт. — И ни один Иовуаарп более не ступит на поверхность злосчастной планеты под страхом сурового наказания… Что, впрочем, не исключает возможности негласного контроля за происходящим. При посредстве тех же землян, расы молодой и чрезвычайно любознательной.

— Вдобавок, движимой стремлением обосновать теорию изогенеза.

— Это вам Аксютин рассказал? — уточнил командор. — Теория и впрямь благодатная, но сугубо земного происхождения. Ее автор, Андре Ван Дамм, здравствует и поныне. Он такой же домосед-теоретик, как наши коллеги из ИОК, и нет силы, способной вынудить его хотя бы ненадолго покинуть Землю. Тем более, что недавно был отмечен его славный столетний юбилей… Нет, науськать на Уэркаф ксенологов не самое сложное. А вот привести туда в нужный день и час скромного картографа Мечислава Горяева — операция действительно ювелирная!

— Иовуаарп могли бы открыто обратиться к нам за помощью, — заметил Кратов, — а не играть в загадки.

— Константин, вам никогда не стать ксенологом, — сказал Дилайт поучающе. — Вы постоянно судите поступки инопланетян с человеческих позиций. Внешнее сходство вводит вас в заблуждение. А это ошибка. Они думают иначе, их обычаи и традиции непонятны. У них чуждая религия, в их Нагорной проповеди провозглашена другая нравственность. Быть может, поэтому Иовуаарп скрыли подлинный облик своего мира. И не направили свою депутацию в наш Совет ксенологов.

— Что ж, гипотеза хоть куда… Она даже приоткрывает тайну моей нечаянной находки в дольмене. Ведь это была сепулька с одного из древних кораблей, на которых когда-то на Монмартр прибывали туристы?

— Очень возможно. Если Иовуаарп и пользовались сигнал-пульсаторами собственной конструкции, то лишь до вступления в Галактическое Братство. Потом они сочли модель с Дельты Телескопа более удачной.

— Ну как тут не поверить в судьбу? Эта сепулька работала на плоддерской волне!

— Всего лишь совпадение. Но счастливое — иначе мы бы с вами никогда не встретились… На этой планете внимательного исследователя подстерегают сплошные сюрпризы. Возьмем тот же «Горяевский манускрипт», незаслуженно похороненный в запасниках нашей миссии. А ведь он сделан вовсе не из серебряной фольги, как все думают. Это рафинированный титан. И там на языке Иовуаарп записана история фантастического прыжка через Галактику, правда — в специфическом художественном преломлении. — Дилайт приложил ладонь ко лбу и продекламировал:

— «И истлеет все небесное воинство; и небеса свернутся, как свиток книжный… там будет отдыхать ночное привидение и находить себе покой», в тон ему произнес Кратов.

— Похоже. Что это?

— Книга пророка Исаии, любимое чтиво Джеда. Будь я на месте Иовуаарп, так озабоченных конспирацией, я бы не рисковал. А просто уничтожил бы манускрипт.

— Зачем? Тайное рано или поздно станет явным. И вообще безнравственно истреблять литературные памятники… Под лавиной новых материалов до него не скоро дойдут руки. А затем произойдет постепенное угасание интереса к этому контакту. Общение с сумасшедшими — довольно скучное занятие.

— Значит, нужно попытаться вернуть им рассудок, — сказал Кратов убежденно.

— Вы так считаете? — саркастически спросил Дилайт. — Но ведь они искренне полагают самих себя нормальными, а нас — глупцами, чьи мозги одурманены Ложномраком. Как вы собираетесь навязать им иной образ мышления? Огнем и мечом? Такое уже бывало в земной истории, но результаты, как правило, разочаровывали. Аафемт по-своему счастливы, и ни у кого нет прав на вмешательство в их жизнь. Пожалуй, только у Иовуаарп как у материнской расы. Но они не делают этого. Возможно, они просто боятся навредить еще сильнее.

— Что же, вы предлагаете спокойно смотреть, как они толпами бросаются в костры очередного Очищения?

— На это нельзя смотреть спокойно. Невозмутимы только роботы, да еще, по слухам, боги. Но мы не те и не другие. Наши сердца могут рваться в клочья, но мы бессильны повернуть время. Момент, когда можно было вмешаться, давно упущен.

— Но ведь можно сделать так, чтобы на Уэркаф больше не было пожаров!

— И вы ввергнете эту сумасшедшую цивилизацию в религиозный хаос. Чтобы пойти на такое, понадобится длительная и кропотливая работа. И она непременно будет проделана. Надлежит высадить на планету не ксенологов, а психологов и генетиков для отбора детей Аафемт без психических отклонений. Из них искусственно сформировать жреческий клан, призванный продвигать в умы и сердца альтернативную религию неохристианского толка. Мерцальники, понятно, будут объявлены сатанинским отродьем, связь с ними подвергнута осуждению. Но по возможности — никакого насилия, никакой крови, никаких крестовых походов и костров! И уж если эта социальная провокация увенчается успехом — вот тогда и возникнут естественные предпосылки для отказа от Очищений.

— И сколько же на это потребуется времени?

— Думаю, примерно столько же, сколько на формирование культа Очищения. Около пятисот лет.

— Это очень долго. Позволить им погибать еще пять веков!..

— Иного пути нет, Константин. Кроме пути насилия, который для нас закрыт шлагбаумом нравственности. Да, они безумны. Но времена смирительных рубашек прошли. Я чувствую, бремя белого человека не дает вам покоя. Но учтите: это не темные невежественные туземцы. Это существа с древней культурой, которую они растратили по роковому стечению обстоятельств…

— А если вступить в переговоры с Мерцальниками?

— Предположим, вам это удалось. И что же? Жрецы культа Осязающих Мрак потеряют свое основное орудие. Видящие Внутрь вымрут от безделья, а Серебряные Змеи останутся без пирокинеза. Снова религиозный хаос. И потом, этот путь куда сложнее первого. Там, по крайней мере, все ясно — дело только за хорошим планом, ресурсами и добровольцами. А в этом случае я даже отказываюсь от прогнозов, потому что не представляю себе саму природу Мерцальников. Кто они? Цивилизация первого поколения, выродившиеся Археоны? Или машины, присматривающие за машинами?

— Они мало похожи на машины. Они мыслят. Я не говорил Биссонету, но мне перепала малая толика эмоционального фона Мерцальника.

— Я вам не завидую…

— И правильно делаете. Мерцальник содрогался от отвращения к нам. И это отвращение невольно передалось мне, я долго не мог отделаться от тошноты при виде Биссонета и при мысли о собственном облике. Мерцальнику было противно, он мог бы растоптать нас, как дождевых червей. Но он только хотел, чтобы мы ушли. И, кажется, помог нам. Подсунул нам эскалатор… Понимаете, даже средневековые схоласты считали, что дьявол, будучи ангелом по происхождению, изначально добр. Это божий промысел вынуждает его творить одно лишь зло. Так и Мерцальники. Они готовы исполнить любую прихоть этих маленьких диковатых тварюшек, что копошатся возле них, вызывают у них брезгливость, но в то же время и жалость…

— Вы снова очеловечиваете нелюдей, Константин.

— Возможно. Что мне остается? Могу себе позволить, ведь я не ксенолог.

— Верно. Знаете, кто вы? Сумасшедший. На этой планете положительно невозможно сохранять здравый смысл.

— Посмотрите, — сказал Кратов.

Мы проболтали всю ночь. Скоро за мной придут. Если вы не возражаете, я немного полежу. Мне нужно собраться с мыслями перед поединком. А наш разговор продолжим на корабле.

— Да, разумеется, — промолвил Дилайт задумчиво. — Каждый человек волен сам распорядиться своей судьбой. Но мне не понравился ваш последний выбор. И этот разговор может не иметь продолжения. Даже если вам повезет завтра, вы не найдете обратной дороги.

— Найду, — сказал Кратов уверенно. — В крайнем случае, ее мне укажет Драконий Шип.

— Он ничего вам не укажет, Константин. Верно, вы все еще думаете, что вам снится какой-то фантастический сон. Или что вы пребываете на этаком костюмированном балу, на маскараде, где под шутовским гримом, за звериными харями прячутся умные и добрые человеческие лица… Это все реально, это не игра, Константин. И завтра, чтобы уцелеть, вам придется убить Драконьего Шипа. Иначе он убьет вас.

— Завтра никто не будет убит, — запротестовал тот.

— …А когда это произойдет, вы навсегда останетесь в пещере. И умрете от голода и жажды над трупом своего соперника.

— Я непременно вернусь.

— Вы безоружны, а он пирокинетик. Хорошо, если вы не потеряете самообладания при виде огня.

— Это не огонь. Во всяком случае, не тот огонь, которого я боюсь. Подземелья Уэркаф полны таких «светильников». Просто Серебряные Змеи сумели их приручить.

— Краем уха я слышал те полезные советы, что пытался дать вам старина Джед. Должен предупредить, что Иовуаарп нечувствительны к ударам в пах. Наиболее эффективные зоны поражения — чревное сплетение, внутренняя сторона бедра, подмышечные впадины. И вот этот участок тела в области сердца — они называют его «рыбье место», — Дилайт очертил пальцем круг под левой ключицей. Помолчав, добавил: — У Аафемт все может быть по-другому.

— Спасибо, командор.

— Не позволяйте ему сомкнуть кулаки. Тогда, быть может, вам повезет одолеть его.

— Я везучий, — хмыкнул Кратов. — И небеса мне благоволят.

— Вы упрямец, Константин, — покачал головой Дилайт. — Сумасшедший упрямец. Непонятно почему, но ваше безрассудство порождает во мне совершенно необъяснимую веру в счастливый исход…

— Так и будет, — пообещал Кратов.

«Сейчас они резко толкнут меня вперед. А потом захлопнут дверь. И я окажусь в этом каменном мешке один на один с противником», — подумал Кратов, останавливаясь на нижней ступеньке крутой лестницы. В затылок ему нервно задышали. И вдруг слаженно, в четыре руки, толкнули в спину. Он ждал этого и даже не шелохнулся — с тем же успехом эти гаврики могли бы попытаться толкнуть стену.

— Пусть Серебряные Змеи поберегут силы, — сказал он пренебрежительно. — Я сделаю шаг, когда сочту нужным.

— Чужой не столь торопится обрести имаго, как кичился, — с озлоблением прошипели сзади.

Он не удостоил их ответа. Уперевшись для верности ладонями в сырые стены узкого лаза, настороженно вглядывался в темноту. Пытался услышать малейший звук, самый слабый шорох. Ловил эхо мыслей Драконьего Шипа, который мог подстерегать его внизу.

Ничего.

«Что-то здесь не так. И черта лысого я сдвинусь с места, пока не прощупаю этот склеп вдоль и поперек. Коли ввязался в потасовку — не подставляйся попусту, береженого Бог бережет. А в том, что он бережет меня, я нисколько не сомневаюсь…»

— Вы пожелали обмануть меня, — произнес Кратов. — Там никого нет.

— Чужой войдет первым. Драконий Шип не считает его воином.

— Я в восторге, — буркнул Кратов, задумчиво отряхивая ладони.

И кубарем полетел со ступеней. Тяжкая, деревянная, в металлических полосах, дверь завизжала петлями, грохнул засов. А сверху, перекрывая всякий к ней доступ, обрушилась гранитная плита… «Подловили-таки, гаденята», — подумал Кратов озадаченно, утверждаясь на четвереньках и продолжая вслушиваться.

Опасности не было. Его чувства молчали.

«Только бы они не оказались подонками и без хлопот не замуровали меня заживо… Дилайт говорил: Серебряные Змеи — единственные, кто сохранил здравый смысл на этой планете. И этот здравый смысл вкупе с трезвым расчетом мог подсказать им простой и верный выход: бросить меня подыхать в темноте, а самим предстать пред светлы очи Алмазного Жезла и объявить, что-де поганый чужак пал подлой смертью. Наплетут с три короба о подробностях сшибки. Истиносвет, понятное дело, не гаснет… Алмазный Жезл поверит. Отчего бы ему не поверить собственным жрецам?» Где-то глубоко под сердцем зародился неприятный ледок и медленно распространился по всей груди. «Вот же дурацкая будет смерть…»

Кратов выпрямился во весь рост. Осторожно, разборчиво ставя ступни на усыпанный каменной крошкой пол, сделал несколько шагов вперед. Замер, послушал тишину. Его способность видеть в тепловом спектре здесь никуда не годилась: камень давно остыл. «Подождем, брат-плоддер. Что нам еще-то остается?» Он прислонился к стене. И тут же, похолодев, отпрянул: что-то мелкое, быстрое, живое скользнуло за шиворот.

Капля воды…

«Паникер паршивый, — подумал он, через силу заставляя сведенные мышцы расслабиться. — Боец из тебя нынче — что из рыбы летчик. Пока ты вот так дергаешься от малейшего пустяка, можно подходить и брать тебя голыми руками. И Драконий Шип своего не упустит. Если вообще появится. Если он еще не появился… Может быть, эти молодцы не только пирокинетики. А, к примеру, способны приглушать собственный эмоциональный фон и становиться телепатически невидимыми. В конце концов, с чего я взял, будто Шип не умеет того, что я умею?!»

Могильная тишь понемногу наполнялась неслышными прежде звуками и шорохами. Срывались и дробились об пол водяные бусины. По-змеиному бесшумно скользил по накатанному, вылизанному за годы и годы руслу невидимый ручей. Будто неприкаянная душа, вздыхал, расседаясь мельчайшими трещинками, гранит.

«Что-то произошло со мной. Шесть лет — пятая часть жизни. Достаточный срок, чтобы перечеркнуть все нажитое раньше. Теперь я могу быть только таким, каким стал за эти последние шесть лет. Вечный плоддер. Одиночка, отшельник. Скиталец — без дома и семьи, без увлечений и привязанностей. Верящий только в себя и, совсем немного, в судьбу. И поэтому отвыкший уворачиваться от катящихся навстречу валунов. Кому-то, например — Дилайту, это кажется безрассудством. Все не так. Хотя это и вправду странно, что я раз за разом загоняю самого себя в тупик, оставляя крохотную горсточку шансов на удачу. А потом рачительно и скрупулезно распоряжаюсь этой горсточкой, не упуская ни одного. Вот как сейчас. Нужно же было очертя голову залепить дуэльной перчаткой по мордасам сумасшедшему пирокинетику и, между прочим, пироманьяку! А затем замуроваться в этой гробнице, чтобы в конечном итоге направить все свои помыслы и силы на поиски выхода. Вот же идиотизм… Ей-богу, я и сам не всегда способен понять собственные поступки. За эти шесть лет я неплохо научился их совершать. «Удача» было для меня вторым именем судьбы. Может быть, если Судьба по прозвищу «Удача», как и прежде, не оставит меня своим вниманием, я научусь эти поступки оценивать?..»

Кратов уловил легчайшее, почти неощутимое движение воздуха.

Он оцепенел. Плотно втиснулся во влажный камень стены и сам обратился в камень. Кровь оглушающе стучала в висках, толчками билась в натянутых жилах, грозя порвать их в клочья.

«Не обманул, не испугался… умница…»

Серое, лишенное формы пятно медленно наползало прямо на него. Не растратившее пока своего тепла, живое. Окруженное аурой холодных злых мыслей.

Найти, испугать, уничтожить. Опрокинуть ненавистного врага, втоптать в грязь, чтобы пресмыкался и выл. Ногами выбить из его уродливого вонючего тела все чувства, кроме страха. Упиться его страхом. Это всегда радость в мире, где никто не боится умереть. Единственное, за что можно испытывать благодарность к этим отвратительным пришельцам.

А потом сжечь.

— Чужой, — негромко позвал Драконий Шип. — Я пришел.

Кратов оттолкнулся от стены.

Драконий Шип все же успел один раз выстрелить огненным языком. И теперь брызги голубого пламени брезжили под самым сводом, наполняя внутренности каменного мешка слабым прыгающим свечением.

А сам он лежал лицом книзу, раскинув руки, похожий на раздавленную летучую мышь. Не шевелился: должно быть, притворился мертвым. С тем, чтобы, улучив момент, все же застичь более удачливого соперника врасплох.

— Драконий Шип может встать, — сказал Кратов. — Мне открыты его мысли и ясен его обман.

Пальцы, обмотанные металлическими лентами, дрогнули, собираясь в кулак. Кратов выждал немного, а затем наступил на них — бережно и в то же время твердо.

— Мы будем говорить, — сказал он.

Драконий Шип приподнял перекошенное отчаянием лицо в смазанной воинственной раскраске.

— Пусть Чужой убьет меня, — просипел он. — Он победил, но я не побежден. Только Живущие Вечно не ведают ненависти…

— Я не нуждаюсь в имаго Драконьего Шипа. Там, откуда я пришел, не считается доблестью убивать поверженных.

— Чужой осквернил Истиносвет перед лицом Алмазного Жезла! В его мире никто не имел и не будет иметь имаго! Иначе он понимал бы, что только имагопревращение способно утешить побежденного…

— Мы оба лгали. Мы похожи, Драконий Шип. Поэтому мы выйдем отсюда вместе. Или вместе погибнем. Я говорю снова: мне нет нужды в твоем имаго. Я хотел одного — чтобы мои друзья покинули дворец Алмазного Жезла. Мое желание исполнено, и я доволен этим.

— Я не думаю так же, как Чужой. И если он позволит мне жить, я не пощажу его. Как не пощадил когда-то другого Чужого, что был однажды рядом с ним в повозке, плавающей на ветру…

— Драконий Шип чересчур самоуверен. Он все еще мнит себя великим воином и уповает на древний огонь, обитающий в его руках. Пусть он узнает: ни древний огонь, ни его хозяин не в силах причинить мне вреда. И тогда мы будем говорить.

Кратов сделал шаг назад, освобождая руку противника.

Драконий Шип подобрал под себя ноги и сел. Повел плечами, проверяя, все ли у него цело. Сморщился от боли в побитых ребрах и уязвленном «рыбьем месте». И вдруг легко, бесшумно оказался на ногах.

Сжатые кулаки со звоном сомкнулись.

Огненный клинок сделал выпад Кратову в грудь.

Мимо!

Клинок обратился в сияющий бич, с маху хлестанувший Кратову по ногам.

Мимо! Бич глубоко въелся в каменный пол, словно впечатал в него дымящийся черный иероглиф.

Теперь это было раздвоенное гадючье жало, алчно трепеща, тянувшееся к жертве. И бессильное дотянуться и ужалить.

Драконий Шип оскалил выщербленные желтые зубы и натужно захрипел. Его глаза побелели, полезли из орбит. На губах проступила пена. На худой, страшно вытянувшейся шее вздулись синие вены.

Пламя ударило фонтаном.

Но Кратов и на сей раз успел увернуться.

Драконий Шип закричал. Зашатался, попятился, отчаянно размахивая руками. Руки до локтей были охвачены древним огнем, они таяли в нем восковыми свечами. Тоненькие светящиеся ручейки, резвясь, бежали от накалившихся до нестерпимой белизны лент по грубой ткани плаща. Повалили клубы удушливого серого дыма.

Кратов прянул было к нему — на помощь. И остановился.

Драконий Шип опрокинулся навзничь, завертелся, пытаясь сбить пламя. И вдруг затих. Камень под ним вытаивал, будто снег вокруг костерной головешки.

— Поспеши ко мне, Чужой, — свистящим шепотом сказал Аафемт. — Уйдем вместе в обитель Нетленной Чистоты. О таком исходе ты мог только мечтать.

Не чуя под собой ног, Кратов приблизился к изувеченному телу, которое еще тлело. От рук не осталось почти ничего, ртутно-белые лужицы древнего огня вовсю хозяйничали на груди и по плечам подбирались к голове.

— Драконий Шип, — позвал он, давясь тошнотой.

Пустые остекленевшие глаза смотрели куда-то сквозь него.

Кратов сграбастал Драконьего Шипа за лохмотья плаща, яростно встряхнул.

— Открой мне обратный путь! Дай мне жить… Ты не смеешь умереть, не отпустив меня!!!

Он захлебнулся кашлем, замолчал. Перед слезящимися глазами все плыло.

Аафемт слабо дернулся, будто пытался поднять руки и схватить его, чтобы унести с собой в чертоги Вечно Живущих. Но рук для этого не было.

Мерцальник всплывал прямо из каменного пола. Словно медуза из морской глубины. Или бледное солнце из тумана над горизонтом.

— Притащился? — зло спросил Кратов. — Учуял поживу, стервятник? А ведь я ждал тебя…

Он провел ладонями по лицу, стирая грязь, смешанную со слезами. Как будто Мерцальнику было дело до того, что творится с его лицом.

— Не знаю, кто ты и откуда взялся. Может быть, Археон, о которых я слышу уже столько лет. Может быть, еще кто-то… А я просто человек. Интересно, понимаешь ли ты, о чем я говорю?

Кратов помолчал, пристально вглядываясь в полотно призрачной плоти Мерцальника. Хотя бы какой-то слабый знак того, что его слова не пропадают без следа! «Безумие, — подумал он. — Верно мне твердили ксенологи: я тоже спятил вместе со всей этой планетой. Говорить с глухим, дарить свой портрет слепому… На что я надеюсь?»

— Оставь этот мир в покое, — сказал он хрипло. — Оставь этих людей. Ты приносишь им несчастье. Может быть, тебе кажется, что высшее благо состоит в исполнении любых желаний тех, кто сам ни на что серьезное не способен? Мы и сами тоже не без греха. Спокон веку у нас считалось, что долг вырвавшихся вперед — тащить за собой отставших. Даже если те ни о чем не просят. Те, передние, думали, будто лучше знают, что и кому нужно. Да и само опережение могло еще послужить темой для дискуссии. Бремя белого человека… Своей навязчивой заботой мы вогнали в могилу целые народы. Или обратили их в ленивые чучела, ходульные подобия нас самих… Бог тоже создал человека по образу своему и подобию. И, должно быть, крайне изумился, увидев результат. Когда его точная копия, исполненная божественных начал, первым долгом ударилась в грех. Но ничего уже нельзя было поделать. Разве что изгнать из Рая, с глаз долой… Ты развратил этих несчастных. Ты для них — что библейский змей с плодом познания добра и зла. Они поддались твоему искушению, но не справились с ним. Они предпочли зло, хотя почитают его за добро. Совсем как мы. Но у нас не было тебя, мы все постигали и всего достигали сами. И мы уже близки к тому, чтобы вытравить из наших душ изначальное зло. А в этом мире есть ты. Ты, который равнодушен и не видит, какую беду несет… Господи, что я-то несу?! пробормотал он, изумившись самому себе. — В голову так и лезут ветхозаветные аналогии, тебе бесконечно чуждые. Никак не могу с этим совладать. А смысл вот в чем: ты должен уйти прочь, предоставить этих людей самим себе. И будь что будет. Хаос, потрясения… Пусть. Все равно хуже некуда.

Кратов помолчал, переводя дух.

— Ты меня не понимаешь, — сказал он горько. — Глухой слепец… Наверное, ты привык читать обращенные к тебе мысли, а не слушать бессвязные речи. Конечно, я не умею выразить свои мысли на твоем языке. Я грубый, неотесанный плоддер. И мысли у меня такие же неотесанные. Ничего, я научусь. Конечно, ни завтра, ни через месяц. Быть может, никогда, если учесть мое теперешнее положение. Но если мне удастся выкарабкаться отсюда… Дай только срок. Тогда я вернусь, и мы поговорим. Делай пока свое дело, а я буду делать свое.

Он пошарил глазами по сторонам, пытаясь отыскать гранитную плиту, за которой пряталась заветная дверь на свободу. Бесполезное занятие: нигде не было ни малейшего намека на выход… Кратов отошел в угол и сел на корточки, привалившись к стене. Ему хотелось плакать.

Белая простыня полоскалась на неощутимом ветру, задевая обугленные останки Драконьего Шипа. Временами по ней пробегала легкая зыбь. И, как бы в унисон с ней, начинали слаженно мигать рассыпанные повсюду «светильники».

Крохотный серебристый фитилек трепетал в полуметре от ботинка. Если присмотреться, можно было обнаружить, что он медленно, с трудом съедая это невеликое расстояние, приближался. Будто ему недоставало жара, и потому он изо всех сил тянулся к человеческому теплу. Кратов глядел на него как завороженный. «Знаю: хочешь, чтобы я взял тебя в ладони, — думал он. Тогда бы ты разгорелся на славу… Но меня ты не обманешь. Мучиться я не желаю. Если бы я хотел умереть, то дал бы Драконьему Шипу уговорить себя. Кто ведает, быть может, сейчас Мерцальник укрывал бы своим саваном и меня… Но ты — ненастоящий. Нежить, подделка. Как и все на этой глупой планете. Ты можешь сжечь. Но от тебя никогда не родится подлинный огонь…»

В лицо ему пахнуло жаром.

Кратов вскочил на ноги, прикрываясь рукавом.

На него надвигалась стена пламени. Гудящего, оранжевого, живого.

Весь в ледяной испарине, лязгая зубами, Кратов загнанным зверем шарахнулся прочь. Бежать было некуда: впереди огонь, позади стена. Вцепился скрюченными пальцами в крошащийся камень. Обдираясь в кровь, срывая ногти, не то полез на стену, не то попытался взломать ее, чтобы только вырваться на свободу.

«Откуда здесь огонь?!»

Дрожа всем телом, он обернулся. Заставил себя разомкнуть веки.

Пламя подступало. Стены и пол курились зловонными испарениями.

В нечаянном просвете между пляшущими оранжевыми языками мелькнуло белое полотнище…

«Да ведь это я сам его породил!»

— Ты, скотина, ублюдок! — завопил Кратов. — Убирайся к себе в ад со своей услужливостью! Я ни о чем тебя не просил и не попрошу, ничего мне от тебя не нужно! Только погаси этот костер!.. Я БОЮСЬ ЕГО, Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ, ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ, ДА ВЫПУСТИТЕ ЖЕ МЕНЯ ОТСЮДА!!!

…Долгое время — лет сто, не меньше — единственным звуком, достигавшим его ушей, был хруст песка под ногами. Потом мало-помалу к нему добавился ровный, ни на миг не стихавший гул. Будто совсем неподалеку, пара шагов — и откроется! — бился в прибрежные скалы океанский прибой. Никакого прибоя здесь не было и в помине. Или был?.. Он давно утратил представление о времени — как тогда, в подземелье, на бессчетных ступенях винтовой лестницы, ведущей в рай. Может быть, он уже пересек весь материк из края в край и вышел к океану. В этом мире, наверное, тоже где-то существовал океан…

…Умотанные в серое тряпье, размалеванные мумии с застывшими выпученными глазами сидели кружком вокруг большого, насыщенно-синего «светильника». И этот «светильник» с его призрачным трепетанием выглядел более живым, нежели люди. Могло статься, что они и вправду были мертвы, невесть как избегнув тления в сыром и жарком воздухе пещер. Во всяком случае, ни один из них не повернул головы — ни на звук шагов, ни на робкий оклик. Но если они все же были живы и лишь погружены в глубочайшую медитацию, куда же стремились их мысли?..

…Когда он в очередной раз упал и долго лежал, не имея сил выпрямиться, ему наконец стало ясно, что это за гул. Он с самого начала избрал направление на вулканическую цепь терминатора. И теперь слышал его голос. Это было невозможно: он не мог настолько приблизиться к терминатору. Как бы там ни было, что бы ему там ни казалось, он тащился по этой проклятой сумасшедшей планете не более местных суток, вместе с ней постепенно сходя с ума. Потому что, как и тысячу шагов назад, как и в предыдущие сто лет, тянулся нескончаемый Пепельный полдень…

…Раньше это просто не приходило ему в голову. Совершенно невозможная догадка, которая, впрочем, ни черта не меняет и не объясняет. Мерцальников не обязательно должно быть МНОГО. Он мог быть один. Последний в этом мире. Коротающий свой невообразимый век в унылых скитаниях из зала в зал этой колоссальной планеты-машины. Давно плюнувший на все, что творят предоставленные самим себе Малые и прочие Стражи. Погруженный в сладостные воспоминания о мире, которого уже не вернуть. И от вселенской тоски развлекающийся исполнением самых идиотских прихотей этих суетливых, нечистых на тело и мысли зверушек. Да еще, пожалуй, коллекционирующий их биоэнергетические схемы, которые в наивные старые времена на чрезвычайно удаленной отсюда планете Земля принято было называть «душами». Последний дьявол мироздания, которому не нужен договор, скрепленный кровью грешника. Все души, без изъятий — что грешника, что праведника, — неизбежно достанутся ему. Поэтому нет для несчастных Аафемт рая в небесах, а есть один лишь ад под ногами, который они и объявили своим раем… Мерцальник плыл посередине узкого туннеля, будто флаг, лишенный древка. Он был один. По размерам и форме он в точности совпадал со всеми виденными прежде. И сама собой напрашивалась мысль, что это был тот же самый Мерцальник, которого они с Биссонетом встретили в машинном зале, и который в полной сообразности с дьявольской своей натурой искушал его в полутемном склепе. Чтобы разминуться, пришлось всем телом вжаться в холодную стену туннеля, и Мерцальник проследовал мимо по своим непонятным делам. По направлению к странной безмолвной компании Видящих Внутрь, оставшейся в одном из десятков пройденных залов лабиринта. Лишь обдало волной теплого воздуха, да пахнуло озоном, да миллионом иголочек пронизало кожу до самых костей…

…Он все же поднялся и брел между раскоряченных кактусов, уставясь прямо перед собой полуслепыми, забитыми пылью, высушенными горячим ветром глазами. И требовалось непременное усилие, чтобы заставить напрочь отключившийся от внешних раздражителей мозг оценивать увиденное и услышанное. И с каждым шагом усилие все большее, а ресурс организма и без того был исчерпан почти до самого донышка. Когда он осознал, что вулканическая гряда восстала уже на полнеба, а остальные полнеба залиты огнем и завешены пеплом, то сей же час понял, что это отнюдь не он, развивая сверхъестественную скорость, одолел десятки и сотни километров за неполные сутки. Дело заключалось не в нем, измотанном, полубезумном, полумертвом ободранце. Магомет из него получился бы хоть куда. Любая уважающая себя гора сочла бы за честь двинуться ему навстречу. Вот и терминатор поистине с планетарным великодушием нес пламенные свои сокровища ему навстречу… Он смотрел на разгоравшееся пожарище, не испытывая даже тени прежних страхов. Он больше не боялся открытого огня. С той поры, как пережил созданное Мерцальником наваждение…

…За эти дни, более сходные с годами, он испытал и пережил столько, что окончательно утратил способность бояться чего-либо. И сторожкая фигура Серебряного Змея в полном убранстве и в боевой позе с сомкнутыми кулаками в самом центре просторного амфитеатра не пробудила в нем ничего, кроме тупого любопытства. Он даже набрался наглости и крикнул что-то непочтительно дерзкое. Вернее, подумал, что крикнул, потому что из пересохшей глотки вырвалось какое-то пошлое шуршание. Серебряный Змей и ухом не повел. Казалось, на обитателей лабиринта обрушилась таинственная слепота: они видели все и вся, кроме него. И тогда Кратов не поленился, сполз по концентрическим уступам амфитеатра до самого низу, встал прямо перед кулаками Серебряного Змея, заглянул ему в лицо. Но лица не было: под глубоко надвинутым капюшоном скрывался череп, обтянутый высохшей коричневой кожей, в глазницы которого вправлены были каплевидно ограненные самоцветы. Несмотря на всю страховидность ситуации, Кратов рассмеялся. И тут же смолк: ему померещилось, что его смех переполнил собой переходы и закоулки подземелья, грозя взорвать их изнутри. На самом деле единственным местом, где смех прозвучал в полную силу, был его собственный мозг…

…Ковылять на подламывающихся ногах дальше в это пекло было бессмысленно. Можно было лечь и спокойно дождаться его прихода. И он лег. Сухая кора земли едва заметно подрагивала под ним, чутко откликаясь на удаленный рев терминатора. Он лежал, раскинув измученные ноги, поудобнее умостив щеку на ладонь, и привыкал быть мертвым. Ясно было, что он умер в тот момент, когда молчаливые напыщенные жрецы призвали его в ристалище. Это читалось в глазах тех, кто оставался, когда он уходил. Друзья знали: он не вернется. То есть он мог сколько угодно хорохориться, клясться и божиться в своей необыкновенной удачливости, но на сей раз он уходил навсегда. «Мы будем ждать на прежнем месте, — сказал Дилайт. — Потому что неизвестно, где вы очутитесь после того, как все кончится». Все кончилось, и он в самом деле не знал, где очутился. Совершенно произвольно избрав направление на терминатор, он запросто мог пройти мимо корабля. Он мог подняться на поверхность гораздо ближе к терминатору, нежели корабль. Потому что в его скитаниях в лабиринте исчезло не только время, но и пространство. Слова командора были попыткой последнего утешения. Умирать легче, когда знаешь, что о тебе вспоминают. Но вряд ли кто-то серьезно полагал, будто он и впрямь выкарабкается. Никто не ждал его. И корабль наверняка улетел. Потому что терминатор действительно смещался, и перед ним катилась волна пламени. Это было ясно по нараставшему гулу. По усиливавшимся подземным толчкам. Словно чудовищный птенец долбил клювом толстенную скорлупу, торопясь родиться. Очищение…

…Обширный куполообразный грот был ярко освещен множеством «светильников» и абсолютно пуст. Его тишину нарушало клекотание небольшого родничка. Вода была хрустальной, ледяной и солоноватой на вкус. Пока Кратов пил, опустившись на четвереньки, в голову ему пришла мысль, что вовсе это не вода, а некое весьма похожее на воду химическое соединение, не обязательно полезное для человеческого организма. Какая-нибудь слабая кислота. В конце концов, никто не обязан подсовывать ему в самой сердцевине чужой и далеко не дружелюбной планеты чистый минеральный источник… «И пусть, — подумал он равнодушно, принимая вертикальное положение и булькая переполненным желудком. — Смешно было бы мне сейчас заботиться о здоровье. С того момента, как Мерцальник приподнял крышку моего гроба, мое дело — использовать любой подворачивающийся шанс. И тем самым помогать судьбе, чье второе имя — «Удача». А тогда, глядишь, и она поможет мне». Перед тем, как нырнуть в единственный выход из грота, расположенный прямо напротив единственного же входа, он случайно окинул взглядом ровные, будто специально обработанные стены купола. Они были испещрены картинами. Тысячью картин всех размеров и жанров. Кое-где краски от времени облупились и выгорели, но были и прекрасно сохранившиеся, словно их нанесли только вчера. Первым, что бросилось ему в глаза, было громадное изображение нагой зеленокожей женщины с тремя глазами. Женские ноги до колен и руки по локоть были одеты чешуей, тонкие алые губы едва заметно улыбались. Он стоял, разинув рот и глядя на пещерную русалку, и никак не мог вспомнить, где он мог слышать о ней…

…Это совсем не страшно и не больно — Очищение. Это даже приятно: сознавать, что впереди ничего нет и не будет, кроме покоя измученному телу и мозгу, больше сходному с растревоженным муравейником. Все происходит не так, как должно происходить по обычным человеческим понятиям. Звезды небесные не падают наземь подобно незрелым смоквам, и небо никуда не скрылось, свившись как свиток. А между тем всякая гора и остров сдвинулись с мест своих… Когда конец света повторяется раз в год, к нему поневоле привыкаешь. И никого уже не напугать близостью смерти. «Я тоже становлюсь частицей этого мира. Я уже наполовину Аафемт. Я не помню собственного прошлого, мне безынтересно будущее, а настоящее я принимаю как есть. Разве это признак безумия? Скорее, возвращение к истокам. Троглодит, занятый добычей пищи и поисками теплой пещеры для сна, миллионы лет жил припеваючи. Мамонтятину ел и нам велел… Быть может, виток спирали завершается, и ограниченное лишь текущей секундой мировосприятие есть предел эволюции разума? А мы с нашими проблемами, с нашей извечной суетой, отягощенные собственным прошлым и судорожно тянущиеся на цыпочки, чтобы хоть краешком глаза заглянуть через заборы времени в будущее — крохотный отрезок этой эволюции? Довольно бессмысленный, тупиковый на взгляд матушки-природы и потому обреченный на забвение?..» Он уже почти засыпал под колыбельную этих мыслей. Истыканная рдеющими кактусами долина покачивалась под ним, убаюкивая. По взбаламученному небу летели низом серые тучи, заворачиваясь в тугие воронки. А над ними туманным диском так же летела в никуда спятившая луна. Мимо него катилось своим чередом Очищение. Все складывалось как нельзя более удачно. И он с негодованием отверг вызванные атавистическими инстинктами попытки своего тела подняться и продолжить неразумное движение в никуда…

…На протяжении всех его блужданий по лабиринту кто-то неотступно следовал за ним. Кратов спиной ощущал чье-то ненавязчивое внимание. Но, обернувшись, не находил ничего, кроме гулкой пустоты. Поначалу это, что греха таить, пугало его, потом стало раздражать. Потом он привык. И даже изредка заговаривал с невидимым попутчиком. Тот не отвечал, прикидываясь, будто его нет. Возможно, это входило в правила игры. Лабиринт был странен. Всякий раз, когда на пути возникали новая пещера, грот или зал, по счастливому стечению обстоятельств из них был только один выход. И не было нужды ломать голову над выбором дальнейшего пути следования. Посреди очередного зала Кратова вдруг осенило: тот, кто наблюдал за ним исподтишка, нарочно выстраивал этот лабиринт для него. Конструировал его маршрут из всех этих подземных полостей, как из кубиков. Для чего? Быть может, ему сам процесс доставлял эстетическое удовольствие. А то, что в лабиринт случайно угодила довольно-таки глупая крыса, неадекватно или вообще никак не реагировавшая на заботливо расставляемые приманки, лишь привносило в игру элемент пикантности… В конце концов, Кратов рассердился и довольно долго, не прекращая, впрочем, движения, честил незримого строителя лабиринта. И даже хотел запустить в него черным, теплым на ощупь камешком, Бог знает как попавшим к нему в ладонь. Потом на него вдруг напало веселье. «Покажись мне, мой верный друг! — давясь от смеха, зазывал он. — Если ты стар человек — будь мне дедушка, если… м-мм… середняк… нет, середович — будь мне дядюшка… Свинья ты, а не дядюшка». Неожиданный запал юмора вскоре иссяк. Произошло это, кажется, когда он вступил в пещеру, сплошь заваленную скелетами, и пришлось долго петлять, чтобы ненароком не впереться в чьи-нибудь кости. Выбредя из этой братской могилы, он почувствовал настоятельную необходимость остановиться и тщательно отряхнуть одежду от насевшего праха. А отряхнувшись, обнаружил, что прямо от его ног уходит вперед вымощенная ровными белыми плитами лента эскалатора. «Почему они умерли здесь, в десятке шагов от спасения? Или этот эскалатор не ведет к свободе?..» Уже припав всем телом к бесшумно несущейся в неизвестность белой полосе, он вдруг подумал: «Мы с ними по-разному понимаем свободу. Я хотел выбраться на свет божий. И вот я на эскалаторе. Они хотели умереть. И они умерли. Точно зная, что совсем рядом есть путь наверх, куда им совершенно не нужно…» Камешек все еще согревал его ладонь, и Кратов подумал, что в этом есть свой смысл: хоть какая-то память о пережитом. Он поднес камешек к лицу, чтобы рассмотреть получше. Никакой это был не осколок пустой породы, а черное дерево, еще хранившее следы обработки. Крохотная фигурка свернувшегося в клубок фантастического зверя — не то саламандры, не то дракончика. Где и как он подобрал это? Уж не в картинной ли галерее? Или ему подбросил его в виде сувенира неведомый хозяин лабиринта?..

…Серый, почти сливающийся с землей шестилапый ящер заинтересованно следил за ним с пригорка. С этой сплющенной башкой и далеко разнесенными тусклыми глазами он вдруг напомнил Кратову рыбу-молот, как тот представлял ее, впервые прочтя «Детей капитана Гранта». Даже хвост по странному капризу природы оканчивался чем-то наподобие плавника. А еще припомнилось, как очень и очень давно Джед Торонуолу выпускал в ночь свои зонды, а Татор негромким мягким голосом описывал все, что происходит в окрестностях корабля… Кто была эта тварь, что пялилась на него сейчас? Тогдашняя жертва или тогдашний охотник? «Что, никогда не видал ходячего бифштекса?» — прохрипел Кратов, на всякий случай далеко обходя пригорок. Ящеру, безусловно, человек был не в новинку. И можно было только гадать, как он поступал в подобных ситуациях… Обернувшись спустя несколько шагов, Кратов нашел ящера несуетливо волокущимся след в след. «И черт с тобой. Все равно мне с таким обломом, как ты, не сладить. Надеюсь, тебе достанет благородства предупредить, когда ты окончательно решишь напасть…» Перевалив через очередной пригорок, он в сотый раз упал. Но теперь залеживаться вовсе не хотелось. Одно дело спокойно дожидаться Очищения, и совсем другое — вдруг ощутить, что тебя начинают есть, придавив когтистой лапой, как падаль. «Я не падаль… — пробормотал он, вскидываясь на четвереньки. — Меня еще добыть нужно, а добыча я не из легких…» Он вынужден был признаться себе, что для подобной самооценки не имелось решительно никаких оснований. Сейчас он был ЛЕГКОЙ добычей. И неясно было, отчего ящер медлил. Кое-как проковыляв еще несколько шагов, Кратов снова завалился. И снова встал. Оглянулся. Ящер, нервно елозя хвостищем по земле, покачивал веретенообразным туловом между широко расставленных лап. В раззявленной алой пасти сновала влажная стрелка языка. Нападать он и не думал. Что-то мешало ему, что-то тревожило. Кратов приник к теплому, дышащему стволу кактуса, вымученно ворочая глазами по сторонам. Он не сразу увидел эту таинственную помеху. А увидев, изумился собственной слепоте… Зонд. Голенастая металлокерамическая блоха, выглядевшая инородным телом среди серо-багряного пейзажа долины. Полутораметровый монумент, последнее напоминание о Земле посреди надвигающегося хаоса. Кратов оттолкнулся от кактуса и, разумеется, упал. Но это уже не имело значения. Он ползком одолел разделявшие их метры. Прижался щекой к прохладной ноздреватой шкуре, успокоенно застыл. «Вот теперь хорошо, прошептал он. — Теперь можно ждать…»

— Больно? — спросил Хаим, осторожно погружая пальцы в одеревеневшие мышцы кратовской спины.

— Нет, — сказал Кратов сквозь зубы. — Уже нет.

— Не надо вставать. Подождите, когда стимулятор подействует. Время пока терпит.

Кратов хотел было узнать, что же именно вынуждено терпеть время, но в этот момент стало по-настоящему больно. Не сдержавшись, он зашипел. Джед, черной горой громоздившийся в углу каюты, против воли скорчил зверскую рожу. Хаим немедленно убрал руку с его спины и присел рядышком, участливо и печально моргая.

Кратов лежал на животе, голый и слабый, как дитя, уткнув лицо в белоснежную, чистую подушку, о самом существовании которых он уже успел позабыть. Он отчетливо ощущал, как внутри него волнами распространяется воскрешающее тепло.

— Это и в самом деле Очищение? — спросил он глухо.

— В самом деле, — откликнулся откуда-то сбоку Биссонет. — Аафемт снова устали жить и вспоминать.

— Он меня не понял, — пробормотал Кратов.

— Кто — он?

— Мерцальник.

— Было бы странно!.. — начал возмущенно возвышать голос Биссонет. И тут же оборвал себя на полуслове.

— Что для них сделать… — проваливаясь в забытье, шептал Кратов. Они же как маньяки… каждый одержим одной мыслью… наобум, напролом, к единственной цели…

— Сейчас мы можем только одно: оставить их в покое, — сказал Элул, прикладывая к его шее очередную капсулу стимулятора. — Мы не понимаем их, а они — нас. Вдобавок, мы не понимаем и Мерцальников. Зато Аафемт и Мерцальники отлично уживаются. Глупо им мешать. И нелепо внушать свои представления о разумном, навязываться им на шею со своим, в общем-то, праздным любопытством. Каждый сам хозяин своей смерти.

— Возможно, Мерцальники тоже не в своем уме, — вставил Биссонет.

— Об Аксютине что-нибудь слышно? — вдруг встрепенулся Кратов, приподнимая голову над подушкой.

— Связи с базой нет, — кашлянув, промолвил Джед. — Мы накрыты непроницаемым колпаком. Очищение…

— Где Эл?

— За пультом.

— А командор?

Хаим и Биссонет быстро переглянулись. Джед снова гулко откашлялся.

— Командора нет, — наконец ответил Элул.

— Это я вижу. Где же он?

— Командор умер.

Кратов стряхнул с себя усыпляющую руку Хаима. Поднатужившись, скрипнув зубами, сел. Невероятно тяжелая, налитая расплавленным свинцом голова тянула его вперед, и он вынужден был, уступая слабости, припасть к стене.

— Как это произошло? — спросил он.

— Нас освободили сразу после вашего ухода, — сказал Элул. — Проводили с помпой, с музыкой. Надарили всякой ерунды. Даже вернули браслеты… Дилайт тут же связался с кораблем — Татор ждал нас на прежнем месте. После уточнения координат он выслал нам навстречу «туатару» с автоводителем. Так что с возвращением у нас сложностей не было. Но в ста метрах от корабля Дилайт внезапно приказал избавиться от подарков. Мы с Бертом запротестовали…

— Там было много интересного, — извиняющимся голосом заметил Биссонет. — Одни манускрипты чего стоили. И хрустальные глобусы. Дело в том, что Аафемт отчетливо понимают, что их мир шарообразен.

— Отчего бы им этого не понимать, — проворчал Кратов. — За их плечами культура подревнее нашей…

— Тогда Дилайт послал нас на корабль за «галахадом», а сам остался у сваленных в кучу подарков, — сказал Элул. — Мы ума не могли приложить, зачем ему скафандр высшей защиты, а он отчего-то не захотел объяснить. Потом-то мы поняли… Мы вернулись на корабль. Берт прямиком направился в душ, Джед скорей-скорей полез к пищеблоку — по мясу истосковался. Мы вдвоем с Татором потащили «галахад»… — Хаим помолчал, кивая головой. Мы опоздали.

— Древний огонь, — сказал Кратов ровным голосом.

— Да… Мы можем только гадать, что произошло. Эти изумительные хрустальные глобусы! То ли они снабжены были часовым механизмом, как старинные мины, то ли Дилайт допустил неосторожность, во что я поверить не могу. В него плеснуло этой дрянью. Он сгорел заживо. На наших глазах. Мы не знали, как ему помочь.

— Он успел что-нибудь сказать?

— Командор был в сознании минут пять. Он говорил не переставая, половину из его слов мы не поняли. Запретил нам приближаться. Вспомнил о каком-то корабле, где якобы стряслось то же самое. Несколько раз повторил, чтобы ни в коем случае не везли его на Землю, а зарыли здесь же и как можно глубже — потому что древний огонь может тлеть бесконечно долго. И непременно с маяком с «туатары». Там небольшой маяк, но очень мощный и с хорошим резервом… Мы сделали, как он просил.

— Для чего ему понадобился маяк? — пожал плечами Биссонет.

«Я знаю», — хотел было сказать вслух Кратов, но сдержался.

— Для того, — пояснил Хаим, — чтобы впоследствии могилу можно было отыскать. Десятиметровая шахта, слой земли — есть слабый шанс уберечь от всяких там Очищений и тело, и маяк.

— А потом я выгнал все зонды, какие были, чтобы они искали тебя, — в очередной раз откашлявшись, объявил Джед. — И они нашли.

— Как вы умудрились выпутаться? — спросил Хаим. — Надеюсь, обошлось без смертоубийств?

— Драконий Шип очень хотел убить меня, — неохотно ответил Кратов. Но не совладал с древним огнем… Я все расскажу вам. Только чуть после.

— Хорошо, — согласился Хаим. — А теперь еще пару кубиков стимулятора — и вы подниметесь окончательно.

— Ты устал, звездоход, — сочувственно промолвил Джед. — Но нам обязательно нужен второй навигатор. На корабль валит Очищение со всеми своими прелестями. Землетрясения, извержения, пожары… Конечно, мы можем спокойно запереться в корабле и ждать, чем все кончится. Если под нами не рассядется земля и не вскроется вулкан, на остальное можно наплевать. Эта посудина способна выдержать многое, но нам нельзя рисковать. Мы попытаемся взлететь.

— Я займу свое кресло, — сказал Кратов. — Но вы должны знать следующее. Я паршивый второй навигатор. Особенно в нынешнем состоянии.

— Замечательное плоддерское качество, — фыркнул Биссонет. — Сейчас он скрупулезно перечислит все свои недостатки, а потом пойдет и сделает все как надо.

— Этот шарик сошел с ума, — сказал Джед. — Он вертится как очумелый. Воображаю изумленные рожи парней Дедекама, которые прибыли нас выручать. Они болтаются на орбите и не знают, с какого конца подступиться к планете. Ну, по нашим наблюдениям, под облачным слоем все относительно спокойно. Что творится выше границы облаков, сам дьявол не ведает. И поэтому я согласен на любого второго навигатора. Пусть даже на паршивого.

— В конце концов, отнюдь не обязательно подниматься за облака, проговорил Элул, ни к кому специально не обращаясь. — Достаточно откочевать поглубже к западу от терминатора…

— Я займу свое кресло, — повторил Кратов. — Только бы мне не дали уснуть.

— Хрена ты нынче уснешь, — пообещал Джед.

Угольно-черная волна, увенчанная ослепительным огненным гребнем, почти целиком закрывала собой горизонт. Ее подножие утопало в облаке дыма и пыли, изредка там вспучивались лавовые нарывы. Небеса затянуло непроницаемым пурпурным пологом, по которому заполошно метались ветвистые молнии.

За пологом готовилась смена декораций. Восходило никогда и никем еще из людей невиданное солнце.

— Красиво, — прошептал Татор зачарованно.

— «И сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю», сказал Джед. — «И третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела».

— Маленькие люди Аафемт тоже смотрят на эту красоту, — процедил Кратов сквозь зубы. — Помощи им ждать неоткуда. Поэтому они ждут смерти.

— Они умирают счастливыми, — сказал Татор. — Мы так не умеем.

— Вот я и хочу научить их жить счастливо, — упрямо проговорил Кратов. — А они пусть научат нас умирать счастливо.

— Ментор сыскался! — хохотнул Джед. — Уж ты научишь… Да ты сам-то умеешь ли это самое — жить счастливо?

Кратов не ответил.

Корабль вздрагивал, всем корпусом отзываясь на приближение катаклизма, и эта дрожь передавалась навигаторам за пультом.

Джед вздохнул и быстро перекрестился ладонью.

— Улетим? Не улетим? — спросил он с преувеличенной бодростью. — Орел или решка?

Татор молча улыбнулся.

«Я вернусь, — думал Кратов, глядя на подернутый пылевой завесой экран. — Вы все как знаете, а я вернусь непременно».

— Я здесь, брат, — сказал тектон Горный Гребень. — Что с тобой происходит?

Экран был затянут темной пеленой. Но крыло мертвящего холода все же задело Кратова, отзываясь невнятными страхами где-то под самым сердцем. Встрепенулся и напрягся Чудо-Юдо, тревожно спрашивая: «Что это?.. Что?..»

— Я не могу здесь больше, — сказал Кратов. — Я устал. Позвольте мне вернуться на Сфазис.

— Никто не может запретить тебе быть там, где ты хочешь.

— Я слишком долго не был дома, это правда. Здесь многое изменилось. Люди больше не смотрят на Галактику с надеждой. Почему? Я до сих пор не понял. В какой-то миг мне показалось, что я возвращаюсь к ним. Но эта иллюзия скоро рассеялась. Все видят во мне пришельца, чужака, которого природа из каприза снабдила человеческим телом. Разговаривая со мной, люди на самом деле обращаются к Галактике. К вам…

— Это удел всех нас, — терпеливо сказал тектон. — Потому что мы олицетворяем разумное начало мироздания. И ты тоже, брат.

— Ну, какое же из меня разумное начало? — усмехнулся Кратов. — Я слаб и глуп. Я ошибаюсь без счета. И при этом наношу раны окружающим. Бросаю в одиночестве тех, кому нужна моя поддержка. Предаю тех, кому дорог. Вот и сейчас: всеми силами я желаю вернуться на Сфазис. А выходит, что тем самым я совершаю чуть ли не двойное предательство. По отношению к новым друзьям и любимой женщине. И по отношению к вам, которые доверились мне. Изменяю и Земле, и Галактике.

— Мы поймем твой поступок. Перед нами ты свободен в своем выборе. Хотя, не скрою, наша задача осложнится. Что же касается Земли, ты должен рассудить сам.

— Но я и так много вспомнил! — воскликнул Кратов. — Вот уже второй месяц я только тем и занят, что вспоминаю, вспоминаю… Разве этого мало? Неужели еще недостаточно, чтобы убедиться: никаких особенных космических процессов я не возбудил, не задел никаких сокровенных струн, а просто жил и работал в меру сил, и не так уж идеально работал?..

— Если чего-то и было в твоих воспоминаниях в избытке, так это доказательств нашей гипотезы.

— Я не понимаю… — сказал Кратов, растерявшись.

— Неужели? — Поперек темного экрана пробежала вереница огоньков. Как если бы тектон вдруг широко распахнул все свои глаза от удивления. — Для нас уже давно стало очевидным, что в Галактике существуют и взаимодействуют две реальных силы. С одной стороны — это мы, объединенный разум тысяч цивилизаций, Галактическое Братство. Этот фактор можно контролировать и направлять. С другой стороны — это… Я не знаю, как это назвать. Например, Хаос. В самом деле, коль скоро мы полагаем себя силой, направленной на упорядочивание космических процессов, то противостоять нам должен именно Хаос… Так вот, Хаос не поддается обнаружению нашими органами чувств, сколько бы их ни было, до какой остроты мы их ни оттачивали бы. Только мы, тектоны, можем догадываться о присутствии Хаоса — в этом его понимании! — по отдельным проявлениям. Все остальные даже не замечают этого. Или наделяют Хаос сверхъестественными свойствами, облекают в религиозные одежды.

— Бог? — с иронией осведомился Кратов. — Или Космиург?

— Это два имени для одного явления, но окрашенные в разные оттенки. Бог — сочувствие, совместное чувствование. Космиург — слепое безразличие. Хаос сочетает свойства Бога и Космиурга. Слепое неравнодушие… Может быть, мы и возникли как побочный эффект управляемых им процессов. Хаос не преследовал цели рассеять зерна разума по вселенной. Но это произошло, и теперь он, как и мы, пытается вернуть Галактику под свой контроль. Возможно, мы мешаем ему. Это как весы, чаши которых уравновешены двумя грузами. До какой-то поры баланс соблюдался. Но Галактическое Братство вошло в пору зрелости, и мощь его стала заметна в масштабах Вселенной. Баланс был нарушен, и сейчас Хаос старается его восстановить. Это не хорошо и не плохо. Это объективный факт, с которым следует примириться.

— Но при чем здесь я?!

— Ты — точка соприкосновения двух сил — Галактики и Хаоса.

— Этого не может быть, — сказал Кратов убежденно. — Я никогда не сталкивался ни с каким Хаосом! — Он помолчал. — Впрочем, однажды, на планете Финрволинауэркаф, я угодил в очаг столкновения даже трех сил. Или четырех… Но там все было иначе и проще. Эти силы были реальны… Наверное, я не до конца понимаю твои слова, учитель? — спросил он с надеждой.

— Но проявления Хаоса тоже реальны. Мы просто не знаем, откуда исходит противостояние, по каким законам оно развивается и какова конечная цель. И надеемся, что ты поможешь нам найти ответ хотя на один из вопросов. Ты ОТМЕЧЕН, брат.

— Отмечен? — Кратов против своего желания улыбнулся. — Кто же я тогда? Подсадная утка в большой охоте?

— Мне понятна твоя метафора. Она близка к истине, хотя неясно, кто охотник, а кто жертва. А особенно — кто первый решил использовать тебя в качестве приманки… Нет, ты отнюдь не глупая птица, звуками своего голоса подзывающая хищного зверя под прицел оружия. Никто ни на кого не охотится. Я думаю, что мы просто хотим обнаружить друг друга. Так случилось, что мы сосуществуем в одной вселенной, но не видим соседа. И ты — указатель. Слабый путеводный огонек в кромешной тьме.

— Но я, как и вы, ни зги не вижу в этой тьме!

— Это вполне объяснимо. Ты обитаешь в тех же координатах, что и породившая тебя пангалактическая культура. И ты действительно ничего не видишь СЕЙЧАС. Но был момент, когда ты увидел и то, что нам противостоит. И Хаос увидел тебя.

— Та давняя встреча в экзометрии? — задумчиво спросил Кратов.

— Мы можем лишь предполагать. Хотя вернее всего, что именно тогда это и случилось.

— Но на «гиппогрифе» я был не один. Пазур, Ертаулов, Рашида…

— Разве могли названные тобой люди впоследствии повлиять на галактические процессы? Ни один из них с тех пор не покидал Земли. Ни один, хотя ты этого не знаешь, ибо тебе не удалось встретиться с ними.

— Олег Иванович Пазур умер три года назад, не дожив и до восьмидесяти. Ертаулов где-то скрывается, не отвечая ни на какие вызовы. О нем нет новостей все эти двадцать лет. Рашида… Видит Бог, я пытался встретиться с ней и не смог. Струсил, наверное.

— Мы не видим в том большой беды. Судьбы Галактики вершатся среди звезд.

— Значит, я был отмечен двадцать лет назад…

— Слишком много вопросов возникает при изучении этого эпизода твоей биографии. Загадочный экзометральный артефакт. Неминуемая гибель корабля, которая так и не состоялась. Абсолютно невозможный выход твоего друга в экзометрию и еще более невозможное возвращение… И ни одного ответа.

— Как же она выглядит, эта «черная метка»?

— Ты употребил не слишком удачное обозначение. Оно мелковато для такой категории, как Хаос. В вашем языке существует термин «злой рок»…

— Выходит, я отмечен печатью рока?!

— Это так, брат.

— Сбывается проклятие Рашиды…

— Власть человеческой магии, даже проявляясь, не простирается за пределы Земли. Ты напрасно упомянул имя этой женщины. Но связь между ее проклятием и твоей дальнейшей судьбой и вправду наводит на подозрения. Хотя, конечно же, отнюдь не Рашида всему причиной. Всюду, где бы ты ни бывал, за тобой неотступно следовал рок. И хотя этот термин также страдает неточностью, мы вынуждены употреблять его за неимением более подходящего… Ты прибываешь на планету Псамма. И сразу оказываешься в очаге межрасового конфликта. Пусть он и угас в зародыше — не без твоего участия, но были жертвы… Ты уходишь за черту отчуждения, и беды преследуют тебя. Пожар на Магме-10. Вооруженная стычка на Нимфодоре. Экологический взрыв на Арнебе-3. Безумная цивилизация на Финрволинауэркаф… Но это НЕ ТВОИ беды. Они не задевают тебя, обрушиваясь по преимуществу на тех, кто или что тебя окружает, будь то коллеги по работе, будь то целые миры. И разве что-нибудь изменилось с того дня, когда ты возвратился, говоря плоддерским языком, во Внешний Мир?

— Если так судить, то очень мало, — согласился Кратов.

— Но ты еще ни слова не поведал нам о своей жизни после Плоддерского Круга. Мы можем лишь предполагать, что и на протяжении этих двенадцати лет имели место важные события. Так, мы знаем, что состоялась еще одна твоя встреча с рациогеном. Да и экзометральный артефакт тоже напомнил о себе, но там, где ты менее всего ожидал.

— Это правда, учитель… Но если я действительно отмечен роком, встрепенулся он, — тогда мне лучше убраться подальше с Земли. Ни к чему тащить свое горе-злосчастье в родительский дом.

— Но пока ты на Земле, с тобой не происходит ровным счетом ничего примечательного, не так ли?

— Почти ничего не происходит… Кроме того, о чем я уже говорил.

— Разве масштабы твоих личных переживаний сопоставимы с Галактикой?

— Не знаю… На Земле тоже не все ладно. Зреет какая-то смутная тревога. Будто лавовый котел в недрах вулкана. Я боюсь извержения.

— Ты невольно приблизился к объяснению собственного феномена сразу на несколько шагов.

— Во всяком случае, я хотел бы с этим бороться.

— А здесь ты допускаешь ошибку, брат. С Хаосом нельзя бороться. Это за пределами наших сил. С ним следует примириться и постараться впредь не тревожить.

— Знать бы только, чем мы его растревожили…

— Очевидно, ты никак не можешь отделаться от узкого, заземленного взгляда на происходящее. Пытаешься персонифицировать Хаос, отождествить его с какой-то могущественной сверхцивилизацией, которая распоряжается тобой против твоей воли, как марионеткой.

— Не так просто отрешиться от естественного взгляда на вещи.

— Мы тоже долго заблуждались. Все мы спутали причину со следствием. И злой рок, о котором мы говорим, действует нетрадиционно, не в классическом его понимании. Все же этот термин предельно условен… Не бедствия и катастрофы гонятся за тобой по Галактике, а наоборот. Это ты следуешь за ними. Это ты с фатальной неизбежностью оказываешься в самом эпицентре потенциального катаклизма, словно заранее предвещая его. Но будучи исключительно активной натурой, ты немедленно, всеми силами и наличными средствами — Кодекс плоддерской чести! — вступаешь с ним в сражение. И самое необыкновенное, что порой тебе удается свести последствия катастрофы к минимуму. Не везде, впрочем, и не всегда.

— Но тогда что мешает вам использовать меня как своеобразный индикатор опасности?

— А мы так и делали. Мы не первый год обращаем особое внимание на маршруты Галактического Консула, что дало нам возможность предотвратить несколько серьезных катастроф.

— Вот как!

— Конечно, мы могли бы и впредь ограничиться простым наблюдением за тобой. Но создавшееся положение стало унизительным как для тебя, так и для нас. Для тебя потому, что непозволительно рассматривать разумное существо как… как «подсадную утку». А для нас — потому что процессы, ведущие к твоему непременному появлению в районе бедствия реальны, но в то же время не поддаются нашему контролю. Нам подвластны лишь следствия. Но мы желали бы знать и причины.

— А если это случайное совпадение?

— Мы поверили бы в совпадение, будь оно отмечено, как и полагается совпадению, раз или два. Но когда явление происходит многократно, не имея ни малейшей тенденции к затуханию, то оно невольно приобретает статус закономерности. Кто способен рассчитать точную вероятность твоего совершенно случайного появления в местах хотя бы только тех событий, которые ты уже упомянул в своих воспоминаниях? Кто знал, что ты станешь плоддером, будучи полностью оправданным? Можно ли было ожидать, что ты нарушишь Кодекс чести, который так ревностно соблюдал, и призовешь на помощь Звездный Патруль? Предполагал ли кто-нибудь, что ты ввяжешься в дуэль с Драконьим Шипом?.. Но, помимо всего этого, существует еще по меньшей мере двадцать эпизодов, о каких ты не счел нужным и вспоминать!

— Наверное, это за пределами человеческих сил. Никто не может воспроизвести в деталях всю свою жизнь. Хотя мне кажется, что я описал самое важное.

— Ты настолько свыкся с постоянно возникающими вокруг тебя экстремальными ситуациями, что зачастую расцениваешь их как рутинную работу.

— Хорошо. Пусть так… Но каким образом Хаосу удается управлять мной? Что бы ты ни говорил, учитель, но я не марионетка. Я человек и сам руковожу своими поступками.

— Никто не посылает тебе подметных писем. Никто не внушает тебе противные твоей воле намерения. Это было бы так просто! Не составило бы большого труда обнаружить и субъект такого воздействия, и сам его источник. Да и ты сам легко бы справился с этой задачей. Иное дело, когда воздействие осуществляется на уровне объективных законов мироздания. Тобой управляет Хаос. А значит, тобой не управляет никто! Пойми: вероятность того, что судьба забросит Галактического Консула в очаг потенциальной опасности, чрезвычайно невелика. В знаменателе дроби, определяющей ее, множество всех возможных точек его маршрута. Вероятность же того, что он окажется последовательно в нескольких таких очагах в течение небольшого времени, практически нулевая… Но, однако же, ты сам, по своей воле, но одновременно и по своему неведению, появляешься именно там, где тебе нужно быть по мнению Хаоса. Следовательно, вероятность этого события искусственно увеличена.

— Это невозможно!

— Да, невозможно — по тем законам мироздания, что нам известны. Но мы имеем дело с силой, которая сама устанавливает себе законы.

— Если все так, как ты говоришь, учитель… Что мы перед Хаосом, что перед ним вся наша Галактика? Пустяк, песчинка… И что перед ним неразличимый глазу атом — человек Константин Кратов?!

— У Хаоса нет глаз, чтобы видеть атомы. Нам неизвестны его цели. Да и сам факт существования Хаоса в ТАКОМ виде еще не доказан. Возможно, Хаос просто предостерегает нас, изменив вероятностные характеристики для одного-единственного атома, вполне случайно угодившего в область его восприятия. Например, указывает нам при помощи тебя возможные горячие точки Галактики. Хотя в этом случае мы вынуждены допустить наличие у него доброй воли.

— Часто ли мы проникаемся состраданием к эволюциям культуры микроорганизмов под объективом сканера? — промолвил Кратов с сомнением.

— Остается уповать на то, что, если вдруг подтвердится наша гипотеза, Галактическое Братство не будет для Хаоса… культурой микроорганизмов. Но в то же время нет ни малейшего основания пренебрегать худшим вариантом. И мы обязаны опередить события и подготовиться.

— Ответь мне на один вопрос, учитель. Я у вас один такой… меченый атом?

— Ты единственный, брат.

— Тогда разумно ли мое бездействие? Не следует ли, наоборот, возобновить мою активность, но подчинить ее какому-то плану?

— Может быть, у нас еще есть время. Может быть, мы уже исчерпали его запасы. И сейчас, когда происходит наша беседа, чаша весов качнулась не в нашу сторону. Никто не знает будущего, даже мы, тектоны.

— Но я не могу ждать сложа руки, когда творится такое! — вскричал Кратов.

— Ты не бездействуешь, брат. Твои воспоминания несут бесценную информацию. Ничего более важного ты еще не делал в своей жизни. Да и все мы — тоже. Продолжай вспоминать, мы ждем…

Экран погас.

Кратов сидел перед ним, не имея ни сил, ни желания покидать уютное пространство в китовом чреве. Снова возвращаться в чужой, не принимающий его мир. Отсиживаться здесь, скрываясь от нависшей угрозы… Это всегда было против его правил. Но сейчас угроза была невидима. Да и угроза ли то была?

— Ко-о-стя! — услышал он далекий голос матери. — К тебе пришли! Где ты?

«Кто это может быть? — подумал Кратов. — Тот, кого я хочу видеть, или тот, о ком я еще не знаю?.. Во всяком случае, что-что, а отсиживаться в тенечке я не намерен».

— Иду, мама! — крикнул он, спрыгивая из кабины на землю.