ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. ГНЕЗДО ФЕНИКСА (3)
1
Их было десятка полтора, а вовсе не целая орда, как померещилось Кратову поначалу. Довольно высокие — хотя это отчасти скрадывалось их странными, раскоряченными, на полусогнутых ногах, позами. На вид очень худые, даже изможденные. Обряженные в некое подобие глухих гимнастических трико грязно-песочного цвета и в мешковатые грубые накидки с небрежно отброшенными капюшонами.
Немыслимо, неправдоподобно, мистически похожие на людей.
Если бы не жесткие пепельные волосы, вздыбленные на манер петушиных гребней — что, впрочем, могло оказаться попросту прической. Если бы не многоцветные разводы на впалых щеках и залысых лбах — что даже издали сильно смахивало на заурядный ритуальный грим.
Биссонет охнул.
— Миллион дьяволов! — запричитал он. — Да ведь это же Видящие Внутрь. Все кастовые признаки налицо — и униформа, и раскраска… Вот это удача! Дилайт, Дилайт, где же вы?!
— Что нужно сделать, чтобы вступить с ними в контакт? — шепотом спросил Кратов.
— Для начала знать их язык! — раздраженно зашипел Биссонет — Я не готовился к прямому общению специально, я теоретик… У меня, если угодно, даже борода не сбрита!
— При чем тут борода?!
— Отклонение от стереотипа, вот при чем! Аафемт не имеют волосяного покрова на лице, и никто не знает, как они отнесутся к нашему обычаю отпускать усы и бороды. Быть может, это пробудит в них отвращение…
— А то, что Джед у нас чернее ночи, разве не отклонение от стереотипа?
— Это пустяки, видели бы вы, как они расписывают себя на культовых обрядах! Отчет Хоффмана-Элула, раздел шестой…
— Послушайте, ксенолог вы или нет? — разозлился Кратов. — Начинайте как умеете, ведь такой шанс может больше не выпасть.
— Что, к черту, начинать?! Я никогда этим не занимался, откуда мне знать, что делать в подобной ситуации…
Аафемт молча разглядывали людей, не сделав за все время ни единого движения. Словно кому-то взбрела в голову фантазия окружить «иглу» экстравагантными восковыми фигурами.
— Мощная от вас ксенологическая поддержка Дилайту, — язвительно произнес Кратов. — Уж лучше бы мотали вы, в самом деле, на Землю!
— Так ведь я и хотел!.. Знаете что? — вдруг встрепенулся Биссонет. Попробуйте скрестить руки над головой… вот так…
— А, помню: готовность к переговорам. Только кто эти переговоры поведет? Мы же оба, как выяснилось, такие крупные специалисты.
— Вы, вы поведете, — нетерпеливо сказал Биссонет. — А я буду научным консультантом.
Кратов едва удержался, чтобы демонстративно не пожать плечами. Кто мог ведать, как этот его естественный порыв будет воспринят Видящими Внутрь… Он шагнул вперед, чувствуя себя как перед прыжком в черную и, должно быть, пронзительно ледяную воду, и вскинул скрещенные руки.
Ближний к нему Аафемт, чей гребень был вымазан оранжевым, издал хриплое карканье и развел в стороны свои костлявые конечности, обмотанные серым тряпьем.
— Отлично! — шепотом воскликнул Биссонет. — Отлично, Кратов! Они идут на контакт. Скажите им что-нибудь на языке Иовуаарп… афоризм какой-нибудь… но непременно в контексте переговоров. — Кратов дернулся было, чтобы спросить, как долго придется держать руки над головой, но Биссонет опередил его: — Теперь жесты значения не имеют, можете хоть на ушах стоять. Однако постарайтесь покуда не обращаться ко мне: языковой мешаниной вы совершенно собьете их с толку.
Кратов кивнул. «Вот влип! — подумал он. — Что же изречь такого нетленного?!»
— Долго думаете! — прошипел Биссонет.
«Как нарочно, из головы все вылетело… И поджилки трясутся. Это тебе, брат-плоддер, не фогратором орудовать! Но как же они похожи на нас, даже оторопь берет. Любого возьми, убери этот дурацкий гребень, умой как следует… переодевать не обязательно, на Земле и не так еще разгуливают… Ведь не распознаешь среди резвящейся публики вечерком где-нибудь на бульваре Тысячи Звезд, глазу не за что зацепиться!»
Он набрал полную грудь воздуха и на едином дыхании, но раздельно, в полном соответствии с орфоэпическими нормами доминирующего диалекта Иовуаарп, тщательно выверив интонацию, произнес:
— Йюнаиуааворзмаднулгалмаабаймо!
Восковые фигуры отпрянули единым порывом, будто Кратов у них на глазах вдруг обратился в трехглавого дракона и каждой пастью изрыгнул клубы ядовитого дыма пополам с пламенем. Некоторые даже обхватили головы руками.
— Что вы там ляпнули? — тихонько взвыл Биссонет. — Аафемт в панике, сейчас в обморок попадают… Немедленно исправляйтесь, злосчастный!
Кратов молчал, лихорадочно соображая, что же приключилось. На его взгляд, ничего предосудительного он не изрек, уж во всяком случае способного породить такой ужас. Всего лишь возгласил классическую формулу приветствия, принятую между близкими, но давно не встречавшимися друзьями. Кажется, это была пространная цитата из какого-то литературного произведения. Отчего она произвела столь сильный и неожиданный эффект на слушателей, можно было только гадать…
Но в эту минуту отверз уста все тот же передний Аафемт, между тем как остальные, вновь обратившись в раскоряченных истуканов, почтительно внимали ему. Что касалось Кратова, то он даже скривился от напряжения, стараясь ничего не упустить из вложенного либо — что было, пожалуй, точнее — упрятанного в не такую уж и длинную гиперфразу смысла.
— Чужегость знает древнесокровенное, — сказал Аафемт. — Видящие Внутрь содрогнуты. Потрясены-удивлены-напуганы. Чужезвучное древнесокровенное было погребено в забвении. Инослышащий-не-Видящий-Внутрь был бы потрясен-озлоблен-возбужден. Угроза постыдной смерти, без будущего имагопревращения, утрата личновечности. Но Видящие Внутрь также и потрясены-удивлены-умилены: Истиносвет не угасает в пространствевечновремени.
Аафемт говорил медленно, запинаясь и даже останавливаясь, с явным трудом подбирая семантические кирпичики в наспех возводимое здание гиперфразы. Видно было, что познания его в метаязыке Иовуаарп поверхностны и бессистемны. Кратов этому был только рад. Примерно равное невежество ставило его на одну доску с собеседником.
— Не Чужегость, но Дружегость, — произнес он. — Жаждапоиск Истиносвета ведет-соединяет нас.
— Видящие внутрь потрясены-успокоены-обрадованы. Дружегость-Первый-Знающий говорит-понимает древнесокровенное… Также и Дружегость-Второй-Странный?
— Дружегость-Второй-Странный говорит-понимает иначе. Нужно разъяснять древнесокровенное чужезвучным. Квант древнесокровенного — много квантов чужезвучного. Это необходимо.
— Нет препятствий.
Облегченно вздохнув, Кратов обернулся к изнывавшему от нетерпения Биссонету:
— Они не возражают, чтобы я переводил вам сказанное.
— Послушайте, Кратов, вы хотя бы отдаете себе отчет во всей абсурдности происходящего? — возбужденно спросил ксенолог.
— Что еще вам неладно? — нахмурился Кратов.
— Нет, это поразительно! — воскликнул Биссонет. — Я, выдающийся ксенолог-теоретик, присутствую при контакте в непристойной роли стороннего наблюдателя. В то время как некий субъект, которому наши проблемы, мягко говоря, чужды, комильфотно болтает с инопланетянином на его же языке. Да еще делает вид, что это вполне в порядке вещей!
Кратов растерянно улыбнулся. Он и в самом деле совершенно упустил это из виду.
Среди Аафемт, ожидавших продолжения переговоров, понемногу нарастал легкий шум. Они уже не торчали подобно манекенам, а нетерпеливо раскачивались из стороны в сторону. Некоторые придвигались поближе к «иглу», перебрасываясь короткими фразами на своем языке. Похоже, что-то сильно беспокоило их. Наконец кратовский собеседник всплеснул руками грубая накидка за его спиной вскинулась парусом.
— Всеопасность, — сказал он. — Серебряные Змеи. Дружегости мнимобеззащитны-приступны. Есть желание обладать. Видящие Внутрь законопреступны, многоблизки к запретному. Есть намерение уничтожить. Всенеобходимость избежать-исчезнуть.
— Чего они засуетились? — насторожился Биссонет.
Кратов не ответил. Он перевел взгляд себе под ноги. На оставленные Татором часы. Песочная горка в нижнем полушарии, казалось, и не думала прибывать. Долго, ох как долго еще…
— Они почуяли Серебряных Змей, — сумрачно сказал Кратов. — И хотели бы уйти.
— А мы как же?
— Нас тронуть Змеи не посмеют, — промолвил Кратов без особой уверенности. — Хотя у них «есть желание обладать»… Нам ничто не грозит, — добавил он поспешно. — Запремся в «иглу». Переждем. В конце концов, отстреляемся.
— Переждем, отстреляемся! — с раздражением сказал Биссонет. Плоддерская терминология. Нельзя ксенологам отстреливаться, запомните раз и навсегда. Иначе они из ученых превращаются в конкистадоров!
— Это я помню неплохо, — сказал Кратов сквозь зубы. — Насчет «отстреляться» — это действительно плоддерский юмор.
— К тому же, вы все время забываете, что перед нами не какая-нибудь вдоль и поперек изученная социальная группа партнеров по контакту, а Видящие Внутрь! Гонимая элита, загадка, воплощенный миф. А вы переждать… Сами же говорили про шанс.
Кратов посмотрел на взволнованного Биссонета с недоумением. Таким он его еще не знал: азартным, собранным, нацеленным на поступок… И, похоже, напрочь позабывшим о собственной исключительности.
— Что вы задумали? — спросил он.
— Идти за ними, естественно. Не упускать, держаться за них, как черт за грешную душу…
— А вам не страшно?
— При чем тут мой страх? — возмутился Биссонет. — Судьба контакта на карте! Впрочем, — он скорчил сатанинскую ухмылку, — вы можете запереться в «иглу» и переждать, как и собирались.
— Будь я один, — сказал Кратов, — так бы и поступил. Но поскольку здесь еще и вы…
— …то я погоню вас перед собой пинками! — взорвался ксенолог. Потому что я не владею языком, а вы по странному капризу обстоятельств владеете!
Передний Аафемт, не оборачиваясь, каркнул что-то своим спутникам, и те проворно попятились в травяные заросли, уродливыми тенями растворяясь между кактусами.
— Уходят! — завопил Биссонет.
И вдруг, быстро оглядевшись по сторонам, упал перед Кратовым на колени.
— Могу и так, — прошипел он с ненавистью. — Меня не убудет. Только поскорее за ними. Пожалуйста… Я один и в самом деле ни на что не гожусь.
— Да вы с ума сошли! — воскликнул Кратов, шарахаясь.
— Мужчина вы или кто? — Биссонет немедленно поднялся, брезгливо отряхивая брюки. — Тоже мне — плоддер! Сопляк, маменькин сынок… А-а! Он с досадой отмахнулся и бегом устремился вдогонку за таявшими в пепельных сумерках силуэтами.
Кратов ошалело смотрел, как он удаляется, поминутно спотыкаясь на всякой рытвине и неловко взмахивая руками, чтобы не упасть.
— Схлопотал? — спросил он себя.
Потом, словно очнувшись от гипноза, сорвался с места и бросился в «иглу». Попробовал вызвать корабль — безуспешно. То ли атмосферные помехи буйствовали, то ли как раз происходил очередной пространственный маневр… Суетливо тыча пальцами в сенсоры мемографа, наговорил коротенькое, в две фразы, послание Татору. Свалил в подвернувшийся пластиковый мешок наличный трехчасовой запас продуктов. Схватил было фогратор. И тут же бросил. «Нет, стрелять мы больше не станем…»
Выскочив наружу, тщательно «заговорил» вход. Чтобы никаким незваным гостям — Серебряным ли Змеям, иным ли опасным пресмыкающимся — туда не прорваться. По крайней мере, до возвращения корабля. Тяжко вздохнув, с тоской поглядел в пыльное небо.
Нет, чуда не предвиделось. Где-то на высокой орбите Татор ожидал рандеву с трампом, чтобы пересадить туда Вилгу. Слабого в коленях, зеленого, впавшего в дурноту от сумасшедшей гонки. И, должно быть, упорно твердящего самому себе, что его личные ощущения — пустяки, когда речь идет о судьбе контакта.
Кратов нагнал Биссонета на старой, хорошо им обоим знакомой тропе между кактусов. Тропой ее можно было назвать с известной натяжкой: ни единая травинка здесь не была примята тяжелыми ботинками пришельцев с Земли. Просто этим путем ежедневно, выходя на поиски, проплывала «туатара».
Но сейчас Биссонет потерянно топтался на месте.
Тропы не было. Прямо среди поля багряной травы зияла сырая черная пасть бездонного провала. Можно было только гадать, как он возник, что за тайные силы выбили его в многострадальном теле планеты.
Зато теперь отчетливо проявлялся еще один смысл, вложенный в кастовое имя здешних интеллектуалов.
Потому что Видящие Внутрь уходили в эту жуткую прорву спокойно, не оглядываясь.
2
И они следовали в эту же прорву за Видящими Внутрь, но оглядывались на каждом шагу.
Когда они углубились на добрый десяток витков колоссальной винтовой лестницы, что-то страшно заскрежетало, сверху посыпались и застучали по щербатым ступенькам комья сырой земли. Кратов присел, втянул голову голову в плечи. Биссонет непроизвольно попятился к нему, хватая перекошенным ртом насыщенный гнилыми испарениями воздух.
Тяжелая, неправильных очертаний крышка медленно, как во сне, наползла на лоскут пепельного неба в вышине, замыкая всякую дорогу к отступлению. И стало темно.
Биссонет слепо вытянул перед собой руки.
— Что же это, Господи?.. — спросил он рыдающе. — Кратов… где вы?
— Здесь, — отозвался тот. — В двух шагах. Не волнуйтесь, я вижу в темноте. Врасплох нас никто не застанет.
— Что же мы теперь станем делать?
— Как что? Изучать интеллектуальную элиту, вы же к тому стремились. Тем более, что обратной дороги у нас все равно нет. Дайте руку, я поведу вас.
Биссонет, поколебавшись, протянул на голос дрожащую ладонь.
Шедший чуть впереди Аафемт аж с двумя гребнями на голове вдруг вскинул тощие конечности и хрипло каркнул. И тотчас же огромное пространство подземелья озарилось. В расселинах стен ожили и налились неверной голубизной клубки призрачного света. Кратов инстинктивно зажмурился, опасаясь увидеть факелы… Но это не было обычным огнем и не тревожило в нем никаких тайных страхов.
— Прекрасно, — сказал Биссонет и тут же отнял руку.
Не прошло и минуты, как он уже обрел весь прежний апломб. И теперь бодро, вприпрыжку одолевал ступени, даже не оглядываясь на поотставшего Кратова.
Тот осторожно приблизился к самому краю ничем не огороженной лестницы. Заглянул вниз.
Гигантский, метров пятьдесят в поперечнике, колодец. Глухая темнота, напрочь застилающая дно, если оно вообще существовало. Насколько хватало глаз — ступени, ступени, ступени. Словно внутренняя резьба в каменной трубе. И беспорядочно разбросанные повсюду светящиеся клубки. Аафемт растянулись в цепочку, передние из них шествовали уже добрым десятком витков ниже.
Биссонет вдруг ойкнул и невнятно выругался. Скособочившись, сделал еще пару неуклюжих шагов и привалился к стене.
— Ну, конечно же, — сказал он с досадой. — Эти ваши дерьмовые ботинки… Я подвернул ногу.
— Ботинки ни при чем, — сказал Кратов, подходя. — Во всем виноваты диваны.
— Какие, к черту, диваны?! — окрысился Биссонет.
— Мягкие, — пояснил Кратов. — Очень удобные. От которых так нелегко каждым утром отдирать задницу и бежать километров пять туда и пять обратно. По солнышку и свежему воздуху. Или по дождичку и опять-таки свежему воздуху… Покажите мне свое увечье.
— Вы и врачевать в плоддерах научились?
— В меру необходимости…
Шепча проклятия, Биссонет стянул ботинок. Кратов присел на корточки, помял его бледный голеностоп, несильно подергал за пятку. Ксенолог тихонько взвыл.
— Пустое, — сказал Кратов. — Сейчас я отключу нервы, чтобы не мешали. — Он коротко и сильно надавил на сокровенную точку над внутренней лодыжкой. — Полчаса полной неподвижности — и потрюхаем дальше.
— Но все еще болит! — сказал Биссонет сварливо.
— У сороки болит, у вороны болит, — пробормотал Кратов. — А у вас заживет.
— Что вы городите, какая, к черту, сорока?!
Негромко захрустел щебень под чьей-то поступью. Кратов обернулся. Это был уже знакомый Аафемт с оранжевым гребнем. Он стоял молча, уперев немигающие стеклянные глаза в моментально притихшего Биссонета.
— Странный повредил ногу, — быстро сказал Кратов. — Нужен отдых.
— Но Знающий может идти, — после небольшой паузы сказал Аафемт. Странный отдохнет и догонит.
— Странный не догонит, — возразил Кратов. И, усмехнувшись, добавил: Он Странный во всем. Может идти неверно и упасть. Его ум действует иначе, и конечности не подчиняются уму. За ним нужен присмотр.
— Тогда он не Странный, — сказал Видящий Внутрь, и в его словах Кратову почудилось скрытое благоговение. — Он Святой и мог бы обрести имагопревращение до срока, если бы не был Чужим. Тьморожденный-Тьморождающий Дракон останется подле него столько, сколько потребуется.
— Тьморожденный-Тьморождающий Дракон — тот, кто говорит со мной? осторожно уточнил Кратов.
— Знающий знает, — ответил Аафемт и сел где стоял, подоткнув под себя полы серой хламиды. И в его словах снова слышалось не менее двух смыслов.
Биссонет, загодя сморщившись, пошевелил больной ступней.
— Не болит, — сказал он удовлетворенно. — О чем вы толковали с этим аборигеном?
— О вас. Тьморожденный-Тьморождающий Дракон… Тьфу, наградил же местный бог имечком!
— Ну так окрестите его как-нибудь покороче, — предложил ксенолог. Все в вашей власти. Темнород, например…
— По сути верно, но смысл расплывается, — Кратов нетерпеливо пощелкал пальцами. Аафемт не без любопытства покосился на него и, лениво выпростав руку из своего тряпья, попытался воспроизвести этот жест. — Ладно, нарекаю его просто Тьмеон.
— Фу, пошлость! — скривился Биссонет. — Бульварщина! И, разумеется, вы просто не могли обойтись без нелепых аллюзий.
— Каких еще аллюзий?!
— Бросьте прикидываться поленом! Тьмеон, Археон…
— Мне и в голову ничего подобного не приходило! — попытался оправдаться Кратов. — Ну, неважно… Так вот, этот Тьмеон пришел к выводу, что вы святой.
— Вот как? — Биссонет расправил плечи, приосанился. — Что же, не он первый…
— Впрочем, я мог ошибиться в переводе, — ядовито произнес Кратов. Кажется, он хотел назвать вас юродивым.
3
Время исчезло.
Возможно, его течение сохранялось еще по ту сторону тяжкой плиты, что пролегла между дневным светом и подземной мглой. Сейчас в это верилось с трудом. Здесь было только пространство. Его можно было преодолевать, наматывая все новые и новые витки лестницы. Сколько их осталось позади? Никто не считал, а Тьмеон, добровольный проводник, каждый раз давал несоразмерные сведения… Пространство это можно было вдыхать, кривясь от отвращения, но с неизбежностью привыкая к его сырости и склепной затхлости. Или даже просто ощущать, сидя возле одной каменной стены и посылая взгляды по-над пропастью в противоположную, точно такую же, возле которой ты то ли пребывал полчаса назад, то ли спустя те же полчаса еще пребудешь.
Никто больше не спрашивал: «Куда мы идем?» Хотя бы потому, что ответ был заведомо не известен. Но иногда на лице Биссонета внезапно проступала тень смущенной улыбки, и он гнал ее, тряся головой и хмурясь. «Идиот, самонадеянный болван! — думал он. — На подвиги во имя науки потянуло. Твое место — за рабочим столом. Да, да, в мягком, черт возьми, кресле! И твой рабочий орган прежде всего голова, а не ноги…»
Кратов же в такие минуты тоскливо поднимал голову и бурчал себе под нос: «Эл, должно быть, уже прилетел. Ищет нас, беспокоится». Поначалу он пытался вызвать корабль по своему браслету — безуспешно. Экран браслета молча таращился на него мертвенно-мутным бельмом. И Кратов оставил эти попытки.
Только по лицу Тьмеона ничего нельзя было прочесть, а сам он не произносил ни слова, если к нему не обращались.
Можно было спускаться еще ниже. А можно было сесть и сидеть вытянув ноги. Этим ничего не менялось.
Они и сидели сейчас.
— Что это? — спросил Кратов притулившегося неподалеку Тьмеона, тыча пальцем перед собой.
Тот приоткрыл веки, густо и неряшливо накрашенные синим.
— Палец, — ответил он.
— Перестаньте, Кратов, — сказал Биссонет раздраженно. — Как вам не надоело?! У меня уже уши заложило от вашего гундежа.
Он устроился на камне, вытянув больную ногу. В данный момент нога, впрочем, не болела, но и для продолжительной ходьбы не годилась. По лицу ксенолога, оставляя грязные дорожки, стекали капли пота и пропадали в бороде. Было жарко, хотя из колодца бил мощный воздушный поток, — этакая естественная вентиляция, — и растекался где-то под темными сводами… Кратов сердито отмахнулся. Хотя, следовало признать, у него самого голова шла кругом.
— На что указывает палец? — уточнил он.
Тьмеон плавно перевел взгляд на призрачный светящийся клубок, угнездившийся в трещине скалы.
— Вода, — сказал он.
— Вот-вот, — позлорадствовал Биссонет. — А полчаса назад это был «ветер». А десять минут назад — «покрывало». А спустя пять минут это будет нечто не произносимое вслух в приличном обществе. Что мешает вам обозвать эти штуковины «светильниками» и никогда впредь к данной теме не возвращаться?
— Это не вода, Тьмеон, — настаивал Кратов. — Вода течет. Вода холодная. А это иное.
— Вы еще приведите ему химическую формулу, — съязвил Биссонет. — Если вспомните…
— Это течет, — промолвил Тьмеон. — И оно холодное.
Кратов с кряхтением поднялся и подковылял к «светильнику». Приблизил руку. Ладонь уловила ток прохладного воздуха.
«А если потрогать?» — подумал он бесшабашно.
— Не следует касаться, — сказал Аафемт. — Сначала будет гореть рука. Потом все остальное. Потушить нельзя. А Знающему это не нужно. Ведь он Чужой и не возродится после смерти.
Кратов пошарил в карманах брюк и к своему удивлению нашел непонятно как очутившееся там металлическое стило. Осторожно погрузил его кончик в трепетавшую субстанцию. Отнял стило — свет медовой струйкой потянулся за ним.
— Не понимаю, — сказал Кратов. — Это не горение. Ясно хотя бы потому, что у меня обостренная реакция на всякие экзотермические процессы. Но и не люминесценция. Кончик стила уже разрушился. Что-то наподобие ультрахолодной плазмы. Вялотекущая аннигиляция.
— Выбросьте, — сказал Биссонет равнодушно. — Вдруг ваш приятель прав и эта дрянь хуже напалма?
— Это вода, — раскачиваясь из стороны в сторону, заговорил Тьмеон. Она течет, но вверх. Она холодна, но это холод смерти. И нет сосуда, чтобы удержать ее. Наступит день, и вода просочится до самого верху. И затопит собою весь мир и растворит его в себе. И рухнут строения, и растает слово, и закружится водоворот. И не станет никого, но все возродятся.
— Ну, а дальше? — спросил Биссонет.
Кратов транслировал его вопрос Тьмеону.
— Это все, — гордо произнес Аафемт и умолк.
— Изустная мудрость, — прокомментировал ксенолог. — Речения, цитаты. Местная Дхаммапада.
Кратов подобрал камешек и не глядя метнул его в темное жерло колодца. Камешек сгинул без звука.
— Как долго нам идти?
— Чужие могут вернуться в любое время, — отозвался Тьмеон. — Видящие Внутрь могут подниматься вечно.
— Дурацкая планета, — досадливо сказал Биссонет. — Дурацкий контакт. Троглодиты на руинах Колизея. Вдобавок ко всему, чокнутые троглодиты. И ненормальные ксенологи, жаждущие с ними общения… Мы можем ползти по этой идиотской спирали километры и километры книзу и ничего не узнаем. Как можно изучать их систему понятий, когда она меняется каждые четверть часа?!
— Вы сами меня сюда затащили, — огрызнулся Кратов.
— Но я же не знал, что эти Видящие Внутрь никакие не мыслители, а попросту местные сумасшедшие!
— Быстро же вы их развенчали… Здесь что-то не так. Скорее всего, мы неверно их понимаем. И в этом бреду есть смысл, но от нас он постоянно ускользает. Ведь понимают же они друг друга!
— Вы уверены? Впрочем, чтобы убедиться в этом, нужно хотя бы два Видящих Внутрь. И диалог между ними. И чтобы мы понимали каждое слово, а не через пень-колоду. Налицо же только один…
— …и общаемся мы с ним на языке, который оба знаем примерно одинаково. Одинаково паршиво. Он находит неверное слово, а я вдобавок неверно перевожу.
Биссонет пожал плечами:
— Довольно банальная ксенологическая ситуация. Такое творится сплошь и рядом… Впрочем, Кодекс о контактах до сей поры не предусматривал ситуации, когда одна из сторон, участвующих в контакте, не в своем уме. Возможно, Дилайт уцепился за этот клинический случай только затем, чтобы пополнить Кодекс новым разделом и так увековечить свое имя.
— Чепуха, — сказал Кратов. — Его интерес в другом.
— Конечно, Дилайт был прав, — мрачно сказал Биссонет, шевеля носком здоровой ноги. — Такого контакта у нас еще не было. И если когда-нибудь удастся его раскрутить до конца — во что лично я не верю — мы неминуемо набредем на какие-то феерические тайны. И все наши модели, в том числе и ту, которую прямо сейчас в дикой спешке лепит Вилга, можно будет потереть о голову и засунуть в задницу… В самом деле, этим ступеням не одна тысяча лет. Кто и зачем их построил? Кто прорыл эту циклопову шахту? Кто придумал эти механизмы, которые открывают и закрывают чудовищные люки в земле так, что снаружи не остается никаких следов? Ясно, что не Аафемт. Тогда кто, дьявол побери?!
— Мне кажется, вскоре обнаружатся еще более занятные механизмы, заметил Кратов.
— Ваш мифический протопульсатор?
— Да нет, здесь это сошло бы за игрушку…
— Планета-артефакт? — Биссонет возмущенно фыркнул. — Фантастика… Впрочем, иногда меня тоже преследует чувство, что с каждым витком лестницы мы приближаемся к первоистокам Галактического Братства. Но я с ним героически сражаюсь… Жаль, Дилайту не пришло в голову прибегнуть к интроскопии местности, это же так и напрашивалось. Одно я знаю точно: никакие Видящие Внутрь не дадут нам ответа. Вы тоже были правы: они здесь посторонние и пользуются чужим добром в своих целях. И наверняка не по назначению. Спросите его об этом. Воображаю, что он вам наплетет.
Кратов покосился на своего собеседника. Тьмеон с отсутствующим выражением размалеванного лица сидел на корточках, привалившись к стене. Откуда-то сверху по камню сбегал тонкий ручеек и терялся у него между лопаток. Тьмеона это не беспокоило. В такой раскраске и с таким петушиным гребнем на голове он походил на дремлющего гурона из романов Фенимора Купера. Во всяком случае, Эл Татор со своей косичкой ему в подметки не годился.
— Кто вы? — спросил Кратов. — Откуда вы пришли? И зачем?
Тьмеон задумчиво скосил рот.
— Этого никто не знает, — сказал он.
Озадаченный Кратов хотел было уточнить свою мысль, но Аафемт вдруг продолжил:
— Это знают все. И никто не задает вопроса, который не подразумевает ответа. Есть знание и есть запретное знание.
— Табу! — провозгласил Биссонет и поднял палец.
— Чужие ищут ответов, — сказал Тьмеон. — Они домогаются запретного знания. Какой в том прок? Разве от этого прояснится их ум? Нет, он будет занят суетными мыслями, отравлен Ложнотьмой и в решающий момент не обретет полной силы. Сила ума — в его свободе. А его свобода — в ясности. Таков Истиносвет. Думай о том, что видишь, а не о том, что видел когда-то. Скрытое от глаз не существует. Скрытое во временах не существует вдвойне. Таков Истиносвет.
— Нет, это не табу, — сказал Биссонет. — Это философия. Примитивный солипсизм.
— Почему же такое знание запретно? — спросил Кратов.
— Оно не запретно. Никто не может запретить другому знать. Но каждый должен запретить самому себе путь мыслей, ведущий в тупик. То, что не видно — тупик, Ложнотьма. То, что прошло — тупик вдвойне, Ложномрак.
— Значит ли это, что для Аафемт не существует прошлого?
— Это так.
— Но существует ли для вас будущее?
— Чем прошлое отличается от будущего? Посмотри на эту лестницу. Ее спираль замкнута и бесконечна. Можно идти в любом направлении сколько хватит дыхания. Но ты всегда придешь в то место, откуда начал свой путь. Или же никогда и никуда не придешь. Чем дорога наверх отличается от дороги вниз? Ничем, ибо ступени одинаковы.
— Идя наверх, я могу достичь дневного света.
— Это иллюзия. Быть может, ты достигнешь его опустившись до самого низу.
Кратов помолчал. В этот момент ему показалось, что он и в самом деле не помнит уже, откуда и куда они идут. И уж совершенно точно не знает, для чего они это затеяли.
— И все же прошлое существует, — сказал он. — Тьмеону открыт Истиносвет. Но кто-то однажды произнес перед ним первое слово истины. Тьмеон знает древний язык, иначе мы не могли бы понимать друг друга. Но кто-то научил его этому языку и всем прочим языкам этого мира! И тот, кто сделал это, должен был знать эти языки, а путь его озарен был Истиносветом. Так образуется цепь от прошлого к настоящему. И Тьмеон способен продолжить ее в будущее, передав луч Истиносвета другому Видящему Внутрь, который еще не рожден.
— Это не так, — сказал Аафемт. — Тьмеон узнал все языки, едва только был рожден. Истиносвет пришел к нему еще в утробе. Поэтому он и зовется Видящий Внутрь.
— Непонятно, — сказал Кратов.
— Мне тоже, — признался Биссонет. — Передача знаний в виде наследуемых инстинктов или что-нибудь в этом роде. В прежних отчетах миссии Дилайта такое не упоминалось. Впрочем, там многое не упоминалось. К примеру, опущен полностью институт продолжения рода… Не обращайте внимания.
— Постараюсь, — сказал Кратов без особой уверенности и снова повернулся к Тьмеону. — Я хочу объяснить тебе. Ты отрицаешь память. Но это не в твоих силах. Мир таков, что он непознаваем в беспамятстве. Всего лишь однажды придя в одно и то же место, ты неизбежно унесешь с собой его образ. И, удалившись от него на любое расстояние, сможешь воспроизвести когда-то виденное перед своим мысленным взором. Вернувшись туда спустя продолжительное время, ты найдешь его прежним…
— Что меня сильнее всего гнетет, — проворчал Биссонет, — так это скудость вашего словарного запаса.
— Но так не бывает, — возразил Кратову Тьмеон. — Не существует ничего, что бы не менялось. Какой же смысл в том, чтобы хранить невозвратимое?
— Меняется человек, — сказал Кратов терпеливо. — Но не настолько быстро, чтобы не сохранить его образ в памяти. Меняется растение, из семени преображаясь в цветок. Меняется зверь с каждой линькой. Меняются даже камни, даже горы, но человеку не под силу увидеть эти изменения, если только не вмешаются высшие силы. Разве это не Истиносвет?
— Это Ложносумерки. Горы меняются тогда, когда захочет Видящий Внутрь. Для того ему и дан разум. А не для того, чтобы наполнять его сверкающие пространства ненужным хламом. Таков Истиносвет.
— Он рассуждает в точности как наши астрархи, — хихикнул Биссонет. Те тоже верят в свое высшее предназначение опрокидывать с ног на голову все устоявшееся. Но не вздумайте приводить ему эту аналогию!
— Тьмеон говорит туманно, — сказал Кратов. — Видящий Внутрь не может захотеть изменить гору. То есть, разумеется, захотеть он может, но гора вряд ли подчинится его воле.
— Гора подчинится, — произнес Тьмеон высокомерно. — Я прикажу, и она починится.
— Как, как ты ей прикажешь?!
— Это несложно. Нужно только, чтобы здесь собрались несколько Видящих Внутрь и думали об одном. О том, чтобы сдвинуть гору. Или обрушить ее. Или стереть ее в прах.
— И что дальше?
— А дальше будет то, о чем они думают. Может быть, это случится не сразу. Если же поблизости окажется один из Мерцальников, это произойдет немедленно…
— Внимание, — сказал Биссонет, подобравшись. — Внимание, Кратов. ОЧЕНЬ ВАЖНО! Тяните из него все до конца.
— Кто такие Мерцальники? — напористо спросил Кратов.
Тьмеон прикрыл глаза.
— Это мы, — сказал он торжественно. — Какими мы становимся после утраты телесной оболочки. Наше имаго.
— Отчет Хоффмана-Элула, — быстро сказал Биссонет. — Верования Аафемт о посмертном воплощении. Продолжайте, Кратов!
— Ты покажешь нам Мерцальника? — спросил Кратов.
После продолжительной паузы Тьмеон сказал:
— Покажу. Но Мерцальники обитают очень высоко. Мы еще не вошли в пределы их владений. Нужно подниматься.
— Куда еще подниматься? — заволновался Биссонет.
— Успокойтесь, — сказал Кратов. — Подниматься — в смысле опускаться.
— Ваш разум темен и дик, — продолжал Аафемт. — Он исполнен варварских иллюзий. Вы не видите Истиносвета. Вы не рождены Видящими Внутрь. И Знающий не знает, и Странный не свят. И вы умрете без надежды, и оболочка ваша истлеет, и дух ваш не испытает имагопревращения…
— Но Видящие Внутрь пришли к Чужим и повели их за собой, — напомнил Кратов. — Затем ли, чтобы уличить их в невежестве?
— Видящие Внутрь ожидали, что пришедшие сверху родственны пришедшим снизу. Ожидания не оправдались. Но Чужие сами последовали за Видящими Внутрь. Быть может, они сумеют приобщиться к Истиносвету?
— Пришедшие сверху, пришедшие снизу… — задумчиво проговорил Биссонет. — Что вы об этом думаете, Кратов?
— Я думаю о другом, — сказал тот.
— Нет того, чего нет, — монотонно вещал Тьмеон, не заботясь о том, слушают ли его. — Нет прошлого, ибо оно ушло. Нет будущего, ибо оно не наступило. Нет постоянного, ибо все меняется. Вы ищете законов и правил. Но правило заключается в том, что нет закона. А закон гласит, что нет правил.
Биссонет оскалился и, припадая на поврежденную ногу, подковылял к дышащему смрадом жерлу колодца. Шумно вздохнул, носком ботинка столкнул туда ноздреватый осколок стены. Прислушался — колодец молчал.
— Я уже делал это, — сказал Кратов. — Может быть, Бог с ними, с Мерцальниками?
Биссонет молчал.
— Я устал. Вам жутко интересно, что ждет нас дальше, и вы готовы переть до конца, как носорог. Но подумайте и обо мне. Я рядовой плоддер. У меня голова трещит от напряжения. Я пытаюсь понять этого чудака и ловлю себя на том, что точно так же пытаюсь понять и вас. Два языка перепутались в моих мозгах. Либо я заговорю на смешанном жаргоне, либо свихнусь. Я никогда не был ксенологом и не хочу им быть. Прошу вас, вернемся!
— Вот уж теперь-то нет, — пробормотал ксенолог.
4
Кратов старался не глядеть вверх. Ему казалось: сделай он это, и вся толща недр обрушится на его бедную голову. Он физически ощущал на себе гнет чудовищной глубины. Под этим гнетом сбивалось дыхание, подкашивались ноги, кровь под самой кожей вымерзала в колючие ледяные кристаллики.
С каждым витком лестницы воздух становился суше, но жар не спадал. Неужели они пронизали всю толщу планеты и теперь приближались к огненной пустыне Солнечного полушария? Кратов был готов поверить и в такое. С тех пор, как остановилось время, он ни за что не мог поручиться. Возможно, они распростились с Татором пару часов назад. Так же возможно, что минули сутки. Или даже месяц. Кратов не был бы удивлен, если бы вдруг выяснилось, что они бредут шаг за шагом, виток за витком, след в след не выказывающему малейших признаков усталости Тьмеону вот уже несколько лет…
Иногда Биссонет, ни к кому конкретно не обращаясь, объявлял: «Я голоден». Кратов молча извлекал из пластикового мешка то, что осталось от запасов, прихваченных из «иглу»: расписные коробки консервов и полупрозрачные тубы с тоником. Тьмеон брезгливо поводя носом, отходил и усаживался прямо на каменный пол десятком ступенек ниже.
«Когда доедим последнюю крошку и допьем последнюю каплю, — думал Кратов, — я возьму красавчика за шиворот и поволоку наверх. Что бы он при этом ни вопил о своем долге перед наукой. И знать бы, каким заветным словом открывается люк…»
И снова продолжался бесконечный, безумный спуск в темноту и тишину. Даже эхо не бежало впереди них, хруст щебенки под ногами увязал в горячем воздухе, будто в душной перине.
— Посмотрите, Кратов. Это новое…
«Светильники» встречались теперь на каждом шагу. Сбивались в гнезда, распространяя вокруг токи освежающей прохлады. Меняли цвет и яркость. Дышали как живые, выбрасывая из себя языки протуберанцев. И даже неспешно текли. Как и обещал Тьмеон — кверху.
Особенно много их копилось в пересечениях странных вздутий, похожих не то на судорожно натянутые жилы, не то на вросшие в камень толстые трубы.
— Вы слышите, Кратов?..
Он слышал.
Из темной бездны возносились далекие размеренные удары. Словно невидимый кузнец с оттяжкой молотил по наковальне.
— Что это, Тьмеон?
— Мы в стране Мерцальников. Это и наша страна, хотя мы в ней гости. Но мы требуем малого и нас не изгоняют. Страна Мерцальников чужая для живых. Все, что в ней есть, создано не руками. Руки живых слишком слабы. Здесь правит Разум, исполненный Истиносвета.
— Ты не ответил. Кто там стучит внизу?
— Я не знаю. Видящие Внутрь не поднимаются так высоко.
Ступени становились шире, обращаясь в прямоугольные площадки. И стены колодца стремительно расступались. Кое-где в них видны были ярко освещенные боковые ходы. Возле одного из них спокойно сидел полуголый Аафемт и безучастно взирал на пришельцев. Поравнявшись с ним, Тьмеон произнес длинную, певучую и совершенно непонятную фразу. Незнакомец молча вскинул костлявые руки над головой, увенчанной зеленым гребнем, и так же молча уронил на колени.
— Что ты сказал ему, Тьмеон?
— Мы идем во владения Мерцальников. Там все иначе. Я простился. Никто не знает, будет ли обратная дорога. Никто не знает, будет ли желание вернуться.
— Означает ли это угрозу мне и Странному?
— Мерцальники не угрожают живым. Если это живые Видящие Внутрь… Но в их стране обитают не одни только Мерцальники и Видящие Внутрь.
— Интересно, кто же, — процедил Кратов сквозь зубы.
— Нет ли у вас при себе какого-нибудь завалящего оружия? забеспокоился Биссонет.
— Нет, — ответил Кратов. И остро пожалел о фограторе, который остался в «иглу».
Ступени кончились. Они сменились довольно крутым пандусом, сложенным из прекрасно сохранившихся плит, наползавших одна на другую подобно рыбьей чешуе. Плиты были зеркально отполированы: ни случайного камушка, ни малой песчинки. Словно по ним только что проехалась уборочная машина. Сквозь подошвы ботинок Кратов ощутил явственное покалывание в ступнях. Шедший чуть впереди Биссонет ойкнул и припал на больную ногу.
— Поле статического напряжения, — успокаивающе сказал Кратов. Например, если гости насорят, то всю дрянь по силовым линиям снесет куда-нибудь в мусоросборник.
— У меня такое ощущение, что я кусочек сахара в стакане горячего чая, — признался ксенолог. — Либо растаю без следа, либо сам по себе, безо всяких силовых линий, сползу в мусоросборник. Очень неудобно спускаться! О чем они думали, когда строили? Слава Богу, хоть не скользко… Что это за материал?
— Похоже на металлокерамику. И вряд ли те, кто все это строил, задумывались о наших с вами ногах. Они вообще могли не подозревать о самой возможности наличия ног. Людей здесь никто не ждал.
— «Третья сила»? — Биссонет страшно сморщился, словно хотел выругаться, но не подобрал достаточно крепких слов. — Ладно, оставим это. Сейчас я не в состоянии генерировать гипотезы. Возможно, здесь о ногах и не подозревали, но чуть выше все же озаботились соорудить вполне приличную лестницу. Правда, очень уж длинную и скучную… Надо сначала увидеть все, что можно увидеть. Обещано было показать Мерцальников — поглядим, что это за диковина.
— Ну-ну, — усмехнулся Кратов. — Вы верите в астральные субстанции? Стоило ли лететь через пол-Галактики, когда в старой доброй Англии нет замка без фамильного привидения…
— Согласитесь, что даже призрак отца Гамлета, не говоря уже о всяких покойных лордах и леди поплоше, не является объектом профессионального интереса ксенологов!
— Допустим, вам продемонстрируют Мерцальника. Что вы с ним станете делать?
— Обниму и расцелую! — воскликнул Биссонет негодующе. — Что вы пристаете ко мне с глупостями?! Ксеноэтология оперирует фактами, а факты прежде всего необходимо накопить.
— А вы не опасаетесь, что Мерцальниками дело не ограничится? Что за ними не последуют, например, какие-нибудь там Мигальники, Скрипельники, Хрипушники?
— Во-первых, мне претит ваше словотворчество. Я уже имел счастье высказать свои претензии к имени «Тьмеон», а при слове «Мерцальник» у меня непонятно отчего возникает ассоциация с общественным туалетом не лучшего сорта. Стенки из белого кафеля, умывальники с нечистыми зеркалами…
— Но вы и не предлагаете ничего взамен!
— …а во-вторых, я нисколько не боюсь любого умножения сущностей! И буде таковое состоится, я непременно пожелаю увидеть оное собственными глазами. И вы, Кратов, потащитесь за мной как миленький. Потому что вы нужны мне. Не только и не столько как переводчик! Вы мне нужны как очевидец, который подтвердит каждое мое слово. Мы же полезли в эту пропасть с голыми руками, как дилетанты, паршивого графкодера не прихватили! Чтобы никто и никогда не посмел обвинить меня во лжи…
— Как вы меня давеча?
— Подите к черту, Кратов! В конце концов, ни единый эпизод вашей одиссеи пока не подтвердился. Дольмена мы не нашли. Протопульсатора тоже. Чего вы хотите? Правда, есть этот… как его?.. — Биссонет очень похоже воспроизвел дилайтовские интонации: — «Некрополь имени Дж. Р. Торонуолу». И есть то, что мы сейчас видим. Но не надо делать конвульсивные выводы! Соберем все, что нам поднесут. Посмотрим все, что покажут. Неужели вы думаете, что мне не достанет мужества публично извиниться перед вами?!
— Я думаю лишь о том, что мы с вами — два глупых дурака. Как в сказке: пошли туда, незнамо куда, за тем, незнамо чем. И, как водится, с краюхой хлеба в торбе и дулей в кармане. Учтите, когда в торбе не окажется краюхи хлеба, я поволоку вас обратно!
— Это мы посмотрим!
«Там все иначе…»
Они свернули в один из боковых ходов и неожиданно очутились посреди анфилады высоких, абсолютно не тронутых разрушением арок. Воздух был по-пустынному раскален. В просторных залах под цилиндрическими сводами жило лишь звонкое эхо. Каждый шаг отзывался легкомысленными колокольцами то сверху, то почему-то сбоку, а иной раз и сзади. На стенах из того же, что и полы, чешуйчатого материала, матово-черных, словно закопченных древними пожарами, через равные промежутки располагались чашеобразные выступы со «светильниками». Цвет их менялся от зала к залу. Сейчас он был мертвенно-голубым, а двести шагов назад — красноватым. Временами нужно было огибать далеко вынесенные ребристые контрфорсы, от которых исходило низкое приглушенное гудение. Кратов протянул было руку к одному из них Тьмеон, до той минуты погруженный в свои мысли, невнятно каркнул на своем языке. Опомнился, повторил раздельно:
— Здесь можно только идти. Прикосновение убивает.
— Он прав, — нервно сказал Биссонет. — Взгляните на вашего предшественника…
У дальней стены, из-за контрфорса торчали обугленные кости ног в истлевших лохмотьях не то кожи, не то одежды. Кратов поспешно утолкал руки от греха поглубже в карманы брюк.
— В ближайшие сутки вашей краюхе хлеба ничто не угрожает, — пробурчал Биссонет, зябко поводя плечами.
«Там все иначе…»
Они все дальше углублялись в подземный храм. Пол под ногами то делался выгнутым, будто спина рассерженной кошки, то обращался в крутой желоб. Стены все чаще напоминали гигантские панели, собранные из бесчисленных элементов вполне определенного, но совершенно непонятного назначения. Никакие, должно быть, это были не стены, а колоссальные приборные доски. В идеальной сохранности, готовые к немедленному употреблению при первой же надобности. Предназначенные для управления неким совсем уже невообразимым по масштабу своему механизмом. Например, планетой Уэркаф. Казалось — тот, кто хозяйничал в этом планетарном машинном зале, только отлучился на минутку по своим делам. Вот-вот вернется и пометет незванных посетителей поганой метлой, дабы не путались под ногами. Точнее, между пальцев ног. Или что там у него было для передвижения.
Если он, конечно, вообще куда-то отлучался.
Кратов готов был поклясться, что впереди, в густом сумраке анфилады, ему нет-нет да мерещилось неясное движение. Но его чутье на опасность молчало. Да и Аафемт не проявлял ни малейшего беспокойства.
— Тьмеон, есть ли здесь кто-то помимо нас?
— Есть, и во множестве… Пусть Знающий запоминает дорогу, если хочет вернуться к дневному свету.
— Разве Тьмеон оставит нас?
— Никто не знает своего удела.
— О чем вы там шепчетесь? — спросил Биссонет ревниво.
— Так, пустяки.
— Это для вас пустяки, а для ксеноэтологии — бесценные факты!
Тьмеон резко остановился и предупреждающе вскинул руку с распяленными пальцами:
— Пусть Чужие окаменеют, пока я не позволю иного.
— Что случилось? — быстро спросил Кратов, придерживая Биссонета за рукав.
— Пусть Чужие молчат, пока я не позволю иного.
— Я бы желал… — возмутился ксенолог, предпринимая отчаянные попытки освободиться.
Не обращая внимания на сопротивление, Кратов подтянул его к себе поближе и грубо встряхнул.
— Стоять и молчать, — приказал он. — И глядеть в оба. Вы мечтали о фактах.
5
Тварь бесшумно возникла в просвете между часто и на посторонний взгляд бессистемно натыканными колоннами дальнего зала. Впрочем, вполне могло быть, что она торчала там незамеченной достаточно долго. Она стояла на задних лапах, медленно и трудно вращая уродливой башкой на длинной членистой шее. Странная, ни на что до конца не похожая. Разве что на какую-нибудь вздыбленную трехметровую уродину из брейгелевского паноптикума. Нелепая и совершенная одновременно. Отталкивающая и смешная. В зловещей боевой стойке, которая придавала ей вид ярмарочного пугала.
— Мерцальник? — недоуменным шепотом спросил Кратов.
— Малый Страж, — ответно прошелестел Тьмеон.
Малый Страж… Значит, где-то рядом мог бродить и Большой Страж. В компании Средних и Небольших. И не хотелось думать о самой возможности существования какого-нибудь Огромного Стража…
Что и от кого они стерегли?
Тварь неуклюже, как показалось Кратову, переступила короткими толстыми лапами. Развернулась в сторону пришельцев всем широким и плоским своим телом, по краям которого трепетала кожистая пелерина. Видны стали мощные хватательные конечности, прижатые к брюху, числом не менее десятка. То, что Кратов поначалу принял за башку, лишено было всякого намека на глаза и уши и сильнее всего походило на раковину со скругленными краями. Или на параболическую антенну, которая чутко ловила их каждое движение, каждое дыхание.
Раскачиваясь при движении, чмокая присосчатыми ступнями по зеркальному полу, Малый Страж двинулся к ним сквозь анфиладу. За ним по стенам волочилось донельзя искаженное и потому запредельно уродливое отражение.
Кратов изо всех сил пытался уловить его намерения, чтобы затем решить, как поступать дальше. Ничего не получалось. Вокруг Малого Стража распространялся слабый, едва уловимый эмоциональный фон невыразительной, нейтральной окраски. Из чего следовало, что в данный момент его обладатель не питал к незваным гостям ни радушия, ни ненависти, ни даже любопытства. Или же что Кратов ни дьявола не смыслил в оттенках эмоций Малых Стражей…
Биссонет, бледный как полотно, почти не дышал. И не мигал вылезшими из орбит глазами.
Зато Тьмеон был совершенно спокоен. И это внушало некоторую уверенность.
А где-то совсем рядом все садил и садил по наковальне невидимый кузнец.
Малый Страж поравнялся с ними. На мгновение застыл, нервно суча хваталищами: перламутровая ослизлая внутренность раковины пульсировала, чешуйчатое брюхо было выпачкано в копоти.
Неспешно обошел превратившихся в статуи людей. Снова застыл, плавно вращая антенной.
Биссонет, казалось, был близок к обмороку.
Малый Страж чмокнул ступнями и, равнодушно отвернувшись, побрел куда-то вбок. Дойдя до глухой стены, выпростал хваталища, уперся ими в камень. Перед ним вскрылась узкая и темная щель потайного хода. И Малый Страж сгинул.
— Минуло, — бесцветным голосом сказал Тьмеон.
Биссонет несвязно выругался, часто задышал и сел прямо на пол.
— Что нам угрожало? — спросил Кратов, встряхивая затекшими руками.
— Ничего, — ответил Аафемт. — Малый Страж охотится на тех, кто движется. В особенности на тех, кто убегает. Но вы вели себя разумно, и он вас не увидел.
— А если бы мы повели себя неразумно? — вымученно усмехнулся Биссонет.
— Таких Малый Страж наказывает. — Тьмеон небрежно кивнул головой через плечо.
Биссонет последовал глазами за его кивком. Лицо его застыло.
На матовой глади стен то тут то там виднелись бесформенные кляксы пушистой жирной сажи. Нужно было обладать изрядным воображением, чтобы угадать в них контуры человеческих фигур. Но, судя по всему, у Биссонета с воображением был полный порядок.
— Ничего, — сказал Кратов. — Для первого раза вы вели себя достойно.
— Можно подумать, вы не испугались!
— Я не испугался. — Спокойно встретив недоверчивый взгляд ксенолога, Кратов пояснил: — Иное дело, что я не знал как себя вести.
— Так я вам и поверил, — кисло проговорил Биссонет. — Вы хорошо разглядели его?
— В деталях и подробностях, — хмыкнул Кратов. — А вот вы упустили шанс обнять его и расцеловать, как того хотели.
— С какой стати?! Это же типичный биотехн! А братание с биотехнами выходит за рамки профессионального интереса ксеноэтологии.
Кратов поглядел на ровную поверхность стены, поглотившей Малого Стража.
— Пожалуй, вы правы, — сказал он смущенно. — А я-то старался понапрасну, читал его эмоциональный фон…
— Некоторые разумные расы имеют обыкновение творить биотехнов по образу своему и подобию. Вспомним наших людей-два. Судя по Малому Стражу, местные демиурги не блистали красотой. И ни капли не походили на Аафемт. «Третья сила», чтоб ей пусто… — Биссонет закряхтел, помассировал ступню. Страдальчески морщась, выпрямился. Его колени чуть заметно подгибались. Спросите нашего Вергилия, долго ли еще идти.
— Полагаю, не очень, — медленно промолвил Кратов, глядя вверх.
Биссонет тоже посмотрел. И снова выругался.
Над их головами, под самыми сводами зала, неслышно, словно сказочные видения, проплывали просторные серые полотнища самых разнообразных очертаний. Они в беспорядке выходили из одной непроницаемой стены, на лету перестраивались в клин и пропадали в противоположной. Иногда в центре какого-нибудь из полотнищ коротко и ясно вспыхивал причудливо закрученный энергетический разряд, похожий на фрагмент арабской вязи.
— Мы почти у цели, — сказал Тьмеон.
6
Они стояли посреди громадного помещения, разинув рты и задрав головы. И ощущали себя муравьями, угодившими в самую сердцевину сверхсложного агрегата на полном ходу. Отовсюду — из пола, из стен, из потолка выходили трубчатые магистрали, размалеванные полосами и пятнами всех мыслимых оттенков цветовой гаммы. Некоторые из них слабо светились, некоторые пульсировали, некоторые не делали ни того ни другого, а просто издавали звуки. Между ними и сквозь них, не делая попыток свернуть или сманеврировать, носились знакомые серые полотна. Стены здесь вне всякого сомнения являлись приборными панелями, и эти приборы охотно демонстрировали свои показания, которые некому было прочесть. Что-то мигало, полыхало и вращалось. Сухой жаркий воздух был насыщен электричеством, волосы на головах потрескивали и топорщились. Зеленый гребень Тьмеона выбрасывал искры. Под ногами звенело, пол содрогался от размеренных тяжких ударов незримого молота по незримой наковальне. Очистительное поле особенно назойливо кололо ступни, и Кратов с уважением поглядывал на босого Видящего Внутрь.
Время от времени Аафемт всплескивал руками, все послушно замирали и уже без особого волнения выжидали, пока их обнюхает какой-нибудь приблудный Малый Страж.
— Должно быть, именно отсюда они управляют планетой, — почти прокричал Биссонет на ухо Кратову. — Здесь один из контрольных постов, а сам аппарат упрятан еще ниже.
— Похоже на наши гравигенераторы, — согласился Кратов. — Только огромных размеров и топорно сделанные.
— Это на ваш вкус топорно! Привыкли к усредненному галактическому дизайну… А им так больше нравится. И ваш протопульсатор для них был хорош.
— Что это, Тьмеон? — спросил Кратов, обводя помещение рукой.
— Дом Мерцальников, — сказал тот. — Таких домов много, и это один из них. Видящие Внутрь приходят в каждый из известных домов, когда Аафемт нуждаются в Очищении. Видящие Внутрь усаживаются и начинают размышлять об очистительном огне. И приходит огонь. Видящие Внутрь размышляют о переменах. И все меняется. И будет подан Знак. Тогда Видящие Внутрь покидают дома Мерцальников и опускаются по лестнице до самого низу. И они видят, что Очищение завершилось, и ничто в этом мире не осталось по-прежнему.
— Вы понимаете, Кратов? — возбужденно спросил Биссонет. — Все с ног на голову! Мы, идиоты, почитали Видящих Внутрь за гонимую интеллектуальную элиту. А в этой сумасшедшей культуре вообще нет места интеллекту! Есть только жрецы, каратели и серая масса землепашцев. И эти… посредники между волей Осязающих Мрак и Мерцальниками. Без памяти о прошлом, без мыслей о будущем. Да и безо всякого представления о настоящем… С какой стати им бояться смерти? За что цепляться в этой жизни? Они просто пережидают срок земного бытия, отбывают его как наказание!
— Но для чего Осязающим Мрак может понадобиться это самое Очищение? За каким чертом им учинять планетарный пожар?
— Да это же колоссальное жертвоприношение! Мы на Земле со всей нашей разнообразной историей о таком и мечтать не могли. Старый, как вселенная, спор между желаемым и возможным. Так ли редко к власти приходили маньяки? Все равно какие: религиозные, политические… И в самые различные периоды их царствования, по самым различным поводам они неизбежно учиняли чудовищные гекатомбы! Многообразные фараоны, императоры, цари и князьки. Инквизиция. Иван Грозный и Гитлер. Сталин и Пол Пот. Бешеные арабские вожди двадцатого и двадцать первого веков…
— При чем здесь желаемое и возможное?!
— Что нужно, чтобы отвлечь собственный народ от внутренних невзгод? Натравить его на соседей — пускай режут друг дружку… Как проще всего добиться изобилия и сытости? Истребить лишние рты. Мотыгами или непосильным трудом. Пусть они при этом еще пирамиды построят или выроют канал!.. Одна сложность: для исполнения всех необходимых ритуалов приходится содержать громадный штат жрецов. От которых того и гляди дождешься ножа в спину. Вот если бы нашелся какой-нибудь простой в обхождении механизм для массового убийства! Да еще, паче чаяния, божественного происхождения… У нас на Земле с этим всегда было сложно, и бедным маньякам вечно приходилось что-то выдумывать с риском для собственной жизни. То «Молот ведьм», то «Коммунистический манифест», то «Мою борьбу». А здесь — все готово, все под рукой! Планета-машина, которую можно вертеть туда-сюда как глобус. Услужливые Мерцальники, готовые исполнить любую прихоть этих гребнистых ублюдков… Серебряные Змеи гоняют в хвост и в гриву Видящих Внутрь, не выпуская их на поверхность без нужды. Зато Видящие Внутрь всегда отсидятся в своих подземельях, а Серебряные Змеи еще неизвестно как переживут Очищение… А над всей этой каруселью Осязающие Мрак! Могущественные, справедливые, святые!
— Еще одна модель? — спросил Кратов с иронией. — Все улеглось по своим полочкам?
— Разумеется, нет, — раздраженно сказал Биссонет. — Я все больше прихожу к убеждению, что нам никогда не удастся выстроить для этой цивилизации хоть какую-нибудь разумную модель. Если к Аафемт вообще применимо понятие «разумного». Это раса сумасшедших. Им удалось то, чего не добились мы за тысячелетия со всеми нашими религиями с их байками о царстве небесном: избавиться от инстинкта самосохранения. И когда нарождается чересчур много лишних ртов, или какая-нибудь болезнь, или просто надоело изо дня в день видеть вокруг себя толпу народа — Осязающие Мрак делают ручкой. Видящие Внутрь сползаются в дома Мерцальников. Те разворачивают планету…
— …хитроумно сглаживая гравитационные возмущения, — ввернул Кратов. — Гравитация — воля богов!
— …все могильники и дольмены уплывают за терминатор, где никому в голову не придет их разыскивать — даже Дилайту! С терминатора катится огненный вал. И толпы Аафемт со счастливыми улыбками на устах идут в полымя Очищения. Черт возьми, я не удивлюсь, если у них атрофирована болевая реакция!
— «Двухглавый крылатый дракон с одной головой в огне и другой во мраке», — промолвил Кратов.
— Что это?
— Мой перевод названия планеты с языка Иовуаарп. Как я теперь понимаю, перевод неточный. Я-то думал, речь идет о планете, которая разделена на горячее и холодное полушария. Но Иовуаарп встроили в название еще один смысловой слой, явно относящийся к обитателям этого мира. «Дракон, сгорающий в огне своего безумия»…
— Можно еще проще, — сказал Биссонет. — Безумный феникс. А мы угодили в его гнездо — накануне очередного самосожжения.
Он с неприязнью поглядел на Тьмеона, апатично вслушивавшегося в чужую речь.
— Скажите ему, что мы хотим видеть Мерцальников, — потребовал он. Этих негодяев, которые готовы исполнить любое бредовое желание самого отпетого параноика.
Кратов перевел, опуская сильные выражения.
— Мерцальник будет рожден, — сказал Тьмеон. — Пусть Чужие наберутся терпения. Еще не все для этого совершено.
С этими словами он не спеша двинулся к ближайшей трубе толщиной в человеческую руку, что выходила из пола и пропадала в переплетении магистралей, пульсируя рубиновым светом.
— Будет рожден? — переспросил Биссонет. — Что он имеет в виду?
Кратов не ответил. Он неотрывно следил за Тьмеоном.
— Имагопревращение, — пробормотал ксенолог раздумчиво. — Мерцальники — имаго… — И вдруг закричал: — Кратов, прикажите ему вернуться, задержите его!
Они одновременно бросились вперед, чтобы успеть оттащить Видящего Внутрь от сатанинского сияния.
Но тот уже погрузил в него руки по локоть.
Его одеяние и плоть вспыхнули, словно тончайший пергамент. Охваченный облаком искр и пепла, скелет качнулся вперед и, переломившись в пояснице, ударился об пол.
7
Биссонет с воплем отпрянул. Налетел на остолбеневшего Кратова, шарахнулся в сторону — прямо в перекрестие труб. Тот едва сумел ухватить его за рукав. Ксенолог вырывался, мотая головой, страшно оскалившись, кося выпученными глазами на то, что осталось от Тьмеона… Кратов ударил его по лицу. Сгреб за грудки, оторвал от пола, будто куклу, и с силой приземлил. Биссонет взвыл, перекосившись на один бок.
— Еще? — спросил Кратов зловеще.
— Кретин! — заорал Биссонет. — Моя нога!..
Кратов выпустил его, виновато засопел. Биссонет, поскуливая, отхромал от него подальше и сел спиной. Стащил ботинок, принялся растирать ступню.
— Дайте-ка я, — сказал Кратов.
— Идите в задницу! — огрызнулся Биссонет, но к ноге все же подпустил.
Щиколотка, несмотря на все ухищрения, распухла и налилась багровым. Единственное, что мог сделать Кратов, так это наново отключить акупрессурой болевые окончания.
— Вы ударили меня… — шипел Биссонет сквозь зубы. — Никогда вам не прощу… никогда!..
— Поквитаетесь еще, — сказал Кратов, колдуя над ногой. — На корабле. Специально спроворите ксенологический совет и воздадите мне сполна, за все сразу.
— Зачем он так? — уже спокойнее спросил Биссонет.
— Вы же сами все прекрасно объяснили! Ему было безразлично, жить или не жить. Мы просили показать нам Мерцальника. А как проще всего сделать это, если не обратиться в него самому?
— Безумное поверие, — пробормотал Биссонет. — Достойное этих идиотов. Неужели на всех их суицидальных обрядах не нашлось никого, кто бы воочию убедился и донес до остальных, что нет и быть не может никакого имаго?
— Полагаете, Мерцальники — выдумка?
— А вы полагаете иначе?!
— Но ведь кто-то же должен управлять гравитационной машиной!
— Почему обязательно должен? Может быть, десятки тысяч лет никто ею уже не управляет! Да, были у нее хозяева, но сгинули, вымерли. Остались одни только биотехны-мутанты… разных размеров Стражи. Стерегут заброшенное барахло невесть от кого.
— Опять вы за свое? Но дольмен-то пропал!
— Ну, и не было никакого дольмена! И гравитационной машины нет, вы все придумали! А я, дурак, распустил нюни, поверил вашим басням о смене полушарий, да еще горячечному бреду этого сумасшедшего о Мерцальниках.
— Флюгер вы, — сказал Кратов, распрямляясь. — Ничего своего за душой, все надуто ветром. Лучше было бы вам улететь на Землю. Лепить свои игрушечные модели, которые никому на хрен не нужны. Холить бороду и нагуливать зад. Будь здесь настоящий ксенолог — Дилайт или хотя бы Павел Аксютин…
— А я, по-вашему, фальшивый?! — взревел Биссонет. — Кто вы такой, чтобы судить? Люмпен, отброс, плоддер! Мои модели во всем научном мире!..
— Подите вы, — отмахнулся Кратов. — В плоддерах я всякого насмотрелся, но вящего засранца еще не встречал. И запомните одно: отсюда я, так и быть, вас вытащу. Но упаси вас Бог попадаться мне на глаза на корабле!
— Вот уж когда мы доберемся до корабля… — начал было Биссонет.
И осекся.
От лица его отхлынула кровь. Медленно отвисла челюсть. Медленно поднялась рука и медленно же простерлась туда, где белели останки Тьмеона.
— МЕРЦАЛЬНИК, — выдохнул Биссонет.
Кратов обернулся.
Над распавшимся скелетом неподвижно парила ослепительно-белая бесплотная фигура. Лоскут свежевытканного тончайшего шелка. Или же клочок атласной бумаги на черном бархате. Потому что в сравнении с этой чистой белизной любой сумрак до предела сгущался и виделся именно черным бархатом… Слегка присобранные кисейные края фигуры волнообразно колебались, словно от невидимого сквозняка, временами задевая нижней кромкой осклабившийся череп…
— Биссонет, — прошептал Кратов. — Я его узнал. Тогда, в дольмене, были Мерцальники.
— Типичный плазмоид, — бормотал ксенолог. — Кто бы мог поверить… Но откуда он здесь… в поле естественного тяготения? Он же неминуемо должен разрушиться!
— Мерцальники управляют целой планетой. Им ничего не стоит создать любое поле тяготения для себя.
— Но эта гравитационная машина построена на иных принципах, вовсе не для плазмоидов! Как они могут управлять ею, а самое главное — чем?! У них же нет рук!
— Гравитационная машина одного возраста с планетой. Наверняка ей несколько миллиардов лет. Мерцальники не всегда могли быть такими, как сейчас — вспомните Малого Стража. У которого есть руки… Они обратили себя в плазмоидов. Чтобы управлять машиной, им достаточно ориентированных полей. Или даже телепатических приказов.
— Кто бы мог поверить… — повторил Биссонет.
Кратов, как завороженный, сделал шаг по направлению к ослепительно-белой фигуре. Она и в самом деле околдовывала, манила к себе. Хотелось приблизиться, протянуть руки, ощутить кожей эту прохладную колеблющуюся поверхность.
— Назад, — сказал Биссонет. — Вы что?
— Не знаю, — ответил Кратов, сражаясь с собой. — Заговорить с ним. Пусть прочтет мои мысли, как читает в головах у Видящих Внутрь. Может быть, он поймет…
— Что, что поймет?! — прохрипел Биссонет. — Назад! Вы спятили! Это чужой разум, абсолютно чужой, у нас с ним нет ничего общего, ни единой точки соприкосновения! Если бы он был способен что-то понимать, то разве допустил бы хоть одно Очищение?! Ему безразлично, живы мы или нет. Может быть, он даже предпочитает, чтобы мы… как Тьмеон… Может быть, он питается некротической энергией! И вместе с остальным гадюшником нарочно превратил бедных Аафемт в стадо безумцев, одержимых жаждой смерти! Не смейте даже приближаться к этой мрази со своими мыслями!..
— Да, верно, — упавшим голосом сказал Кратов. — Я снова не могу читать его эмоциональный фон. У него иные эмоции.
— Уйдем, Кратов, — зашептал Биссонет и потянул его за рукав. — Пока он занят не нами… Но, ради Бога, смотрите, смотрите во все глаза и запоминайте, такая удача не выпадает дважды!
Они попятились к выходу из зала, неотрывно глядя на Мерцальника. Тому, казалось, и в самом деле было не до них. Не сдвинувшись ни на миллиметр, он продолжал висеть над костяком и облизывать его череп.
— Прочь отсюда, наверх, — торопил Биссонет. — Пока я не взорвался от впечатлений. Сам дьявол не знает, какую модель строить для этого мира…
— Лучше бы вы придумали, как нам открыть люк, — буркнул Кратов.
Напоследок он обернулся, чтобы еще раз увидеть фантастическую картину. Все эти самосветящиеся трубы и неведомо что демонстрирующие приборы. Стаи серых полотнищ, что бесшумно резали накаленный воздух под высокими сводами. И Мерцальника.
Он споткнулся на ровном месте.
…Это было мимолетное ощущение, неожиданно для него возникшее и тотчас же прекратившееся. И не нашлось бы слов, чтобы описать его человеческим языком.
Полная отчужденность. Странный, гнетущий мир враждебных видений, которые хочется разрушить, смести одним усилием и впредь о них не вспоминать. Но этого нельзя делать, ибо разорвется единое поле мысли и нанесенная рана долго не зарастет. Брезгливая жалость к слабым, немощным, разобщенным и потому неспособным на высокий полет мысли созданиям. Неприятное осознание личной несвободы. Жгучее, неодолимое желание исполнить все обязательства и поскорее уйти. Вернуться туда, где хорошо. Где всегда легко, светло и радостно. Где нет нужды вспоминать о неприятном, о том, что кануло в потоки вечности без возврата. Где все в каждом и каждый во всех. И нет прошлого. И незачем заботиться о будущем. Есть только спокойное море настоящего. В нем растаяла мутная река прошлого, из него же истекает чистый ключ будущего…
…И было видение. Две нелепые, несуразные твари, каким-то чудом очутившиеся там, где им быть не положено. Жалкие, отвратительные, ни на что толком не годные. Движущаяся клоака, распространяющая вокруг себя одни только ядовитые миазмы. Переполненная страхом и жаждой бегства в свой убогий мир. И хотелось, чтобы так и было, чтобы твари поскорее сгинули, вернулись туда, откуда явились…
— Кратов, назад!
Зеркальные стены ожили. Дрогнули, задышали, вскипели, будто лавовый поток. Вспучился пол. На потолке набух и прорвался гигантский нарыв.
Вход на контрольный пост на глазах зарос камнем, сам собой разгладился, и на его месте образовался глухой тупик.
— Да вы никак уснули! — возмущенно сказал Биссонет. — Вас едва стенами не сжевало!
— Мерцальник… — промолвил Кратов, мотая головой.
— Что — Мерцальник?!
— Нет, ничего. — Ему потребовалось некоторое время, чтобы окончательно стряхнуть наваждение. Но он никак не мог отделаться от брезгливости к собеседнику. И к самому себе тоже. — Давайте уносить ноги. Мне не нравится, когда меня жуют.
8
Отчетливо помнилось: все эти бесчисленные залы были выстроены в одну прямую, как стрела, анфиладу. Чтобы вернуться, достаточно было идти себе и идти никуда не сворачивая. Не задевать того, что светится, издает звуки либо выглядит подозрительно. Держаться подальше от контрфорсов и боковых ходов. Предупредительно замирать при малейшем проявлении любопытства со стороны Малого Стража. Чего, казалось бы, проще?
И все же они ухитрились заблудиться.
Это представлялось невероятным, но когда прошло что-то около двух часов, а они так и не вышли к колодцу, Биссонет начал проявлять беспокойство.
— Вам не кажется, что мы курсируем по кругу? — спросил он отчаянным голосом.
— Мне кажется другое, — помолчав, ответил Кратов. — Пока мы глазели на Мерцальника, кто-то перетасовал все подземелье. Возможно, сам Мерцальник и перетасовал. Мы ему… гм… не понравились.
— Почему вы так решили? — осведомился Биссонет испытующе. — По-моему, наше присутствие могло сделать честь любой компании!
Кратов взвесил на руке содержимое мешка.
— Краюха еще цела, — сообщил он. — Но это ненадолго.
— Хочу заранее уведомить, — бледно улыбаясь, промолвил Биссонет. — Я худ телом и малокалориен. И буду сопротивляться.
— Забыли упомянуть, что вы еще и ядовиты, — хмыкнул Кратов. — Поэтому можете быть спокойны: на вас у меня иммунитет отсутствует. А трапеза вышла бы прелюбопытная. Едок и блюдо находятся в равных условиях. Здоровая состязательность за право не быть съеденным… А еще вы забыли, что я обещал вас отсюда вытащить.
— Вы мне многое обещали… — сказал Биссонет. Он остановился и прямо взглянул на Кратова снизу вверх. — Я не знаю, выберемся ли мы. После всего увиденного трудно делать прогнозы. Поэтому я предлагаю вам мир. До сих пор вы имели дело исключительно с моей ногой. Не откажетесь ли принять и мою руку?
Кратов с некоторым изумлением пожал его удлиненную хрупкую ладонь.
— Что это на вас нашло? — спросил он на всякий случай.
— Я обещал извиниться, если получу доказательства вашей правоты. Дольмена мы не нашли и протопульсатор не повидали. Но зато сейчас мне стало ясно, что вам не было нужды лгать. Уэркаф буквально нафарширован тайнами. Здесь может произойти любое чудо. И непринужденная смена материков. И протопульсатор на неизвестных нам конструктивных принципах. И черт с рогами — хотя туземцы предпочитают величать его Малым Стражем… А коли так — значит, вы и впрямь видели дольмен, а в нем работающий прибор.
— И Мерцальников, — добавил Кратов.
— И Мерцальников. Хотя, казалось бы, с какой стати они так ополчились на протопульсатор, что даже не поленились восстать из преисподней?
— По здешним меркам правильнее сказать: из рая, — внес поправку Кратов. — Их гнев мне как раз понятен. Управление гравитацией является одной из их жизненных функций. Может быть, Мерцальники даже имеют специальные органы как генерации, так и восприятия волн гравидиапазона. Работающая сепулька попросту неприятно воздействовала на их гравиуши или гравиглаза.
— Или гравинос, — ввернул Биссонет.
— И они без особых церемоний, как это принято в их кругу, с ней разделались. А потом ушли туда, откуда явились — под землю… Но мне все еще непонятно, откуда взялась сама сепулька.
— Это вопрос! Как мы сейчас понимаем, Аафемт не в состоянии создать такой прибор. Пределом их квалификации является строительство дольменов и могильников. Мерцальникам сигнал-пульсатор вообще ни к чему — у них от него изжога и несварение.
— Значит, нужно продолжать поиски нечистой «третьей силы» Аксютина, подытожил Кратов.
Биссонет привычно скорчил кислую гримасу, но сдержался.
— Мерцальники на эту роль, безусловно, не годятся, — сказал он. — А вот за Археонов они вполне сойдут. И такую гипотезу следует обсудить. Если, разумеется, уцелеет хоть один человек, который изложит ее в ИОК…
Негромко переговариваясь, они брели по бесконечной анфиладе. Поравнявшись с очередным скоплением контрфорсов и не найдя там обугленных костей неудачливого предшественника — одного из немногих запомнившихся ориентиров, они даже не были удивлены или раздосадованы. Расположившись прямо на полу, пренебрегая слабыми уколами в седалища, исходившими от сиявших медицинской чистотой плит, прикончили последнюю «краюху»: большой брикет ноздреватого кукурузного хлеба с витаминными добавками и пол-тубы выдохшегося теплого тоника. Биссонет стряхнул крошки с колен — те, не коснувшись пола, закружились, поплыли — и с любопытством проводил их глазами.
— Как вы думаете, — сказал он. — Если мы отыщем здешний мусоросборник, это поможет нам выбраться?
— Не думаю, — ответил Кратов. — Вряд ли они поднимают мусор на поверхность. Скорее всего, утилизуют прямо на месте.
— Теперь мы налегке. Признаться, я уже не верю, что, по-носорожьи слепо ломясь вперед, мы достигнем цели. А вы?
— Я тоже.
— Предлагаю обследовать боковые ходы.
— И заплутать еще сильнее?
— Вряд ли такое возможно… Мне просто наскучили эти однообразные интерьеры. И потом — я не прощу себе, если хотя бы краем глаза не увижу, что таится по соседству! Вдобавок, у меня такое чувство, что в этот раз мы не погибнем.
Спорить Кратов не стал.
В первом из ответвлений, мрачном и дурно пахнущем, не сделав и десятка шагов, они наткнулись на завал. Груда грязного хлама, слежавшегося за долгое время, поднималась почти до низкого потолка. Приглядевшись, Биссонет охнул и пулей вылетел на свет. Это были истлевшие кости в ошметках плоти и лохмотьях одежды. Сотни, а может быть — тысячи человеческих скелетов. То ли вся эта толпа набилась в узкий проход, спасаясь от чего-то невыносимо ужасного, да здесь и сгинула. То ли сюда сволакивал останки после каждого имагопревращения некий таинственный блюститель чистоты, прямой родич Малого Стража… Холодея, Кратов вышел из склепа.
— Может быть, достаточно? — спросил он потрясенного Биссонета.
— Это тоже факт, — вымолвил тот неповинующимися губами. — А факты суть предмет ксеноэтологии. Мы с вами только приступили. И у нас нет выбора. Только, пожалуйста, идите первым…
Другое ответвление обернулось покатым спуском в огромную ванну, наполненную черной вязкой жидкостью, похожей на расплавленный асфальт. Поверхность ванны рябила и изредка вспучивалась радужными пузырями.
— Нефтяной кисель, — сказал Кратов. — Родная среда обитания Иовуаарп. Вот за чем они сюда так рвались.
Большинство ходов оканчивалось тупиком. Возможно, для подземной обслуги в них и отпирались какие-то скрытые двери. Но приблудным гостям дороги не было. Следовало отдать должное хозяевам лабиринта: тупики, чтобы не внушать беспочвенных надежд, возникали в нескольких десятках шагов от анфилады.
Иногда ход приводил в прекрасно освещенное и совершенно пустое помещение. Можно было встать посередине, произнести что-нибудь громко и отчетливо, а затем наслаждаться эхом — многократным и почти без потери качества.
Случалось, впрочем, что эхо напрочь отсутствовало. Голоса глохли, словно в подушке. И в двух шагах нельзя было понять слов собеседника.
Дважды такие помещения оказывались занятыми. В первом из них повсюду — и на стенах, и на потолке, а в особенном изобилии на полу, неподвижно распластались уже знакомые серые полотнища. В другом, забившись в угол, свернувшись в клубок, дремал Малый Страж. Пришельцев он не заметил.
Зато примерно в двадцатом по счету боковом ходу они обнаружили эскалатор.
Вымощенная необычно белыми плитами полоска пола, едва только Кратов ступил на нее, внезапно ожила. Плавно, без рывков, тронулась и понесла его вдоль усеянных мигающими «светильниками» стен. Биссонет с торжествующим криком последовал за ним.
— Я же говорил, что мы отсюда выберемся! — объявил он, подбираясь поближе и балансируя руками. — Не может быть, чтобы эта дорога не вела на свободу!
— Может, может, — сказал Кратов. — Вам не приходило в голову, что это транспортер для мусора?
Биссонет озадаченно притих.
— Но мы всегда сумеем возвратиться, — произнес он наконец без большой уверенности.
Кратов не ответил. До рези в глазах он всматривался вперед. За каждым поворотом их мог подстерегать сюрприз. И вряд ли разумно было полагать, что он непременно окажется приятным.
— Провалиться мне, если мы не поднимаемся, — с надеждой сказал сзади Биссонет.
Бегущая лента и в самом деле все круче забирала кверху. Через полчаса пришлось утвердиться на четвереньках, дабы ненароком не опрокинуться. «Глумление над человеческим достоинством», — ворчал ксенолог.
Еще спустя какое-то время они легли плашмя, цепляясь скрюченными пальцами за белые плиты.
— Хочу вас обрадовать, — сказал Кратов сдавленным голосом. — На транспортер для дерьма это непохоже.
— Что вы смыслите в здешнем дерьме… — просипел Биссонет. — Все равно отступать уже поздно.
— Одно не дает мне покоя: отчего Видящие Внутрь не пользуются эскалатором?
— Во-первых, мы этого не знаем. Возможно, и пользуются — для подъема. Такое допущение особенно приятно, ибо оно дарит нам шанс выбраться на поверхность. А то, что для спуска они используют лестницу, свидетельствует лишь об однонаправленности подъемника. Во-вторых, они дебилы. С них станется сотни и тысячи лет мотаться по подземелью одним маршрутом, не отклоняясь от него ни на шаг. А в-третьих…
— …они не дебилы и прекрасно знают, куда именно ведет эскалатор. Чего, в отличие от них, еще не знаем мы.
— Отступать поздно, — упрямо повторил Биссонет. — И мне наплевать, куда он ведет. Я устал. Я вообще намерен закрыть глаза и целиком довериться судьбе…
«Я тоже, — думал Кратов. — Будь что будет. Не верю, что со мной может случиться нечто скверное. Не может быть, чтобы все закончилось таким дурацким образом: на сумасшедшей планете, в смрадном подземелье. До сих пор Бог оберегал меня от глупого конца… Мы поднимаемся неведомо куда, но то, что это «неведомо что» может оказаться не избавлением, а очередным контуром лабиринта, ни черта не значит. Кроме того, что мы снова будем бродить в сумерках, совать носы во все дыры и ввязываться во все авантюры. Пока не набредем-таки на верный путь. Так и только так. Этот нытик и себялюбец вопреки моим ожиданиям и собственным взбрыкам ведет себя все же по-мужски. И доставляет хлопот не так много, как можно было предположить. Хотя бы на этом ему спасибо. Мы даже немного притерлись друг к другу, что само по себе не так давно представлялось положительно невозможным.
…Но все ж и феникс, и ворона — птицы,
Должны прийти к согласию они!
[Пак Инно. Пер. с кор. А. Жовтиса]
И я непременно вытащу его отсюда. И все кончится наилучшим образом. Лишь бы этот эскалатор не волок нас в пасть самому сатане…»
— А-ах!!!
Упругий толчок волны ледяного с непривычки воздуха. Слепящая вспышка. Распяленные пальцы судорожно подгребают пустоту.
Кратов успел осознать, что уже не лежит, а летит. Он зажмурился, поджал ноги, обхватил голову руками…
Ударился локтями, с отвратительным скрипом проехал по чему-то жесткому и колючему. Опрокинулся на бок, замер, тяжело дыша.
«Кончилось», — подумал он с облегчением.
За его спиной с силой шмякнуло мягким о твердое. Раздался приглушенный вопль.
Кратов сел, щурясь от нестерпимо яркого света. Вдохнул живой, дурманящий запах. Запах красной травы.
— Биссонет, как вы?
Тот чертыхнулся и после паузы пожаловался:
— Я ободрал себе рожу…
— Мы выбрались, — сказал Кратов, улыбаясь.
— …и отбил все потроха, — добавил Биссонет.
— Мы живы, — проговорил Кратов. — Мы все повидали и остались целы.
— Отчасти, — буркнул ксенолог. — Я еще не пересчитал свои конечности.
Из черного зева шахты всплывали сизые клочья вонючего пара.
Кратов отвернулся. Долго глядел не отрываясь на затянутое серыми тучами небо, на смутную тень спутника в зените, на размытые столбы черного дыма над терминатором. Потом на спесивые свечи кактусов, на траву, полегшую под порывами горячего ветра. Будто наново привыкал. «Кончено, думал он. — Тот, на небесах, что бережет меня, снова не обманул… Сейчас вызову корабль, и больше вы меня оттуда поленом не вышибете».
Все так же улыбаясь, он перевел взгляд туда, где только что зияла шахта эскалатора. Но от нее не сохранилось и следа. Куда ни кинь глазом трава да кактусы.
И несколько угловатых раскоряченных фигур, молча застывших неподалеку. В развевающихся, тончайших серебристо-белых плащах, придававших им зловещее сходство с Мерцальниками.
Кратов пошевелился, привставая… Одна из фигур неловко, как на шарнирах, вскинула руки, в движении смыкая воедино кулаки, обмотанные металлическими лентами. Выхлестнуло и зазмеилось тонкое огненное жало.
— Серебряные Змеи, — сказал Биссонет приглушенно.
— Спокойно, — сказал Кратов одними губами, по-кошачьи подбираясь. Их всего лишь пятеро. Такого огня я не боюсь. Мы уйдем от них.
— Нет, Кратов, — шепнул Биссонет. — Нет. Уходить мы ни за что не станем.
ИНТЕРЛЮДИЯ. ЗЕМЛЯ
Внизу на веранде все утро звучала музыка. С нее начинался мамин день, ею же завершался. Музыка наполняла собой весь дом, просачивалась в каждую щель. И даже когда ненадолго — обычно, с появлением Кратова — воцарялась тишина, казалось, что во всяком темном уголке дома и сада прячется эта незримая, неслышная музыка и ждет своего часа, чтобы вырваться на свободу. Разрозненные, несвязные сочетания звуков. Чистые, плывущие, эфирные аккорды. Холодная, отстраненная, лишенная логики мелодическая вязь. О чем могла думать мама, обитая в этом музыкальном пространстве?..
Кратов лежал в постели, слушал музыку и глядел в потолок. По потолку, будто по туго натянутому белому полотну, бежал паучок. Старинная примета: теперь жди новостей… Кратов ничего не ждал: ни новостей, ни экстренных вызовов. Недаром он укрылся в Садовом Поясе, исчез для всего мира, словно растворился среди этого покоя и тишины. «На своей постели, в своей комнате, в своем доме, — мысленно произнес он, как заклинание, и попытался проникнуть в самую глубину этих понятий. — Кстати, на своей планете».
Своя планета. Что это — пустой звук?
Да, ему здесь хорошо. Где-то рядом, поскрипывая половицами, по веранде ходит мама и слушает свою варварскую музыку. Вокруг люди. Тысячи людей, миллионы, целый океан людей. Он вырос в этом океане. Правда, тому минуло столько дней, столько событий… Он отвык от огромных городов, многоголосых и многоликих улиц. Даже Оронго, нависавший над Садовым Поясом подобно сияющей башне, крохотный, в сущности, город-дом, пугал его. «Наверное, все же я окончательно сменил место жительства. Это случилось десять лет назад. С тех пор мой дом на Сфазисе. Моя семья — крутой на язык и поступки старик Энграф, шумный великан Фред Гунганг, добрая, как сама доброта, Руточка Скайдре. Ну и, конечно, Чудо-Юдо-Рыба-Кит. Кто он мне? Слуга? Друг, брат? Не сразу и решишь. Подумать только: звездолет-биотехн стал членом моей семьи. Но кто же мне тогда мама, Игорь?..»
Кратов наконец убедил себя встать. Накинул халат и, шлепая босыми ступнями по дощатому полу, спустился на веранду. Ольга Олеговна, царственно прекрасная с самого утра, совершенство во плоти, улыбнулась ему.
— Что тебе снилось, сын? — спросила она.
На ладони у нее сидела маленькая взъерошенная птаха с бурой спинкой и желтым клювом.
— Даже и не упомню, — сказал Кратов и осторожно, чтобы не спугнуть пернатую гостью, поцеловал маму в щеку. — Это важно?
— Сегодня пятница, а в ночь с четверга на пятницу снятся вещие сны.
— Мама, ты превратила дом в зверинец, — произнес Кратов с притворной укоризной. — Вечером здесь гостит Люцифер. А это кто?
— Майна по имени Зика. Она умеет говорить, правда — под настроение. Да и болтает, надо признать, всякую чушь.
— Зика — цыпа! — объявила майна хриплым игрушечным голосом. — Смерть кошкам!
— «Эта бедная, невинная птица ругается как тысяча чертей, но она не понимает, что говорит», — улыбнулся Кратов. — А где же Люцифер?
— Отдыхает. К тому же, они с Зикой не ладят. Зика пыталась его съесть. Кто способен поддерживать нормальные отношения с существом, которое питает к тебе преимущественно гастрономический интерес?
— Например, ксенолог, — сказал Кратов.
— Нет, нет, не вздумай ее гладить! — Ольга Олеговна отвела потянувшуюся было руку Кратова. — Она испугается, и у тебя не останется ни шанса завоевать ее расположение. Зика глупенькая, не то что твои инопланетные чудовища. А так она пообвыкнет и со временем сама пойдет к тебе на руки. Как истая женщина…
Кратов, усмехаясь, спустился в сад. По влажной траве прошел на задний двор. Там лежал Чудо-Юдо, черный и лоснящийся, словно валун, обкатанный волнами. Перепонка, таившая люк в его боку, немедленно истаяла.
— Давай улетим, — застенчиво предложил Чудо-Юдо на понятном только для них двоих языке мыслей. — Я тут уже надремался. Скоро лопну от энергии. Тут странно. То сыро, то сухо. То холодно, то тепло. А в космосе хорошо. Всегда одинаково. Давай слетаем домой, а?
Кратов задумчиво потрепал его по упругой щетинистой коже. Дом для биотехна — Сфазис. А для него, человека?
— Успеем еще, — ответил Кратов. — Налетаемся. У меня здесь много дел.
Он все же забрался в кабину — Рыба-Кит даже заурчал от удовольствия, будто он не Кит, а кот, которого к месту погладили по шерстке. В китовом чреве, в полной недосягаемости для постороннего глаза и уха, через собственный видеал биотехна Кратов вызвал пост Южного отряда страйдеров на Земле.
Связь наладилась не сразу. Очевидно, по ту сторону канала проверили полномочия вызывающего — а Кратов догадался воспользоваться личным привилегированным кодом, — и лишь сочтя их достаточными, откликнулись. На экране возник молодой человек весьма сурового вида и весь какой-то квадратный: квадратные плечи, квадратная нижняя челюсть и квадратный же бритый череп.
— Сменный координатор, сейл-командор Новацкий, — назвался он, коротко кивнув. — Чем могу быть полезен?
— Я брат раддер-командора Игоря Кратова. Ваше руководство обещало знакомить меня со всей новой информацией о нем и его миссии…
«Не могу же я, в самом деле, рассказать про паучка!» — прибавил Кратов мысленно.
— Мне это известно. Сожалею, ничего нового.
Кратов помолчал, разглядывая собеседника. Сейл-командор Новацкий старался выглядеть и безусловно выглядел чрезвычайно мужественно. «Совсем как я, — подумал Кратов. — Полжизни тому назад».
— Быть может, у вас есть какие-то прогнозы?
— Прогнозы обычные. К тому же, установленный срок ожидания не истек.
— И вы, как всегда, не намерены их искать?
— Искать? — на квадратном лице Новацкого проступила снисходительная улыбка. — А потом искать тех, кто отправился на поиск?.. Это другая Галактика, другой мир. Бывает, что там действуют иные физические законы.
— Бывает, — раздраженно сказал Кратов. — Но исключительно редко. В очень удаленных Галактиках. Нет необходимости разъяснять мне эту азбуку.
— Простите, — улыбка Новацкого стала смущенной. — Я забыл, с кем разговариваю. Но это отнюдь не азбука.
— Я тоже прошу прощения, — буркнул Кратов. — Мне не следовало повышать голос. Просто я обеспокоен.
— Думаю, вам будет легче, если вы узнаете, что мы тоже обеспокоены. Раддер-командор Кратов имел много друзей в отряде. И мы серьезно озабочены проблемой спасательных операций. Нельзя всякий раз бросать товарищей в беде. Мы отрабатываем поисковые акции, совершенствуем нашу технику. У нас новые энергонасыщенные корабли. Нам помогают страйдеры всего Галактического Братства. Но мы пока не всемогущи…
Распростившись со слегка сконфуженным и потому подрастерявшим свою мужественность Новацким, Кратов попробовал разыскать Марси. Он проделывал одну и ту же операцию изо дня в день по нескольку раз.
Легко отзывались все, кто был ему нужен и кто — не особенно. Например, сразу нашелся Астахов: «Извини, друг, сегодня никак. Подкинули, наконец, проблему, не могу оторваться, очень уж аппетитно. А то, знаешь, голова ссыхаться начала от безделья…» Вполне доступен был Резник: «Господи, наконец-то ты объявился! Я уж встревожился, не унесло ли тебя снова по волнам эфира. Давай встретимся… м-м-м… завтра вечерком. На старом месте, идет? Кстати, тебя Геша домогается. Не знаешь, зачем?»
Кратов догадывался, зачем. Но не торопил событий. Ему нужна была Марси, а она пропала. Как растаяла — почти сразу, едва только они вернулись из своего суматошного «напрыга на цивилизацию». И моментально выяснилось, что он в ней нуждается. Чтобы она шла рядом, повиснув на его руке, спорила и вредничала, смешно морщила носик и в самые неподходящие минуты лезла целоваться.
Отчаявшись, Кратов покинул китовье чрево. Ему требовалось как-то свести на нет целый день. Садиться за мемуары не хотелось, и еще предстояло придумать оправдание такому свинству. Лететь в город хотелось и того менее. Особенно, когда нет маленькой, теплой, уютной Марси… «Ты разленился, звездоход, — бичевал он себя. — Расслабился, размяк. Интересно, сколько времени понадобится, чтобы ты восстановил форму?»
Он обогнул печально вздыхавшего Кита. И сразу наткнулся на Гешу Ковалева.
Почти с минуту они стояли лицом к лицу молча, застигнутые встречей врасплох.
Геша был прекрасен. Темно-синее облегающее трико выгодно подчеркивало все достоинства его телосложения. Волосы с самого утра тщательно подстрижены и уложены. Одного ему не хватало: своеобычного выражения полного довольства жизнью на лице.
Геша с трудом оторвал взгляд подозрительно блестевших глаз от Кратова и переместил его на чудовищную тушу Рыбы-Кита.
— Что это? — спросил он потрясенно.
Не говоря ни слова, Кратов подхватил его под руку и поволок в глубину сада — прочь отсюда, подальше от мирно дремлющего биотехна. Он предполагал, как именно сложится их с Гешей дальнейшая беседа, и не питал иллюзий, что Кит пожелает остаться в ней сторонним наблюдателем. Геша слабо упирался и невнятно бормотал протесты, но Кратов держал его крепко. Лишь когда Кит пропал из виду, он выпустил гешину руку и остановился.
— Кратов, — сказал Геша сдавленным голосом. — Я ничего не хочу слышать и знать. Я прошу одного: верни мне Марси.
Кратов отрицательно покачал головой.
— Почему?!
— Но ты же не хочешь меня выслушать.
Геша помолчал, набычившись. Потом медленно проговорил:
— Теперь хочу.
— Она меня любит. И я не стану…
— Неправда! — зарычал Геша. — Она не может любить тебя! За что ей тебя любить? Она и видела-то тебя всего несколько часов!
— А сколько, по-твоему, нужно времени, чтобы полюбить? — спросил Кратов тихо.
— Ты же старец! — Геша выпятил челюсть и пошел на него грудью. — Ты урод, нелюдь! Что в тебе любить?!
Рассмейся Кратов ему в лицо, Геша смял бы его, как горный сель бревенчатую избушку. Но в светлых до прозрачности глазах Кратова он обнаружил сочувствие. И, не дойдя до него какой-то пары шагов, обессиленно замер.
— Кратов, — сказал он шепотом. — Ты погубишь ее. Ведь ты улетишь, а она должна будет остаться. Она же не сумеет без тебя, она просто зачахнет одна. Ты — иной, у тебя иные мысли, не наши. Ты живешь чужой, непонятной нам жизнью, тебе не нужны наши заботы… наши дома, наши женщины… Ты заразишь ее своей инакостью, и она погибнет. Верни ее мне, Кратов.
— Я такой же, как и вы, — сказал Кратов печально. — И не стоит ничего выдумывать себе в оправдание, Геша. Ты не сумел ее… зачаровать, что ли. Ты красивый и сильный, но мужская сила для нее не главное.
— Конечно, — произнес Ковалев с ожесточением. — Все глядят на меня, как на придурка. Геша большой ребенок. Не так чтобы умный, зато абсолютно здоровый. Но я же не виноват, что у меня под черепом не хватает какого-то винтика! Не всем быть гениями, и не требуйте от меня того, что я не могу! Вы же умные, так будьте и добрыми! Неужто мне вымирать из-за того, что я дурак?!
— Я ничего не требую от тебя, Геша. Будь самим собой, пожалуйста. Но Марси я тебе не отдам даже из жалости. Право выбора было за ней, и она выбрала меня.
— Кратов, — сказал Геша трясущимися губами. — Я тебя ударю.
— Тебе полегчает? — усмехнулся Кратов. — Тогда, разумеется, ударь.
Гешина ладонь смазала его по щеке.
Кратов покачнулся. Он стиснул зубы, чтобы не сорваться, и, упаси Бог, не натворить глупостей.
…С самого давнего детства, еще родителями замечена была за ним одна особенность. Едва осознав себя как личность, только-только научившись стоять, а то и раньше, маленький Костик не выносил, когда его даже ненароком задевали по лицу. Не было для него горшей обиды. Первым побуждением Костика бывало тогда наброситься на обидчика с кулачишками. А после, уже от бессилия достойно отомстить, он поднимал отчаянный, безутешный рев. И ничто не могло его успокоить — ни яркая игрушка, ни мамины руки. Пока нестерпимую обиду не смывала обычная младенческая забывчивость…
— Ты что, Кратов? — спросил Геша испуганно.
Тот молчал, прикрыв глаза, утолкав кулаки поглубже в карманы халата и слегка раскачиваясь на носках.
— Теперь ты меня ударь, — попросил Геша в растерянности.
— Нет, — сказал Кратов, трудно шевеля сведенными губами. — Нет, повторил он уже свободнее. — Мне не за что тебя бить. И потом, от моего удара ты можешь умереть, Геша.
— Тогда прощай, — сказал тот, неловко мотнул головой и, ссутулившись, побрел в сад. Напрямик, не глядя под ноги, не разбирая дороги.
«За что? — думал Кратов, зажмурившись. — Почему? Я не чужой им, я здесь родился. Все, что бы я ни делал — для них. Чего же они все время требуют от меня? Быть похожим на них? Никогда не гореть в чужом огне, не замерзать в чужие морозы? Забыть все, что узнал за долгие годы, отучиться чувствовать эмоциональный фон партнера, не слышать инфразвук, не видеть в темноте? Впредь больше не плутать под чужими звездами, не вести бесконечных бесед с теми, кого они пренебрежительно окрестили «нелюдями»?.. Они нежатся под ласковым, повседневным и повсеместным солнышком и лениво, как бы между прочим, воздвигают барьер между собой и нами. В то время как мы, заточив себя в скафандры и корабли, говорим от их имени с Галактикой — без гарантий на понимание, успех и собственное благополучие…»
«Стоп! — осадил он себя. — Стоп, звездоход. Это как раз то, чего от нас ждут. Начало отчуждения. Ненависть. Потом безразличие. Если ты привыкнешь так думать, срастешься с этими подлыми мыслями — значит, в их упреках есть истина. А ее там нет! И я один из них, вне зависимости от того, хотят они видеть меня своим или нет…»
«Да стоп же!»
Кратов скривился, будто ему влепили еще одну пощечину. «Они… ты назвал их «они». Ты допускаешь: есть «они» и есть «мы». Правду здесь говорят, правду чувствуют. Прекрати, остановись, гони эти мысли прочь, не это сейчас важно… А что же тогда важно, что?!»
Он вернулся к Киту. Снова втиснулся в кабину — биотехн счастливо замурлыкал. Примерно с минуту посидел молча перед слепым экраном видеала, собираясь с мыслями. Затем с подчеркнутой неспешностью набрал одному ему на всей Земле ведомый код.
