Глава 15
До регистрации – ни-ни!
Декабрь, 2621 г.
Хосров
Планета Вэртрагна, система Зервана
– Ты прикинь, у них собака является юридическим лицом! – громогласно заявил Коля, на секунду оторвавшись от пухлой, щедро иллюстрированной книги «Свидание с Конкордией».
Сколько я его помню, он всегда что-нибудь читает. Даже переход по Х-матрице любви к чтению у Коли не отбил. Не исключаю, что он умеет читать под душем.
– Чего-чего лицом? – рассеянно переспросил я, приоткрывая один глаз.
– Юридическим лицом!
– Ну и фигли?
– Нет, ты вдумайся!
– Вдумался. Собака – друг человека. Почему бы ей не быть юридическим лицом? – бездумно пробормотал я.
– При чем тут друг человека? Это у нас собака друг человека. А у них – субъект права! Короче говоря, собак у них в Клоне судят, как у нас людей!
– И за что? За что их судят? За политическую близорукость? – предположил я, устраиваясь в кресле поудобнее.
Коля юмора не понял и снова уткнулся в «Свидание» – видимо, хотел найти ответ на мой вопрос.
– О! – Коля азартно щелкнул пальцами. – Собак судят за членовредительство по отношению к человеку и другим собакам, за воровство и за непочтительное отношение к святыням.
– И что?
– Представь себе, пописала собака на Священный Огонь. Так? Ну, поволокли ее в суд… Вынесли, значит, ей приговор… Допустим, пятьдесят ударов палкой. И порядок! Справедливость восторжествовала! А собака в следующий раз задумается, прежде чем ногу задирать, – объяснил Коля.
– Пятьдесят ударов палкой? – скривился я. – Ого!
– Ну, допустим, пятьдесят. Тут точно не написано сколько. Может, и не пятьдесят, а десять…
– Ну вот. А еще говорят: «Хорошо быть кисою, хорошо собакою – где хочу пописаю, где хочу покакаю», – сонно резюмировал я и спрятал в кулак зевок. – А что, если у них суды для собак есть, может, у них еще и адвокаты есть собачьи?
– Может, есть. А может, и нет. Не сказано. Зато сказано другое. Традиция судить собак идет из глубины веков, еще со времен земного зороастризма, где существовал культ этого животного. «Встаньки» вообще на традициях поведены. Предки считали собак равными человеку – и мы будем. Предки собак судили – и мы тоже. Так вот: сильно я сомневаюсь, что во времена зороастризма кто-нибудь в древней Персии знал слово «адвокат», – вздохнул Коля. – А вообще, книженция – супер! Я про клонов столько нового узнал!
– Я думал, ты про них еще в Академии все узнал… Тебя же всегда Всеволод Парфеныч хвалил!
– Нет, в Академии все больше глобальные вещи были… Политическое устройство, экономика, армия… А тут подробности! Да такие, что нарочно не придумаешь! Вот например, знаешь, что они делают со своими ногтями и волосами?
– Они их едят, – наобум предположил я.
– Неправильно! Они их стригут…
– Эка удивил!
– Нет, ты постой. Они их стригут, а после этого… хоронят! – торжественно провозгласил Коля.
– Хоронят? – переспросил я.
– Хоронят. На специальных кладбищах. Тут даже написано, как эти кладбища называются. И что у каждого клона есть персональная могилка, куда он все свои ороговелости в особом платочке приносит, складывает и землицей присыпает! Во как! И так каждый месяц! А кто так не сделал хоть раз, обязан пройти обряды очищения, потому что стал нечистым…
– Ну ты эрудит. – Я со вкусом потянулся, хрустя всеми косточками. – А знаешь ли ты, кадет Самохвальский, что клоны делают со старыми бритвенными лезвиями? – скроив интригующую мину, спросил я.
– Что?
– Они ими бреются!
Коля заливисто расхохотался. И хотя анекдот этот был бородатым, надо же – Коля его не знал!
Я тоже не удержался и хохотнул. Не могу спокойно видеть, когда кто-то рядом веселится, да и Коля смеется уж очень заразительно. Даже тошнота и сонливость, которые всегда накатывают на меня после прогулок по Х-матрице, мне смеяться не мешали!
Немудрено догадаться – мы с Колей находились на борту родного «Дзуйхо».
А вот куда мы следовали – тут уже я лично не догадался бы ни в жисть. Если бы не знал точно, что летим мы – да-да! – в Конкордию. И не просто в Конкордию, а на центральную планету государства – Вэртрагну. И не просто на Вэртрагну, а прямиком в столицу, Хосров.
«Дзуйхо» вез большую делегацию кадетов и преподавателей Северной Военно-Космической Академии.
Хотя наша миссия имела ужасно пафосное название «Военные за мир и дружбу между братьями по Великорасе», фактически она представляла собой недельную увеселительную прогулку. И притом – за счет принимающей стороны.
Нужно ли говорить, что когда меня зачислили в группу достойнейших (тех, которые за мир) для визита в Хосров, я едва не тронулся от счастья. А может, и малость тронулся.
Ведь я был уверен, что после приключений на темной стороне Луны надеяться мне – в плане благосклонности командования – не на что.
Потому что лимит благосклонности командования, выделяемый Владыками Кармы каждому кадету Академии, я, по моему мнению, израсходовал лет на десять вперед самим фактом вмешательства Федюнина и Богуна в мою нескучную судьбу после кошмара в периметре Хайека.
Ан нет же! Как оказалось, не израсходовал!
Выходит, у меня очень-очень большой «лимит благосклонности командования»?
Эх, если бы можно было этот лимит измерить… Чтобы знать точно, когда грянет буря…
Но на борту «Дзуйхо» о бурях как-то не думалось. Были темы поактуальнее.
В самом деле, разве это не чудо: за казенный счет слетать в Хосров, куда ты и так собирался попасть за свои кровные деньги на Рождество или в крайнем случае летом?!
(Между прочим, о презренном металле.
Для того чтобы купить билет на рейс Мурманск – Хосров, денег требовался целый мешок. Моих прежних куцых сбережений и всего, что я заработал в Колчаке верхом на пеноструйном слонике, хватало лишь на то, чтобы покрыть стоимость половины билета туда. Дорогая это штука – люксоген.)
Мысль о том, что я увижу Иссу гораздо раньше намеченного моими прагматическими расчетами срока, будоражила мое воображение настолько, что я начинал заикаться и путать слова.
А когда я представлял себе (я постоянно себе это представлял), каким крепким и проникновенным будет наш с Иссой первый после разлуки поцелуй, я и вовсе становился похож на идиота.
Надо мной даже начали подтрунивать.
– Да, кадет Пушкин… Как сказал классик, «любовь – не вздохи на скамейке, и не прогулки при луне»… – расчувствовался Ваня Терновой, когда я трижды за вечер проиграл ему в шашки (хотя обычно выигрывал всухую). – Ты это, в медпункт обратиться не пробовал? Там у них, говорят, имеются средства. А то скоро и в подкидного дурака проигрывать начнешь.
– Знаем мы эти средства, – заступился за меня Коля. – Бром называется… И вообще, чего ты к нему прицепился?
– Я? Да не цеплялся я. Просто человека жалко, – пошел на попятную Ваня.
– Себя лучше пожалей – столько лет петуха за горло дергать, – бросил из своего дымного угла Переверзев, предпочитавший табакокурение всем видам интеллектуальных игр.
Как и многие заядлые любители животных, Володя был склонен все проблемы сводить к вульгарной биологии. Его любимым диагнозом, который он с легкостью ставил всем несимпатичным лично ему кадетам, был сперматоксикоз. И снять с себя это оскорбительное обвинение можно было разве что женившись…
Кстати, о женитьбе. О ней, в отличие от поцелуев, я старательно не думал.
Я ненавижу матримонии. Ненавижу как класс – и все.
От одного вида невестиного платья мне становится плохо. А мысль о том, чтобы хлебать шампанское из туфельки любимой и рулить в экзотическую астероидную гостиницу, где уже снят номер для молодоженов, на убранном искусственными цветами флуггере с пупсом на носу, приводила меня в тихое бешенство…
Кроме того, я с трудом представлял себе, как будут выглядеть наши с Иссой матримонии.
Мы по каким обычаям расписываться будем – по нашим или по клонским?
Едва ли Исса будет настаивать на том, чтобы я пил шампанское из ее высокого шнурованного ботинка (а другой обувью младшие офицеры клонов не снабжаются). И это хорошо.
С другой стороны, мало ли какие у Иссы представления о том, как следует выглядеть свадьбе преданной дочери своей Родины?
Может быть, меня подстерегает кое-что похуже пупса и двух обручальных колечек? Мало ли чего от ее Родины можно ожидать…
К счастью, до предполагаемой свадьбы времени оставался вагон. И все эти вопросы можно было со спокойной совестью похерить.
А вот знакомство с родителями Иссы, по-видимому, похерить никак не получится.
«Они обязательно должны благословить нас», – лепетала Исса.
В ее голосе звучала такая убежденность, что я понял: торжественного обеда в обществе бывшего водителя ассенизационного трактора и перлюстраторши переписки чокнувшихся шпионов мне не избежать.
Эх, ешьте меня мухи с комарами!
* * *
Хотите верьте, хотите нет, но Хосров меня ошеломил.
Такого на Земле мне видеть не доводилось.
Какого именно – такого? Требуются пояснения.
Начнем с того, что в Хосрове было нечеловечески чисто. Первозданно чисто. Тротуары, скамейки и даже кусты – все это сияло так, как, наверное, наша Земля в первые дни Творения.
И чистота эта казалась совершенно естественной. Я бы даже сказал, единственно возможной.
Нет, поймите меня правильно: в Москве тоже убирают. И блевотиной дорожки в парках заляпаны разве только в дни государственных праздников.
В нашей столице возле урны иногда можно заметить недолетевший до цели окурочек.
В нашей столице все еще не перевелась у некоторых несознательных товарищей привычка прилеплять надоевшую жевательную резинку к первому попавшемуся на пути фонарному столбу или к подлокотнику пластикового кресла в летнем кафе. А у жителей Хосрова такой привычки, кажется, сроду не было (как, правда, и летних кафе).
В нашей столице, бывает, уронит кто-нибудь пакет с чипсами или жестянку из-под ситро, и пойдет себе дальше. Авось робот-уборщик подберет. А у них пакеты с чипсами, по всему видно, ронять запрещено.
И даже собаки у них в Хосрове на клумбах не гадят.
Наверное, уголовной ответственностью запуганы.
Мне ужасно хотелось понять, на чем держится несусветная чистота столицы Клона, которая, как известно, расположена посреди Большой Степи.
Вот я и высматривал роботов-уборщиков – ведь где степь, там и пыль? Но никакой пыли не видно! Куда же она девается? Может, у них роботы усовершенствованной конструкции и в этом все дело?
Высматривал-высматривал… Высматривал-высматривал…
Пока начитанный Коля не объяснил мне, что роботы-уборщики в столице Конкордии практически не используются.
– Тут у них люди убирают. Они ужасно гордятся, что в Хосрове самое большое число «материализаторов» на душу населения.
– Кого-кого?
– Материализаторов, – повторил Коля.
– А что они материализуют, ты, случайно, не знаешь?
– Раньше не знал. Теперь, – Коля победоносно потряс «Свиданием с Конкордией», – знаю. Они материализуют Абсолютную Чистоту. Я не шучу.
– Во как! – удивился я. – Материализуют чистоту…
– И это не считая добровольных контролеров!
– Контролеров?
– Да. Они контролируют работу материализаторов, а заодно подбирают и дочищают недоубранное. У них даже есть Лига Антигрязь! Туда все желающие записываются. И потом на досуге обертки из-под мороженого из клумб выковыривают. И соревнование соответствующее есть: кто больше мусора невзначай подберет, кто больше пыльных поверхностей протрет по дороге с работы…
– А смысл? – спросил я.
– Очень даже большой. Для них по крайней мере. Грязь – она у них не просто грязь. А самый настоящий враг. В смысле метафизическом.
– Каком-каком?
– Метафизическом. Ну как тебе объяснить? Грязь у них – это как в нашей Православной церкви – Сатана.
– Ого!
– И даже хуже, – строго сказал Коля. – А потому все, кто с грязью борется, вроде как духовно растут. Видишь вон ту тетку в светло-голубом комбинезоне?
– В косынке? – уточнил я.
– В косынке.
– Вижу.
– Минуту назад она подняла окурок, который Переверзев поленился донести вон до той урны…
– То-то я думаю: чего это у нее физиономия такая довольная!
Спустя час я смог воочию убедиться в том, что Коля не соврал мне насчет «материализаторов».
Ровно в полдень по местному времени на улицах показались расписанные лозунгами машины с открытыми кузовами.
Из них высыпали клоны, мужчины и женщины. Судя по эталонному физическому сложению и не обремененным интеллектом глазам, все сплошь демы. Разбившись на группы, они начали дружно драить швабрами тротуары, мыть листья на кустах (поштучно!) при помощи больших розовых мочалок, выворачивать в кульки содержимое урн и слизывать тряпками пыль с канализационных люков.
При этом их лица сияли просто-таки неземным блаженством!
В последний раз я видел такую одухотворенность в Мурманске, в церкви святого Андрея Рублева во время пасхальной службы.
Я глазел на это зрелище добрых пять минут. Пытался понять, как можно балдеть от такой работы. Пытался прочувствовать.
Но куда мне!
Когда «Дзуйхо» приземлился в военном секторе космопорта имени Труда (в обиходе: Хосров-2), на часах было девять утра по стандартному времени. До встречи с Иссой, которой удалось выцыганить трехдневное увольнение с родного линкора «Видевдат», оставалось без малого девяносто шесть часов. То есть четверо суток.
Этот факт можно подавать по-разному. Например, восторженно воскликнуть: «Всего четверо суток!»
А можно и простонать: «Целых четверо суток!»
В силу, видимо, врожденного пессимизма, я был склонен ко второму варианту.
Нет, это было подлинное безумие.
Чем меньше времени оставалось до прибытия лайнера «Кандарес» (который должен был привезти ко мне мою любимую из такой звездной глуши, что ее даже на небе не увидишь – пылегазовые туманности мешают), тем больше я скучал по Иссе. Тем больше о ней думал. Словно бы какая-то пружина в моей душе распрямилась одним махом и не желала сжиматься обратно, повинуясь требованиям устава и здравого смысла.
Неудивительно, что, разгуливая по клонской столице, я поминутно глядел на часы. И считал про себя: девяносто три часа, девяносто два часа, девяносто один час сорок пять минут…
– Что это ты там считаешь? Курсы валют? – поинтересовался Коля, когда я в очередной раз погрузился в свои расчеты.
– Веду учет симпатичных девчонок, – похоронным голосом сказал я.
– Ты чего? Серьезно? А как же Исса? – вытаращился он.
– Да пошутил я. Пошутил.
– Предупреждать же надо!
Коля хоть и был моим лучшим другом, а все-таки не понимал, что сколько-нибудь серьезный учет симпатичных девчонок Хосрова был для меня вещью такой же невообразимой, как, например, подача заявления об уходе из Академии по собственному желанию. Я просто не видел симпатичных девчонок. Их для меня не существовало.
А может быть так: все симпатичные девчонки Галактики в те дни как бы сконцентрировались для меня в одной-единственной – в моей Иссе.
Но Бог с ними, с чувствами. Оставим их поэтам или, на худой конец, психологам. Вернемся к клонам.
Второй отличительной чертой Хосрова была тишина. Как там было тихо!
Конечно, не так тихо, как у нас полярной ночью на Новой Земле, особенно если отъехать подальше от Академии и космопорта.
И не так тихо, как в горном Крыму смурным осенним утром.
А тихо особенным, мистическим образом. Там было тихо, как никогда не бывает в больших городах. И это при том, что в Хосрове, если верить справочникам, постоянно проживало двенадцать миллионов человек! Что, согласитесь, для столицы внеземной колонии очень даже до хрена. А ведь еще туристы?!
Ни криков, ни гудков, ни рокота-грохота вертолетов, а равно флуггеров, звездо– и планетолетов.
Не вопят дети, не скрипят подошвы неразношенных туфель, не шипит в бокалах пиво и даже собаки не лают!
Разве что прошелестит вкрадчиво монорельс, везущий трудящихся на работу. Да птичка с веточки что-нибудь прочирикает такое, очень ненавязчивое.
Сначала я думал, что тишина Хосрова – это вроде как обман слуха. И что я просто слегка оглох после космодрома, после трясущегося в атмосфере Вэртрагны «Дзуйхо», который, конечно, уже давно просится на металлолом.
Потом я думал, что все клоны на работе и потому шуметь некому. Но эта теория при ближайшем рассмотрении тоже оказалась реакционной.
Даже в разгар рабочего дня клонов на улице было полно.
Только вот в отличие от нашей делегации они предпочитали на улицах помалкивать. Лишь в крайнем случае они находили возможным сказать что-либо друг другу.
– У меня такое впечатление, что половина жителей Хосрова – глухонемые. По-моему, в «Чахре» с этим делом было как-то проще, – не выдержал я.
– Конечно, проще, – согласился Коля. – Так то ж на Ардвисуре. А это – столица!
– Ну и что с того? Тут что, языки всем отрезают?
– В умных книгах, – с педагогическим прищуром заявил Коля, – между прочим, написано, что Хосров – место, священное для каждого жителя Конкордии. Что помимо Народного Дивана в Хосрове расположен Атур-Гушнасп, он же храм одного из трех священных огней, он же Первый Храм, главная святыня клонов. А вблизи главной святыни, сам понимаешь, вести себя надо соответственно.
– А что, он где-то рядом? Этот Первый Храм? – спросил я, озираясь.
– По их меркам рядом! Километров двадцать – тридцать отсюда, – сказал всезнающий Коля.
Я присвистнул. Ни фига себе – «рядом».
– А что там, в этом Первом Храме?
– Ясное дело, Атур-Гушнасп!
– А по-русски?
– Тьфу, я же сказал: священный огонь. Один из трех наиглавнейших.
– Но у них же везде священный огонь! В гостинице, где нас поселили, на каждом этаже священный огонь имеется!
– Но этот священный огонь – самый священный огонь в Конкордии! – копируя обстоятельную тавтологичность клонской речи, заявил Коля. – Потому что он непрерывно поддерживается в храме с того самого дня, как земные колонисты высадились на Вэртрагне. Ибо в первый же день высадки колонисты на него наткнулись. Прямо посреди степи. Он там горел, нерукотворный. Чтобы он не погас, над ним сразу построили небольшой купол. Представляешь?
– Нет.
– И правильно. Потому что это – официально-поэтическая версия. А фактически, как мы понимаем, Атур-Гушнасп был зажжен во время первых звоночков ретроспективной эволюции местной колонии. Тогда же столица получила название Хосров, планета – Вэртрагна, а центральное светило системы – Зерван.
– Это ясно, – сказал я и посмотрел на часы.
До встречи с Иссой оставалось девяносто часов двадцать четыре минуты.
Программа визита, которую не то предложили, не то навязали нашему брату, оказалась насыщенной и напыщенной одновременно.
Это стало ясно уже в первый день, за завтраком, когда нам, кадетам, раздали папочки (из натуральной кожи!), в каждую из которых был вложен список ожидавших нас на Вэртрагне радостей жизни.
– Ты глянь, Пушкин, чего написано! – Это был Переверзев, он тыкал пальцем в папку. – Сегодня вечером – вручение медали «За Наотар»!
– Что это за медаль такая? В «Статутах», по-моему, ничего про нее не говорилось, – с полным ртом непрожеванного плова отозвался я.
– В «Статутах» и быть ничего не могло! Потому что медаль эта совсем новая! Мне вестовой Туровского вчера по секрету рассказал. Ввели ее месяц назад. Чтобы вы, герои, без цацек не остались. – Переверзев многозначительно подмигнул нам с Самохвальским.
– Да-да, и я такое слышал, – поддержал Терновой. – Аверс у нее по-русски надписан, а реверс – по-клонски!
– Так что, она и «встанькам» тоже вручаться будет, что ли? – вытаращился Колька. В кои-то веки он узнавал новость чуть ли не самым последним.
– А как же! Мы же вместе джипсов били! Дружбе – крепнуть! Разве забыл?
«Неужели мне и правда дадут медаль?» – подумал тогда я.
Вообще-то это было как нельзя кстати. В свете приезда Иссы, которая, как я уже заметил, неравнодушна ко всяким знакам квантитативного выражения воинской доблести. И в свете грядущего знакомства с ее родителями. По крайней мере, будет с чего начать разговор.
– А вручение состоится в Чертоге Доблести! Так здесь написано! – заявил Самохвальский.
– И что с того?
– В Конкордии в Чертоге Доблести награждают только самых-самых! Это у клонов как у нас Кремль!
– Ни фига себе! – в один голос сказали Терновой и Переверзев.
А я подумал: «Только бы не сорвалось!»
Не сорвалось.
В тот день я отошел ко сну, повесив на спинку стула свой мундир, украшенный первой медалью. Маленькой, золотой, незабываемой, как и все первое в нашей жизни.
Я долго и обстоятельно любовался приобретением и не сразу заметил, что за гостиничным окном уже занимается ультрамариновый рассвет Вэртрагны.
Конечно, на этот рассвет я глядел совершенно пьяными глазами – очень уж затянулась процедура «обмывания» медали, которую затеяли мы с ребятами.
Но все равно, явленное мне зрелище я оценил: Хосров во всей своей подлинно неземной, невыносимой красе. Город, где родилась Исса.
Я стоял у окна в одних трусах, прихлебывая из пакетика клонскую простоквашу (к которой я пристрастился еще в «Чахре»), не в силах оторваться от созерцания.
Перед моим мысленным взором, как в сумасшедшей кинохронике, проносились обрывки церемонии награждения («А теперь… прошу на сцену… доблестных воспитанников… Северной Военно-Космической Академии…»), а когда я закрывал глаза, там, в глубине моего мозга, мельтешили пышные букеты, которые подносят симпатичные клонские девушки, сотни букетов, сотни девушек, каждая из которых похожа на Иссу как родная сестра.
Я открывал глаза и снова погружался в день ушедший – вот Туровский жмет мне руку, вот мы с Колей обнимаемся на радостях…
Картинки, увиденные за день прогулок по столице, сталкивались и разбегались словно в калейдоскопе. Детали первого дня разбивались на маленькие детальки и перли, перли в мозг какой-то дурной лавиной.
Вот, например, автоматы «Проверь себя». Кидаешь монетку, тебе задают вопрос. Например: «Что такое турбулентность?» Или «Зачем насекомому оотека?» Отвечаешь. Если правильно – монетка возвращается. Если неправильно – монетка тю-тю.
Мы с Колей сыграть не решились. А вот идиот Переверзев проиграл порядочную сумму.
И эти автоматы у них в Хосрове везде. И все играют. И все поведены на эрудиции…
Многоголовая очередь к одному такому автомату – на нем написано «Повышенной сложности». Эту очередь я не забуду никогда…
Или вот кинотеатры. Сколько у них кинотеатров! На каждом углу! И везде на афишах одна и та же муть – уже знакомая нам «Эра Людоеда». Только теперь уже пятая серия.
А салоны ургентного ура-гипноза? Такое разве забудешь?
Вот, допустим, ты – клон из касты демов. Идешь с работы, где получил пилюлю за халатность. Настроение ни к черту. Геморрой к зиме активизировался, нервишки шалят. Жена подала на развод. Из зарплаты вычли в помощь голодающим Наотара. Любимый сериал по телику отменили. Короче, жизнь дерьмо, в пору только вешаться.
Но ты же клон, а не какой-то там землянин или чоруг.
Тебе вешаться Родина не велит.
Поэтому ты заходишь в салон ургентного ура-гипноза, который, кстати сказать, выглядит как наша средняя синемашка, платишь символическую деньгу (как два коктейля «Заратуштра»), выбираешь программу, и опытный оператор психических процессов (я сразу представляю себе мою Иссу, красивую и молодую) загружает тебе ее прямо в мозги своим сладким, уверенным голосом: «Все путем, налицо лишь временные трудности, не надо печалиться, вся жизнь впереди…»
Наши, я помню, смеялись над этими салонами ура-гипноза, ерничали.
Вот, дескать, какие клоны тупые.
А я думал совсем о другом. А именно: в нашей Академии такие салоны тоже не помешали бы. Не знаю, как Коля или Володя, а я, может быть, тоже туда ходил бы… После карцера и общения с контрразведкой – так точно…
Наконец я допил ряженку, задернул тяжелую бархатную штору и мой персональный номер погрузился в сумерки.
«Семьдесят шесть часов», – шепотом сказал я и бухнулся на кровать лицом вниз.
Пьянству – бой!
Хоть и говорили нам это сто, нет, двести раз за время учебы в Академии, а истина сия мне не приелась. Каждый раз ее вспоминаю, когда просыпаюсь с жутким похмельем.
Так было и в то утро.
Голова чугунная, ноги ватные и никакие стимуляторы с душами сделать из тебя человека разумного не в состоянии.
Когда в мой номер вломился Коля Самохвальский, я чувствовал себя самой никчемной тварью во Вселенной. А вот Коля, наоборот, был как огурчик. И как ему удается?
– Вставай, кадет Пушкин. Нас ждет Завод имени Мира во Всем Мире.
– Чего? – осипшим голосом спросил я, приподнимаясь на подушке.
– Чего слышал.
– А может, я того… не пойду? Скажи, что я заболел…
– Никаких «не пойду»! – Коля был тверд. – Ты что, с ума сошел? – добавил он шепотом. – За такие дела тебя могут из делегации вообще исключить. И отправить в Академию первым же транспортом. Ты разве не понимаешь, что на нас все смотрят? Мы – номер один! Каждый наш шаг фиксируется конкордианскими журналистами! Мы же представляем здесь все Объединенные Нации!
Конечно, в то утро у моего Коли произошло временное обострение мании величия. Но все-таки на пятьдесят процентов он был прав. Не пойти на экскурсию значило как минимум вызвать недовольство Федюнина. А Федюнину – за его благосклонность ко мне – я теперь должен был ноги мыть и воду пить.
– И что на этом долбаном заводе? – спросил я, бочком пробираясь к душевой кабине.
– Там нам будут показывать, как в Конкордии собирают истребители.
– Типа мы роботов не видели.
– Так в том-то и прикол, что там не роботы! – возразил Коля.
– А кто?
– Кони в пальто! У них ручная сборка!
– Ручная сборка… – опешил я.
– Да!
– Так рентабельнее, что ли?
– Не уверен. Но вроде бы у них, по статистике, отказов аппаратуры в бою меньше, чем у нас…
– Но это же жутко дорого! – крикнул я сквозь шум воды.
– Ты разве не понял еще – у «встанек» никто и никогда на вооружении не экономит.
Вообще-то да. Вооружение – это святое. Разве можно экономить на святом?
Я вышел из душа несколько порозовевшим – все-таки ледяная вода средство испытанное.
За столиком в гостиной сидел Коля, а перед ним стояли две пол-литровых баночки «Жигулевского».
– Освежитесь пожалуйста, кадет Пушкин, – заботливым, медсестринским тоном сказал Коля. – А то вы на мумию похожи. Тутанхамона.
Вот это было по-товарищески! По-нашему!
– А что там у нас после завода? – спросил я, с удовольствием поглощая пиво.
– После завода у нас показательный воздушный бой.
– Кто с кем бьется?
– Не написано.
– А потом?
– А потом самая скукота. – Коля сник. – Экскурсия в Первый Народный кавалерийский полк.
– Ух ты! – и куда только девалось мое похмелье! – Ты только вдумайся! В Первый. Народный. Кавалерийский. Полк.
Я люблю лошадей. Очень люблю. Даже слово «обожаю» готов употребить.
Только говорить об этом не люблю.
Почему?
Потому, что это модно нынче – лошадей любить. Разбираться в мастях и сбруе, в кормах и жокеях, отличать тракена от терца, ахалтекинца от араба, знать, что такое ногавки и чем они отличаются от подгарков.
Спорить о сравнительных достоинствах муромских тяжеловозов и тяжеловозов конкордианских.
Бросать как бы между прочим: «Ненавижу чистокровных верховых, они так быстро потеют!» или «Все наездники – хлюзди, другое дело стиплеры, вот где мужество!».
Хвастаться, кто и на каких конных мероприятиях побывал во время увольнений и отпусков. Кто на Кубке Директории, кто на Северном Дерби, а кто на выставке «Лошади в древнем мире»…
Модно это. А значит – любому идиоту доступно.
А меня от всего «модного» с самой школы крючит. Наверное, особенным быть хочется. Вот и получается, что когда Переверзев свою Настену с пеной у рта превозносит, мне только и остается, что помалкивать. Не уподобляться же занудам!
Я люблю носить свою любовь в себе. Таить ее. Выдерживать, как дорогое вино.
Но когда Коля объявил об экскурсии в Первый Народный кавалерийский полк, изобразить равнодушие у меня не получилось.
Я просто выл от счастья. Такая возможность – увидеть лучших, самых лучших лошадей Вэртрагны собственными глазами – представляется один раз в жизни. Да и то не каждому.
Я не ошибся – это было здорово.
Тысяча двести голов местной породы, которая по науке называется таширской.
Таширцы – лошади нарядные, с немыслимым экстерьером, который отзывается в душе всякого конника приятным волнением.
Только вдумайтесь. Высота в холке – в среднем сто девяносто пять сантиметров! Широкая и глубокая грудная клетка, передние и задние ноги поставлены идеально правильно. А суставы, запястный и скакательный! Само совершенство! Легкая, сухая голова с длинным изогнутым затылком и прямым профилем, длинная шея с высоченным выходом, эстетно изогнутый круп, скульптурно обмускуленные подплечье и голень…
А масть? Лошадки, все как одна – изабелловые. (Для тех, кто не знает: это означает «золотые».) И голубоглазые! Лишь изредка встречаются рыжеватые да цвета речного песка. Крупные, ширококостные, резвые. Никакой простоватости, никакой грубости в движениях. А какие выносливые и работоспособные!
Ну разве кто-нибудь будет спорить, если я скажу, что таширцы – подлинные четвероногие ангелы, спустившиеся на землю за тем, чтобы одним своим неземным видом срамить наше уродство?
На экскурсии по крайней мере никто не спорил.
Все стояли как зачарованные, пока лучшие кавалеристы полка демонстрировали перед нами достоинства своих скакунов. И были не в силах вымолвить ни слова. Разве что Федюнин время от времени бормотал вполголоса «вот это да» и хмурился, хмурился, хмурился…
Даже Переверзев больше не вспоминал свою Настену. Какая уж тут Настена, товарищи…
Нет, у нас на Земле таких лошадей не сыскать.
То есть буденновцы, от которых, как известно, произвели таширцев, в Российской Директории, конечно же, имеются. И в большом количестве. Но даже самые чистокровные, самые знаменитые буденновцы до среднего таширца не дотягивают. Ни, так сказать, по эстетическим критериям, ни по спортивным.
Обидно, да?
Неужели у них в Конкордии трава сочнее и морковка каротиннее? Овес слаще? Воздух чище? Нет, что-то не верится. Так почему же тогда таширцы – самые красивые лошади Галактики?
Но самое обидное, пожалуй, в том, что экспорт таширцев из Конкордии категорически запрещен. Наказание за попытку нарушить этот запрет в Конкордии одно: смерть.
А почему, собственно, нельзя?
Разве это не подло, лишать своих братьев по Великорасе удовольствия прилить кровь этих изабелловых ангелов к крови наших, земных коней, назвать которых иначе как коньками-горбунками у меня не поворачивался язык…
Там, на ипподроме Первого Народного кавалерийского полка, меня впервые посетила странная мысль: а ведь если затеять войну с Конкордией и выиграть ее (а как же иначе?), то можно ведь захватить не только Паркиду с ее огромными заводами по производству люксогена, не только плодородные колонии, но и этих вот золотых лошадей…
Впервые в жизни я подумал о том, что лошади стоят войны. Как какой-нибудь краснокожий с пожелтевших страниц староамериканской истории. Меня эта мысль тогда не шокировала. Сомнений не было: таширцы войны стоят.
Мой затуманенный алчностью взгляд встретился со взглядом контр-адмирала Туровского. Взгляд Туровского, как обычно свинцовый, казалось, стал еще тяжелее от каких-то стратегических дум.
Держу пари, Туровский думал о том же самом! О лошадях, которые стоят войны.
Эх, жаль я не телепат, чтобы узнать это доподлинно…
А что вытворяли кавалеристы! Да они устроили в нашу честь подлинный фейерверк трюков! И вольтижировка (когда лошадь бежит галопом на корде, а всадник вытворяет немыслимые акробатические трюки у нее на спине), и выездка (когда лошадь танцует и вышагивает), и драйвинг (когда соревнуются упряжками)…
Эх, только стой с отвисшей челюстью – и балдей.
А потом нам показывали фильм про Кира Великого, где Первый Народный кавалерийский полк, переодетый в антуражные костюмы, изображал древнюю кавалерию, которая вламывается в строй врагов и приносит персидскому царю победу за победой.
И водили по денникам, в которых было так же чисто, как, например, в моем гостиничном номере и уж наверняка не грязнее, чем в госпитале нашей Академии. Показ сопровождался хвастливыми комментариями вроде «Этот жеребец по имени Турлыг стоит столько же, сколько восемь тонн люксогена!» и традиционными для клонов рассказами о том, как нелегко (хотя и почетно!) быть кавалеристом на службе Родины. Три раза лошадь почисти, шесть раз покорми, плюс четыре часа тренировок в день…
Да уж… Разрыдаться можно, какая нагрузка!
Откровенно говоря, таширцев я был готов чистить раз десять на дню…
А затем, в обществе бравых конкордианских кавалеристов, которые при ближайшем рассмотрении оказались все сплошь пехлеванами (впрочем, можно было и раньше догадаться, глядя на их аристократические, нетрафаретные лица), мы пили кумыс, обедали под открытым небом, шутили и поднимали тосты за дружбу между братьями по Великорасе.
– Иго-го! – вместо тоста сказал Переверзев, когда банкет уже вошел в свою завершающую фазу «Все позволено».
– Иго-го! – поддержали его хором мы с Ваней Терновым, поднимая свои стаканы.
И только Колька Самохвальский оставался трезв среди всеобщего веселья. Со скучающей миной чужака он поглощал поджаренного на вертеле фазана. И смотрел Коля на нас с пехлеванами, второй час подряд смакующих достоинства таширцев, как на буйнопомешанных.
А еще через два дня я наконец обнял мою Иссу.
Мысли путаются, когда я пытаюсь восстановить последовательность событий в то утро.
Помню только, что вначале настырно отпрашивался у Федюнина.
Лепетал, что, мол, невеста приезжает. Совершенно необходимо… По личным обстоятельствам… Хотя бы до следующего утра…
– До утра? Да об этом не может быть и речи! Даже и на полдня проблематично. Вы хоть понимаете, что пропустите, если я дам вам разрешение? А, Пушкин? Экскурсию на образцово-показательную плантацию финиковых пальм! Вот что вы пропустите, – изрек Федюнин, строго глядя на меня исподлобья. – Ведь там нас ждут! А после экскурсии намечается концерт оркестра народных инструментов и самодеятельных хоров Хосрова. Интереснейшее мероприятие! И познавательное… Разве вы не желаете обогатиться духовно?
– Желаю! Очень даже желаю! Я, честное слово, мечтаю попасть на концерт! С детства обожаю музыку! Особенно хоровое пение! И на плантации тоже побывать мечтаю! Только…
– Что – «только»? – На лице Федюнина не дрогнул ни один мускул.
– Только… Вы же сами подписывали мою заявку на нашу с Иссой регистрацию, верно? – с мольбой проблеял я.
Конечно, Федюнин ни на минуту не верил, что сможет уговорить меня отказаться от своей просьбы. Хоть и похож он временами на голодного носорога, а мозгов у него побольше-то будет. Но и каперанга можно понять: дать мне вольную просто так, без всякого психологического давления, он никак не мог.
Ведь все-таки я прибыл на Вэртрагну в составе официальной делегации. То есть нахожусь на службе. И каждый проведенный на тихих улицах столицы клонов день засчитывается мне как часть полноценного учебного процесса в Академии. Освободить меня от посещения идеальной плантации финиковых пальм для Федюнина, с формальной точки зрения, то же самое, что снять меня с занятий!
И потом, если отпустить меня к Иссе, то почему бы не отпустить Самохвальского в Музей Бронетехники, Переверзева – на ипподром, Тернового – в синема на «Эру Людоеда»? Мало ли кому еще куда надо? И что тогда останется от делегации? Кто же тогда будет обогащаться духовно?
«Товарищ каперанг… Пожалуйста!» – попросил я еще раз, одними глазами.
Наконец Федюнин соблаговолил нарушить молчание и произнес:
– Что ж, кадет Пушкин… Ступайте к своей невесте… Но чтобы к началу концерта были как штык!
– К началу концерта?! Но он же в шесть часов начинается! – в отчаянии воскликнул я, быстренько соображая, что на все дела нам с Иссой отводится разнесчастных девять часов!
– Я сказал к началу? – пробормотал Федюнин, симулируя рассеянность. – Оговорился. Приходите к началу третьего отделения… Но не вздумайте опоздать! Помните: после окончания концерта – пресс-конференция. Не явитесь – голову сниму!
– Служу России! – рявкнул я.
Все же дела не так плохи. Десять с половиной часов в обществе любимой – это совсем не то же самое, что девять. Живем!
Потом был космопорт – стерильный и суетливый. Имени Труда.
Да-да, его самого.
Видимо, народные герои и религиозные деятели как раз на втором хосровском космодроме окончились. Остался один только труд. Вот именем его и назвали.
Я сидел в зале ожидания, закинув ногу за ногу, и сверлил взглядом дверь, из которой должны были появиться пассажиры лайнера «Кандарес», совершившего посадку только что.
Пятнадцать минут, двадцать…
Таможню они там, что ли, проходят?
«Да, они проходят контроль, если хотите, нечто вроде таможни», – вежливо отвечала девушка из справочной, подарив мне смурную клонскую улыбочку, которую я бы назвал «русалочьей».
«А почему таможню, ведь моя невеста Исса Гор – гражданка Конкордии?» – допытывался я.
«Не имеет значения, – объяснила девушка, – гражданка или нет. Все проходят. Потому что Хосров – это особая территория».
Слова «особый», «специальный» и «закрытый» всегда всё объясняют. Я поплелся к своему креслу.
А время шло – наше с Иссой время. Минутки, которые мы могли бы провести, нежно держась за руки, целуясь или хотя бы поглощая плов с креветками в какой-нибудь забегаловке, исправно утекали в вечность. Полчаса. Сорок минут.
Ожидание становилось невыносимым, а из-за заветной двери по-прежнему не доносилось ни звука.
Впрочем, никто, кроме меня – а встречающих «Кандарес» собралась уже порядочная толпа, – не нервничал. Все воспринимали задержку как нечто само собой разумеющееся. И держались как английские лорды: без сантиментов и с достоинством. А может, это их врожденная клонская отмороженность сказывалась? Есть же в конце концов и в ней свои плюсы…
Я побрел к кофейному автомату и дрожащей рукой скормил ему мелкую конкордианскую денежку с чеканным портретом бородатого хлыща в архаическом скафандре (как оказалось впоследствии, так клоны представляли себе Гагарина). Автомат содрогнулся в конвульсиях, зафырчал и стих, мигом потушив все лампочки – судя по всему, стаканчик заклинило прямо в жерле как раз на мне.
– Твою мать, – вполголоса выругался я.
Я был зол на весь мир – на этот автомат, на девушку из справочной, на Федюнина, на себя и даже на устроителей концерта. Почему все так безобразно?
И в этот момент моего плеча коснулась легкая женская ладошка. В том, что ладошка женская, у меня сомнений не было – мужчины кладут руку на плечо совсем-совсем не так.
Я обернулся, ничего особенного не ожидая.
И ахнул…
Передо мной стояла… нет, не Исса, как мне (и вам?) хотелось бы.
Передо мной стояла Риши Ар.
На ее открытом лице сияла чуть застенчивая улыбка, а ее фигура, все изгибы которой старательно подчеркивала эластичная ткань армейского комбинезона (в районе груди он был явно мал на пару размеров), лучилась жизненной силой. Ее бравая выправка кричала: «Служу Конкордии!» И только глаза у нее были бездонными и грустными – как тогда в «Чахре», среди олеандров.
– Встань на путь солнца, Александр! – сказала Риши и первой протянула мне руку.
Но руку я отверг – совершенно стихийно, надо сказать. Тут словно бы какая-то сила толкнула меня вперед. И я… заключил Риши в крепкие объятия. В дружеские объятия, разумеется.
– Как я рад тебя видеть! Ужасно рад! – повторял я, скалясь во все тридцать два зуба. Я вовсе не кривил душой ради вежливости – эмоциональный подъем был налицо. – Вот уж не чаял тебя тут встретить! Какими судьбами?!
– Я тоже совсем не ожидала… Иначе… – Риши засмущалась и опустила глаза.
– Иначе что?
– Иначе я…. Я бы подождала, пока Исса пройдет контроль, – наконец нашлась она. – И только потом вышла… Ты не думай – я не стала бы испытывать твою вежливость, если б знала!
– При чем тут вежливость? – пожал плечами я. – Так что, выходит, Исса тебе не сказала, зачем летит в Хосров?
– Нет.
– Гм… Я думал, вы подруги…
– Были подруги. То есть мы и сейчас подруги. Но уже не такие близкие, – объяснила Риши. – В последнее время мне трудно дружить с Иссой, как раньше, понимаешь? И не потому, что она плохая, а я – хорошая… Здесь другие причины… Ты должен понять.
Тут уже пришла моя очередь опускать глаза.
Я не был готов вести такие откровенные разговоры о личном прямо перед встречей с невестой. И все же каким-то странным образом мне все это нравилось.
Более того, я чувствовал, что если б не Исса, я с удовольствием провел бы с Риши несколько часов в хорошем ресторанчике, посасывая «Заратуштру» и обсуждая всякую ерунду. Не знаю уж что, но было в Риши что-то располагающее, проникновенное. И это «что-то» никак не было связано со «сперматоксикозом» и «женитьбой». Скорее, все это имело отношение к душе – вечной и нетленной, к той самой, про которую писали великие поэты.
– Я слышала, вы подали заявление в Комитет по Делам Личности? – спросила Риши. Ее голос предательски дрогнул на слове «заявление».
– Подали, – кивнул я. – Даже не знаю… Все это произошло так быстро. Я просто не успел опомниться!
– Иногда хватает нескольких секунд для того, чтобы узнать свою любовь, – серьезно сказала Риши и посмотрела мне прямо в глаза.
Получилось ужасно двусмысленно.
С одной стороны, она наверняка всего лишь хотела вежливо ободрить меня. Мол, быстро – это не беда, в делах амурных скорости другие. Но мне в словах Риши вдруг послышался совершенно другой смысл. Мне явственно вспомнилось то утро в «Чахре». И ее нежданное признание, сделанное при полном и бесповоротном отсутствии взаимности с моей стороны. Признание, которое больно укололо меня в самое чувствительное место моей души. Пусть на секунду, но укололо.
Видимо, я слишком долго молчал. Риши враз поймала мою мыслительную волну и застеснялась еще больше. Выходило, что ее слова можно расценивать как низкую женскую провокацию: вот, я по-прежнему тебя люблю, а ты такой бездушный. Но ведь Риши Ар – офицер Конкордии. Разве офицеры занимаются низкими женскими провокациями?
– Знаешь, – вдруг сказала она, и я имел удовольствие наблюдать, как ее смуглые щеки затапливает румянец. – Пользуясь случаем, я хотела извиниться перед тобой за тот… инцидент… на море.
– Почему извиниться? Ведь ты не сделала мне ничего плохого! За что же извиняться? – мягко возразил я. – Это прозвучит, наверное, не очень красиво, даже эгоистично как-то прозвучит… Но мне было лестно… приятно…
– Все равно прости, – замотала головой Риши. – Это было так некстати! Я много думала об этом. И мне было стыдно…
– Да брось, Иришка, брось! Мы же друзья. Помнишь, ты говорила, что мы – друзья? – сказал я и ободряюще потрепал ее по плечу.
– Это ты говорил. Ты…
Риши закусила губу и уставилась в белый мраморный пол зала ожидания – разводы на мраморе считала?
Я с ужасом осознал, что, кажется, переборщил со своим показным оптимизмом. И со своим дружеским участием. Какой из меня психолог? Из робота-уборщика и то вышел бы лучший – при соответствующей коррекции программного обеспечения.
Вот разревется сейчас Риши в три ручья и объясняйся потом перед Иссой, которая может в любой момент к нашему обществу присоединиться. Враки всякие придумывай, чтобы для ревности и всяких вопросов с подковырками повода не давать…
В общем, требовалось экстренное вмешательство. Но какое?
Если бы мой стаканчик не заклинило в автомате, можно было бы предложить Риши растворимого кофе. Если бы в зале ожидания можно было курить – я галантно поднес бы ей пачку сигарет и призывно хрустнул зажигалкой. А когда она сказала бы, что не курит и мне не советует, я поругал бы себя за рассеянность. В любом случае это было бы что-то. А так все мои мысли – и все ее мысли – крутились вокруг той прощальной «сцены у фонтана».
И тут меня осенило.
– А знаешь, Иришка, ведь Коля Самохвальский тоже приехал со мной! Представляешь?
– Николай? – наморщила свой высокий лоб Риши, словно что-то припоминая. – Николай здесь?
– Ну да. Мы приехали сюда в составе делегации от нашей Северной Военно-Космической Академии.
– Вот это да! Какая новость! – вяло обрадовалась Риши. – Коля такой образованный…
– Думаю, он будет ужасно рад тебя видеть! Хочешь, я дам тебе его телефон в гостинице «Эстеглаль»?
– Ну… Давай. А впрочем, у меня едва ли будет время, я ведь всего на сутки… – пробормотала Риши и снова скисла.
Я занервничал. Ну что делать, что? Покосился на заветные двери – к счастью, они по-прежнему были закрыты. Господи, ведь с такими делами я могу запросто проморгать Иссу. Вот это будет номер!
Впрочем, как я ни тщился, а выпроводить Риши и вернуться на свой наблюдательный пункт я никак не мог. Просто не мог. И дело тут было не в вежливости и не в сострадании к несчастно влюбившимся. А в чем-то совсем другом. В чем? Нет, на этот вопрос я ни тогда, ни сейчас не ответил бы.
– Послушай, у тебя сигареты есть? – вдруг спросила Риши и наши взгляды снова встретились.
В ее глазах больше не было слезливой поволоки. Они снова стали ясными и лучистыми – ей все-таки хватило самообладания не расплакаться. Я украдкой вздохнул с облегчением.
– Сигареты есть. Постой, ты разве куришь? – удивился я.
– С недавних пор – да. Нервы успокаивает.
Я искательно похлопал себя по карманам и вскоре извлек на свет Божий пачку «Явы-200». Открыл. Она взяла сигарету, по неловкости тотчас же сломала ее, вытянула другую и типично клонским жестом (у «встанек» вообще-то миллион значимых жестов – они умеют говорить мало) потребовала огня.
– Постой, Иришка, но мы же в зале ожидания! Тут везде таблички – курить категорически запрещено! И штрафы немереные! – счел своим долгом напомнить я.
– Это им, – Риши с пренебрежением указала на толпу встречающих, – курить запрещено. А мне можно.
Впервые я подумал о том, что Риши, коль скоро она из касты пехлеванов, несмотря на свое скромное лейтенантское звание, по должности запросто может оказаться большой начальницей с нешутейными привилегиями. Вот, например, стоит и нахально дымит, в глазах – стена. А переодетые в штатское агенты службы безопасности, которых пруд пруди в любом космопорту, делают вид, что безобразия не замечают и что никаких штрафов за курение в природе нет. С каких это делов? Она что – генерал?
От Риши не укрылась моя нервозность. Она посмотрела на часы и сказала:
– Не переживай, Саша. Исса появится здесь не раньше, чем через четыре с половиной минуты. Эту информацию мне сообщил контролирующий офицер двадцать пятого гейта – того самого, который обслуживает «Кандарес».
Риши глубоко затянулась и тут же добавила тихим виноватым голосом:
– Знаешь, Саша, я должна сказать… В общем, я тебя обманула. И теперь чувствую себя неловко… Если по правде, то я, конечно, знала, что Исса едет сюда, чтобы встретиться с тобой…
– Так Исса тебе все-таки сказала! – непонятно чему обрадовался я.
– Нет, я узнала об этом не от Иссы. Чувства помутили мой разум. Я сочла возможным воспользоваться своим служебным положением, чтобы увидеть тебя.
– Служебным положением?
– Да. – Риши выпустила густое кольцо дыма и закашлялась. – Мои служебные полномочия позволяют мне не проходить контроля. Совсем. У меня была фора по времени. Я знала, что смогу увидеть тебя первой… Ох уж эти проклятые привилегии!
– А-а… Привилегии… – попугаем повторил я.
– Но через минуту мое время окончится, мне пора уходить, – с каким-то сверхъестественным спокойствием в голосе продолжала Риши. – Не хочу, чтобы Исса увидела меня рядом с тобой. Еще раз прощай, Александр…
И тут в меня словно чертик махонький вселился. «Ну же! Хотя бы одно невинное прикосновение!» – шептал он мне на ухо, подталкивая на бестолковщину.
– Слушай, Иришка, можно хоть сегодня тебя поцеловать на прощание, а? – спросил я невинным голоском. – Чисто по-дружески!
– Сегодня можно, – шепотом сказала Риши и, едва позволив мне мазнуть по своей персиковой щеке губами, повернулась ко мне спиной, бросила недокуренную сигарету прямо на мраморный пол и быстрым армейским шагом, в котором удивительным образом сочетались напор и изящество, устремилась к выходу.
О чем я думал в тот момент? Что шептала мне интуиция? Она шептала мне о том, что вопреки здравому смыслу мы с Риши еще встретимся. И это будет невероятная встреча.
Что ж, как показало будущее, в тот раз интуиция меня не подвела.
А через две минуты я все-таки увидел мою Иссу.
Надо сказать, тонкие черты лица моей возлюбленной и соблазнительный холод ее манер враз вытеснили из моего сознания особенности Иришиной армейской походки. Я сразу погрузился в состояние, которое можно было без натяжек назвать нирваной.
Все, что говорила и делала Исса, казалось мне прекрасным. Я улыбался как кретин, которому подарили живого слона.
– Курить вредно. Ты разве не знаешь? – говорила Исса.
– Знаю. Больше не буду, – отвечал я, отправляя бычок в ближайшую урну. – Давай поднесу рюкзак. Он, по-моему, тяжелый…
– Не надо. Боюсь, как бы ты его не уронил.
– Ну даже если я его и уроню, что будет? Там что, секретная хрустальная аппаратура?
– Что еще за глупости! – возмутилась Исса. – Я никогда не беру с собой ничего секретного в увольнение!
– А что же там?
– Подарки для родителей. Они у меня такие славные! – оживилась Исса. – Для папы я купила модель линкора «Видевдат», очень дорогую. А для мамы – набор насадок для кухонного комбайна. Там даже есть одна, которая позволяет чистить ананас!
– Здорово.
– А еще я купила им пижамы и набор шампуней для жирных волос!
– Вот это да!
– И коробку конфет «Гордость Гиларии». Между прочим, у них внутри – подслащенное верблюжье молоко!
– Вкусно, наверное…
Вот в таком духе мы и разговаривали. То есть говорила в основном она, а я с блаженным видом кивал и улыбался.
Правда, минуте этак на двадцатой в моей душе шевельнулись все двенадцать голов гидры скептического недоумения. Все-таки я представлял себе нашу встречу после столь долгой разлуки совсем не такой…
Никаких поцелуев – Исса не позволила мне себя чмокнуть, сославшись на то, что на людях необходимо особенно строго соблюдать приличия. С объятиями вышла та же история. Но Бог с ними, с тактильными ощущениями – в конце концов Риши, которая позволила мне поцеловать себя именно на людях, в здании космопорта, запросто курила под вывеской о штрафе. Может быть, Риши просто смелая девушка, может, ей и впрямь все можно, а вот Исса – девушка несмелая и ей все нельзя. Но хотя бы поговорить о чувствах, а?
Она даже не сказала «Я по тебе соскучилась».
Она даже не шепнула «Я люблю тебя».
Она просто кивнула мне и сказала: «Встань на путь солнца, Александр».
А может, Исса не виновата, просто я совсем рехнулся от любви? Может быть, я сентиментальный? Или у меня пресловутый переверзевский сперматоксикоз?
– Давай пойдем куда-нибудь позавтракаем, а? – предложил я. – Посидим поболтаем…
– Идея хорошая, но у нас ведь так мало времени! – всплеснула руками Исса.
– В каком смысле – «мало времени»? – насторожился я.
– Нас ведь ждут!
– Кто?
– Как это кто? Мои родители! Мама, наверное, уже на стол накрывает… Через сорок пять минут мы должны быть у них! А ведь до Красной Горы еще нужно добраться.
– Добраться – это не проблема! Возьмем такси – и всех дел! Потом, можно ведь опоздать чуток, а? – Я игриво подмигнул Иссе и попытался приобнять ее за плечи.
Куда там! Исса посмотрела на меня так строго, что я тут же убрал руку. Все ясно: на улице обниматься неприлично…
– Может, хоть кофе зайдем выпьем?
– Ты разве забыл, Александр, что я не люблю кофе?
– Тогда какао! Или чаю! Или хоть воды, а?
– Не понимаю, зачем тратить деньги на ерунду. Моя мама божественно заваривает зеленый чай!
Клянусь, во время сеансов дальней связи моя Исса была совсем не такой.
Не скажу, чтобы наши разговоры напоминали секс по телефону (которым мы с Самохвальским злоупотребляли на первом курсе Академии). Не стану также врать, будто она цитировала мне монологи Марины Цветаевой и Эмили Дикинсон. Нет. Она всегда была немного прохладной. Немного церемонной. Немного надменной. Но она никогда не была такой врединой!
Может быть, ее подменили враги Родины? Подсунули мне какого-то андроида с глючным интерфейсом…
Может быть, у нее на работе неприятности?
– На службе все в порядке, – казенным тоном отвечала Исса. – Просто нагрузка большая. Приходится много трудиться. Но ведь это труд на благо Родины!
– Слушай, может, у тебя кто-то завелся? – не отставал я. – Так ты только скажи. Я пойму…
Исса посмотрела на меня как на профессионального провокатора. Она высоко вздернула свой точеный носик и рассудительным тоном отвечала:
– Нет, Александр. У меня никого нет. И не может быть! Ведь мы уже подали заявление в Комитет по Делам Личности!
Она сказала это с такой убежденностью, будто и впрямь была на триста процентов уверена в том, что какая-то бумажка с подписями может служить нерушимым гарантом верности.
Впрочем, я решил больше не донимать мою невесту идиотскими вопросами. Я просто шел рядом и любовался ее стройной фигурой, ее резковатыми, исполненными внутренней силы движениями, тем, как ветерок играет прядями ее черных, с каштановым отливом, волос.
Все же Исса была очень красива. А разве честно требовать от красавицы покладистости?
В общем, я отказался от идеи завлечь Иссу в кафе. Нет, на чай с какао мне было наплевать – я всего лишь хотел побыть с Иссой наедине. Подержать ее за руку, как тогда, на Ардвисуре. Заглянуть ей в глаза. Просто заглянуть – ничего особенного не говоря. Я столько раз представлял себе нашу встречу! Но раз мама уже накрывает на стол…
– Как хоть их зовут? – спросил я, когда такси уже въезжало в мрачный спальный район на северной оконечности Хосрова.
– Кого?
– Ну, твоих родителей.
– Ты разве до сих пор не знаешь?! – Глаза у Иссы стали размером с чайные блюдца.
– Ты же раньше не говорила…
– Маму зовут Шарида, а отца Дьямаш. Называй их папаша Дьямаш и мамаша Шарида – у нас так принято. И помни: они очень хорошие люди!
Медали бывают разные. Памятные и боевые, ценные и не очень.
Золотая Звезда Героя дает уйму служебных и гражданских преимуществ, а лучшее применение для «20 лет службы в вооруженных силах» – экстравагантная подставка под стопку водки.
Медаль «За отвагу», несмотря на свое скромненькое название, означает, что ее обладатель – мертвец. В большинстве случаев ее дают посмертно – как, кстати, и Звезду Героя.
Но если кавалер этой славной медали жив, значит, он везунчик, сорвиголова и храбрец из храбрецов, который своим телом заткнул перебитый топливопровод корабельного реактора или вынес восемнадцать раненых товарищей с поля боя под шквальным огнем неприятельского реактивного дивизиона. Одна медаль «За отвагу» стоит ящика бронзовых висюлек «За оборону Отечества», какие по адмиральскому произволу иногда могут выдать тотально всем, кто пробыл хоть два часа в зоне вооруженного конфликта.
Но почему, товарищи, не существует медали «За роскошь человеческого общения»? Я б ее давал таким героям, как я. И носил бы с такой же гордостью, как «За отвагу».
– …А вот на Трайтаоне история одна была, – громко разглагольствовал папаша Дьямаш. – Там один сержантик, Чор его звали, тихоня такой… Мы думали, он того… Ну, это…
– Чокнутый? – подсказал я.
– Да нет… Не то… – Дем принялся ожесточенно чесать затылок, чтоб быстрее думалось.
– Заболел? – предположила мамаша Шарида.
– Не… Он это… в самоволку ходил… каждый вечер… Мы думали он, значится…
– Шпион? – вставила догадливая Исса.
– Да не… Какой шпион! Кому она, Трайтаона ентая, нужна… Мы думали, он девчонку себе…. девчонку завел! Дело ж молодое! – Папа многозначительно подмигнул нам с Иссой.
– Ха-ха-ха! – откликнулась мамаша Шарида.
– Значится, проследили мы за Чором… Незаметно так… Интересно нам было… А там это, как его… оказалось, что не девчонка это вовсе!
– Неужели парень? – не выдержал я.
– Парень? – вытаращились на меня мамаша Шарида, папаша Дьямаш и Исса.
Они явно не поняли моего юмора. Вообще, меньшинства в Конкордии обсуждать было не принято. Да и были ли у них вообще какие-либо «меньшинства», судить не берусь.
– Не… Не парень… Кролик это был!
– Кролик?
– Кролик!
– Так это он к кролику, что ли, каждую ночь ходил?
– То-то и оно! Кормил его морковкой! А мы-то думали – к девчонке. Там на Трайтаоне девчонки хоть куда! Ядреные! Глазами так и стреляют, негодяйки! А Чор к кролику! Уа-ха-ха! Уа-ха-ха!
– К кролику! Хи-хи-хи! Надо же! Хи-хи-хи! – развеселилась его супруга. – Ну просто нарочно не придумаешь! Хи-хи-хи!
– Папочка, ты прелесть! – Мою Иссу тоже душил смех. Похоже, совершенно неподдельный.
– Очень, очень остроумно! – скалился я.
Через час такого общения у меня начало сводить скулы от наигранных улыбок.
А папочка у моей Иссы был натурально балагуром.
За историей про тихоню Чора и его возлюбленного кролика последовала другая. Про то, как, снова же в армии, на Трайтаоне, папаша Дьямаш, тогда еще молодой дем, выиграл спор у своего друга рядового Гевану, который утверждал, что пукнуть больше пяти раз подряд невозможно физически. Папаша Дьямаш посрамил неверующего благодаря специальной технике, которой его, в обмен на пачку сигарет, обучил рядовой Бун, в обществе которого папаша Дьямаш сидел в карцере за мелкое прегрешение.
Рядовой Бун, по уверениям папаши Дьямаша, мог, испустив ветры, затушить целый канделябр со свечами. В чем суть техники папаша Дьямаш так и не рассказал, а стоило бы. Впрочем, Иссе и ее маме история понравилась безотносительно.
Затем нашему вниманию было предложено развернутое художественное описание закатов над военной базой на Трайтаоне. Уверен, в текстовой записи все это напоминало бы суперавангардный роман о видениях наркомана, принявшего порцию отменной дури – учитывая широту словарного запаса и богатство экспрессивных средств рассказчика.
За закатами последовало не менее художественное описание морально-этических достоинств лейтенанта Ездигерда.
«Не человек – скала!» – говорил папаша Дьямаш, тыча пальцем в видавшую виды фотографию: мужчина с вострым лисьим лицом и бычьей шеей мужественно смотрел в объектив, приобнимая двух смазливых медсестер в шапочках и белых халатах…
– На одной из них он потом женился, – с нежной улыбкой промолвил папаша Дьямаш. – Кажется, на левой.
– А в прошлый раз ты говорил, что на правой, – укоризненно заметила Исса.
– Эх, память уже дырявая.
Как ни странно, все, что рассказывал папаша Дьямаш, принималось обществом на «ура».
В течение первого часа меня это удивляло. На мой вкус истории были затянутыми и скучными.
В течение второго часа – оставляло равнодушным. «Отключаться» с умным видом я научился еще на занятиях по «Обмундированию, снабжению и комплектации». А к концу третьего часа я даже начал получать от этого кошмара удовольствие из серии «Бывают же такие простые и добрые люди!». Или: «Как хорошо, что моя Исса уродилась не в мать и не в отца!»
А еще мы кушали и пили – мамаша Шарида бдительно следила за тем, чтобы я не пропускал ни одной рюмки, а папаша Дьямаш раза три указал мне на то, какой я «худенький». А потом они хором пели для меня песни – незамысловатые и прямые, как и все искусство клонов.
Когда же подошло время прощаться, мамаша Шарида отвела меня в сторонку и, смаргивая нечаянную слезу, спросила:
– Ты же не будешь обижать мою девочку, когда вы поженитесь?
– Никогда, – шепотом заверил ее я.
Увы, нашу доверительную беседу грубо прервали. Подошел папаша Дьямаш и, дыша на меня перегаром, заявил:
– Вы ж смотрите только, балбесы. До регистрации – ни-ни!
Честное слово, после всего этого я искренне раскаялся в том, что временами, в обществе Кольки Самохвальского, позволял себе называть своего отца Ричарда невеждой.
Однако стоило нам с Иссой, которая после визита к родителям на глазах расцвела и оживилась, выйти на улицу, как я уже забыл про выписанную себе медаль.
Исса так ласково льнула ко мне, что…
В общем, хотя «по-взрослому» ничего такого у нас не сложилось, мне все-таки стоило огромных трудов не опоздать к началу третьего отделения растреклятого концерта.
Мы встречались с Иссой еще дважды, но обе эти встречи оставили в моей душе ощущение незаконченности. Недосказанности. Незавершенности.
Довольно неприятное это было ощущение. Как сказал бы Самохвальский – фрустрирующее.
И не в том дело, что нам с Иссой так толком и не дали побыть вдвоем – все время нужно было следить за тем, чтобы куда-нибудь не опоздать, не нарушить каких-нибудь приличий, чтобы оставаться «комильфо», чтобы не перейти от поцелуев к чему-то, что уже не является поцелуями…
А как же любовь, спросите меня вы, которая побеждает все социальные условности?
А вот хрен она что победила.
По крайней мере в нашем с Иссой случае.
Мне было страшно признаться себе в том, что временами, чинно сидя рядом с Иссой на скамеечке в публичном парке имени Безымянного Героя, я втайне мечтаю о том, чтобы снова увидеть ту Иссу, которая являлась на сеансы дальней связи – открытую, чуток романтичную, рассеянную. Что я страстно хочу, чтобы Исса, из реальной клонской девушки-офицера, суровой и деловитой, снова превратилась в эдакую Аэлиту, инопланетянку мечты, чье физическое тело располагается в десятках и сотнях парсеков от меня.
Впрочем, на моей решимости взять Иссу в жены все эти мечтания и соображения никак не сказывались. Я по-прежнему был тверд. До фанатизма.
Может быть, потому, что я был убежден: стоит нам сочетаться браком и образы девушки-мечты и клонского офицера навеки сольются в одно целое? Эх, черт его знает!
Последний день в Хосрове выдался особенно муторным.
С утра нас инструктировала контрразведка флота: хваты с ничего не выражающими, как задницы, лицами.
Они рассказывали, как именно нам следует прошерстить наш багаж и одежду – чтоб, значит, вражеские шпионы чего туда не подсунули. Ежу было ясно, что наш багаж будет проверяться этими же самыми ребятами еще не раз. И что инструктаж нужен только за тем, чтобы облегчить дармоедам работу (ну и для поднятия общей бдительности). Увы, от того, что мы это понимали, инструктаж короче на становился.
Мне пришлось особенно туго – из-за «связи с офицером Иссой Гор».
Самохвальский, Терновой и Переверзев уже отправились пить пиво и чистить перышки перед финальным банкетом, а я все еще расхлебывал последствия своих увольнений большущей столовой ложкой…
– Офицер Исса Гор не обращалась к вам с просьбой взять с собой какую-либо передачу?
– Нет.
– Почему?
– Ей некому передавать передачи. У нее нет друзей на Земле.
– Вы уверены?
– Уверен.
– Какие подарки дарила вам офицер Исса Гор?
– Никаких.
– Совсем никаких?
– Совсем.
– Почему? Ведь она же ваша невеста?
– Не знаю. Спросите у нее почему.
– Что вы можете сказать о своих отношениях с офицером Риши Ар?
– Ничего. То есть у нас дружеские отношения.
– Знает ли об этих отношениях офицер Исса Гор?
– Не знает.
– Почему?
– Я не хотел, чтобы она ревновала.
– Но вы же сказали, что у вас с Риши Ар дружеские отношения?
– Это не имеет значения. Иногда люди ревнуют любимых даже к собакам. И к коням.
– Кого конкретно вы имеете в виду?
– Никого. Это просто пример.
– Сказала ли вам офицер Риши Ар о своем новом назначении?
– Не сказала. А куда ее назначили?
– Вопросы здесь задаем мы. Почему Риши Ар не сказала вам о своем новом назначении?
Бу-бу-бу… бу-бу-бу…
Чтоб вы все сдохли, несчастные козлы!
И не лень же им было следить за мной в Хосрове-2! Вот куда идут деньги российских налогоплательщиков! Чтобы всякие бездельники разбирались в перипетиях личной жизни одной ужасно важной персоны – кадета четвертого курса СВКА Саши Пушкина.
А потом было прощание с Иссой – короткое и колючее.
– Звони мне, – сказал я.
– Ты тоже мне звони, – сказала она.
Мы даже не поцеловались на прощание. Ведь в холле гостиницы, где горел священный огонь, приличия нужно было соблюдать особенно тщательно…
А потом был банкет с тостами.
Мир… Взаимопонимание… Добрососедство… Помощь… Пример Наотара показал… Светлые идеалы прогресса… Да здравствует взаимовыручка… Великие достижения культуры… Культура объединяет… Общее историческое прошлое… Вместе мы непобедимы… Крепить узы дружбы… Крепить оборону Великорасы…
А на прощание всем нам подарили по томику «Шахнаме». На русском языке. Странный подарок, правда? Впрочем, если вдуматься, не страннее всего остального.
Я вертел чудесно изданный и шикарно иллюстрированный томик в руках и думал о том, что никогда в жизни, ну просто никогда мы в нашей Академии не додумались бы до того, чтобы дарить конкордианской делегации «Братьев Карамазовых» на клонском. Ну или там былины про Добрыню Никитича, что, как аналогия, точнее.
В самом деле, можно было по-разному на этот подарок смотреть. Можно было назвать его идиотским – ну кто и когда «Шахнаме» будет читать? Терновой на дежурстве по этажу?
А можно было назвать его оригинальным и тонким. Вот не читал Терновой «Шахнаме», а теперь прочтет, обогатится духовно!
Но как ни смотри, а одну мораль я из экскурсии на Вэртрагну вынес: Клон нам, землянам, как кость в горле.
И не потому, что они «не такие». Не потому, что между нами столько различий. А потому, что различия эти не так огромны, как нам хотелось бы. Потому, что сходств слишком много. И это бесит.
Мы и Клон – это два кривых зеркала, поставленных одно напротив другого. Мы отражаемся в них, они – в нас. Сейчас обеим сторонам нравится рассматривать веселые, хоть и кривые картинки. Но что будет, если нам это зрелище надоест?
