В июле 1707-го австро-английские войска осадили Тулон. Французская армия была измотана боями, страна истощена, казна пуста. Людовик XIV запросил мира. Поначалу требования антифранцузской коалиции были весьма суровы: отказ от испанских Нидерландов (нынешняя Бельгия), Милана, французских владений в Вест-Индии и Южной Америке. Ко всему прочему, участники коалиции требовали возведения на испанский престол Карла Габсбурга.

На таких драконьих условиях заключить мир король Франции был не готов. Южные Нидерланды и Милан — еще куда ни шло, но богатейшие французские колонии в Новом Свете — это выходило из ряда вон. Не говоря уже о воцарении на испанском троне одного из Габсбургов. Война разоряла истощенную страну, а такой мир и вовсе поставил бы на ней крест. Посему Людовик решился на продолжение баталий, однако было одно «но». На политическом небосклоне Европы зажглась сверхновая — буквально за десятилетие вырвавшаяся из объятий средневековья Россия. Англичане, проморгавшие подобное «чудо», поспешили принять «облегченные» условия мира и выйти из войны. Облегчение условий означало, что Франция лишилась южных Нидерландов и продала по сходной цене Англии свои владения в Северной Америке. Вопрос об испанском престоле пока не поднимался. Герцог Мальборо ощущал необходимость укрепления своих пошатнувшихся за долгое отсутствие при дворе позиций. Он вернулся в Лондон и при помощи своей жены быстро занял место подле трона, оттеснив в сторону начинающего набирать политический вес Генри Боллингброка.

Вместе с Англией откололись и Португалия с Пруссией. Оставшаяся в одиночестве Австрия, подобно потрепанной псине, еще какое-то время пыталась хватать редкими зубами за французские бока, но командующий южными войсками французов маршал Виллар быстро перегруппировал свои силы и нанес австрийцам сокрушительное поражение на Изере у Гренобля. «Бравый рыцарь» Евгений Савойский, потерявший в этой битве половину армии, вынужден был отступить. Иосиф Первый закусил губу и, оценив свои шансы, предпочел ретироваться. Европа, опустошенная за пять лет войны, принялась зализывать раны.

Сверху политической карты на эту картину посматривал английский кабинет, теоретически возглавляемый Анной Стюарт. Теоретически. На самом деле «европейский политик» определяла дорвавшаяся к штурвалу власти партия вигов, к коим примкнул и герой последней войны — герцог Мальборо Джон Черчилль. Его супруга имела безраздельное влияние на королеву, а друг Годольфин держал в своих руках казну государства. Вот этот самый лорд-казначей и сообщил герцогу, что деньги на интриги против России найдутся. Иначе приток этих самых денег в казну Анны может изрядно уменьшиться. В случае усиления России и подтверждения ее тайного сговора с французским кабинетом политический авторитет Оловянных островов резко пойдет на убыль. А с таким авторитетом в большой политике ловить нечего.

Первого сентября 1707 года в Стамбул на фрегате «Кинг оф мист» отбыл новый посол — лорд Харт. Энергичный и агрессивно настроенный по отношению ко всем народностям, живущим восточнее Саксонии, он сменил на этом посту прежнего пацифиста графа Стомака. По прибытии на место лорд Харт принялся немедленно смущать прелестными речами турецкого султана Ахмета III, обещая в случае выступления против России полную поддержку английского кабинета. Турция еще не могла забыть позора семисотого года, когда пришлось выкупать из российского плена половину своего флота вместе с людьми. Будь на месте Ахмета покойный Мустафа, никогда больше не ступать лорду Харту по турецкой земле. Но Мустафа Второй скончался четыре года назад, а его преемник отсутствовал во время обстрела крейсером «Орион» турецкой столицы.

Герцог Мальборо в поисках союзников не ограничился только Турцией. Его эмиссары побывали во многих странах, но поддержку нашли лишь у поляков. Датчане отказались участвовать в английской авантюре, ибо еще помнили шведские тумаки, Голландия была готова предоставить корабли для похода, но не более. Небольшая армия этой страны была измотана войной за испанское наследство, в ходе которой понесла большие потери. Итак, среди стран Европы потребность повоевать испытывали лишь ляхи, у которых в очередной раз трещала экономика, Молодой король Станислав Лещинскии внезапно почувствовал вкус к светской жизни и решил перещеголять Людовика Четырнадцатого.

Найдя двух союзников, англичане решили оставаться в тени до последнего. Ведь, несмотря на интриги и антипатию, торговля с Россией была весьма прибыльным делом. Годовой оборот между двумя странами достиг пятисот тысяч фунтов стерлингов. Терять сразу такой рынок было бы неблагоразумно. К тому же следовало сначала укрепить экономику, пострадавшую в недавней войне. Поэтому герцог Мальборо планировал экспансию против России на конец следующего года. Первой в войну должна была вступить Турция — в декабре. Затем в январе, когда подмерзнут болота, в набег отправятся поляки — штурмовать русскую столицу. И лишь весной тысяча семьсот девятого года Мальборо планировал ввести английскую эскадру в Чудское озеро. К тому времени войска англичан должны быть доукомплектованы, обучены сражаться в болотистой местности и снабжены продовольственными и огневыми припасами.

План разрабатывался в строгой тайне. Основная часть парламента и слышать не хотела о войне. В стране царили нищета и голод — ведь основная часть урожая отправлялась прямиком в действующую армию. По английским лесам скитались и рыскали отряды мародеров, дезертиров и «лесных братьев» вполне в духе Вальтера Скотта. Только сие «братство» отнюдь не защищало интересы йоменов и прочего трудового люда, а непринужденно и беззастенчиво «делилось» с ними последними крохами. Урожай 1707 года позволил частично разрешить проблемы голодающей страны и снять внутреннее напряжение, но публично вынашивать идеи очередного похода было неразумно.

Но чего абсолютно не знал предприимчивый герцог, о чем не догадывались поляки и о чем подзабыли турки — Россия к этому периоду перестала быть просто монархией. Она вступила в имперскую фазу — странное сочетание монархического и демократического начал. Обычно под понятием империи представляют государство, состоящее из территорий, лишенных экономической и политической самостоятельности и управляемых из единого центра. Но если копнуть в глубь истории, во времена Рима, то мы увидим, что первоначально под «империей» подразумевалась власть, принадлежавшая народу, а император был лишь отображением этой власти. Конечно, внедрять в русский народ понятие демократии на рубеже семнадцатого и восемнадцатого века было чистой воды самоубийством, равно как и через триста лет, но никто еще не проповедовал народу принципы этой самой демократии. Народ работал в обычном режиме, с чистым умом, не опоганенным мечтами о «светлом будущем».

Как рыба, гниющая с головы, система государственной власти первой и начала сложный процесс трансформации в основной имперский орган управления. Одним из условий существования развитой страны является наличие в ней боеспособной армии. И вовсе ни для кого не секрет, что глазами и ушами армии является разведка — совокупность мероприятий по сбору данных о вероятном противнике. Армия, у которой разведработа поставлена на более высокий уровень, имеет в предстоящих боевых действиях неоспоримое преимущество.

Авторитетно заявляем: на тот момент в мире не было разведки, по своей мощи равной хотя бы одной трети мощи ГРУ Российской империи. И еще не успел написать герцог Мальборо секретное послание польскому сейму, как принесший пунш камердинер, бросив взгляд на листок бумаги, запомнил суть послания и на следующее утро навестил некий дом в портовом квартале. К полудню владелец этого дома, добропорядочный торговец сукном, выехал в экипаже в Портсмут. Там он передал запечатанное сургучом послание владельцу небольшой шхуны. Через неделю шкипера этой шхуны мы увидели бы в Ольборге, где он передавал вышеописанное послание капитану первого ранга Третьякову — главе северного отделения ГРУ. Стоит ли говорить, что генерал Волков получил тайный меморандум раньше Станислава Лещинского!

Ежегодно на нужды разведки военный министр Басманов отчислял громадную сумму в пятьдесят тысяч золотых рублей Но каждая копейка из этих тысяч себя оправдывала и приносила в миллионный военный бюджет лихие дивиденды. За время правления Софьи Алексеевны валовой доход империи увеличился больше чем в десять раз и составил двадцать пять миллионов рублей. Понятно, что ежегодные отчисления на военные нужды в миллион рублей были выше планируемого одного процента в четыре раза, но следует отметить соотношение Петровского военного бюджета и бюджета нынешнего. Ведь младшенький брат Софьи не стеснялся делать кровопускание бюджету, ассигнуя на войну от одной трети до половины общего дохода государства!

При таком раскладе Россия должна была уподобиться тому воину, что прибежал из Марафона в Афины с радостной вестью о победе греческой армии над персами и упал замертво после сообщения этой самой вести. Но он-то свою задачу выполнил. А издохнуть на пьедестале целой стране — трагедия для миллионов ее жителей. Поэтому никто из разумных правителей и не жаждал этого пьедестала. Обладающая огромной инертностью страна подвергалась постепенной реформации; теперь, после девяти лет правления Софьи, конца и края не было видно кропотливой работе нашим «прогрессорам».

В прошлом, 1706 году отошел в лучший мир князь Василий Васильевич Голицын. Умер, не дожив семи лет до своей смерти в земной реальности, в возрасте шестидесяти четырех лет. Сгорел на работе. Но заложенный князем фундамент преобразований позволил начать строительство новой аграрной системы, близкой к той, что создавалась в России после столыпинских реформ 1911 года. Европейской «житницей» страна еще не стала, но в закромах ее уже хранился запас, с которым в случае войны либо голода можно было продержаться пару лет. Сельское хозяйство, пока не испорченное водкой и дешевым спиртом, развивалось не то чтобы стремительно, но и на месте не стояло. Крепостное право, столь необходимое в средние века, было отменено полностью три года назад. Сначала оно было ликвидировано в центральных районах страны, а затем постепенно и на окраинах.

Не пожелавшие расстаться со своими вотчинами дворяне трансформировались в помещиков, нанимавших крестьян на работу за живые деньги либо другие товарные ценности. Каждый из крестьян вместе со свободой получал земельный надел, величина которого определялась в земской управе, и до самой его смерти этот надел переходил в его собственность. Сей надел мог быть передан по наследству, но не мог быть проданным, обмененным или проигранным в карты. Любой из сыновей крестьянина мог выбирать свой путь: наниматься ли ему в солдаты, идти рабочим на фабрику или оставаться работать на земле. Два года назад решением министров образования, культуры и патриарха Михаила было введено всеобщее начальное образование — четырехлетние зимние гимназии в деревнях и трехлетние — в городах. Окончившие с отличием и прилежанием гимназии могли поступать учиться дальше — в лицеи-пятилетки. В сельской местности такие школы располагались в крупных селах и имели при себе интернаты для постоянного проживания далеко живущих учащихся. Каждый из учеников обучался бесплатно, а его родители получали небольшую компенсацию за потерянного работника. Окончившим лицей выдавали свидетельство, позволяющее бывшему школяру работать на уровне делопроизводителя низшего ранга либо поступать дальше — в университет, готовящий специалистов самого разного профиля. Университетов пока было всего два: в Москве и Свято-Софийске, но они имели восемь филиалов по крупным городам империи. Эти филиалы давали законченное образование и степень бакалавра, а желающие получить степень магистра наук шлифовали свои знания в любом из двух университетов.

На нужды армии работала Военная академия под управлением генерал-лейтенанта Степанова, выпускающая в год по пятьсот офицеров. Изменилась и сама система комплектования вооруженных сил. Ушли в прошлое рекрутские наборы — почти смертельная лотерея с билетом в один конец. Каждый мужчина, достигший двадцатилетнего возраста, был обязан прослужить в войске восемь месяцев — там он обучался оружейным приемам и действиям в составе подразделения. А основную часть действующей армии составляли контрактники, то есть лица, сознательно избравшие для себя стезю военного. Но в случае военных действий страна могла объявить мобилизацию, дававшую ей до двух миллионов солдат. Это в перспективе. Лет через двадцать, когда «всеобщую воинскую» пройдут почти все способные стрелять и рубить.

Постепенно реформации подвергались все отрасли: наука, культура, промышленность и здравоохранение, армия и флот. В прошлом году стараниями императрицы было образовано министерство транспорта. Ведь три года назад вступил в строй первый участок железнодорожной магистрали Свято-Софийск — Пермь. Основные работы велись от стороны Перми, и уже в этом году ожидалось, что магистраль достигнет Москвы, но по настоянию императрицы первый действующий участок был запущен от Свято-Софийска до Пскова. Сто девяносто километров одноколейного пути. Триста восемьдесят километров рельсов. Девятнадцать тысяч тонн стали. Железо было доставлено водным путем из Карелии. Повенецкое железо. Потребность только одной железнодорожной ветки почти исчерпала возможности этого месторождения. Основные запасы руды были на Урале — поэтому магистраль начали строить оттуда, и впоследствии эта железная дорога должна обеспечить российской стали самую низкую цену на мировом рынке и отсутствие конкуренции. Также это обещало дополнительную головную боль российским дипломатам, ибо столь низкая цена грозила обрушить европейскую систему ценообразования на изделия из стали и чугуна. Но на эту тревожную мысль, исходившую непосредственно от премьер-министра, Волков глубокомысленно изрек:

— Проблемы негров шерифа не... прошу прощения, государыня, хочу сказать, что пора перестать оглядываться на Европу. Пусть они на нас оглядываются!

— Да у них скоро шеи от оглядывания посворачиваются! — заметила Софья Алексеевна, отрываясь от пасьянса «Паук». — Вы мне лучше, господа министры, расскажите, как там дело с железной дорогой продвигается?

Вздохнув, премьер принялся обстоятельно докладывать о ходе прокладки рельсового пути. В одна тысяча семьсот четвертом году правдами и неправдами созвали собрание акционеров будущего «светлого» пути. Пятьдесят три процента акций сразу выкупило государство, а вот с остальными получилось как с трамваем в Старгороде. Десять процентов охотно взял Никита Демидов. Он после подрезания крыльев стремился загладить свою вину, состоявшую из нескольких томов уголовного дела, поэтому первым вступил, в число пайщиков и хитро поглядывал на остальных. Пять процентов выкупило «Объединение плавильных мануфактур города Пскова», два процента взяла «Фабрика № 1» — Тульский оружейный завод. Остальные тридцать процентов висели в воздухе.

— Господа фабриканты! — пригрозила императрица. — Берите бумажки, пока силком втюхивать не начала! Это же надо! От будущего богатства отпихиваются!

— Эхе-хе! — прокряхтел дряхлый глава купеческой гильдии Иван Бровкин. — Я не доживу, а вот детишкам расстараться следовало бы.

Почтенные купцы в очередной раз изумились подлячьей бровкинской натуре. Договорились ведь перед заседанием придержать денежки! Самое смешное (купцы наперед знали), что после высказывать Артемьичу обиды бесполезно. Покряхтит старик, скажет, что забыл, о чем вообще речь шла. Поэтому, когда Бровкин схватил аж десять процентов, самые богатые из купцов, Старокумский и Дерюгин, тоже взяли по пять. Десять оставшихся процентов не удалось спихнуть никому. Целую неделю императрица с министрами ломали голову, кого же еще привлечь к строительству. Самое смешное, что в желающих недостатка не было. Но они все на поверку оказывались иностранцами. А императрица жаждала исключительно концессионеров русских.

Патриарх Михаил, которому недавно стукнуло семьдесят годков, тоже неделю ходил с шилом в заднице. Ходил и размышлял: ежели еще про церковь не вспомнили, то вспомнят на днях. Поэтому лучше прийти самому. И после субботней службы он подошел к императрице лично. Та тотчас созвала в своем кабинете малый круг, на котором попеняла министрам за забытого патриарха. Михаил тотчас понял, что на этот раз его никто в расчет не принимал, но раз уж вызвался в эту кабалу сам — милости просим! Плюясь ядовитой слюной, он после заседания зашел к Великому Сакелларию и пожаловался на потерю политического нюха.

— Это в тебе, Миша, совесть взыграла! — хмыкнул Афанасий. — Нюх здесь ни при чем. И вообще непонятно мне, какого лукавого ты убиваешься. Ты только что приумножил состояние русской православной церкви. Глядишь, следующий патриарх тебя к сонму святых причислит. Кашки со мной пожевать не желаешь?

От полезного овса патриарх отказался, сказав, что сие — пища лошадей, но от свинячьего бока отщипнул прилично и запил парой хороших глотков вина с крымских виноградников. Крымское вино в столице — еще одно новшество. Татар так и не удалось приохотить к труду на земле крымской, но за них это охотно делали армяне, евреи и мигрировавшие эллины, сиречь греки.

Итак, в одна тысяча семьсот четвертом году прибывший в рабочий поселок при одной из демидовских сталеплавильных мануфактур премьер-министр Каманин забил ритуальный костыль в полотно первой железной дороги. Забил — и отбыл обратно в столицу, решать проблемы проектирования подвижного состава. Поскольку местные, хотя и уважаемые, аксакалы ни сном ни духом не ведали ни про какие железные дороги, проектную документацию возложили себе на плечи «пришельцы». Если объяснять покороче, то железные дороги России строились по проектам начала тридцатых годов двадцатого века: стальные широкоподошвенные рельсы Р50 (один метр такой рельсы весит пятьдесят полновесных килограммов); деревянные шпалы, пропитанные под давлением антисептиком. Все это дело укладывалось на солидное основание — двухслойную балластную призму: основная часть песчаная, а поверх нее — двадцатисантиметровый слой щебня. Роскошно, но практично. И долговечно.

Параллельно с этим решались сложные вопросы форсирования вышеуказанной магистралью водных преград. В этом деле таких обнаружилось три штуки крупных (Кама, Ока, Волга) и несколько десятков мелких речушек. Особенно напрягала Волга. Мост в Казани должен быть чудом инженерного искусства не только для восемнадцатого, но и для девятнадцатого века. Ширина реки в одном из самых узких мест составляет примерно километра полтора, то есть почти версту. Средний обыватель восемнадцатого века такой мост не мог даже представить, куда там строить! Даже видавшим виды пришельцам-потомкам пришлось лазить в базы проектов, чертыхаясь от собственного бессилия. Отчего не построить мост, подобный тому, что висит через бухту Золотые Ворота в Сан-Франциско? Красиво, величаво, аж дух захватывает! Со смотровой площадки день смотреть можно — не налюбуешься. Если с пивом, то и ночь смотреть можно. Но в России начала восемнадцатого века не попрет. Решительно нечем строить.

И разделились мнения исследователей на две части. Одни говорят, нечего через Казань переться! Провести ветку через Ярославль — и вся недолга. Город солидный, древний. Волга в нем уже раза в два. Следовательно, и проблем в два раза меньше. Другие предлагают паром изобрести. Железнодорожный, естественно. Не умеем мосты пока строить, построим паром. Потихоньку «Паромщика» напевать принялись во дворце. Первые прикинули расстояние — даже ближе через Ярославль получается. Остальные приуныли...

Спас положение, как ни странно, министр культуры.

— Любите кататься — катитесь к чертовой матери! — блеснул в очередной раз он знанием народных афоризмов. — Все новое — это хорошо забытое старое. Вы когда-нибудь видали панораму Роны в районе Авиньона?

— На что изволит намекать господин Симонов? — оторвав воспаленные глаза от кульмана, спросил Ростислав Алексеевич.

— На мост Святого Бенедикта, — таинственно ответил Иннокентий, — построенный в двенадцатом веке самим святым.

Татьяна, графиня де Лаваль, обеспокоенно зашевелила в своем углу мозгами. Диплом обязывал.

— Танечка, не увязывайте постройку моста с основанием Москвы. Построено на совесть и совершенно не по случаю, — поклонился Иннокентий в сторону графини.

Присутствовавший при сем руководитель экспедиции генерал-адъютант Волков недовольно поморщился. Дуркануть любил и он, но сейчас момент был явно неподходящий.

— Уйми, Михалыч, свое серебряное горлышко! — посоветовал он министру. — Если есть, чего сказать, говори. Нет — спи спокойно. Что там с этим мостом?

Сердито сопя, Иннокентий слез с высокого стула и подошел к командирскому ноутбуку. Запустил «Историю мировой архитектуры». В поисковике набрал «Сен-Бенезене». Почти неслышно зашелестел винчестер — на экране возникла панорама широкой равнинной реки и каменный мост арочного типа.

— Тыщу лет почти стоит! — объяснил Иннокентий. — Жрать не просит. Годится?

Волков развел руками.

— А мы головы ломаем! А тут все так просто! Да куда мои глаза смотрели?

— Еж — птица гордая, — двусмысленно ответил министр культуры, — пока пинка не дашь — не взлетит.

Знаменитый Казанский мост строить начали еще за два года до того, как был вбит первый костыль на трассе Псков — Свято-Софийск. Если не получится мост, придется запускать вариант с «Паромщиком». А паром — штука, особенно на Волге, не очень стабильная. Во время весеннего половодья Волга разливается в пойме на ширину до сорока километров. Возьмет паромщик неверный азимут — причалит только в Самаре. А там нету железной дороги... там и сухопутная вовсе неважнецкая.

Сколько грунта было вынуто, сколько насыпей насыпано, сколько рельсов на подводах перетянуто! Некрасов еще не родился, и «Железную дорогу» написать было некому. Иннокентий Симонов, хоть и пребывал в чинах немалых, до литературного уровня редактора «Современника» не дотягивал. Или просто не желал мараться. Говаривал в таких случаях:

Мою засыплет звездами могилу,

И мне раздавит грудь метеорит.

Я буду там лежать: кому-то милый,

Кому-то друг, кому-то сука и бандит.

И чистил ножичком ногти. На окружающих посматривал со своего Олимпа, пусть и низковатого, но своего. Волкова иногда раздражал самоуверенный толстяк, но даже строгий генерал признавал приоритет министра культуры в некоторых вопросах. Умел бывший спецназовец видеть бытие с нестандартных точек зрения — и поэтому порой быстрее маститых профи находил правильные решения. Андрей Константинович, как говорят в офицерской среде, «умел в случае чего наступать себе на яйца», то есть в первую очередь думал о деле. Поэтому ревность свою искоренял в зародыше. «Нормальный мужик Кеша — толстый только», — хмыкал обычно он в ответ на собственные и грешные чужие мысли.

Вторая беда подкралась со стороны тяглового средства. Паровоз, похожий на прототип — легендарную серию ФД колесной формулы 1-5-1, можно было склепать, сильно извернувшись, в Свято-Софийске. В Москве. На крайний случай в Туле. Но в Перми изготовить его не было никакой возможности. А паровоз делать было необходимо именно в начале магистрали! Чтобы таскать вагоны с рельсами, чтобы таскать платформы с песком и гравием, чтобы перевозить теплушки с рабочими, наконец! И потащились подводы со столь необходимым инструментом за тыщу верст из Москвы к отрогам Урала, а вместе с ними переход совершили мастера и рабочие. ФД не построили, смекалки не хватило. Попробуй посреди девственной местности с помощью молотка, кувалды и божьей матери создать эксклюзивную вещь. И прокатный стан, и токарно-фрезерный цех, и проектные бюро! Создали эксклюзив попроще — смесь «Ракеты» с «Овечкой». Этакая «Кукушка». 0-3-0. А вот красавец системы ФД получился на Псковском заводе тяжелого машиностроения (ПЗТМ). Сам завод поначалу планировали построить в нескольких верстах от столицы. Но Софья Алексеевна была против.

— Все эти ваши мануфактуры, господа, оставляют сажу на сохнущем белье! — решительно сказала она. — Пущай псковитяне нюхают сию благодать.

Сегодня Ростислав Алексеевич сообщил императрице, что железная дорога минула сотую версту от Мурома. До Москвы оставалось около тридцати. Насыпь уже подвели к бывшей столице, а вот укладочные работы затягивались — не хватало мощностей прокатных станов. Тем не менее празднества по случаю достижения Москвы планировалось провести в середине сентября. Если дозволит погода, то и народные гулянья устроить, и первый поезд пустить с почетными пассажирами.

Пока же железнодорожное сообщение было осуществимо лишь по «кратенькому» маршруту в девяносто верст. Жители придорожных деревенек свыклись с дымящим и лязгающим чудищем, совершающим регулярные ежедневные грузопассажирские рейсы из столицы в Псков и обратно. Местная детвора ожидала «явления» несколько часов, вращая тощими шеями с самых высоких берез и елей, а выражение «два раза паровоз видел» произносилось с томным придыхом и ритуальным закатыванием глаз.

Очередное заседание малого имперского кабинета подходило к концу, когда вошедший камергер оповестил императрицу, что пятилетняя принцесса Анастасия-Ульрика изволят капризничать и в сотый раз интересоваться, где же мать, которая обещала ей прогулку на легком катере по озеру. Софья Алексеевна с виноватой улыбкой окинула присутствующих и попросила камергера сказать принцессе, что ее маман будет через четверть часа. Министры уткнулись в ноутбуки, точно увидали там нечто серьезное, и дружно замычали.

— Трудно, господа, быть одновременно суровой правительницей и нежной матерью, — улыбка на лице государыни померкла, когда она вспомнила о количестве насущных дел, — да ладно, по случаю хорошей погоды объявим сегодня короткий день.

Министры разошлись. К императорскому месту подошел премьер-министр, глянул на почти разложенную «Косынку» и поцеловал Софью в затылок.

— Это когда ты была суровой? — поинтересовался он.

Глядя в зеркало на отражение своего «любимого верзилы», Софья печально кивнула:

— Да, уж чего-чего, а суровости мне явно недостает. Особенно как у нас появилась Настюша. Что же нам с этими «раскольниками» делать?

— На крюк, — лаконично ответствовал премьер, — всякое действие рождает противодействие.

— Третий закон Ньютона! — выдохнула императрица. — Но это же живые люди...

— Тогда утопить, — посоветовал Ростислав, — или расстрелять.

Софья вздохнула и подписала указ.

Хотя в стране была свобода вероисповедания, хватало всякого отребья, родившегося с инстинктом поводыря. Им все равно было, куда вести народ, главное, чтобы за ними бежала толпа. Много этих сукиных детей бродило по империи, смущая народ, сея смуту в наивных людских душах. Буквально полгода назад контора Ромодановского вскрыла очередной «гнойник» — секту «Семени Иеговы» — горстку фанатиков под руководством некоего расстриги Федора. Сей малый объявил целью секты возвращение на престол исконного царя Петра, потихоньку спивавшегося где-то в Голландии. И диво: хотя со времен правления этого тирана-самозванца не прошло и десяти лет, нашлись идиоты, вторящие расстриге. Даже среди дворян и купечества. Ностальгия замучила их, понимаешь.

Верные люди доносили князю-кесарю о настроениях, царивших в секте, обосновавшейся в Новгороде при тамошнем монастыре, но архиепископ Новгородский молчал. Неизвестно, что пообещал ему Федор, но, видать, никак не меньше, чем сан патриарха. Так думал Великий Сакелларий по пути в Новгород. Каково же было его удивление, когда по приезде он обнаружил в настоятельской келье совершенно больного Иова — старика скрутил тиф. Окинув «орлеными» глазами кучу прихлебателей, Афанасий приказал готовить больного к перевозке в Свято-Софийск, под опеку тамошних лекарей. Коротко переговорил с братьями в обители, сердито сплюнул и поспешил обратно.

Заскучавшим без дела «рексам» князя-кесаря нашлась работенка. Факт заговора был налицо: взяли у зазевавшегося расстриги и переписку с Голландией, и свитки начатой рукописи о Петре как прямом наследнике Федора Алексеевича, и даже написанное тайнописью послание герцогу Мальборо. Бывший священник не мелочился и в предстоящей борьбе предпочитал опираться на всех, до кого смог дотянуться. Правой рукою у него оказался протоиерей Тихон — священник из Старой Руссы, перспективный кандидат в новгородские архиепископы. Зная принципиальность Иова, Федор решил с ним не связываться. Позднее к заговорщикам примкнули некоторые священнослужители из Московской и даже Рязанской епархий. Вечные «вторые номера».

Сказать, что процесс по делу был громким, значит ничего не сказать. За Тихона даже приезжал заступаться польский примас — старый приятель протоиерея. К столице пожаловал втихаря организованный сторонниками «Семени Иеговы» крестный ход в защиту своих поводырей. Душ пятьсот топтались у крепостного вала и пели псалмы, время от времени выкрикивая лозунги типа «Свободу попу Федьке» и «Тихон, мы — дети твои». Гвардия быстро окружила «демонстрантов», и серьезные господа с незапоминающимися лицами принялись за дело. Быстренько вычислили организаторов, что за полторы копейки нанимали людишек на день постоять-поплясать у костров, а изредка и попеть, тряся самопальными хоругвями. Зачинщиков арестовали и потащили на съезжую. Далее — скучные будни работников канцелярии князя-кесаря. Допрос, легкие пытки (тяжелые формы допроса поголовно были заменены «химией»), приговор, приведение в исполнение. Следует отметить, что для «политических» были предусмотрены три вида наказания. Первый — легкий: нагайкой по заднице и обещание при рецидиве спустить шкуру. Второй — для несильно увязших и «революционеров-рецидивистов»: поднятие народного хозяйства России за шестидесятой параллелью. Остальных без лишних комментариев тащили на плаху. Премьер Каманин в свое время подробно в деталях объяснил императрице, чем закончились дипломатическо-демократические игры Николая Второго и революционеров. Императрица прочла «Архипелаг ГУЛАГ», все три тома, и сделала очень правильные выводы.

Число провинностей, за которые награждали высшей мерой, сократилось до сорока. Напомним, что при Алексее Михайловиче «вышку» давали за шестьдесят видов преступлений, а Петр Первый легко увеличил это число до девяноста. С приходом Софьи к власти окончательно была отменена старая система политического сыска под названием «Слово и Дело Государево». Нынче за оскорбление императорской чести (словесное) полагалось пятьдесят двойных ударов шомполами, а за любой переход в физическую форму — виселица. Делами этими заведовал королевский прокурор, и нельзя сказать, чтобы он сильно перерабатывался.

Прибывшие на помощь России из потустороннего мира личности, равно как и члены их семей, проживали в отделенном высоким брандмауэром от остальной части города квартале столицы. Квартал этот был известен в народе под именем Зеленого посада — района с особой охраной. По углам его располагались пожарные каланчи. Система защиты города от тотальных пожаров насчитывала несколько степеней, и брандмауэры, расходившиеся радиально, были только частью этой системы. Так что никто особенно не заострял внимание на том, что Зеленый посад находился в аккурат между двух стен, а задворки его перекрывали гигантские амбары императрицы, где хранились основные запасы продовольствия на случай осады или неурожая.

Ежедневно охраняемые врата Зеленого посада распахивались в половине седьмого утра и перекрывались рогатками в одиннадцать вечера. Остальные посады жили по точно такому ритму, а хождение по городу после одиннадцати вечера можно было осуществлять по специальным пропускам, подписанным комендантом Свято-Софийска. Комендант же такие разрешения раздавал крайне неохотно, ибо за каждое городское ЧП получал по шапке лично от Софьи Алексеевны. А любимой присказкой Софьи стало изречение Екатерины Второй: «Господи, хотя бы еще пару лет без войны!»