Юлька лежала на спине и смотрела в небо. Странно: созвездия казались незнакомыми. Может быть, потому, чтовисели так низко…

Было очень темно. И тихо. Только время от времени начинала поскрипывать стрела крана, на которой невидимо качался бедняга «самурай». Она уже пыталась дотянуться до него, или спустить, или перебить выстрелом трос. Она попала в него трижды, летели искры, но трос не лопался.

Юлька перестала стрелять, потому что следовало поберечь глушитель — взять второй было негде. А без глушителя стрелять ей почему-то очень не хотелось — ни сейчас, ни потом…

Мотороллер так и оставался в багажнике «самурайчика», зацепился там за что-то…

Она решила дождаться здесь рассвета, а утром начать придумывать новый план.

Пол-старший рассказывал, что до вторжения в Калифорнийской долине было по-настоящему хорошо и весело: тысячи заводов и лабораторий, от крошечных до гигантских, разрабатывали и производили все самое тогда современное: компьютеры и средства связи. Тут делалась самая передовая наука. Сюда съезжались самые талантливые ученые и инженеры со всего мира. Это была своего рода Т-зона того времени… Почему-то потом марцалы не использовали ее для организации настоящих Т-зон — хотя обычно оборудовали их на тех же местах, где уже были старые земные промышленные районы и просто большие заводы. Но предприятия Силиконовой долины почему-то остались абсолютно невостребованными. После первых же хроносдвигов все приборы, использовавшие полупроводники — вот этот самый силикон, он же кремний, — вышли из строя навсегда. Сверхчистый кремний стал стоить столько же, сколько песок, из которого его добывали. Вся технология, в которую были вложены десятилетия труда десятков миллионов самых умных людей и столько денег, сколько сейчас просто нет во всем мире, — все это превратилось в ничто. Блестящие, гениальные разработки потеряли вообще всякий смысл и обесценились еще больше…

Силиконовый век, говорил, морщась, Пол-старший, имея в виду не только полупроводники, но и всякого рода силиконовые вставки в женские (и мужские) тела, которые долгое время были страшно модны, — чтобы можно было казаться не тем, кто ты есть, а тем, кем себя хочешь видеть…

Все здесь опустело стремительно и страшно, да еще несколько лет подряд бушевали пожары — до тех пор, пока стартовые гравигены нескольких баз Космофлота, расположенных в пустынях по ту сторону хребта Сьерра-Невада, не стали натягивать с океана достаточно влаги, чтобы исключить всяческие засухи. Но к тому времени пустоши, заросшие дурной колючкой, захватили полдолины. Многие поселки и городки, опустев, вскоре попросту сгорели, другие так и стояли призраками; в тех же, что считались обитаемыми, на самом деле три четверти домов пустовали. Населено было только побережье — да в последние два-три года постепенно оживали некоторые из прижавшихся к склонам Сьерра-Невады и окруженных нетронутыми лесами городков; там стали селиться те, кто работал модным вахтовым методом в Т-зонах «Феникс» и «Окленд» — или служил на ремонтных базах и мог позволить себе летать на службу и обратно служебным атмосферником.

А вот пилоты и наземники боевых подразделений постоянной готовности позволить себе такого не могли и говорили об этом раздраженно, но толку-то…

Вдалеке на большой скорости пронеслась машина. Из тех, старых, завывающих двигателями. Через несколько минут — еще одна.

Потом долго ничего не было.

Потом родился вдали из ничего, вырос в стрекот и стал приближаться мотоциклетный мотор.

Один, сосчитала Юлька.

Она перевернулась на живот и стала смотреть. Скоро по повешенному и по стреле крана запрыгал далекий свет, а потом из-за поворота вынырнул с ревом скошенный к дороге голубоватый конический луч. Юлька заслонила его ладонью.

Она знала, что увидеть ее с дороги невозможно: освещены будут прежде всего кусты, за которыми она лежала, — то есть возникнет эффект световой завесы. Существуют, конечно, разного рода способы разглядеть в темноте того, кто не желает показываться, тренер Аллардайс кое-что ей показывал, но все это требовало оптики, терпения — и совершенно других источников света. А главное — беречь родопсин, то вещество, которое разрушается в светочувствительных клеточках глаза и тем самым раздражает зрительные нервы. Если родопсин цел, то и при свете звезд можно многое увидеть…

Мотоциклист описал круг, потом остановился и заглушил двигатель. Стало как-то слишком тихо. Он спрыгнул на гравий, вздернул явно очень тяжелый мотоцикл на опору — и стал, ворочая руль, светить фарой по сторонам. Потом чем-то щелкнул, свет стал гораздо слабее и рассеяннее.

Парень обошел мотоцикл и остановился перед ним —  чтобы быть видимым, поняла Юлька. Это был тот самый негр с арабским именем, который привез ее сюда: в белой куртке (и белых штанах, заметила она сейчас, и белых шнурованных ботинках) и с косичками…

— Эй! Шкурка! Отзовись! — позвал он негромко.

«Шкурка» — Юлька знала — означало всего-навсего девушку с короткой стрижкой. Но она вдруг разозлилась, вытащила из чехла винтовку, откинула приклад, встала в полный рост и, громко шумя кустами, пошла к мотоциклисту…

Здесь и пахло так, как должно пахнуть в любом нормальном порту: углем, гниющими водорослями, стойлами, сырым деревом, креозотом, яблоками… Как и в самый первый раз, Серегина потряс этот сильнейший, покрывающий все запах яблок. Зеленых яблок. Сейчас он уже знал, что это не яблоки, а млечный сок какого-то южного дерева, сырье для производства местного каучука. Но все равно — запах был хорош.

Тогда, по прибытии, их высадили с катера на пустынном островке Кахтам и потом полтора дня везли пароходом. Делалось это для того, чтобы не нервировать зря местный люд. Который тем не менее все прекрасно знал: кто прибыл, сколько прибыло, надолго ли прибыли, с какими деньгами в кармане — и на что именно намерены прибывшие эти деньги яростно потратить.

И действительно, тратили ой как яростно. Дешевизна просто потрясала.

Кое-как переводили местные луги в рубли, курсы были от фонаря. Проще всего считалось от водки: на дневную зарплату рядового можно было купить тридцать литров ржаной или двадцать — ячменной.

Девушку можно было снять за литр. За три — с ней можно было подружиться. Десять — и это будет самая настоящая любовная история с признаниями, письмами, клятвами в верности…

У Серегина поначалу была такая. Учительница. Молоденькая, тоненькая, в черепаховых очечках…

Интересно, а если объявиться в ее квартирке сейчас?

Он знал, что никуда не пойдет.

Ее звали Кгенгха — и, разумеется, Серегин с ходу переименовал ее в Крошку Ру. И, разумеется, она с радостью согласилась…

Черный пароход с тремя высоченными трубами, стоявший у соседнего пирса, издал пронзительный переливчатый свист. Вспорхнули и заметались в воздухе птицы — полчища птиц. И тут же из труб хлынули потоки черного дыма — наверное, на скверный здешний уголь плеснули мазут, чтобы разгорался веселее. Тяжелое облако только чуть приподнялось над мачтами и тут же покатилось к берегу и вниз — прямо в сторону Серегина. Он закрыл окно в машине, подумал: да, шоферу будет плохо… Тут же противоположная дверь распахнулась, в машину полезли двое: Фогман и незнакомый, очень похожий на местного мужик: толстый, коренастый, почти без шеи. Оба были в черных просторных плащах из блестящей кожи и шелковых цилиндрах. Толстяк держал в руках небольшую, но явно тяжеленную сумку — всю в переплетенных ремнях.

Фогман, опасливо косясь на приближающуюся тучу, тщательно закрывал за собой дверь, которая опять не хотела закрываться. Наконец у него все получилось. Он, довольный, откинулся на спинку, взялся за свисающий с потолка шнур с кистью, дернул. Шофер, сидящий на открытом сиденье впереди и почти наверху салона — в переднее окошко видны были только его ноги в блестящих желтых сапогах, — сигнал понял и немедленно тронул машину с места.

Дорога, мощенная деревянными торцами, была раскатанной, не слишком ровной, и тяжелый экипаж солидно, с мягким пыхтением рессор, покачивался, попадая то в выбоину, то на выпятившийся бугорок. Незнакомец так же солидно достал из кармана плаща солидный бронзовый портсигар, раскрыл, предложил Фогману — тот отказался, — потом Серегину. Серегин ожидал увидеть местную отраву, но в портсигаре лежали вполне знакомые «Тихуаны» — сигарильи, маленькие сигары, которые были почему-то очень популярны в Легионе.

— Спасибо, — сказал Серегин и взял одну.

— Огня? — спросил незнакомец.

Даже по одному слову с буквой «г» все тиронцы определялись безошибочно. Не могли они сказать «г», и все тут, — ни простое, ни фрикативное. Ни оглушенное, ни звонкое. Получалось у них два-три звука: «кг», «гк», «гх», «кгх»…

Кгенгха.

А ведь проезжаем где-то рядом…

И не из Легиона мужик.

— Вы не тиронец? — спросил Серегин, доставая свою зажигалку. Брать чужой огонь считалось дурной приметой.

— Нет. Землянин… хотя и бывший. Вывезен из Риги в семилетнем возрасте, вырос на планете Эррида. Там довольно большая земная колония. Зовите меня Давид Юрьевич.

— В смысле — это не настоящее имя? — Серегин немного приоткрыл окно, чтоб обдувало ветерком. У «Тихуан» приятный дым, но он все равно не любил курить в помещении.

— Настоящее. — Давид Юрьевич раскурил свою сигарилью. — Одно из.

— Мне проще, — сказал Серегин. — Серегин, или просто Серый. Имени своего не люблю.

— Имеете право, — неторопливо кивнул Давид Юрьевич.

Серегин не сомневался, что и имя его известно бывшему рижанину, и возраст, и вся подноготная, и многое из того, чего не знал и не хотел знать о себе сам Серегин…

Фогман заметно нервничал, сидел неподвижно, но чувствовалось, что суетится; это было непонятно.

— Гриша сказал…пфф… что вы легко и быстро… пфф… согласились? — посасывая «Тихуану» и поблескивая огромным зеленым камнем — уж не изумрудом ли? — на платиновом перстне, проговорил Давид Юрьевич. — Если не секрет, почему?

— Не знаю, — сказал Серегин. — Наверное, просто вдруг стало интересно.

— Пф-ф… Вдруг?

— Вдруг. Раньше я так не думал.

— Понятно… — Давид Юрьевич помолчал. — Хорошо. Дня два вам на отдых хватит?

— Я не устал.

— Рассказывайте… По-хорошему, вам бы на недельку-другую на курорт с девками — но недели у нас нет. Если совсем прямо, то и двух дней нет. Так что отдых… пффф… придется совместить с инструктажем…

— Что я должен делать?

— Гриша ничего не объяснял?

— Сумел избежать.

Давид Юрьевич коротко зыркнул на Фогмана, усмехнулся.

— Ну, общую картину вы, я думаю, представляете и так. Существует Империя, существуют ее властные структуры, а внутри этих структур существуют ячеечки, которые работают против… как бы это сказать… против всего. Да, против всего — спектр широчайший. Мотивы у них тоже различные, но нас интересуют прежде всего те, кто — по идейным соображениям. Прежде всего потому, что без нас они как без рук. Идейные — они обычно безрукие, такова закономерность… Так вот некоторое время назад набрала вес некая группка этих идейных, которая провозгласила, что Тирон должен обрести независимость или хотя бы существенную автономию. Просто из соображений межпланетного благородства и гуманизма. Возможно, конечно, что мотивы у них не столько благородные, сколько корыстные: захватить контроль над рынком генетического материала. Сначала уронить цены, потом взвинтить. Заваруха с Землей эти цены за последние десять лет утроила, и биржевые аналитики считают, что если и Тирон станет более дорогим источником, то цены возрастут еще минимум в два раза. Потому что Кси и Фа-девять — планетки маленькие, населения там от силы полмиллиарда на обеих… В конечном итоге для нас не так уж важно, какими соображениями они руководствовались, затевая эту авантюру, не исключено, что всеми сразу… Тангу — ребята головастые. И не всегда их логику можно просечь. Итак, на первом этапе, чтобы затруднить работу заготовителей на Тироне, было спровоцировано восстание против герцогов. Повстанцы получали оружие, с ними работали военные советники…

— Немного в курсе, — сказал Серегин.

— Мне, может быть, придется проговаривать вслух известные всем вещи — просто для связки речи… Традиционно на Тироне заготовками материала занимались герцоги, и потом имперцы покупали готовый товар у них — отборный и в упаковочке… Так вот поначалу восстание получилось даже слишком удачным: три четверти герцогов, поддерживавших связи с имперскими структурами, были пленены и убиты, их гвардии рассеяны, победители получили все… и это их погубило. Легкие победы никогда к добру не приводят…

— Это точно… — Фогман потер подбородок и повторил: — Эт-то уж точно…

— На подмогу оставшимся герцогам Империя бросила Легион, который просто-таки стер повстанцев в порошок. Снова заработали заготовители, и на рынок было вброшено более миллиона единиц товара. Цены просто рухнули — стали на какое-то время ниже докризисных. Это произошло более года назад. И тогда где-то на верхах, явно на самой Тангу, начались неприятные для нас телодвижения. Легион стали тормозить. Повстанцы вдруг получили новое оружие и технологии… и больше того: есть подозрение, что на планете организовано что-то вроде Т-зон. Для чего это делается — ясно: не допустить падения цен на товар. Нам бы на это в высшей степени плевать… Но не нравится, что это делается в основном за счет землян — солдат и офицеров Легиона. Тиронцам, которые тоже входят в нашу организацию, не нравится, что их планету подвергают чудовищному риску трансволюционного шока. Кто такой Дьявол Чихо, вы, ребята, уже знаете, конечно?

Серегин посмотрел на Фогмана, Фогман — на него. Еще с полгода назад никто бы не вычленил этого имени из густой смеси имен и прозвищ существующих, легендарных и откровенно фантастических вождей и командиров повстанцев. С тех пор ситуация поменялась. Прежде всего Дьявол Чихо взял под абсолютный контроль две южные провинции целиком и еще с десяток герцогств из провинций соседних, и приписывались ему какие-то запредельные преступления в стиле Влада Цепеша, сиречь графа Дракулы…

— Вижу, что знаете, но специально не интересовались… С одной стороны, совершеннейшее чудовище, садист и фанатик, с другой — гениальный организатор и гениальный полководец. Уже не избежать того, что ему в руки попадет все то оружие, что торговцы заготовили для повстанцев. А может, и…

— Чем это плохо для нас? — спросил Серегин.

— Для кого из нас? — пожал плечами Давид Юрьевич. — Для меня, для вас двоих, для Легиона, для Земли? Все что-то потеряют, хотя все по-разному…

— Вот за что я не люблю…

Машина вдруг сильно подпрыгнула — так, что у всех лязгнули зубы, — а потом загрохотала по бревнышкам. Серегин посмотрел в окно: они въехали на знаменитый подвесной Змеиный мост, очень узкий и очень длинный, ведущий к островной части Хайи — Водному городу. На двух десятках островов воздвигнуты были каменные постройки — до замков и дворцов включительно, — между островами, где позволяла глубина, стояли свайные дома и эстакады, а обрамляло все это широкое кольцо плавучих домов, понтонов и просто лодок. Эта часть Водного города была исключительно опасной для чужаков, и даже могущественная «тьяри», нечто среднее между тайной полицией и тайным орденом, мало знала о том, что происходит под просоленными и просмоленными палубами…

— Если хотите, Серегин, я дам вам почитать аналитические доклады по этой проблеме, — сказал Давид Юрьевич. — Думаю, там вы найдете все ответы. На все возможные вопросы. Я бы даже сказал — любые ответы… Да. На мой взгляд, самое неприятное для всех, Серегин, — это то, что «дьяволы» видят в землянах воплощенное зло. Конечно, вина Легиона велика… но я подозреваю, что его сознательно использовали именно для этого. В первую очередь — для этого. Испачкать нас всех… Так вот сейчас в подразделениях Чихо полным ходом формируются отряды возмездия, так называемые «желтые демоны»… и готовят их к действиям на Земле. Более того, сам Чихо не раз говорил, что вернет огонь туда, откуда огонь пришел, — а это значит, он не намерен ограничиваться какими-то диверсионными действиями…

— Бред какой-то, — сказал Серегин. — Империя вон все зубы себе обломала…

— Если бы бред… — Давид Юрьевич достал портсигар, взял себе сигарилью, предложил Фогману, предложил Серегину; оба отказались. — По нашим прикидкам, уже в этом году Чихо может поставить под ружье — причем в прямом смысле! — до пяти миллионов человек. Еще через год — до двенадцати миллионов. Это только на подножном корму. Если же наладить снабжение продовольствием и прочим, то он будет командовать армией в сорок миллионов…

— Ерунда, — все еще уверенно сказал Серегин.

— Мне бы тоже хотелось так думать, — покивал головой Давид Юрьевич, раскурил сигарилью и нахмурился. — Но у меня уже не получается. Я недавно был… там… и видел. Это очень страшно, ребята. Используются какие-то механизмы управления человеком, которые лежат за пределами воображения. Этого мерзавца слушаются, как бога. Эксперты-аналитики, которые все это прокручивали, говорят, что на Земле с подобным уровнем подавления личности просто-напросто не встречались, так что нам даже не с чем сравнивать… то есть чего-то подобного можно достичь, ломая человека индивидуально и долго, а здесь — мгновенно и массово… ни Гитлер там, ни исламисты, ни Пол Пот…

— Кто? — спросил Фогман.

Громкий свисток — и машина окуталась мокрым угольным дымом. Из-под моста стремительно вырастал, гоня буруны, остроносый узкий корпус военного корабля. Спаренные вороненой стали пушки носовой батареи, темно-красный настил палубы, черные козырьки над орудийными площадками, медные начищенные поручни, на верхней палубе и на площадке мачты — шестиствольные картечницы, один в один содранные с земных «гатлингов»…

В первый свой срок Серегин застал здесь еще парусные фрегаты с чугунными пушками.

— Допустим, — сказал он. — Но это — здесь… — И вдруг дошло. — То есть вы хотите сказать, что они могут и наших… так же?..

— Не знаю, — сказал Давид Юрьевич. — Просто не имею ни малейшего представления. Ну а Чихо уверен на все сто, что он в состоянии успешно вести военные действия на Земле — и это факт. Конечно, можно сказать, что мало ли в чем может быть уверен абсолютный психопат…

— …но лучше перебдеть, — согласился Серегин.

— Лучше. В общем, мы не знаем, каким образом Чихо доставит свои войска на Землю. Просто ли на кораблях или с помощью чего-то, напоминающего технику Свободных… или же действительно существует туннель, соединяющий Тирон и Землю…

— Что?

— Есть такая… не то чтобы информация, но подозрение, что ли… Изредка на Тироне появляются незарегистрированные люди с Земли, и неизвестно, как они сюда попадают, два таких случая были недавно на юге, в Паооте… то есть один раз это были документы и личные вещи какого-то австралийского летчика, не помню фамилии, а второй раз — девочка умирала от жабьей лихорадки и в бреду говорила по-итальянски. Никаких сведений мы не получили, но сами факты…

— А откуда известно, что по-итальянски?

— Доктор — эмигрант. Француз. Он и сообщил.

— Может быть, просто похищенные?

— Может быть. Все может быть… В том-то и дело, что может быть все. Но с какой бы стати имперцам объявлять тут по всей планете розыск ими же похищенных землян — а лет пять назад такое событие имело место быть… и плюс еще всякие прочие намеки. Так что мы предполагаем: туннель есть, действует, но скрыт и труднодоступен — с обеих сторон. Имперцы наверняка знают или догадываются о его существовании, но тоже не могут найти…

— Ой-е…

— Все это предположения, разумеется. Но сбрасывать их со счетов мы не можем…

— И чем мне предстоит заняться? — спросил, сглотнув, Серегин. — Искать туннель, или вербоваться к Чихо, или…

— Нет. Это работа не для дилетантов, прошу прощения…

— Чего уж там.

— Наша задача поскромнее: разобраться здесь, на месте, с поставками и поставщиками оружия. Гриша, вы, еще пара ребят, завтра познакомитесь… Возможно, нам с вашей помощью удастся взять кое-кого на Тангу за яйца.

— Разве у них там есть яйца?

— Есть. Втягиваются в брюшную полость — но есть. Так что при определенной сноровке…

Тряска прекратилась: высокий судоходный пролет моста закончился маленьким островком, можно сказать, скалой; сейчас будет поворот, поворот, потом крутой короткий спуск — и снова пролет, теперь низкий, под ним не ходят суда, а разве что лодки — те, которые рискнут забраться сюда, на каменистую мелководь, где пена, воронки и буруны, где сталкиваются беспорядочные бешеные волны.

Отсюда, перепрыгивая с островка на островок, с камня на камень, мост будет тянуться еще километров восемь. Потому он и Змеиный, что так вьется…

Глаза Раджаба в полутьме светились.

— Почему до сих пор не летали на Марс? Не высаживались на Луну? Ведь казалось бы — всякого летающего железа предостаточно. Ну да, война и все такое. Но война уже год как кончилась, а железо осталось. И вот единственная межпланетная трасса: Земля — Титан. Карамболем: Земля — окрестности Венеры — через раз окрестности Юпитера — финиш. Как минимум месяц в одну сторону, при этом масса сложностей, каждый полет в своем роде уникален. И это при нынешних двигателях и при полном отсутствии проблем с энергией. Вопрос еще раз: почему?

— Потому что двигатели работают эффективно только в поле тяготения, — пожала плечами Юлька. — Корабль как бы отталкивается от планеты, или притягивается к ней, или движется под углом. Планета для него — как рабочее тело реактивного двигателя…

— Стоп. Тяготение Солнца — чем оно тебе плохо? В окрестностях Земли оно действует на любую пассивную массу почти в четыре раза сильнее, чем тяготение самой Земли. Или, если уж на то пошло, тяготение Галактики. В той же точке — в шесть раз сильнее, чем тяготение Солнца. Но мы про это забываем почему-то. И двигатели наши — как будто забывают. Забавно, правда? Чтоб железяки о чем-то забывали…

А ведь действительно так, подумала Юлька, я это знала, но вот совершенно не придавала значения…

Нереальное продолжалось, и уже не первый раз пришло в голову — параллельно потоку простых мыслей: а вдруг это я в какой-то момент умерла, не заметив, и все эти чудеса — просто начало загробной жизни? Ей попадались такие романы… Она сидела в какой-то захламленной мастерской с двумя совершенно незнакомыми черными парнями, один из которых три часа назад ограбил ее на пустынной дороге, а потом она его чуть не пристрелила… и вот теперь вела беседы о космических полетах — и не только. Сама не зная зачем, она рассказала им о себе практически все — включая настоящие причины и цель этой поездки, — рассказала, ничего не пытаясь скрыть. А зачем ей что-то скрывать?..

Что еще более непонятно, мысли и образ действий ее были признаны странными, но, в общем, правильными и заслуживающими одобрения…

— Вихрь взаимодействует с линейной гравитацией совсем не так, как инертное тело. Прежде всего имеет значение не столько напряженность гравитационного поля, сколько некое его качество, которое вихревики называют «структурностью». Структурность описывается трехэтажной формулой и зависит от многих факторов — массы небесного тела и расстояния до него (это понятно), радиуса тела, плотности периферической и плотности центральной, скорости вращения, — то есть важны условная кривизна поверхности гравитационной воронки и ее, так сказать, шероховатость. Или волнистость. В общем, неровности этой кривизны… Потом мы загоняем в эту формулу пару-тройку характеристик двигателя и выясняем, в какой зоне конкретный двигатель будет нормально работать. Грубо говоря, где у нас под колесами лед, где асфальт, где песок, где болото. Так вот движки практически всех выпускающихся кораблей оптимизированы для околоземного пространства — для высот от минус ста до плюс сорока пяти тысяч километров. Тут для нас «асфальт». Выше начинается песок — ездить можно, но не разгонишься. В окрестностях Луны становится чуть лучше, но не намного, — а если просто удаляться, минуя Луну, то мы добираемся почти до «трясины». А потом скачком — сплошной «лед». То есть мы выскочили из полости Роша системы Земля-Луна в полость Роша системы Солнца. И следующее место, где нормальное сцепление с гравитационным полем самого Солнца, будет в сравнительно узкой полосе между орбитами Марса и Юпитера. Дальше — опять «песок». А если забросить наш кораблик в открытый космос, то окажется, что «асфальт» для него проложен только вокруг самого ядра Галактики, где орбитальная скорость инертного тела подходит к тысяче километров в секунду. Такой вот вселенский бардак… Поэтому на Титан выбран кружной путь: в окрестностях Венеры есть «асфальтовая» полоска, хотя поуже, чем наша, а вокруг Юпитера и Сатурна — вполне даже восьмиполосные шоссе. Вообще-то движки титанских кораблей модифицированы, они похуже работают в нормальных условиях, но менее привередливы. В принципе можно сделать корабль, который будет прекрасно себя чувствовать в межпланетном пространстве — скажем, от Меркурия до Нептуна. Но, во-первых, двигатель его будет размером пятьдесят метров на двести пятьдесят. А во-вторых, ему будет трудно рулить в окрестностях планет: на поле самой планеты не опереться… Можно сделать межзвездный — так сказать, для наших галактических широт. Он будет больше километра в размахе…

— Ты говоришь так, будто что-то придумал, — сказала Юлька нетерпеливо.

— Да. Именно. Итак, полет на Марс. Берем один — прописью: один — списанный «Хаммер» и ставим на него два — прописью: два — движка: один для околоземного пространства, другой — для марсианского. Все! Разгоняемся — пять витков по спирали, до семисот в секунду, потом выстреливаем себя по касательной к Марсу. Тормозимся…

— Класс! — выдохнула Юлька. — Это же… Единожды один…

— Ага. Когда я сообразил, то страшно удивился — неужели никто до меня? Оказалось — никто!

— И еще оказалось, — подал голос давно уже молчащий Омар, — что это очень дешево стоит.

Он так и сидел задом наперед по-турецки на седле своего мотоцикла. Юлька смотрела на него, и до нее медленно доходило сказанное.

— Так ты хочешь сказать, что ты… что вы… сделали это?

— Мы сделали это! — дурашливо выкрикнул Раджаб и словно бы вбил локтем в пол что-то большое. — О глупая женщина! О чем тебе говорят уже час? Больше часа! Мы летим на Марс. На следующей неделе.

— Обалдеть, — сказала Юлька по-русски.

Санька говорил, что все самое интересное происходит в стороне от дорог. Именно поэтому он так любил мотоцикл…

— А кто из вас пилот? — спросила она почти не изменившимся голосом. Ее вдруг затрясло, и сейчас она изо всех сил пыталась это скрыть.

— Не мы, — вздохнул Раджаб. — Пилотом у нас Цыпленок Хью…

— Единственный белый в экипаже, — вставил Омар.

— …он учился на военного летчика, но в прошлом году их школу распустили, малышу не удалось положить себя на алтарь победы, и он пустился во все тяжкие. Омар вытащил его буквально из-под асфальтового катка…

— Нормальный парень, зря ты, — сказал Омар. — А тараканы у нас у всех свои. Правда, сестра?

— Ага, — оторопело согласилась Юлька.

— Если бы у тебя был скафандр, мы бы тебя взяли в экипаж, — сказал Раджаб. — Ты бы как, полетела?

— Не знаю, — сказала Юлька. — Наверное, да.

— И плюнула бы на своего марцала? — наклонил голову Омар.

— Нет. Я сначала пристрелила бы его, а потом полетела.

— Но у тебя нет скафандра…

— …так что я не готова путешествовать, — подхватила Юлька.

— Это неправильно, — сказал Раджаб. — Едешь по своим важным делам, и вдруг какие-то ниггерские подонки на мотоциклах тебя догоняют, выдергивают из-под тебя машину… Скажи, брат, это ведь неправильно?

— Неправильно, — согласился Омар. — Один из этих ниггерских подонков уже весь раскаялся. А завтра можно будет раскаять остальных. У них были благородные намерения, но, по существу, они ошиблись. Надо было их всех пристрелить, чтоб потом не мучились раскаянием.

— Нельзя, — сказала Юлька строго. — Они не марцалы. Стрелять можно только в марцалов.

— Мудрая женщина, — сказал Омар. — Скажет что-нибудь — и невозможно спорить. Вот если бы ты так мог…

— Я так могу, — обиделся Раджаб. — Я умный. Только ты все равно для чего-то споришь. Думаешь, я не догадался, зачем ты ее сюда привез?

— Наоборот. Я думаю, ты сразу догадался, а молотишь языком только для того, чтобы про тебя хорошо подумали. Потому что она тебе сразу понравилась. Ведь так?

— Зачем я буду отрицать очевидное? — Раджаб воздел руки. — Сестра — красавица, а кроме того, она абсолютно бесстрашная. Я бы взял ее на Марс даже вместо тебя.

— Нет, ты бы так не поступил. Во-первых, я главный, во-вторых, ты брал мои деньги, а в-третьих, Марс — это была моя идея.

— Моя.

— Не спорь. Моя. Я все помню.

— Я тоже все помню.

— Ты помнишь неправильно. А я — правильно. Это я сказал: а не слетать ли нам на этот Марс? А ты сказал: отчего бы и не слетать? А потом уже стал придумывать как. Но первым точно сказал я.

Раджаб потер лоб.

— Даже если он врет, — повернулся он к Юльке, — то ему все равно хочется верить. Это называется харизмой. Поэтому он командир, а я, который все сделал и вручную отполировал, только бортинженер и называю его чифом. И вот смотри: он приезжает в полтретьего ночи, когда все порядочные ниггеры уже натанцевались и спят, привозит незнакомую белую сестру и молчит, а я должен сам догадаться, что сестру надо куда-то отвезти, представляешь? И мой бедный больной перегруженный мозг…

— Не отвезти, — сказал Омар. Голос у него стал чуть другой, и Юлька вдруг поняла, что треп окончен. — Я просто подумал, а не найдется ли у тебя чего-нибудь ненужного на заднем дворе?

«Еще пара ребят», обещанные Давидом Юрьевичем, оказались на поверку двумя местными весьма обрусевшими девушками и шестидесятилетним (а на первый невооруженный взгляд гораздо более почтенным) мужиком запоминающейся внешности: с крупной классически-редькообразной лысой головой (хвостиком кверху), поросячьим пятачком вместо носа и маленькими круглыми черными глазками, посаженными неправдоподобно близко. Рот его совершенно скрывали роскошные седые усы, и только когда он зевал, становились видны безупречно ровные белые зубы. Девушек звали Маша и Тамара, а мужика — Сентери, что постепенно и естественно сократилось до Сани и Саши; родом он был финн из Петрозаводска. Как выяснилось вскоре, Саша оказался среди тех считанных по пальцам землян, кто, быв похищенным, перед окончательной выбраковкой сбежал из концентратора — и после этого не погиб и не попался, а сумел адаптироваться, затеряться и выжить; на Тирон он перебрался, сменив перед этим пять пли шесть планет, рассчитывал было осесть здесь и встретить старость патриархом большого семейства, но угодил как раз в водоворот, потерял все, что имел, — и основательно разъярился.

Как и подобает горячему финскому парню, внешне он этого никак не проявлял, но Серегин понимал, что остудить его может только решительная победа над обидчиками — или смерть.

Маша и Тамара были сестрами и сиротами. Саша — по-видимому, совершенно платонически — патронировал им. При этом он как-то без слов, но доходчиво дал понять, что никаких оскорбительных поползновений по отношению к девочками ни со стороны врагов, ни со стороны соратников не допустит. Девушки своей круглоголовостью и большеглазостью напоминали отчасти индианок, отчасти совушек, по-русски говорили бегло, уверенно, но, естественно, с густым чапским акцентом.

Сидели в квартирке, которую сестры снимали под ателье. Они были белошвейками — и белошвейками, похоже, отличными. И что же вас понесло в шпионки, подумал Серегин, гася в себе тревогу и страх за этих девчушек. Он прекрасно помнил, как поступают со шпионами чапы…

Фогман, как ни странно, нервничал, когда объяснял, что он будет главным и что слушаться его следует беспрекословно. Он, конечно, старался не показывать виду, но… Здесь что-то скрывалось, и Серегин сделал себе в памяти зарубочку — никогда этой нервности из виду не упускать. Хотя он служил прежде не в агентурной, а в простой пешей разведке, тем не менее знал и с чужих слов, и из личного опыта: у командира не должно быть никаких комплексов и никаких непрокачанных рефлексий, все это рано или поздно приводит к повышенной смертности среди подчиненных. Он решил когда-нибудь потрепаться с Фогманом на эту тему, а пока — пока просто слушал и мотал на ус.

В Хайе можно было без труда купить револьвер или пистолет: один, два или небольшую партию; достать современную винтовку; не сразу, с трудом и за солидные деньги добыть ручные гранаты и взрывчатку. Вероятно, за еще большее время и большие деньги торговцы могли бы доставить все прочее: пулемет, гранатомет, пушку. Но это не решало главной задачи: выход на крупных поставщиков, имеющих доступ к внепланетным рынкам, по-прежнему остался бы закрыт. Хайские торговцы не упустят личной выгоды и возможности расширить дело…

Конечно, можно кого-то из них просто и грубо взять за жабры. Однако тут легко напороться на такой же грубый ответ, погибнуть самим ни за грош и еще больше осложнить задачу тем, кто придет после.

— У нас есть катер, — подумал вслух Серегин; Фогман кивнул. — Может быть, как-то использовать его?..

— Грузоподъемность маленькая, — сказал Фогман, — для перевозок он почти непригоден. Я уже думал об этом: зафрахтоваться…

— Это все понятно. Но торговцам нужно возить не только железяки сюда, но и деньги отсюда. Не через банк же они платежи переводят…

— Да! — воскликнула Маша. — Одна наша знакомая когда-то возила деньги через таможню. В своих вещах. Ома работала официанткой в ресторане какого-то лайнера. Потом ее уволили, и возить деньги она перестала. Естественно.

— Хм… — Саша почесал подбородок. — Вот и зацепка. Ты нам эту подругу найти сможешь?

— Наверное, — сказала Маша.

— Ну, тогда мы, наверное, сможем и с торговцем познакомиться, — сказал Фогман.

— Если они оба живы, — добавил Серегин. — И если это был торговец оружием.

Про себя он подумал: сегодня же найти Кгенгху. Она должна многое знать…

— День добрый! Что у нас интересного?

Продавец, как обычно утративший в Кешином присутствии дар речи, улыбаясь и часто кивая, выставил на прилавок картонную коробку.

— Только что принесли? — угадала Вита.

Продавец закивал еще чаще.

— Ну-с, про что сегодня будем рассказывать…

На дне коробки были разложены веер, шелковые белые перчатки, перламутровый бинокль, букетик искусственных цветов и шкатулочка. Внутри обнаружился женский профиль, вырезанный из черной бумаги.

— Какая коллекция! Но ведь это же от разных людей, правда? Вы сами подобрали?

Продавец расцвел в улыбке.

Вита приготовилась рассказывать про то, как боролись с жарой в отсутствие вентиляторов и кондиционеров, про то, как дамы посещали театры и болтали на языке вееров, про то, как появилось слово «белоручка»…

Но обнаружила, что Кешка ее не слышит. Он неотрывно глядел куда-то под потолок.

Там на стене висел криво старенький, тусклый и изрядно поцарапанный пионерский горн. Кеша постоял, покачиваясь на носках, то выпуская, то втягивая когти, затем издал боевой клич «Мое!!!» и метнулся по стене вверх.

Это была судьба.

Двое выскочили на него из тумана, мгновенно офонарели, простые крестьянские парни без малейшей военной подготовки, Денис срезал их обоих негромкой очередью — походя, как отмахиваются от жирных мух, — и с досадой пошел дальше; с досадой потому, что идти было много труднее, чем стрелять…

Когда-то в другой жизни уже было что-то подобное: на Тянь-Шане между двумя перевалами Денис в двух местах сломал голеностоп. Ничего не оставалось, как из подручных средств сварганить себе гипсовую повязку — на бинт пошла тельняшка, а вместо гипса был использован клюквенный кисель. И все: по утрам он вставал, и начинал идти, и шел весь день, что-то оря — вроде. бы как Высоцкого, он никогда не знал, что помнит его столько. Так он прошел три перевала и спустился к Ак-Су, там уже ходили машины…

Здесь было примерно то же самое, только орать нельзя. И он точно знал, что никуда никогда не придет.

Обрамленные лиловыми кругами, перед глазами мотались замшелые камни. Щелкнуло, от дерева отлетели щепы, Денис огрызнулся, где-то закричали. Потом снова стали мотаться камни — медленно и неровно, в такт шагам.

На последнем привале он сжег карту и все бумажки, которые нашлись в рюкзаке и карманах. Остался только медальон. Уничтожать медальон было не положено, да и не требовалось. Все равно в Легионе он числился дезертиром.

На осклизлом мху ноги не удержались, покатились, подлетели, но боли от падения Денис не почувствовал, наоборот: теперь появилось оправдание перед собой, чтобы несколько секунд не делать ничего. Он катился вниз, это была какая-то очередная расщелина, валуны, кусты и вялые деревца, об одно его ударило, закрутило, перевернуло на живот. На животе он проехал еще сколько-то камней и остановился.

Вставать не хотелось. Рюкзак забросило на левое плечо и голову, он был как дикий враг, оседлавший поверженного. Но сквозь толстый мокрый мох Денис нащупал кое-какую опору под собой… колени расползлись, дрожа, зато приподняться он все-таки сумел.

И понял, что прибор над ухом не то что пищит — а просто-таки исходит гнусной трелью. Будто крыса, которой зажали хвост.

Броском правой руки он сумел ухватить клапан рюкзака, еще больше сдернуть его вперед, дотянуться до пряжки. Нажать… потянуть…

Вот она, макушка прибора.

Чуть-чуть на себя…

Денис выбрался из-под придавившей его тяжести и лег рядом, тяжело дыша. Прибор продолжал верещать. Тогда он без какой-либо мысли дотянулся до клавиши, единственного органа управления прибором, и нажал ее. Если сейчас верещание не прекратится, он начнет стрелять…

Верещание прекратилось, но тишина длилась секунду, не больше. Раздался громкий вздох, потом скрежет камней, потом зашумели деревья. Налетел порыв ветра, сильного ветра.

Медленно стало темнеть…

Денис с трудом перевернулся на спину. Деревья с плоскими, как будто расплющенными о стекло кронами склонялись над ним, образуя купол. Мох куда-то спрятался — во всяком случае, ясно обозначилась дорога, мощенная каменными плитками цвета выгоревшего хаки. На обочине ее Денис и лежал, с трудом воспринимая происходящее. В той стороне, куда он лежал ногами, дорога подергивалась зеленой рябью и пропадала, а в другой стороне, куда Денис мог дотянуться взглядом, что-то еще двигалось, изменялось — и внезапно стало понятно, что там отворились ворота в темноту.