Президент России, находясь где угодно – хотя бы и на Камчатке, как вот сейчас, – вовсе не выключался из повседневной жизни государства. Пожалуй, как никто другой, он имел право применить к себе древнее изречение: Omnia mea mecum porto, что в переводе на русский означает, как известно, «Все мое ношу с собой» (хотя уже известному нам Хасмонею принадлежит иное толкование – «все мое ношу в портках»; вряд ли нужно говорить, что то была лишь очередная его попытка сострить). Вместе с президентом на земле, в небесах и на море перемещается много чего, что нельзя отделить от его должности – а следовательно, и личности. И вовсе не только пресловутая «красная кнопка», но и – в частности – те средства связи, которые делают доступным для него разговор на самом высоком уровне, где бы президент в этот миг ни находился.

Поэтому все предварительные действия служб связи обоих президентов, необходимые для проведения разговора, были выполнены практически без всяких проволочек. Президент был несколько удивлен: такой разговор не планировался, и объяснить вызов можно было лишь какими-то срочными и совершенно непредвидевшимися обстоятельствами. Поэтому когда американский голос, пройдя все этапы кодировок и перекодировок, прозвучал и тут же был сдублирован переводом, глава России ощутил некоторый дискомфорт: знал, что неожиданности редко бывают приятными.

После непродолжительного обмена протокольными репликами (вежливость прежде всего!) хозяин Овального кабинета сразу же перешел к делу:

– Я хотел бы услышать: в предстоящей беседе с Председателем Китая будете ли вы вводить его в курс последних событий, которые могут повлиять на ход Конференции? Или предпочтете сохранить информацию в тайне?

Ничего подобного россиянин и вправду не ожидал. Какие там еще события? Вернее – какая муха его там укусила?

– Не могли бы вы уточнить – о каких событиях идет речь?

Чтобы время не уходило на перевод, он говорил по-английски; у него с молодых лет было поставлено хорошее оксфордское произношение, чем он в глубине души немало гордился.

– Я высоко ценю вашу сдержанность, – последовал ответ, – но поверьте: мы целиком в курсе. И считаю, что отсутствие полной откровенности между нами не пойдет на пользу того дела, которым мы совместно с вами занимаемся.

В голосе американца слышалась даже какая-то обида, не иначе. Но что же, черт бы побрал, он имеет в виду?

– Я целиком за полную откровенность. И поэтому – может быть, вы назовете проблему, которая вас волнует?

– Хотелось бы, чтобы она тревожила и вас не в меньшей степени. Потому что, если бы она вас совершенно не беспокоила, это было бы, с нашей точки зрения, весьма плохим признаком.

…Его мать. Похоже, экс-сенатор от Кентукки имеет в виду что-то действительно существенное. Догадаться бы вовремя – что именно. Вроде бы никаких существенных изменений в мире за последние дни не произошло: никто из влияющих на большую политику лиц не умер, никто не воскрес, никто никого не подверг ракетному обстрелу… Но ведь невозможно просто взять и ляпнуть ему: «Я понятия не имею, о чем это вы, – скажите открытым текстом!» Не имеет права президент державы, все еще великоядерноракетной, не знать чего-то… чего-то такого. Остается только делать хорошую мину при плохой игре. Или по их терминологии – блефовать.

– А, вот вы о чем… Ну, откровенно говоря, я не склонен придавать этому такое уж большое значение. Мало ли что бывает…

– То есть вы считаете, что все обойдется? Может быть, нам следует сопоставить данные наблюдений? Как вы, безусловно, знаете, обмен результатами прервался еще позавчера. Почему вы приняли такое решение?..

Час от часу не легче. Да не принимал российский президент никаких таких решений! Интересный разговор получается: словно идешь по минному полю без миноискателя. Или как это: шаг влево, шаг вправо считается попыткой к бегству, огонь открывается без предупреждения…

– Хочу успокоить вас. Я не отдавал таких распоряжений, скорее всего переусердствовал кто-то рангом пониже. Выясним и наведем порядок. Если вы скажете, на чем именно прервался обмен, мы примем меры, чтобы вы получили все, что следует.

– Я думаю, ваши наблюдатели в курсе, и они сообщат вам все с наибольшей полнотой. Но меня волнуют пока не столько цифры – в конце концов, время еще есть, – сколько природа тела. Скажите откровенно: это вы запустили? Наши эксперты склоняются именно к таким выводам. И от вашего ответа сейчас, по сути дела, зависит судьба и Конференции, и Соглашения. Вы ведь не хуже меня понимаете: если это не ваших рук дело, а кроме нас с вами, такие вещи никому не под силу, даже тем, кого вы собираетесь навестить, то вопрос о судьбе стратегического оружия приобретает совершенно иной облик. Этим и вызван мой вопрос: собираетесь ли вы информировать председателя. Если они подумают, что мы от них что-то скрываем, то могут обидеться и заупрямиться, а без них ничего поделать нельзя будет: их арсенал заслуживает большого уважения, да и без него нам с этой штукой не справиться – таковы предварительные расчеты, во всяком случае.

Нет, разговор надо заканчивать прежде, чем угодишь в какую-нибудь замаскированную ловушку. Важно оставить американца сейчас в уверенности, что я в курсе дела. Поставить всех на уши, чтобы немедленно получить разгадку того – о чем это он. Потому что уже сейчас ясно: без этого нечего и думать о разговоре с китайцем: можно ненароком загубить все дело. Сворачиваем треп.

– Знаете, я нахожу, что вы совершенно правы: действительно, надо как следует продумать, что и как сказать председателю. Я сейчас как раз раздумывал над этой темой, думал переговорить об этом с вами несколько позже. Но раз уж вы позвонили – я с удовольствием выслушаю ваш совет.

– Бэзил, я тут не в состоянии что-либо посоветовать. Все, как вы понимаете, зависит от того: вы это сделали или нет. Имейте только в виду: это, во всяком случае, не мы. Мне дали самые серьезные заверения по этому поводу. Решение же целиком на вас; вот все, что я могу сказать сейчас.

– Я очень благодарен вам за эту последнюю информацию. Со своей стороны могу сказать, что и у меня имеются такие же заверения наших специалистов. Знаете что? Я еще поразмыслю над этой проблемой и как только приму решение – сообщу о нем вам. Разумеется – до того, как начнется моя встреча с председателем. А сейчас – прошу извинить…

– Я понимаю, у вас, как и у меня, остается мало времени на разговоры. Спасибо за то, что отнеслись к моим тревогам с пониманием. Удачи вам.

– Взаимно.

Закончив связь, российский президент с минуту сидел, откинувшись на спинку стула, закрыв глаза, приводя в порядок дыхание и нервы: сейчас все в нем кипело, велико было желание устроить кому-то разнос, покричать, постучать кулаками, выругаться позамысловатей… Стравить пар, одним словом. Увы – сейчас это было ему невместно. Спокойствие, достоинство в любой обстановке – вот единственное, чего от него ждут и на что он имеет право. Ладно, быть посему. Но на уши я их все-таки поставлю!

Он вызвал помощника – одного из троих, сопровождавших его в этой поездке. Мидовцы и большинство экономистов и военных должны будут ждать его уже там, в Улан-Баторе. Но туда он не покажется прежде, чем войдет целиком в курс дела. И попутно решит: чья голова покатится в воздаяние за то, что вовремя не довели нужную информацию. Если даже окажется, что ничего серьезного в ней нет и американец напрасно гонит волну, – все равно: если там считают необходимым информировать своего президента и главнокомандующего о чем-то – значит и тут, у нас, не должны пропускать такое мимо внимания. Куча народу, в конце концов, кормится тем, что прогнозирует реакцию партнеров по внешней политике на всякий чих, где бы он ни раздался. Где же все они, когда нужно действительно пошевелить мозгами и потопать ножками?

– Соедините со Старой, – проговорил он негромко, сухо, глядя мимо помощника. – А после этого разговора – с нашим главным оппозиционером.

Кого президент имел в виду, пояснять не надо было.

– Нормальной связи с ним нам сейчас не установить. Только по мобильному…

– Вот новости. Где же он, что до него не достать?

– В Штатах – я полагал, что с вашего ведома…

Ну вот, пожалуйста. Этот – в Штатах. Прелестно. Стоит выйти за порог, как… Но не с его ли подачи янки тут нес околесицу? Выяснить, и если…

– Ах да, я упустил из виду. Тогда – соедините же наконец со Старой!

Не хватало только, чтобы и тот куда-то слинял.

Но и главы администрации не оказалось на месте – ну да, в Москве же рабочий день начнется только через три часа.

– Хорошо. Тогда будь любезен – поторопи с обедом. Боюсь, потом на него и минуты не останется.

Так. Пока накрывают стол – проанализируем только что состоявшийся разговор. Спокойно, без эмоций. Послушаем запись – раз, другой. Какие-то намеки в словах американца, безусловно, содержатся – надо только их увидеть. Конечно, не царское это дело. Но приходится.

– Ну, что там еще?

– Там Панкратов просится на прием. Говорит – очень срочно и важно.

Тут в пору было не поверить своим ушам.

– Кто-о?

– Панкратов. Генеральный директор шестьдесят четвертого.

Господи, твоя воля! Что, даже тут, на краю света, от них не отвязаться? Ну достали, честное слово, достали! Нет, какая наглость, а? И как он сюда попал? На каком-нибудь военном лихаче, конечно: те стараются летать в любую погоду – был бы керосин. Я и сам бы…

– Пошли его – знаешь куда? Догадался? Действуй.

И когда помощник был уже в дверях:

– Постой.

А может, так оно и лучше? Здесь лишних людей нет, и можно без помех высказать наглецу все, не опасаясь, что сейчас же разговор станет всем известен. Тут легче всего перекрыть ему связь; а до Москвы он доберется не сразу, если у него даже дружки в ВВС, – ему можно дня три не давать вылета: прогноз погоды остается неблагоприятным. Хватит деликатничать. Или он дает полную гарантию того, что канал прекратит всякие обструкции и начнет вести себя пристойно, или же… Прокурор уже землю копытами роет – не терпится ему начать громкий процесс. Ладно, Панкратов, я тебя не звал, ты сам напросился – так что уж не обессудь…

– Хорошо. Полчаса у меня есть. Пресса всегда заслуживает внимания. (Помощник тонко усмехнулся, президент же оставался совершенно серьезным.) Пригласи его. И проверь, кстати: как он сюда вообще попал и не нарушил ли при этом каких-то правил. Доложишь по телефону – пока он еще будет здесь. Но чтобы все тихо, мирно.

– Все понял.