5
– Прекрасная видимость.
– Где оно? Где?
Джина ответила не сразу: вероятно, хотела убедиться – потому что разница между обоими ожидаемыми положениями сейчас должна была быть совсем незначительной; затем с каждым днем она должна была делаться все большей – у Люциана все было просчитано еще на две недели вперед. Дальше, по его расчетам, тело можно будет наблюдать и простым глазом – если, конечно, знать, где искать его.
– Ты что – не можешь определить?
– Да определила…
И по ее голосу, едва слышному, он понял, что именно она увидела в небе: то самое, что они сегодня днем разглядели все-таки на ночных снимках: то, чего не должно было вроде бы быть, но оно тем не менее было. Ошибка исключалась: условия для фотографирования были прекрасными – новолуние, поэтому ночное светило не мешало, и атмосфера была спокойной даже на тех высотах, где нередко ураганные потоки воздуха как бы размазывали изображение.
Не Тело Угрозы; если не точка нахождения, то, во всяком случае, область его наблюдения была достаточно ясна, и возможные сбои с достаточной точностью просчитал еще покойный ныне Люциан. Он же успел предсказать, где надо будет искать и виновника возмущений. Ошибка оказалась минимальной.
– Небира это? – спросил Минич почему-то шепотом.
Джина только кивнула; казалось, она тоже не решается или стесняется нарушить наступившую тишину, которая почему-то показалась вдруг им торжественной.
Они долго еще не решались сломать ее. Потому, может быть, что оба они стали вдруг представлять, каждый по-своему, какова эта планета: не плотность ее или масса интересовали их, а как выглядит, на что похож, а если не похож, то как именно, этот мир на тот единственный, в котором они более или менее разбирались.
Люди достаточно грамотные, они понимали как будто, что планета с таким периодом оборота вокруг Солнца, с такими расстояниями, на каких она проводила большую часть своего времени, не может быть ничем другим, как насквозь промерзшим телом, где и газы находятся в кристаллическом состоянии и вот только теперь, в чем они только что и убедились, начали течь и испаряться; следовательно, ни о какой жизни в общепринятом понимании на Небире и речи быть не могло.
Однако они если и не знали наверняка, то, во всяком случае, чувствовали, что природа и ее Творец способны на многое такое, чего люди даже не представляют – прежде всего по причине формализованности и инертности своего мышления.
А поскольку воображение у них было достаточно богатым, то картины в сознании каждого возникали как бы сами по себе, без учета логики и известных истин.
Миничу мерещились горные цепи, крутые склоны, густые – чернее черноты – пятна, означающие входы в пещеры, да не в пещеры, а, быть может, в целые подземные города. Он принимал без всякой критики мысль о том, что в недрах планеты температура неизбежно достигает уровня, делающего в принципе возможной существование какой-то формы жизни. Пусть даже неорганической; может быть, там живут не отдельные существа, но какие-то области, а возможно, и целые слои горных пород обладают тем, что можно назвать не просто жизнью даже, но жизнью на определенном, не таком уж низком уровне сознания. С возможностью получать энергию, быть может даже – запасать ее впрок во время столь редких приближений к центру системы. Для человека этот мир оказался бы, конечно, очень неудобным: движение, которым, наверное, неизбежно сопровождается всякая жизнь, человеку представилось бы серией землетрясений, извержений, когда живая порода делает нечто вроде выдоха, постоянного изменения рельефа поверхности – и так далее. И тем не менее Небира казалась ему не миром ужаса, но таким местом, в котором человеку стоило бы побывать, чтобы испытать свой характер на предел прочности и – неизбежно – узнать нечто новое о возможных жизнях – такое, о чем до сих пор и не задумывались. Минич успел даже пожалеть, что во время этого визита Небиры человек вряд ли успеет снарядить туда экспедицию, а время нахождения редкой гостьи в пределах, достижимых для современных кораблей, будет слишком кратким: сейчас ее орбитальная скорость должна была уже приближаться к пределу, как и у любого небесного тела с такими периодами и большими осями орбит. Жаль, ему действительно жаль стало, что такой возможности не будет, а до следующего визита неизвестно еще, что произойдет на Земле и с нею; и этот поворот мысли вернул его к действительности.
Джине же представлялась совсем иная картина. У нее сразу же возникла мысль: Небира, разумеется, не возникла тем же путем, какой прошли, формируясь в окрестностях Солнца, остальные планеты. Она, судя по параметрам орбиты, была захвачена Солнцем когда-то очень давно. А до того? Была ли она одинокой, самостоятельно путешествовавшей в пространстве планетой, или принадлежала к семье какого-то другого светила, не сумевшего удержать ее во время близкого прохождения Солнца? Джине, мешая друг другу, одновременно полезли в голову и теория Джинса с прохождением посторонней звезды близ нашего светила – теория отвергнутая впоследствии, но ведь возможности такого сближения никто не отвергал? И картинка; но почему-то не огненные шары в пустоте привиделись ей, а два могучих зверя, два самца, сражающихся ради обладания самкой, в сторонке покорно ожидающей решения своей судьбы. Потом она вернулась к рассуждениям. Конечно, планета должна была быть не из самых близких к своему прежнему светилу; с другой стороны, она могла оказаться и единственной, а масса и поле тяготения старого хозяина – менее мощными, чем у Солнца, значит, планета могла располагаться и на таком расстоянии от источника тепла и света, какое делало возможным возникновение и развитие жизни, похожей на земную, вплоть до возникновения разумных существ. Когда произошел захват, он оказался процессом достаточно длительным, Солнце тащило, старый хозяин удерживал – это и привело к возникновению такой нехарактерной орбиты; но у людей (Джина не нашла другого слова) оказалось достаточно времени, чтобы укрыться от медленно наступавших холода и темноты, и они ушли вглубь, бросив все силы на создание убежищ. За минувшие тысячи и десятки тысяч, а может быть, и миллионы лет они – надеялась женщина – успели максимально приспособить новую среду обитания к себе и сами по возможности приноровиться к ней… И ей судились подземные реки, свет, сады, поля, города… Не зря же академик Обручев написал в свое время книгу о такой возможности; фантастическую, конечно, но фантазия всегда лишь первое звено в цепи «фантазия – изучение – реализация». И уже запестрели даже самые несвоевременные, казалось бы, мысли: а что там носят женщины? На этом она поймала себя, даже покраснела, встряхнула головой, чтобы вернуться к сегодняшней реальности, и отдала себе отчет в том, что напротив нее сидит не таинственный небирянин, а совершенно конкретный и знакомый Минич. Сидит, тоже хлопая глазами в некотором, похоже, одурении.
Джина вздохнула.
– Ну что, – сказала она, – стемнело уже. Пошли смотреть?
Минич с готовностью поднялся. Видимо, и его все более жгло нетерпение.
– Вторая позиция? – на всякий случай спросил он. – Что по сравнению со вчерашней? Подтверждается?
– Оно свернуло к нам, – ответила Джина сверху, со стремянки, оторвавшись от окуляра… И после паузы медленно, как бы сомневаясь в собственных словах, проговорила: – Тут еще что-то… Новые тела какие-то… даже два. Поярче и потусклее. Примерно седьмой величины – и восьмой. Раньше ничего такого не наблюдалось… Но ведь тут ничего и не должно было быть!
– Дай я посмотрю.
Джина слезла, уступила ему место. Он всмотрелся.
– Точно – ничего такого не было. Как это понять? Откуда взялись эти камни? Или… – Он не договорил, поняв, видимо, нелепость предположения, которое хотел было сделать.
Она только пожала плечами. И сказала:
– Скорее всего новые спутники какие-нибудь… а может, и не новые – просто проходили этот сектор. – Она слабо усмехнулась: – Во всяком случае, не эти два тела, неизвестно откуда взявшиеся, оказали то воздействие, которое требовалось телу, чтобы перейти на эту вот орбиту. Хотя ты заметил – они как по заказу находятся на одной прямой с телом. Словно нацелены на него. Только там его нет уже сейчас… – Она вздохнула. – Знаешь, не хочется больше смотреть сегодня. Мне кажется, и так все понятно: Небира пришла – и притащила это тело с собой. И ее никто до сих пор не видел – потому, может быть, что оно находится недалеко от экватора, а туда специалисты смотреть не очень любят: условия для наблюдения хуже. Тем не менее она здесь.
– Грустно почему-то. И тоскливо. Хотя должен бы сейчас торжествовать: все-таки мы оказались правы и не зря старались предупредить людей. А как хорошо было бы ошибиться… Но может быть, теперь и другие наблюдатели поймут: опасность стала реальной!
– На это не рассчитывай, – проговорила Джина хмуро.
– Думаешь – они глупее нас с тобой? Или меньше знают? Вряд ли.
– Если ты имеешь в виду астрономов – то напрасно. Они не учтут эти дополнительные влияния просто потому, что знают: их быть не должно. А без них все выглядит не так уж страшно. Нет, они сообразят, конечно, однако как бы не оказалось поздно: сейчас каждый день будет менять ситуацию, а самое позднее через неделю всякому достаточно будет поднять голову, чтобы увидеть тело простым глазом.
– Выходит, без нас никто так и не ударит в большой колокол?
– Пойдем, – позвала она вместо ответа. – Как-то неуютно тут стало.
И в самом деле – ощущение было таким, словно какой-то злой ветер подул здесь, на вышке, резкий, холодный…
– Пойдем, – согласился он, зачехляя окуляр и возвращая купол в исходное положение. Закрыл створки. – Придется теперь вырабатывать диспозицию кампании: теперь ясно, что без драки не обойтись. Пришла пора вербовать сторонников. Авось хоть в этом повезет.
Повезло с Хасмонеем: на этот раз удалось поймать его дома и переговорить, стараясь обходиться без опасных слов. Минич знал, что для главного письмоводителя разгадывание намеков трудности не составит. Коллега, покряхтев, сказал:
– Саллюстий (это имя из античной истории использовал он вместо обычного «Слушай»). Я вот тут тоже об этом деле все время думаю. Глупость, конюшня (это вместо «конечно»), но, ешки-марашки, если там есть даже один процент вероятности…
– Больше, Хас, куда больше!
– …если даже один процент, то уже становится страшно. И я бы тебе с охотой помог бы, если бы знал – как. Что тут, в самом деле, можно сделать? Я вот переправил твою маляву на «Шахматный» – ну и что? Панкратов молчит, как партизаны после ужина – надо думать, штаны у него отяжелели, так что мир храпу его. А уж если и они в рот пива набрали – или чего покрепче…
Минича эта манера разговаривать раньше быстро выводила из себя: он уважал язык легкий и ясный. Но сейчас не стал обращать на это внимания.
– Вот послушай. Мы будем по-прежнему наблюдать за этой штукой. Какое-то время у нас еще есть. Но на случай, если события станут оборачиваться все менее приятным боком, нужно иметь надежный способ вброса информации непосредственно urbi et orbi (не то чтобы Минич любил ввертывать в свою речь иностранные словечки, сейчас он просто остерегся произнести слово «народ» – кто знает, может, и оно попало в разряд ключевых? А формула «городу и миру», как он считал, вполне заменяла опасное). Из рук в руки – потому что иначе просто не получится.
Разговаривая из автомата на почте, Минич все время косился по сторонам: не прислушивается ли кто-нибудь к его разговору слишком уж внимательно. Но, похоже, подслушивать было некому: единственный тут работник связи – женщина в возрасте – вообще ушла куда-то во внутренние помещения, где, похоже, она и жила; видимо, тут не принято было бояться, что кто-нибудь совершит налет с целью хищения конвертов или открыток – писанием писем тут вряд ли увлекались. Поэтому он продолжал:
– Я тут прикинул: какое средство у нас самое массовое – больше даже, чем газеты и ящик? Бесплатные рекламные еженедельники, вот какое. Согласен?
– Ешки-марашки! Пожалуй, ты не лев (Что должно было обозначать: ты прав). Еще рекламные листовки. Но все это – средства разового употребления: хоть одна, да попадется на глаза недреманным очам.
– Раз в неделю они оказываются в каждой квартире.
– Во всяком случае, в нашем городе.
– Из него любая байка разлетается быстро по всей Руси великой. Рекламное объявление в самом лихом из этих изданий.
– Рекламировать-то что? Терра капут?
Хасмоней тоже уяснил, надо полагать, какие слова в таком разговоре являются запретными.
– Конечно, тут нужна какая-то алгебра. Какие-то эллипсы, какой-то Эзоп. Наверное, самым лучшим стало бы – выдать всю цифирь с минимумом слов. Но такое оплатить – денег у нас с тобой не хватит.
– Идея, – сказал Хасмоней. – Авоська. Нет. Партийный гимн.
– Переведи.
– Не нуждается в перечислении. Напрягись. Что есть авоська?
Минич напрягся. Авоська – сетка. Net. Интернационал… Интернет.
– В авоське все видно.
– Если нести недалеко – сойдет.
– У тебя она есть?
Не было у Хасмонея своей страницы в сети, он вообще был не из тех, кто любит выпендриться, был по сути, вопреки манерам, для большинства закрыт. И у Минича тоже не было там своего уголка – хотя бы потому, что нечего было туда класть или ставить.
– Ничего, – сказал Хасмоней. – В объявлении дать суть: загляни туда-то. А уж там можно изложить все, что хочешь.
– Да где – там?
– Семь целых две десятых, скажем так. Я как-то тебе показывал.
– Опознано. А там возьмут?
– Уж какен-буд, – сказал Хасмоней вместо «как-нибудь».
– Я понимаю: далеко не каждый прочтет, а из прочитавших десяти девять не поймут, о чем речь. Но ведь и не нужно, чтобы все поняли. Пусть один поймет, два, три. Из тех, кто в такой проблематике сечет. Сможет проверить – и убедится. Это будет камушек – и побегут круги все шире.
– Как говорится в анекдоте – кому понадобится хороший анализ, тот купит.
– А кто поймет – не станет держать это при себе, потому, что от такого камуфлета индивидуального нырка быть не может. Только глас божий сможет воздействовать на эмиров (глас народа – правильно расшифровал Хасмоней этот оборот). Над текстом надо подумать – и мне, и тебе. Займись.
– У тебя там телефон есть?
– Есть. Запиши код и номер. Но это – в случае большого пожара: уверен, что при нем имеется третий лишний.
– Угу. Схвачено.
– Я буду звонить при надобности. В такое вот время суток.
– Есть мнение – согласиться. Ну, как ты вообще? Не тонешь в керосине, я вижу?
– Чуть не утоп. Но теперь завязал. Тройным топовым.
– Смотри. А то проспишь самое интересное.
– Не просплю. Будильник надежный. Ну, целую в плешь.
– Киш а бер. Поцелуй медведя.