6

Свет. Сполохи. Движущаяся в тумане девушка. Похоже — красивая. Танцующая.

Зачем она это делает? И вообще, причем тут какая-то девица, если я уже умер? Умер? Но почему тогда я ее вижу, почему способен думать? Этого не может быть, ведь там, за границей жизни и смерти нет ничего: ни мыслей, ни чувств, ни девиц. Или все-таки — есть? Например — гурии магометанского рая. Вероятно, я попал именно туда. Но как это могло быть? Фантастическое, чудесное, немыслимое стечение обстоятельств? Да нет, так не бывает.

А раз не бывает, то ничего не остается, как найти происходящему более реальное объяснение. И сделать это, как оказывается, не очень трудно. Особенно сейчас, в данную минуту, поскольку пелена уже спала с моих глаз, поскольку я способен ясно мыслить, поскольку…

Да, все верно.

Какой там, к черту, потусторонний мир? Я вдруг понял, что лежу на спине в небольшой комнате, потолок которой украшен изображением танцующей девушки, и в самом деле очень красивой, здорово похожей на журналистку, пытавшуюся меня заарканить перед тем, как я скрылся от преследователей в рекламном шаре.

И еще — я был жив, каким-то чудом умудрившись во время сна не попасть в руки преследователей.

Кстати, а как это произошло? Кто меня спрятал и зачем ему это было нужно?

Для того, чтобы получить ответ на этот вопрос, мне достаточно было слегка повернуть голову вбок.

Оба-на! Это кто же такой знакомый маячит в поле моего зрения? Уж не Ноббин ли? Ну, конечно, он самый.

— Ага, проснулся, урод, — ласково сказал Ноббин. — Выдрыхся, скотина. Теперь можно и поговорить.

Чем-то он смахивал, произнося эти слова, на старого, доброго папашу, вдруг случайно обнаружившего, что его сын, единственная надежда и гордость рода, на самом деле является жутким остолопом, которого надлежит нещадно выпороть, причем чем скорее, тем лучше.

— Сам ты урод, — буркнул я. — Причем, из всех виденных мной уродов, ты — самый мерзкий и противный.

Ноббин задумчиво покрутил головой и попытался уточнить:

— Так все-таки мерзкий или противный?

— И то и другое вместе. А еще — лупоглазый, толстоногий, тупой, злобный, жадный, подлый, поганый и задрипанный.

— Задрипанный-то почему? — ошарашено спросил Ноббин.

— Потому что, — веско сказал я и попытался встать.

Как же! Ничего у меня не вышло. Да и не могло выйти. Скосив глаза, я обнаружил, что лежу на какой-то платформе, в позе распятого. Роль гвоздей, которыми обычно прикрепляю распинаемых к кресту, на этот раз играли четыре сильные, мускулистые руки, выраставшие прямо из поверхности платформы и надежно сжимавшие мои запястья и лодыжки.

— Прах забери, — сказал я. — Это-то зачем?

— А затем, что ты, как мы недавно убедились, очень прыткий парень. Нам бы не хотелось, чтобы ты выкинул какое-нибудь коленце, прежде чем мы с тобой поговорим.

Нам?

Я быстро огляделся.

Так и есть! Они были здесь все. Ноббин, Хоббин, Сплетник и еще около десятка бродячих программ. Вид у них был довольно неприветливый. На плече у Сплетника сидел взгляд, с надписью через весь живот: «Очень озабоченный».

Наверное, мне надо было сказать что-то вроде: «Ну, вы и гады». Однако я не стал это делать. Зачем? Конечно, у меня большие неприятности, очень большие. Но их-то это почему должно волновать? Для них самое главное — жить так, как хочется, и чтобы никто не создавал им проблем. А я, похоже, за последнее время стал для них большой проблемой, требующей принятия каких-то мер.

Интересно, выдадут ли они меня тем, кто за мной охотится? Глупости, конечно нет. Они могли это сделать давным-давно. Хотя, кто знает? Скорее всего, сейчас, здесь, состоится что-то вроде совещания о моей дальнейшей судьбе. И совершенно невозможно предугадать, к какому решению придут все эти бродячие программы.

Ну-ну, посмотрим. Может быть, мне все-таки представится шанс оставить с носом и эту компанию?

— Хорошо, давайте поговорим.

Я попытался отпустить одну из самых дружелюбных улыбок, имевшуюся в моем арсенале. Правда, боюсь, более всего она походила на гримасу, которой встречает лесника попавшийся в собственный капкан браконьер — неудачник.

— Ну, вот и отлично.

Ноббин кивнул и махнул рукой своим товарищам. Комната, в которой я оказался, видимо, не принадлежала к числу дешевых, сляпанных каким-нибудь кукарачей — халтурщиком. По крайней мере, она снабдила всех находящихся в ее стенах удобными креслами. После того как бродячие программы расселись, Ноббин сказал:

— Приступим. Мы собрались здесь, для того чтобы решить судьбу бродячей программы именуемой Ессутил Квак. Она возникла в нашем кибере совсем недавно, но уже успела…

— Ладно, обойдемся без демагогии, — прервал его Сплетник. — Суть дела в том, что есть хороший парень, за которым по пятам идут мусорщики, проводники, и еще какой-то негодяй, самым подлым образом стащивший у него тело. Сообщаю это тем, кто не знает всю историю. Понятное дело, вся эта банда жаждет Ессутила прикончить. А он, естественно, мечтает только об одном — остаться в живых.

Кто-то из бродячих программ тихо присвистнул, кто-то издал одобрительный возглас.

— Ну конечно, он молодец, — сказал Хоббин. — Вот только, спасая свою шкуру, он здорово раздраконил преследователей. Похоже, теперь, для того чтобы его поймать, они готовы на самые крайние меры. Еще раз скажу — на самые крайние. Понимаете, что это означает?

Сидевший неподалеку от Хоббина человечек в черном смокинге, с узким смуглым лицом и черными усиками-щеточками, очевидно, промышлявший увеселением посетительниц бальзаковского возраста, рассеяно поднял правую руку и, полюбовавшись украшавшим ее указательный палец кольцом с огромным бриллиантом, тихо сказал:

— Тотальная чистка.

— Она самая, — подтвердил Хоббин. — Тотальная чистка.

— С чего ты взял, что они на нее все-таки решатся? — спросил тот самый гномик, которого я уже видел в таверне «Кровавая Мэри».

— Вполне могут, — пояснил Сплетник. — Час назад они поставили перед нами ультиматум. Либо мы выдадим Ессутила Квака, либо они проведут тотальную чистку.

— Сколько у нас времени? — поинтересовался гномик.

— Три часа, из которых один уже прошел. Итого: осталось — два. Не очень много, правда?

— Может, они блефуют? — предположил Гномик.

— Может и так, — сказал Сплетник. — Однако, шансы на то, что они на нее решатся — очень велики. Еще вчера во всех средствах массовой информации, там, в большом мире, царил полный штиль. Газеты отчаянно искали хоть что-то, похожее на сенсацию. И нашли, наконец. Кибер-12, в котором завелась бродячая программа, нападающая на проводников, в котором каждую секунду может возникнуть очередная перестрелка. Ну, и так далее… В другое время, вероятно, никто на происходящее у нас в кибере не обратил бы внимания. Но сейчас…! Комментаторы галовиденья только и делают, что смакуют подробности. Выступают разные ученые пни и выдвигают совершенно идиотские теории, объясняющие возникновение такой психованной бродячей программы. Государственные чины, имеющие хоть какое-то отношение к киберам, дают интервью, в которых клятвенно обещают навести во всех киберах, и в первую очередь в нашем, идеальный порядок. Глава сообщества проводников объявил, что назначил премию в размере десяти тысяч инфобабок за уничтожение бродячей программы под именем Ессутил Квак. Ну… и так далее… и все остальное в том же духе. Думаю, что на это не стоит обращать большого внимания, поскольку через пару дней весь этот шум стихнет. Так что, говорить о нем больше не стоит. Однако у нас сейчас есть ультиматум. Это штука серьезная.

— Ультиматум предъявил сам начальник мусорщиков? — поинтересовался кто-то из бродячих программ.

— Собственной персоной, — ответил Сплетник.

— Ого!

Бродячие программы впали в задумчивость.

Минуты через две я решил, что пришла пора задать один, чрезвычайно меня интересовавший вопрос.

— Что такое тотальная чистка?

Ноббин удивленно взглянул на меня.

— А ты разве не знаешь?

— Нет, — чистосердечно признался я. — Мне даже не приходилось ни разу о ней слышать.

— Это потому, что проводят ее очень редко, — объяснил Хоббин. — Вообще, тотальная чистка — очень дорогая операция. И для того, чтобы ее провели в каком-нибудь кибере, необходимы достаточно веские причины. Но уж если ее проводят, то все, пиши пропало. После тотальной чистки остаются только разрешенные законом программы, только построенные по всем правилам, без малейших отклонений дома, реклама лишь та, что была сделана с соблюдением всех бесчисленных предписаний и постановлений, торговые дома и увеселительные заведения лишь те, которые не отступают от закона ни на йоту. Все остальное безжалостно уничтожается. Короче, для всех, кто в результате своей деятельности потихоньку выходит за рамки закона, тотальная чистка является чем-то вроде Армагеддона.

— Вот-вот, — сказал Гномик. — А если к тому же еще учесть, что наш кибер не принадлежит к числу богатых и процветающих, то очень легко понять, почему почти каждый его постоянный житель, для того чтобы свести концы с концами, вынужден время от времени нарушать тот или иной закон. Как ты думаешь, что останется от нашего кибера после тотальной чистки?

Я понимающе кивнул.

Да уж, тут он был прав на все сто процентов. Для того, чтобы спасти свою жизнь, я хотел устроить большую бучу. И устроил. Вот только получается, что жителям кибера она может выйти боком.

Сплетник задумчиво покачал головой и тихо сказал:

— Да, парень, ты что-то слишком уж разошелся. Я, конечно, предполагал, что ты устроишь большой шум. Но не такой же!

Я разозлился и спросил:

— А какой, какой, черт побери? Мне что, надо было стоять и ждать, когда меня пристрелят?

— Ну-у-у…

Сплетник смутился. Взгляд его переместился на пол и нервно по нему забегал.

— И вообще, — сказал я. — Надоело мне лежать на этой платформе. Может, вы меня все-таки освободите? Не убегу я, не убегу. Да и как я это могу сделать, если вас здесь десять здоровенных лбов? Кстати, и куда же мне бежать? Ну, отпустите?

Хоббин и Ноббин переглянулись. Ноббин выбил ногами короткую дробь, а потом сказал:

— Ладно, похоже, сейчас, когда он уже в курсе дела, его можно отпустить. Да и удрать ему, в самом деле, не удастся.

Любимчик вдовушек криво ухмыльнулся, выдвинул из ладони правой руки длинное, тонкое лезвие и, задумчиво его осмотрев, так словно видел в первый раз, изрек:

— Это точно. Удрать ему не удастся. Пусть даже и не пытается.

Хоббин издал резкое, похожее на змеиное, шипенье.

Тотчас четыре удерживавших меня руки исчезли. Я рывком сел на край платформы, и быстро обследовал собственные карманы. Все было на месте, не считая, конечно, пистолета.

Жаль, хорошая была пушечка. И здорово меня выручила.

Вытащив в виде утешения из кармана сигарету, я с удовольствием закурил.

Ну вот, теперь можно и поговорить. Безвыходных положений не бывает. Бывают лишь люди, которые не смогли догадаться, как выкрутиться из очередной, поставленной мрачной шутницей — судьбой, ловушки.

Ноббин снова издал шипящий звук. Платформа, на краю которой я сидел, мгновенно исчезла. От падения на пол меня спасло мягкое кресло, такое же, как то, в которых сидели другие бродячие программы. Оно мгновенно выросло из пола и приняло на себя мою тяжесть.

— Учти, — напомнил мне гномик. — Если мы тебя и освободили, это еще не означает, что мы пренебрегаем требованиями ультиматума.

— Как же, дождешься от вас милосердия, — проворчал я. — Держи карман шире.

— Между прочим, — сказал Ноббин. — Мы могли сдать тебя мусорщикам сразу, после того как ты ввалился в это помещение и заснул, словно сурок.

Я криво усмехнулся.

— Но ведь не сдали же. Значит, у вас были для этого веские причины. Очень веские. Или я ошибаюсь?

Ха, они еще не знают на кого нарвались. Быть коммивояжером может далеко не каждый. И это очень трудная работа. Представьте, вы приходите в совершенно незнакомый дом, видите там людей, которым наплевать на вас, на ваш товар, может быть, даже на весь остальной мир. Вам нужно мгновенно определить, что за люди перед вами находятся, угадать их слабые стороны и пристрастья, а потом буквально первой же фразой суметь дать им понять, что вы тот, кто может значительно облегчить их быт. Если вам это удастся, и если во время последующего разговора вы не совершите ни одной ошибки, ни разу не позволите им усомниться в том, что это именно так — они ваши. Здесь имеет значение каждый жест, каждое слово, каждый взгляд. Особенно — взгляд. Вы можете очень долго и вполне успешно вешать лапшу на уши кому угодно, и все может рухнуть из-за одного неосторожного взгляда. Вы лишитесь плодов тяжкого труда, и… Тяжкого? Ну конечно — тяжкого. Можно ли назвать легким труд, во время которого от вас на протяжении, примерно получаса требуется полностью контролировать собственную речь, мимику, выражение глаз, и все лишь для того, чтобы продать каким-то лохам две-три бутылки нового моющего средства? В лучшем случае, если очень повезет, вы можете спихнуть пылесос, и это будет уже крупной удачей. Так вот, еще раз спрашиваю, можно ли назвать такую работу легкой?

К вашему сведению, я занимался ей последние десять лет и переквалифицироваться не собирался. Почему? Да потому, что эта работа обеспечивала мне довольно сносное существование. И если бы не эта история…

Ладно, проехали.

Я еще раз окинул комнату взглядом. Что-то отвечать на мой вопрос никто не торопился. А это доказывало только одно — задав его, я попал в самую точку.

Ну, ребята, кто самый смелый?

Самым смелым оказался Сплетник. Видимо, он чувствовал себя каким-то образом за меня ответственным. А может быть, все еще надеялся вернуть свои инфобабки.

— Прекрасно, — сказал он. — Ты угадал. Причины для этого были. Вернее, одна причина, но очень веская.

Вздохнув, Сплетник поудобнее уселся в кресле, сцепил пальцы и, громко хрустнув ими, вопросительно посмотрел на Ноббина. Тот едва заметно кивнул.

Я раздраженно поморщился.

Дешевые штучки. Особенно здесь, в кибере. Программа, воспроизводящая хруст пальцев, стоит пару инфобабок, не больше.

— Ультиматум перед нами ставят не в первый раз, — сообщил Сплетник. — Мусорщики спят и видят, что им удалось прибрать бродячие программы к рукам. Кто, кроме нас, знает обо всех незаконных делишках, происходящих в кибере? А еще, кто лучше нас может добыть компрометирующую информацию на определенных посетителей? Старая как мир система. Для того чтобы поддерживать закон, или видимость закона, стражи порядка отчаянно нуждаются в сотрудничестве с теми, кто умеет его нарушать. Насколько я знаю, в истории большого мира так было всегда. Теперь мусорщики пытаются устроить здесь, в киберах такую же систему.

Я окинул взглядом комнату, сидевшие в ней бродячие программы и ошарашено почесал затылок.

Вот это да! Да нет, так не бывает. Они меня обманывают. Пытаются запудрить мне мозги. Чтобы кто-то в этом мире, причем даже не живые люди, а какие-то бродячие программы, пытался отстоять такое глупое и забытое всеми понятие, как свобода? Там, в большом мире, слово «Свобода» давно превратилось в ничего не значащий набор звуков, в затасканную тряпку, настолько грязную и замаранную от долгого использования в самых нечистоплотных целях, что люди побрезгливее уже стыдятся брать ее в руки, а тут…

Я еще раз обвел их взглядом. По очереди, каждого в отдельности. Ноббина, Хоббина, Сплетника, гномика, любителя престарелых дамочек, а также всех остальных.

Хм, может быть, они все-таки говорят правду? Да нет, так не бывает. Меня пытаются еще раз, цинично и до глупого просто, обмануть, обработать и оставить в дураках. Потом, когда все кончится и нужда во мне отпадет, эти же самые любители свободы с сытым, довольным смешком ткнут меня носом в дерьмо.

Так уже было, и не раз.

— Эй, ребята, он нам не верит, — сказал Сплетник. — Этот сукин сын посмел нам не верить!

— А с каких это веников тебе надлежит верить? — окрысился я. — Откуда я знаю, что у тебя в голове и что ты на самом деле задумал? Нет уж, на эту удочку ловите кого-нибудь другого. Я предпочитаю, чтобы мне говорили правду или хотя бы что-то, в чем есть доля правды.

Взгляд Сплетника вскочил мне на колени и тонко заверещал. На спине у него светилась малиновая надпись: «Ты — псих!».

— Ну, если ты нам не веришь, то это твое полное право, — Сплетник пожал плечами. — Однако время уходит и нам нужно что-то придумать. Если до объявления ультиматума мы еще могли выдать Ессутила мусорщикам, то сейчас, после того как они поставили нас перед выбором, мы не может показать свою слабину. Иначе повод для следующего ультиматума найдется очень быстро. И во второй раз поступить не так, как хотят стражи порядка, мы уже не сможем. Третьего ультиматума, скорее всего, не будет. Зачем он мусорщикам, если можно просто-напросто нам приказать? Понимаете, что я имею в виду?

Гномик важно кивнул и изрек:

— Конечно, мы все это понимаем. Однако если не согласиться на требования мусорщиков, они запросто могут провести тотальную чистку. Нужна ли свобода тем, кто перестал существовать?

— Во-первых — нужна, — веско сказал Хоббин. — Свобода — это такая шутка, которая нужна всегда. С ней жить веселее. Кроме того, кто тебе сказал, что из нашего положения есть только два выхода: либо принять этот чертов ультиматум, либо не принять?

— А разве есть третий? — спросил любитель престарелых искательниц приключений.

— Вполне возможно — есть, — Хоббин старательно протер тонкой лапкой свои огромные, выпуклые глаза и посмотрел на Сплетника так, словно тот, вот сейчас, подобно деду-морозу, должен вытащить из кармана уже готовое и даже перевязанное голубенькой ленточкой решение.

Сплетник мрачно чертыхнулся и задумчиво сказал:

— Ну-у-у… вообще-то у меня такое решение имеется. Но претворить его в жизнь можно лишь при условии, что Ессутил согласится нам помочь.

Вот оно. Начинается.

— Спорим, — сказал я. — Это самое пресловутое решение было у тебя в голове еще до того, как мусорщики предъявили ультиматум? И весь этот разговор был затеян лишь для того, чтобы заставить меня участвовать в давным-давно задуманной тобой игре? А ультиматум не более чем предлог, вдруг, кстати, подвернувшийся тебе под руку?

— Нет, это невозможно, — буркнул Ноббин. — Он нам не верит.

— Конечно, не верю, — продолжал гнуть свою линию я. — Вся ваша игра шита белыми нитками. Особенно то, как вы меня заполучили в эту комнату. Никогда не поверю в то, что прямиком на моем пути, причем, в тот момент, когда я уже почти окончательно заснул, совершенно случайно попалась открытая дверь. И опять же, по дикому стечению обстоятельств, за дверью меня поджидали именно вы, вы все, причем всего лишь для того, чтобы укрыть меня от преследователей и дать мне спокойно выспаться.

— Он неизлечим, — сказал Ноббин. — Это, кажется, называется — манией преследования.

— Мне совершенно все равно, как это называется, — сказал я. — Пока вы не перестанете считать меня за дурака, и пока не скажете мне хотя бы часть правды, серьезно разговаривать с вами я не собираюсь. Кстати, учтите, времени остается все меньше.

— Ну, фрукт, — промолвил любитель романтических старушек. — Заметили, он пытается нас шантажировать?

Хоббин несколько раз топнул ногами, потом махнул рукой и сказал:

— Ладно, попробуем с ним поговорить по-другому. Эй, ты, параноик, тебе, собственно, чего надо? Ты хочешь выбраться из кибера в большой мир, не так ли?

— Так, — неохотно сказал я.

— Ну, вот и хорошо. Мы можем тебе такую возможность предоставить. Без обмана. Ты попадешь в большой мир и попытаешься там отыскать свое украденное тело. Но сначала ты должен помочь нам. Понимаешь? Ты поможешь нам выкрутиться из положения, в которое мы попали благодаря твоим необдуманным действиям, а мы за это переправим тебя в большой мир. Согласен?

— Каковы гарантии, что вы меня не обманете?

— Гарантии? — мрачно сказал Сплетник. — Да никаких гарантий мы не даем. Понимаешь? Мы дарим тебе надежду, и это в твоем положении уже немало. Либо ты нам веришь, либо погибнешь. У тебя и в самом деле только две возможности. Надежда или гибель. А дверь в этот дом на твоем пути и в самом деле появилась не случайно. Но не для того, чтобы тебя использовать. Понимаешь, мы как волчья стая. В обычное время каждый сам за себя, каждый четко охраняет свои привилегии и охотничьи владения, каждый сам решает свои проблемы. Однако у нас есть одно железное правило: своих мы не выдаем. А ты, превратившись в бродячую программу, стал нашим, стал своим. Именно поэтому мы хотели тебе помочь, именно поэтому следили за тобой и открыли дверь как раз в тот момент, когда тебе стало уж совсем невмоготу. Мы рассчитывали что, отоспавшись, ты отправишься дальше решать свои проблемы сам. Нас они не касаются, однако помочь тебе в безвыходном положении, особенно если это сделать нетрудно, мы были обязаны. Дошло?

— Хорошо, а дальше что?

— А дальше, перед нами поставили ультиматум. Что делает волчья стая, когда опасность начинает угрожать всем? Правильно, в этом случае волки сбиваются в кучу и, забыв старые обиды, пытаются решить проблему сообща. Потом, когда опасность минует, они снова будут жить по закону «каждый за себя», но пока этого не случилось, интересы выживания рода — превыше всего. Ну, понимаешь теперь?

А может, они и в самом деле не врут?

Я вытащил из кармана еще одну сигарету и, закурив ее, посмотрел вверх. Там, неутомимо, в бессмысленном механическом веселье крутила бедрами девица, жутко похожая на одну мою знакомую журналистку.

Вот у нее-то уж точно никаких проблем. Ни малейших. В отличие от меня.

— Как вы переправите меня в большой мир? — спросил я.

— В свое время узнаешь, — заверил Сплетник. — Может быть, тебе этот способ не совсем понравится, но другого у нас нет. Ну как, согласен нам помочь оставить мусорщиков с носом?

Я тяжело вздохнул, стряхнул пепел на пол и сказал:

— Ладно, прах с вами. Что я должен сделать?

— А вот это мы сейчас придумаем, — жизнерадостно заявил Сплетник. — Кстати, по моим подсчетам, у нас осталось совсем немного времени.

— Не надо его зря тратить, — сказал Хоббин. — Я уже, кажется, придумал, что надлежит сделать.