Умка не ошибся с расчетом. Движение в сторону Вышгорода еще не началось, и даже те несколько оболонских кварталов, по которым он промчался, не снижая скорости, были сравнительно свободны.

Преследователи появились в зеркале заднего вида в тот миг, как Михаил выехал в начало Вышгородской трассы. Погоню возглавлял шустрый черный «Субару Форрестер» с автоматчиком в салоне, и Сергеев буквально чувствовал, какой азарт испытывает рыжий стрелок. Уйти на тяжелом, хоть и мощном джипе от легкого кроссовера не даст ограничитель скорости – это очевидно. На широкой двухрядке все достоинства «Лендкрузера» испарились, как вода на жаре и то, что вторым преследователем выступал тихоходный «вэн» Джи-Эм-Си, шансов не добавляло. Мощности мотора микроавтобуса вполне доставало, чтобы не отстать, и, впоследствии, вывезти трупы или пленных. А роль загонщика и палача вполне подходила турбированному «субару». Так что поражение в этом заезде было неминуемо, и меняться мог не результат, а только то время, что понадобиться противнику для расправы с беглецами.

– Вика, перелазь! – приказал Сергеев тоном, не допускающим возражений. – Голову ниже! Давай между сидениями!

Постоянно косясь на преследователей, он нащупал кнопку открывания люка, и прозрачная плита послушно отъехала назад. В затемненный салон хлынул яркий, до боли в глазах, свет, и горячий душный ветер.

Вика, несмотря на шок, змеей проскользнула над подлокотником и съежилась на переднем кресле. Сергеев никогда еще не видел Плотникову растерянной и настолько испуганной. Но, к ее чести, соображения она не потеряла, хоть нижняя губа ее тряслась, словно от холода. На сантименты времени не было – ни обнять, ни утешить.

– Слушай меня, – произнес Умка внятно и медленно, так, чтобы Плотникова расслышала и поняла его наверняка. – Сейчас я высунусь в люк и буду стрелять, а тебе придется вести машину. По нам тоже будут стрелять, поэтому ты сползешь как можно ниже и выглядывать, но изредка. Руль будешь крутить по моей команде. Как крикну, так и крути – не думай! Просто исполняй! Маринка! Ты лежишь тихо. Не встаешь. Все! Начали! Держи руль!

На спидометре было почти 170 в час, дорога закладывала плавный поворот вправо. Здесь разделительная заканчивалась, два шоссе сливались, образуя огромную букву «лямбда». Для того, чтобы попасть на Гостомель, нужно было бы уйти влево, свернуть на север, только вот вписаться в крутой левый поворот «Лендкрузер» уж никак не успевал. Второй поворот на окружную в нужном направлении был южнее, но до него надо было еще доехать. Сергеев тиснул кнопки «круиз-контроля», фиксируя скорость, и крутнулся ужом, доставая из кармана трофейную «беретту». Что удивительно, от адреналина бурлящего в крови, он почти не чувствовал боли в простреленном предплечье. Рана ныла, но двигаться не мешала.

Викина рука только легла на деревянный обод рулевого колеса, а он уже лез в люк, стараясь твердо упереться ногами для устойчивости. Как раз вовремя! «Субару» был уже в пятидесяти метрах сзади, и из опущенного правого переднего окна торчал автоматный ствол. Ветер ударил Умку в спину молотом, заставил согнуться, но Михаил развернулся к потоку боком и прицелился. Джип тряхнуло.

– Не трогай педали! – проорал Сергеев, в надежде, что Вика его все-таки слышит. – Только руль!

В окне «Форрестера» возникла рыжая голова, и Умка выстрелил. Промах! Рыжий выставил в проем ствол, и из него выплеснулась струя огня. Возле Сергеева что-то вжикнуло, на дорогу брызнуло стекло задней двери, и вездеход завилял, как припадочный, едва не сбросив Сергеева с его неудобного насеста.

«Беретта» – потрясающий пистолет. Многие считали его недостаточно мощным, но Сергеев эту марку любил за точность боя и почти полное отсутствие отдачи. Если бы «лендкрузер» не трясло и не швыряло, то с расстояния в тридцать с небольшим метров Умка бы расстрелял водителя и пассажира «субару» с первой же серии выстрелов. А так… Из трех выпущенных пуль только две попали в лобовое стекло, никого не зацепив, а третья лишь продырявила капот кроссовера. «Форрестер» завилял, бросился из ряда в ряд, сместился влево и тут же шарахнулся со встречной, уступая дорогу истерически гудящему автобусу. Рыжий высунулся в окно и выстрелил в ответ – загрохотал продырявленный металл, но ни одна из пуль в салон не влетела.

Сергеев быстро оглянулся. Прямик кончился, дорога начинала петлять. Слева вырос лес, а справа возникли разноцветные деревянные домики придорожного ресторанчика. Плотникова поворот видела, и с рулем, даже в такое неудобной позе, управлялась нормально, только вот скорость движения надо было сбросить. Огромный пятиметровый внедорожник – не «Феррари», и на таких скоростях, войдя в крутой поворот, «сделает уши» в один миг.

Умка нырнул обратно в люк и чуть-чуть было не наступил Плотниковой на голову – Вика едва успела отодвинуться. Могучая центробежная сила уже выносила «Лендкрузер» на встречную по широкой дуге, прямо в лоб груженому бетонными плитами «КРАЗу», неспешно катившемуся в сторону города. Тормозить «в пол» Михаил не мог – это означало верную смерть. Оставалось одно – сманеврировать. Сергеев крутанул рулевое колесо вправо, но тут же почувствовал, что, несмотря на повернутые колеса, внедорожник продолжает движение влево – масса и скорость были слишком велики для мгновенного изменения траектории. Огромный, как железнодорожный вагон, КРАЗ по-прежнему надвигался стремительно, но водитель, скорее всего, уже понял, что джип летит прямо на него, и ударил по педали тормоза. Сергеев понял это по тому, что прицеп, на котором лежали железобетонные плиты, начал жить своей собственной жизнью – его медленно выносило на встречную.

Умка повернул ватный руль влево, пытаясь понять, на какой именно угол он поворачивает колеса, чтобы не сделать сальто в тот момент, когда «Лендкрузер» завершит боковое скольжение. Тяжелый джип качнуло, он присел на левую сторону, отрывая колеса от земли, и нехотя, словно в рапиде, тронулся к обочине. До удара лоб в лоб оставались считанные метры и считанные доли секунды. Плотникова закричала на одной высокой ноте, да так громко, что у Умки заложило уши. Смерть надвигалась на них зеленой, дурно крашеной кабиной грузовика. Уже можно было рассмотреть выражение лица водителя плитовоза, расширенные, полные ужаса глаза, раззявленный рот… Прицеп летел рядом с КРАЗом, практически под прямым углом к направлению движения, перегораживая дорогу полностью.

Сергеев вдавил педаль в пол газа, справедливо полагая, что вылететь с дороги кубарем все-таки лучше, чем быть расплющенным в столкновении. Могучий «тойотовский» мотор взревел, коробка передач перепрыгнула на несколько ступеней вниз, взлетела вверх стрелка тахометра, и широкие лапти колес внезапно нашли сцепление с дорогой.

Привода сработали с чудовищным ударом, и двухтонный автомобиль полетел, как камень, выпущенный из пращи, прочь с шоссе. Массивную корму внедорожника начало «крестить», автоматика не успела погасить колебания, и, именно благодаря этому сокрушительный удар длинной КРАЗовской морды пришелся в самый край заднего правого крыла. Металл разорвало, как оберточную бумагу. Джип сделал «тройной тулуп» и рухнул в глубокую обочину, а его задняя дверь, кувыркаясь, взлетела на добрый десяток метров. От удара о землю сработали все подушки и занавески системы безопасности. Айрбэг выстрелил Сергееву в физиономию на встречном движении и не дал врезаться лбом в ступицу руля, но, притом, едва не нокаутировал. Умка сообразил, что джип и не думал останавливаться и снова летит, не касаясь колесами земли, заваливаясь на бок. Через оторванную дверь было видно, как груженый плитами прицеп сметает с дороги черный «Субару», а тихоходный вэн тормозит, присев на переднюю ось, и оставляет за собой шлейф пыли и черного резинового дыма.

Внедорожник снова ударился подвеской о землю. Сергеева и Вику подбросило, что-то прокричала Маринка, но что, было не разобрать из-за скрежета сминаемого железа. Со звоном лопнул литой диск на задней оси, угодивший на камень, и тут же осевший «Лендкрузер» наскочил на плотный земляной бугор передком, вскинул искалеченный зад, как лягающаяся лошадь, стал на решетку, закачался и принялся медленно делать кувырок вперед.

В десятке метров от него рухнул на бок смятый «Форрестер», лишенный капота и ставший наполовину кабриолетом из-за срезанных передних стоек. Из разбитого мотора били струи белого пара.

Когда джип лег на крышу, Сергеев уже оправился от удара подушки и потащил Вику из машины, не дожидаясь, пока осыплется из рамок битое стекло. Они выбрались из салона внедорожника в тот момент, когда КРАЗ и прицеп с плитами наконец-то опрокинулись на бок, перегородив шоссе в полусотне шагов от «Лендкрузера». Отбежав на несколько метров, Вика упала на колени и ткнулась лбом в выжженную траву. Она была практически цела, если не считать нескольких глубоких царапин на руке и щеке, из которых сочилась кровь.

– М-м-м-марина, – выдавила она, кривясь, и через силу, со свистом втянула в себя воздух. – М-м-м-марина!

Сергеев не смог распахнуть заднюю дверь «Лендкрузера», ее заклинило в проеме, тогда пришлось лезть через разбитое окно. Осколок каленого стекла рассек Михаилу кожу на обратной стороне кисти, но он уже нащупал между сидениями неподвижную Маську и поволок ее наружу, стараясь приподнимать над полом, чтобы не порезать.

Маринка была в сознании, но в глубоком шоке: голова болталась из стороны в сторону, глаза полуприкрыты. В старых романах это называлось «барышня сомлели», но обстановка складывалась куда как не романтическая, и времени на сопли и слезы не намечалось совсем. Возле машины сильно пахло бензином, и ничего хорошего в этом не было – сухая трава, горючее и поврежденная проводка грозили нешуточным взрывом. Умка подобрал с травы вылетевшую из салона «беретту» и, заставив Плотникову подняться, потащил ее и Маську прочь от изуродованного «Лендкрузера».

Тем, кто ехал в вэне, повезло, что машина была не так быстроходна, как черный «субару». А вот Сергеев бы много дал за то, чтобы водитель Джи-Эм-Си не успел затормозить, но об этом теперь можно было только мечтать.

Сначала Михаил услышал, как вжикнула пуля, а уж потом звук выстрела – сухой пистолетный треск. Не выпуская своих девушек из рук, Сергеев рухнул ничком в неглубокую рытвину. Следующую пулю он уже не слышал, она прошла над ними.

– Лежать и не вставать! – приказал Умка негромко, а сам, приподняв плечи, поймал на ствол бегущего по самому краю шоссе человека и едва не снес ему голову – это шофер КРАЗа, обезумевший от испуга, мчался к перевернутому «Лендкрузеру» и разбитому «Форрестеру». Из салона кроссовера ему на встречу пытался выползти рыжий стрелок, изломанный, покрытый блестящей, как лак для ногтей, кровью, но у него ничего не получилось, и он повис в окне, уронив разбитую голову. Сергеев не стал тратить на него пулю.

Стреляли от перевернутого плитовоза и, наверное, поэтому промахнулись. Для короткоствольного пистолета дистанция была великовата. Сергеев рассмотрел двоих, притаившихся у заднего колеса. Они явно кого-то ожидали, и Умка догадался, что третий побежал в обход, чтобы атаковать со стороны кабины. А, может быть, с ним был четвертый. Или еще и пятый. Вэн – машина немаленькая, и сколько преследователей было внутри, можно только предполагать. Рыжий из игры выбыл. Пока, во всяком случае. Водитель «Форрестера» наверняка погиб, основной удар пришелся на его сторону. У колеса – двое. Пусть еще двое у кабины…

Сергеев выщелкнул из «беретты» обойму. Половина. Шесть патронов в наличии. Еще один в стволе. Не густо, но лучше чем ничего.

На шоссе затормозила старая белая «Волга», микроавтобус «Фольксваген», подъехали «Жигули». Людей прибывало. Оставалась надежда, приехавшие на Джи-Эме не решатся стрелять при свидетелях, но раздавшийся выстрел тут же ее развеял.

Стрелявший Сергеева не разглядел, палил наугад, и пуля вонзилась в землю на добрых пять метров левее. Вика и Маська хором охнули. Сергеев же стрелка увидел: тот находился в тени, но отлично просматривался силуэтом в контровом свете. Будь цель на десяток метров ближе – Михаил бы не стал сомневаться в попадании, но тут… Умка поймал силуэт на мушку, взял завышение и плавно потянул спуск. Судя по тому, как стрелок опрокинулся на спину, мелькнув в воздухе подошвами, пуля угодила в голову, куда Сергеев и метил. Это, конечно, было чистой воды пижонством, в таких ситуациях, если на противнике нет брони, надо бить в середину фигуры, но на стрелке вполне мог быть жилет, а «беретта» с такой дистанции для «броника» – даже не комариный укус.

Двое, подвел итог Умка и, вскочив со всей возможной прытью, побежал к перевернутому грузовику хитрым зигзагом, не давая противнику прицелиться. Нервы у преследователей не выдержали, и они выступили из укрытия, поднимая пистолеты навстречу бегущему Сергееву. Он не услышал, а, скорее, почувствовал момент выстрела и резко, по-заячьи, прыгнул в сторону, не снижая темпа. Пули пролетели мимо, а он, подняв «беретту», всадил первому из стрелявших две пули под подбородок, как раз там, где жилет оставляет шею голой. Раненый вскинул руки к горлу и рухнул на бок, зажимая продырявленную гортань. Одновременно с еще одним выстрелом врага Умка нырнул вперед рыбкой, кувыркаясь через голову, пружинисто подскочил, замер, стоя на одном колене…

С расстояния в пятнадцать шагов девятимиллиметровая пуля за доли секунды вошла в череп над правым глазом и вылетела через затылок.

Сергеев медленно встал, опустив руку с пистолетом вдоль тела. По спине разливалась холодная волна, и что-то мешало дышать и кололо на ладонь ниже затылка. С дороги на него смотрели испуганные водители, искавшие укрытия за своими машинами. Шофер КРАЗа сидел на обочине, широко расставив ноги, и обалдело крутил головой. Умка обернулся, чтобы посмотреть, все ли в порядке с Маришкой и Викой, и его качнуло. Солнце в небе вдруг стало тусклым на мгновение, а спину снова обдал ледяной ветерок. Сергеев поднял руку к лицу, прикрывая глаза тыльной стороной ладони. Он вдруг услышал, как щебечут птицы, прячущиеся в тени подступивших к дороге сосен. Все звуки почему-то исчезли. Остался только этот – пронзительный щебет, пробирающий до костей, как звук от пенопласта, скользящего по стеклу.

Умка увидел Плотникову. Она поднималась из травы – лицо в крови, рот приоткрыт: наверное, она что-то говорила. Может быть, звала? Сергеев сделал шаг и упал на колени, недоумевая, почему же он так замерз под таким ярким солнцем, буквально выжигающим глаза своим нестерпимо белым светом. Свет заливал все, как молоко, и сосны растаяли в нем, но Михаил еще увидел в белом растворе Маську – живую, невредимую, бегущую к нему вместе с матерью. А потом солнце стало черным, и мир сжался в непонятную сияющую точку в зените.

И исчез.

Замерзнуть, в принципе, можно даже в самой теплой воде. К исходу третьего часа Сергеев уже жалел, что на них летние гидрокостюмы. Вначале вода показалась теплой, как парное молоко, а само погружение простым, словно тренировка в бассейне. Шли плотной группой, связанные фалом, на глубине 10 метров. Возглавлял отряд Гюстав, и только у него были свободные руки. Остальные несли на себе достаточно тяжелые свертки с одеждой и резервным вооружением. Основное оружие должно было попасть на борт сухогруза во время погрузки, в одном из контейнеров, но Исмаил решил перестраховаться. Сергеев только молча кивнул, соглашаясь – он бы и сам не полагался на кого-то постороннего. Оказаться на борту судна противников с голыми руками – крайне сомнительное удовольствие. После недолгого обсуждения того, что надлежало взять с собой, остановились на пистолетах и автоматических винтовках плюс небольшой боезапас к ним, и, подумав, добавили по несколько гранат на человека.

На словах все казалось крайне необходимым и легким, а вот тащить амуницию на себе, скользя в темной воде над дном залива, требовало немалых сил и, главное – сноровки. Сноровка же была далеко не у всех. О том, что за плечами у Базилевича только лишь пара погружений на египетских курортах, можно было догадаться заранее, а вот то, что Хасан плохо переносит ночные погружения, похоже, не знал и сам Аль-Фахри. Он, конечно, не запаниковал, но о том, чтобы доверить ему буксировать тяжелый груз и речи быть не могло – если не потеряет сверток, то утонет сам – ограничились винтовкой и несколькими обоймами. Включать фонари пловцы не могли, в прозрачной воде на сравнительно небольшой глубине, их вполне могли засечь по световым пятнам с патрульных катеров, барражировавших у входа в зону пирсов и по заливу.

Пирс, к которому была пришвартована «Тень Земли», был связан с берегом бетонным молом, вдоль которого тоже были обустроены места для швартовки, рассчитанные на суда с небольшой осадкой. В первые же минуты по прибытии Конго завел грузовики на пирс и поставил охрану у въезда на мол, отсекая от груза, как местные власти, так и любопытных аборигенов. Если бы не предусмотрительность Гю, направившего оружие для группы в порт заранее, то ситуация была бы еще более сложной.

Плыли долго, но, как, оказалось, доплыть – это еще не все дело. Когда они вышли на поверхность у самого борта сухогруза и смогли перевести дыхание, лестницы в условном месте не оказалось. Пирс был совсем рядом, его от пловцов отгораживал корпус судна, но вскарабкаться на мол было практически невозможно – ярко горели мощные прожектора, превращая бетонную площадку в залитое беспощадным светом подобие футбольного поля. На нем, практически не отбрасывая тени, стояли запыленные, грязные грузовики Рашидовского каравана, черные джипы и пикапы охраны. Конго лично следил за тем, чтобы народ не дремал, прохаживался туда-сюда и раздавая сигареты вперемешку с оплеухами. Ревели моторами дизельные автопогрузчики, лязгал мостовой кран, слышны были гортанные крики рабочих, цеплявших контейнеры за проушины.

– Ты же говорил, что ночью они грузиться не будут, – сказал Сергеев французу.

Тот только пожал плечами и поплыл вдоль борта «Тени Земли», разыскивая лестницу. Но лестницы не было. Отсутствие веревочного трапа Гюстава вовсе не обеспокоило, (мне бы такую уверенность, подумал Сергеев!), он поддул жилет, сдвинул маску на лоб и жестом предложил остальным членам группы последовать его примеру. Исмаил тоже вел себя спокойно, ведь до рассвета оставалось еще три часа, а пока можно и поболтаться в воде поплавком, мирно покачиваясь среди разнообразного мусора, прибитого легкой волной к пахнущему мокрым железом борту «Тени Земли».

Несколько раз Сергеев осторожно, без всплесков, подплывал к носу сухогруза и оттуда наблюдал за происходящим на пирсе, однажды компанию ему составил Хасан, уже пришедший в себя после подводного плавания в кромешной тьме. На втором часу ожидания совсем близко, обдавая борт судна мертвенно-синеватым лучом носового прожектора, прошел сторожевой катер охраны, и им пришлось второпях погружаться, но сторожевик, тарахтя старым дизелем, прошел мимо, и снова на воду упала чернильная густая тьма, в которой надо было терпеливо ждать…

Несмотря на заверения Гю и Исмаила, авторитета и денег Рашида хватило на то, чтобы начать погрузку ночью, и если бы не обычная леность и нерасторопность местного персонала, судно могло выйти в море еще до рассвета. Но на удачу пловцам, болтающимся уже который час в грязноватой воде у борта, контейнеры с электроникой перегружали с большой осторожностью и на это ушло много времени. В числе других, на борт попали и те самые, два, из-за которых и заварилась вся каша. Определить, в каких именно боксах содержится радиоактивное сырье, можно было за полминуты с помощью портативного счетчика Гейгера, но для этого надо было, во-первых, подняться на борт, во-вторых, иметь этот самый счетчик. Стрела крана несла вверх огромные сорокафутовые ящики, а Сергеев провожал их глазами, сидя по брови в воде у форштевня и пускал от бессилья пузыри. Если была допущена ошибка, то в любой момент, не дожидаясь пока их абордажная команда окажется на борту, сухогруз отдаст концы и тронется в путь через море. Времени на принятие нового решения становилось все меньше, а Гюстав с Исмаилом по-прежнему ждали, как ни в чем не бывало.

Когда на пирсе принялись готовить специальные платформы для погрузки автомобилей, Умка начал замерзать и нервничать. Вода вытягивала из него тепло, ласты сдавливали налившиеся ступни, а приплывшая из темноты раздувшаяся, как резиновая игрушка, мертвая собака, стала последней каплей переполнившей чашу терпения. Пора было выдвигаться на разведку и искать место, где можно подняться на пирс, тем более, что на востоке уже посветлело, пусть едва заметно, но посветлело. Рассвет мог в любой момент вынырнуть из-за горизонта: в этих широтах и ночь, и утро приходят внезапно, словно кто-то наверху поворачивает выключатель, а с рассветом для них, так или иначе, начнутся неприятности. Воздуха в баллонах на обратный путь, конечно, хватит, а если вдруг не хватит? Играть Ихтиандра в акватории порта без наличия жабр Сергееву не улыбалось. Поэтому, когда неподалеку от них воды коснулась веревочная лестница, Умка испытал изрядное облегчение. Как, впрочем, и все остальные.

Подъем всей группы занял почти полчаса. Акваланги пришлось затопить, план отхода не предусматривал их использование. Михаил зашел на борт предпоследним, замыкал отряд Исмаил. Сергеев даже позавидовал тому, как пожилой негр, жилистый настолько, что казался сплетенным из канатов, легко и непринужденно взлетел по штормтрапу наверх. Базилевич, которому подъем даже без груза дался нелегко, сидел в тени контейнера, сверкая испуганными глазами. Предусмотрительный Хасан уже распаковал сверток с оружием и держал в руках М-16. Рядом с Гю стоял невысокий темнокожий с наголо обритой головой – как понял Умка, он и был встречающей стороной. Встречающая сторона что-то говорила Гюставу на ухо, торопливо, шепотом – похоже, что оправдывалась. Лицо у Гюстава было, мягко говоря, недружелюбное.

Поднявшись, Исмаил сразу же вмешался в разговор, и уже через минуту лысый потрусил куда-то прочь, а они остались в своем темном закутке между контейнерами.

– Что так долго? – спросил Михаил у подошедшего Гюстава.

– Боялся он… – сообщил француз с легким раздражением. – Деньги брать он не боялся, а на борт нас запустить – страшно.

– Но запустил же? – спокойно возразил Исмаил. – Даже деньги не сделают героем того, кто трус от природы. И он прав, пока грузили контейнеры, было опасно. А вдруг кто заметит? Не злись, Гю! Что он еще сказал?

Они говорили даже не вполголоса, а совсем тихо, склонив к друг другу головы, как заговорщики, хотя на пирсе уже шумели, готовясь к погрузке джипов, и то и дело лязгало какое-то железо – очевидно, вездеходы крепили к платформам за подвеску.

– Сейчас он проводит нас к контейнеру. Там будем ждать выхода в море. Когда окажемся в нейтральных водах – дадим сигнал твоим ребятам. Они готовы?

– Готовы, – подтвердил Исмаил. – Ходу тут всего ничего – пара часов, если наперерез. А они сегодня утром уже будут болтаться в море. Успеют. А что будет делать этот парень?

– Сбежит, – усмехнулся француз. – Часть денег он уже получил, вторую, которая ждет его на берегу, очень хочет получить, а для этого надо остаться живым. Это только у меня плохо с инстинктом самосохранения. У всех остальных с ним хорошо.

Сергеев мысленно спросил себя по поводу собственного инстинкта самосохранения и ответом остался недоволен. Скорее всего, инстинкт или давно скончался от пренебрежительного к себе отношения, либо видоизменился до неузнаваемости. Иначе было бы трудно объяснить, что именно делает пенсионер на борту судна в отдаленном африканском порту? И почему намерения у этого пенсионера далеко не самые мирные?

Рассвет застал их в контейнере.

Умка с ужасом думал о том, что будет, когда солнце поднимется повыше. Железная коробка могла стать настоящей душегубкой. И есть было нечего, с собой ничего не брали, кроме питьевой воды в бутылках. Живот слегка подводило, но в свете предстоящего боя это было совсем неплохо. На Базилевича было жалко смотреть. Антон Тарасович обладал богатым воображением и, чем ближе был час схватки, тем подробнее он представлял свой хладный труп, лежащий на палубе в луже быстро подсыхающей крови. Представленное зрелище было ужасным, Базилевич явно испытывал приступы клаустрофобии и непреодолимое желание выскочить из сумрака сорокафутовика, в котором для всех них отведено всего несколько метров свободного пространства, и с криками рвануть по палубе к трапу и спасительному берегу. Останавливало его то, что сидел он не рядом с дверью и еще – присутствие где-то на корабле Конго и Рашида, которых он боялся больше смерти. И, в общем-то, правильно боялся.

Последний джип загрузили на борт, когда красный диск солнца только выполз из-за горизонта, а когда край его стал ослепительно белым, матросы уже бегали вдоль борта, отдавая концы. Температура в контейнере мгновенно повысилась, и Сергеев поблагодарил провидение за то, что у них была возможность снять неопреновые костюмы и надеть обычную одежду – рубаха на нем стала мокрой за несколько секунд. Все принялись обильно потеть, заполняя загустевший воздух запахом выделений, и даже железный, привычный ко всему Исмаил покрылся испариной и задышал тяжелее. Корпус сухогруза начал вибрировать, заработали дизеля, проворачивая валы, винты взбили воду, и корабль отвалил от пирса. Сергеев приник к неплотно прикрытым воротам.

У фальшборта появился Рашид Мамедович, одетый уже не в военную форму, а вполне мирно, можно сказать, по-пляжному – жирный затылок нависал над воротником желтой гавайки несколькими складками. Лысину прикрывала соломенная шляпа – один в один такая, как у Голдфингера в старом фильме про Бонда. У Сергеева сильно зачесался указательный палец. Очень сильно. В принципе, можно было и выстрелить, будь судно подальше от берега. Но в порту, у самой причальной стенки… Служба безопасности была многочисленна, и притом не очень профессиональна. Зачем создавать себе проблемы?

Умка убрал руку со спуска своей винтовки и поймал взгляд Аль-Фахри. Столкнувшись с Михаилом глазами, араб усмехнулся и сделал вид, что совершенно не интересуется происходящим.

Полоса бурлящей воды между пирсом и бортом судна становилась все шире, «Тень Земли» потихоньку отваливала, направляя форштевень в сторону выхода из залива. Рядом с Рашидом возник Пабло Кубинец в своем неизменном полотняном костюме плантатора, а рядом с ним…

Сергеев прикрыл глаза, чтобы не видеть, но даже через сомкнутые веки видел, как она делает несколько шагов и становится возле Кубинца, приникая к его плечу. Такая же тонкая, хрупкая, какой он запомнил ее тогда, в Гаване… И платье на ней было приталенное, невероятно легкое, сотканное из каких-то причудливых цветов и полос. Под легким утренним ветерком ткань обняла ее фигурку, очертив талию, крутой изгиб бедра, стройные ноги…

Михаил сглотнул, и шершавый шар бешенства прокатился по сухому горлу, захолодил грудь и упал в желудок свинцовым комком.

«Оказывается, мне повезло, – подумал Умка с неожиданной ясностью. – Повезло, что я столько лет считал ее мертвой. Потому, что пережить смерть человека, которого ты любишь и которому доверял, гораздо проще, чем пережить его предательство. Господи, как же мне больно сейчас!».

Память услужливо выталкивала на поверхность все несоответствия, странности, нестыковки в ее словах, в ее поведении, на которые Сергеев тогда, в Гаване, не обратил внимания, и произошедшие на Кубе события вдруг приобрели совершенно другой смысл. И этот новый оборот был настолько логичен, очевиден и страшен этой своей очевидностью, что Михаил бы много дал за то, чтобы ничего не знать сейчас и ничего не узнать в будущем. Никогда не узнать. Хорошо бы было по-прежнему считать ее мертвой, но – увы… Ничего не получится. Стоп! А о сыне Рашид говорил правду? Мальчика Умка не видел – ни в джипе, ни на причале, что, впрочем, ничего не значит. И ведь нельзя сказать наверняка… Даже если на корабле есть мальчишка, то…

«Глупости, – возразило второе „Я“, – ты совершенно сбрендил, Миша! Не верь ни на минуту! Это всего лишь попытка надеть на тебя ошейник! Сына не существует, как бы тебе того не хотелось. Марсия есть, вот она, можешь полюбоваться, стоит, а Кубинец положил ей руку на талию и так по-хозяйски поглаживает! А Диего не существует! И даже если он есть – это не твой сын. Он не может быть твоим сыном, запомни это, потому что он сын предательницы… Ее привезли сюда с целью заставить тебя делать то, что им нужно. Забудь о том, что было! Женщина, которую ты любил давно умерла. Ты видел ее тело, на носилках, под окровавленной простыней, наверное, еще сохранившей на себе следы вашей любви. А рядом с Педро сейчас совершенно другая женщина, которую зовут Марсия. Но это не твоя женщина. Твоя – мертва. И так лучше для вас обоих.»

Мимо, обгоняя медлительный сухогруз, проскочила старенькая яхта, на которой резвилась группка туристов-дайверов. Они громко кричали что-то и махали руками, приветствуя плывущих на судне. Рашид, Пабло и Марсия помахали в ответ. Сергеев сверлил им спины ненавидящим взглядом до тех пор, пока Раш не обернулся резко, и не упер свои маленькие пронзительные глазки в штабель контейнеров, в среднем из которых и находилась сейчас абордажная команда.

Умка прекрасно понимал, что увидеть их в темноте, сквозь узкую щель в притворенных воротах Рахметуллоев не может, но, все равно отшатнулся. Рашид Мамедович зашарил взглядом по железным ребристым бокам, выискивая источник беспокойства, но ничего не нашел, и медленно, словно нехотя, отвернулся.

– Не смотри так… – сказал над самым ухом Исмаил, и Михаил ощутил на щеке его горячее дыхание. – Он осторожен, он чувствует КАК ты смотришь! Он не шакал, он гораздо опаснее и ничего не боится.

– Я знаю этого человека, – ответил Сергеев шепотом. – Очень давно знаю.

– Он главный?

– Да.

– Ты хочешь убить его?

Умка медленно повернул голову и уперся взглядом в черные выпуклые глаза негра. От тела Исмаила исходил острый, сильный запах зверя. Запах не был неприятным, как в случае с Сержантом Че, он был угрожающим. И смотрел Мохаммед Ахмад, как смотрит хищный зверь – с холодным любопытством, изучая. На какой-то миг Сергееву показалось, что еще чуть-чуть, и Исмаил тронет его огромной когтистой лапой, словно играя с уже пойманной дичью.

«Не поворачивайся к нему спиной, – сказало второе „Я“. – Настоятельно советую – не поворачивайся».

– Хочешь убить? – повторил Исмаил на английском.

Врать было бесполезно. Да и незачем.

– Да.

– Это хорошо, – лиловые губы растянулись в усмешке, оголив полоску крупных, пожелтевших от никотина зубов. Глаза мигнули. – Он твой. Тебе придется это сделать, как только мы начнем штурм. Кто эта женщина?

– Никто, – быстро, несколько быстрее, чем надо бы, ответил Умка, и тут же поймал на лету стремительный, как взмах ножа, взгляд Хасана. – Просто женщина…

– Женщина на борту – плохая примета. – Если Исмаил и пытался пошутить, то получилось неудачно. Редко кто шутит с такими интонациями и таким выражением лица. – А кто этот клоун?… Весь в белом?

Сергеев пожал плечами.

– Он не клоун, Исмаил. Я думаю, что из людей, которые считали его клоуном, можно выложить целую аллею на кладбище. Его зовут Пабло и в Африке, особенно в ЮАР, за его голову в свое время предлагали немаленькие деньги.

– Этот черный здоровяк – его человек?

– Да.

– Он тоже с Юга?

– Да. Его кличка – Конго. Как его зовут в действительности, я не знаю.

Сухогруз загудел, проходя буи у входа в порт, и от густого, мощного звука контейнер наполнился зудящей вибрацией. Базилевич даже вздрогнул от неожиданности.

В руках у Исмаила появился передающий блок от радиомаркера, такими оснащали аварийные плавучие маяки, сбрасываемые с вертолета на воду в место катастрофы. Негр клацнул тумблером и попросил Сергеева: «Подсади!». Тот подставил руки, и пират легко, опершись на них, на мгновение завис в позе баскетболиста в прыжке и через щель у верхней кромки ворот выставил модуль на крышу контейнера.

– Ну, вот и все, – сказал он, спрыгнув на пол. – Ты веришь в Бога, капитан Санин?

Сергеев на мгновение замешкался с ответом, и тут же Исмаил взмахнул рукой.

– Не отвечай. Не надо. Перед боем молятся даже те, кто не верит. Аллах выслушает всех.

Хасан кивнул.

– Аллах благосклонен к воинам.

Базилевич побледнел, а Гю, который вот уже минут пять боролся с желанием курить, нюхая сигарету, иронично поднял бровь. Он был в майке, плечи его блестели от пота, и волосы стали влажными, как после душа, но это не портило французу настроения. Было похоже, что он ждал боя, и само ощущение приближающейся опасности бодрило ему кровь. Умка встречал людей, похожих на Гюстава. Для них риск был не неотъемлемой частью профессии, а острой приправой, помогающей адекватно относиться к скучной действительности. Они, в отличие от адреналиновых наркоманов, рядом с которыми и находиться-то было опасно, были прекрасными бойцами – хладнокровными, расчетливыми, надежными. Но и в их любви к опасности, крови и свисту пуль было нечто извращенное, всегда вызывавшее у Сергеева ощущение скрытого душевного нездоровья. Ничего общего с Портосовским «Дерусь, потому что дерусь!» это не имело, скорее уж по ассоциации можно было вспомнить вельможных дам, посещавших казни и бордели парижского дна, чтобы почувствовать вкус к жизни.

«Хороша компания, – подумал Умка, вдыхая насыщенный запахами разогретого металла и потных тел воздух. – Пират, авантюрист-легионер, торговец оружием, политический оппозиционер-растратчик да бывший сотрудник спецслужб на пенсии! И каждый со своими целями и планами, о которых можно только догадываться… Ох, мы и навоюем!»

Но других вариантов не было. Как, впрочем, и толку от глубокомысленных комментариев.

На корабле их было пятеро. Вернее, не пятеро, а четыре с половиной, если правильно оценить Базилевича – маловато для абордажной команды. И через два часа кому-то из них предстояло умереть.

– На сколько у них хватит патронов? – спросил Мангуст с деланной озабоченностью на лице. – Хочешь пари, Умка? Все кончится через четверть часа… Спорим?

– Я все думаю, что мне мешает отстрелить тебе голову? – отозвался Сергеев.

Он не мог не согласиться, что бой затягивается и патронов надолго не хватит. Что там происходит? Четверо детей Капища – это, конечно, много, но не настолько, чтобы потратить весь боезапас. По звуку Михаил легко различал «Галил» Ирины и АК Вадима. Мотл, если жив, а Сергеев надеялся, что Подольский все еще жив и не истек кровью, стрелял из пистолета – пистолетных хлопков не было слышно минимум минут пять.

С противоположной стороны лупили из АК-74. И, Михаил мог поклясться, количество стволов у нападающих увеличилось. Значит, Мангуст не врал, в здании еще была охрана, и теперь уцелевшие подтягивались к лестнице. Ребята явно экономили патроны. Раздавались практически только одиночные, очень редко сдвоенные выстрелы.

– Я и сам размышлял, почему ты сразу не выстрелил, – вальяжно покачивая ногой, продолжил разговор куратор. – А потом понял – из уважения! Ко мне, к своему наставнику, к жене твоего деда, которая приняла огромное участие в твоей судьбе. Ты, Миша, человек, не лишенный чувства благодарности, вот и не стрелял…

Рысина заулыбалась, демонстрируя превосходную работу дантистов.

Мангуст откровенно издевался. В его поведении проглядывал настоящий кураж – так ведут себя перед победой в решающей схватке. Причем тогда, когда в этой победе абсолютно уверены.

Сергеев не понимал, в чем дело, но с каждой секундой становилось очевиднее, что ничего хорошего ждать не приходится. Если трюк не удастся – это смерть. Но и бездействие – смерть. И Умка, всегда выбиравший меньшее зло, начал действовать.

Угол, на который он сместился от первоначальной позиции, был недостаточен для посредственного стрелка, но вполне годился для стрелка хорошего. Михаил прекрасно видел кисть куратора, эжектор, зажатый в кулаке, прозрачную трубку, соединявшую устройство с катетером. Главное было удержать ствол на линии прицеливания, потому, что для задуманного было мало одной пули.

Сергеев встретился взглядом с бывшим наставником, медленно, растягивая губы в улыбке, снял с «разгрузки» гладкое яйцо осколочной гранаты и кинул ее куратору «навесиком».

Трюк был старый. Мангуст сам учил их приемам на отвлечение внимания.

Граната взлетела вверх, и Мангуст машинально поднял глаза, следя за траекторией ее полета. На секунду. Не более. Он прекрасно видел, что чека не вынута и взрыва не будет, но все же отвел взгляд от Умки, и этого мгновения для того, чтобы вскинуть автомат и прицелиться, Сергееву хватило вполне.

Пуля калибра 7.62 ударила в кулак куратора как раз в том месте, где из него торчала трубка капельницы, и раздробила кости кисти, перемешав их с кусками металла и пластмассы. Вторая пуля ударила чуть выше, в сгиб между кистью и предплечьем, практически разорвав сустав и сухожилие.

Мангуст опрокинулся через спину, не падая, а именно уходя от выстрела в грудь, но у Сергеева не было возможности стрелять в него еще раз, потому что бабушка, несмотря на возраст и тучность, двигалась с вполне достойной специалиста скоростью и точностью. В руке ее уже появился черный пистолет, но вместо того, чтобы стрелять в Умку, она, вывернув кисть, попыталась приставить ствол к голове Молчуна. А на это ей банально не хватило времени.

В момент разворота Михаил потерял равновесие, и взял немного правее, чем было нужно – боялся зацепить паренька, поэтому попал не совсем удачно, в плечо и в складчатую шею. Первая пуля только прошила мышцу, отбросив руку в сторону, а вторая заставила Рысину булькнуть, как грязевой гейзер, и еще больше обычного выкатить глаза. А потом она, зажимая рану здоровой рукой, снова попыталась поднять пистолет, но не смогла и упала лицом на клавиатуру лэптопа.

Сергеев повел стволом, выискивая Мангуста, и тут ему под ноги выкатилась граната. Его же граната, только со снятой чекой.

Умка успел сделать два шага, второй был прыжком – и дальше уже летел, как лист бумаги, подхваченный ветром, еще в воздухе пытаясь закрыть Молчуна телом. Если бы не жилет, то до цели долетел бы покойник, а так несколько осколков попали в ногу, пробив икру чуть выше берца, да еще один засел в ягодице. Керамические пластины остановили четыре куска искореженной стали, и Сергеев с маху врезался в Молчуна – хоть раненым, но живым. Падая вместе с креслом, они опрокинули и штатив для капельниц – содержимое одного из пакетов брызгами разлетелось по полу. Умка попытался вскочить, но тут же завалился, сложившись на раненую ногу. Боковым зрением он уловил движение и, не целясь, дал длинную очередь вслед убегающему Мангусту. Пули застучали по полу и стенам, но в этой дроби Сергеев уловил один чавкающий звук – есть попадание! Он не стал даже смотреть (потом разберемся!) в ту сторону и, как мог быстро, бросился к лежащему навзничь Молчуну. Матерясь сквозь зубы, Умка грязными, окровавленными пальцами отсоединил трубки от катетеров и едва не заплакал от бессилия. Он не мог извлечь из тела Молчуна порты для капельниц, у него не было даже пластыря, не говоря об антисептиках и антибиотиках, не было обезболивающих!

За дверью ударили выстрелы – не просто стрельба, а канонада.

– Ты полежи, – попросил Умка, заглядывая мальчишке в глаза. – Полежи чуть-чуть! Уже недолго, слышишь… Мы пришли за тобой, а теперь просто потерпи.

Глаза Молчуна оставались мутными и бессмысленными. Сергеев напрасно пытался рассмотреть в них тот самый замеченный им обнадеживающий отблеск.

Припадая на поврежденную ногу, Умка поковылял к входу. Впереди него рванула граната, и Михаил добавил скорости, хотя при каждом шаге икру пронзала острая боль. Но к боли можно привыкнуть, а вот как привыкнуть терять друзей?..

Вестибюль был затянут едким пороховым дымом, площадка перед лестницей буквально завалена стреляными гильзами. А у стены, сжимая в руке пистолет, лежал мертвый Матвей.

Сергеев сразу увидел, что Подольский умер, живые так не лежат. И еще – на лице его была счастливая улыбка. Один глаз закрылся, а второй смотрел на Умку из-под посиневшего века, и, казалось, что Мотл весело подмигивает.

На площадке, пролетом ниже, были видны тела нескольких убитых, и все было густо забрызгано кровью. Михаил присмотрелся – двое покойников походили на детей Капища, остальные были из охраны – и возраст неподходящий, и одеты иначе.

Заметив Сергеева, Вадим осклабился, сорвал с «лифчика» гранату и, перегнувшись, метнул ее в проем, рассчитывая на рикошет.

– Берегись! – заорал кто-то внизу. Граната звучно запрыгала по ступеням, раз, два – и тут снизу ударил взрыв, и лестницу ощутимо тряхнуло.

– Что с патронами? – прокричал оглушенный Умка.

– Последний рожок, – отозвался Вадим. – Миша, Матвей умер!

– Вижу, – буркнул Сергеев. – Ира, как ты?

Она не ответила, хотя не могла не слышать вопрос, только посмотрела на Умку тяжелым взглядом. Глаза у нее были сухими. Совершенно сухими.

– Ее зацепило, – ответил вместо нее коммандос. – В руку чуток, и в бедро.

Он вздохнул, и внезапно на его губах вспух и тут же лопнул розовый пузырь.

– Меня зацепило, – признался он и вытер рот рукой. – Но это херня, командир, несерьезно.

Но с первого взгляда было понятно, что серьезно.

– Куда?

– Подмышку, блядь, – Вадим выдавил из себя улыбку, но было видно, что ему вовсе невесело. – Осколок прилетел… Вот, дурак… А говорят, что пуля – дура!

Внизу загудели ступени – остатки Мангустова воинства шли в атаку. И сам Мангуст был где-то за спиной, раненый, истекающий кровью, но все еще живой.

«Осинового кола на тебя нет, – подумал Сергеев со злостью. – Ну, ничего, мы и так справимся, наставник!»

– Молчун как? – спросил Вадим.

Он выщелкнул из «калаша» рожок, посмотрел на оставшиеся патроны, и вставил магазин на место.

– Не знаю, – честно ответил Сергеев. – Никак. Он меня не узнает.

– Бери пацана, и уводи его отсюда, – Вадим снова вытер кровенеющие губы. – И Иру бери. А мы – повоюем!

– Останусь я, – неожиданно громко и четко сказала Ирина, и Сергеев повернулся к ней, содрогаясь от мысли, что сейчас натолкнется на этот обжигающий, как расплавленный свинец, скорбный взгляд.

– Не останется никто, – отрезал Сергеев. – Незачем оставаться. Они сейчас опять пойдут на штурм. Не получится – снова пойдут. Их там еще много, а патронов у нас нет. Оттягиваемся. Где-то здесь, на этаже, выход на крышу… Я тут одного старого знакомца не дострелил, и он бежал. Думаю, туда. Мне б его найти, пока есть такая возможность. Так что быстренько, хоть на четвереньках, но отходим. И ничего мне не говори, Ира, – добавил он. – Матвея не вернешь. Он умер, как хотел – не в койке, а с оружием в руках.

Умка поднял взгляд и, не отрываясь, посмотрел в ее глаза.

– Он бы тебя не бросил. И я не брошу.

Из глаз Ирины покатились большие круглые слезы. Они прорезали дорожки на ее грязных щеках и падали на черную шершавую ткань пуленепробиваемого жилета.

– Потом, – произнес Сергеев, смягчая интонации. – Потом поплачешь. Ты ходить можешь?

Она кивнула, растирая по лицу копоть.

– А ты? – обратился он к Вадиму.

– Наверное, могу, – отозвался тот. – Дышу плохо, но ноги пока слушаются.

Кровь на губах означает пробитое легкое. И не пулей, которая может прошить навылет, оставив после себя обожженные края раны – осколком, который неизвестно чего там внутри наворотил. Счет идет на часы, а не на дни.

– У нас еще выстрел к РПГ есть?

– Один… И «Шмель» один остался…

– А больше и не надо, – Сергеев зарядил РПГ, заставляя себя не чувствовать боли в пробитой ноге, шагнул на лестницу, навстречу надвигающемуся топоту. – Отойдите-ка, ребята, я сейчас!

И кинул на ступени последнюю «дымовуху».

Атакующие не ожидали такой наглости. Когда Сергеев возник на площадке, окутанный дымом, страшный, словно восставший из ада призрак, они еще не перегруппировались, и стояли достаточно плотной группой. Умка даже успел присесть, так чтобы затыльник гранатомёта оказался напротив разбитых стекол за его спиной, и потянул за спуск. Отдача вынесла остатки рамы и швырнула Сергеева на колени, а выстрел грянулся о стену, и вихрь раскаленных газов и осколков металла пронесся через нападавших, разбрасывая во все стороны обрывки человеческой плоти. Умке осколок влепил в грудь да с такой силой, что дыхание стало, и он, хватая воздух, как рыба на суше, завалился на бок. Но тут же встал, и побежал наверх, скособоченный, как Квазимодо. Брошенная им отстрелянная труба еще со звоном катилась по ступеням, а его и след простыл. «Дымовуха» все выбрасывала и выбрасывала из нутра клубы белого, дурно пахнущего дыма, и в этом густом тумане, среди мертвых, копошились раненые и контуженные. Кто-то стонал на одной ноте, но в дыму было не разобрать, откуда звук.

– Быстро! Быстро! – приказал Умка Вадиму и Ире, выскакивая на их оборонительную позицию. – Уходим!

Он подхватил с пола свой автомат, трубу «шмеля» и бросился в комнату, где оставил Молчуна. Тот уже не лежал, а сидел, раскачиваясь вперед-назад и держась обеими руками за голову. Лицо мальчишки уже не было безмятежным лицом сумасшедшего – в глазницах кипела боль, а ладони сжимали виски с такой силой, что, казалось, глаза сейчас выскочат из орбит.

Сергеев рывком поднял его с пола и потащил к выходу, ощущая, как хлюпает кровь в ботинке и сильно, заставляя выгибаться, тянет спину.

И тут Умка заметил помигивание светодиода.

Мигал крошечным огоньком спутниковый модем, вставленный в лэптоп Рысиной. Сама она так и лежала лицом на клавиатуре, повернув голову набок. Кровь уже не хлестала из простреленной шеи, хлестать было нечему – на столе и под столом натекла огромная лужа. Мертвой Елена Александровна напоминала черепаху, только с бесформенным накрашенным ртом.

Ни жалости, ни сожаления, ни воспоминаний.

Он, даже напрягшись, не мог вспомнить ее рядом с дедом. Помнился только влажный, похожий на освежеванного рапана, рот и желание побыстрее вытереть щеку после ее поцелуя.

Для того, чтобы разобраться с компьютером, нужно было отодвинуть тело. Он не стал прикасаться к мертвой Рысиной, просто брезгливо оттолкнул кресло стволом автомата. Кресло покатилось, хрустя колесиками по стеклу, кусок мертвой плоти стёк на пол и замер, словно сброшенный с тарелки ломоть подтаявшего холодца.

Стараясь не касаться залитой клавиатуры, Умка замер, вглядываясь в экран.

Это только в фильмах нажатие на кнопку вызывает на экране ноутбука террористов красиво нарисованный обратный отсчет. Тому, кто запускает бомбу, незачем знать, сколько именно секунд осталось до взрыва. Для него есть два варианта – побыстрее убраться, если он умный, или подойти поближе – если он смертник. На экране лэптопа покойной названной бабушки не было ничего – только мерцала на темной поверхности белая точка курсора.

Но модем мигал, передавая сигнал, и Сергеев вспомнил, что он работал еще тогда, когда живая Рысина с насмешкой разглядывала собеседника.

Спутниковый модем. Они вызвали помощь. А, может быть, и запустили механизм подрыва. Ведь им нужно было после ухода замести следы!

Черт, черт, черт!

Он выдернул модем из порта и наступил на хрупкую пластмассу. Под каблуком хрустнуло, словно Умка раздавил жука. Волоча Молчуна на себе – тот едва переступал ногами и все так же сжимал руками виски – Михаил выбежал в вестибюль, в котором уверенно разгорался пожар, и заковылял вслед за Вадимом и Ириной – они, как раз, исчезали в боковых дверях. У лестницы, окутанный дымом, словно саваном, на спине, с аккуратно сложенными на груди руками, лежал Матвей. Лица было не разглядеть, но Сергеев точно знал, что глаза у Подольского закрыты. А улыбка…

Улыбка так и осталась на губах.

Сигнал к началу атаки подал не Исмаил, а его «уоки-токи».

Рация негромко захрипела динамиком, издала серию щелчков – два, три, три, два – и затихла в ожидании. Исмаил простучал ответ клавишей приема, не торопясь пристегнул «уоки-токи» к поясу, включил самодельную «глушилку» сотовых телефонов и только после этого подхватил свою М16.

Сергеев молча встал, и так же, без слов, поднялись все остальные – даже мертвенно– бледный от страха Антон Тарасович. Гю улыбнулся, показав железные зубы, глянул в щель на яркий свет снаружи и предусмотрительно надел на глаза темные очки.

Время пошло!

Ворота контейнера распахнулись, и Сергеев спрыгнул на залитую утренним солнцем палубу. «Тень Земли» уже вышла в открытое море и, коптя небо через некогда белую трубу, спешила в сторону Адена. Берегов не было видно, зато справа по борту стало возможно рассмотреть несколько темных точек – к сухогрузу спешили лодки, полные людей Исмаила.

Умка вспомнил другой корабль и ночной абордаж в нескольких сотнях миль отсюда, в Красном море. И пламя, рвущееся из трюмов. И крики горящих заживо…

Он тряхнул головой, избавляясь от наваждения. Рядом, на полусогнутых, застыл Хасан – горбоносый, смуглый, с острым злым лицом. Чуть сзади – Базилевич, с написанной в глазах обреченностью. Главное, чтобы этот король в изгнании не начал палить без разбора по своим и чужим, с него станется!

Гю и Исмаил уже юркнули в проход между контейнерами, двигаясь к кормовой надстройке по правому борту, Сергеев же повел своих вдоль левого. Радиорубку и капитанский мостик надо было захватить в первую очередь.

– В членов экипажа стрелять только если они вооружены, – приказал Умка на ходу. – Солдат Рашида убивать на месте.

Аль-Фахри кивнул и оскалился своей тигриной улыбкой.

Первый встреченный ими боец из отряда Конго спускался вниз по боковой лестнице и даже не успел понять, что именно происходит. Умка ударил его в висок прикладом М-16 и плечом помог перевалиться через ограждение – тело без единого звука рухнуло вниз, в воду, чудом не задев леера на грузовой палубе. Сергеев представлял себе, какая каша начнется на корабле после первого же выстрела, и старался, как мог, оттянуть этот «приятный» момент.

Грохоча ботинками по металлу, они почти проскочили площадку второго этажа надстройки, когда справа ударила автоматная очередь. Кто-то заорал истошно, и тут же к крику присоединились еще несколько голосов. Из приоткрытых дверей прямо на Сергеева выпрыгнул боец в камуфляже, но при этом, почему-то, босиком и с автоматом на взводе – и тут же наскочил лбом на выпущенную Умкой пулю. В воздухе мелькнули лиловые пятки, и мертвец грохнул о железный пол простреленной головой, да так, что тот загудел колоколом.

– Быстрее, – заорал Сергеев, – радиорубка!

Он распахнул дверь, ведущую во внутренние помещения надстройки, и, уловив ответное движение, отпрянул в сторону, успев оттолкнуть с директрисы набегавшего Хасана. Из глубины коридора им навстречу загрохотал автомат – пули ударили во внешнюю переборку и вынесли наружу стекла. За спиной испуганно взвизгнул Базилевич, но оружия из рук не выпустил, и спрятаться не попытался. Умка, оценив обстановку, подумал, что Антон Тарасович имеет все шансы выжить. Во всяком случае, понимание того, что рядом с Аль-Фахри и Сергеевым даже в гуще боя безопаснее, чем вдали от них, если и не делало вождя украинской оппозиции героем, то, по крайней мере, добавляло в его поведение толику здравого смысла.

Церемонится со стрелком было некогда. Сергеев метнул в коридор гранату, и после того, как из проема хлестнуло осколками и взрывной волной, в два прыжка преодолел пространство до входа в радиорубку, поперек которого висела сорванная взрывом дверь.

При виде вооруженных людей радист попятился от приемника и неуклюже сел на пол в углу. Охранник, сидящий рядом, просто задрал руки вверх и залопотал что-то на незнакомом Михаилу наречии, вставляя одну единственную фразу на английском – не бейте. Сергеев никого бить не стал, пока было не за что, а вот рацию расстрелял без жалости, всадив в панель короткую очередь.

Грохот от пальбы из М-16 в маленькой рубке стоял такой, что оба пленных закрыли головы руками и попытались слиться с фоном, ожидая, что следующая пуля будет уже для них. Но когда стрельба прекратилась и они осмелились поднять глаза, в дверях уже никого не было, а на рабочем столе дымились изуродованные останки приемопередатчика.

Исмаилу с Гюставом явно не так повезло. С их стороны кипел настоящий бой, и Умка бросился на помощь. Занять ходовую рубку было не менее важно, чем уничтожить рацию. Владеющий капитанским мостиком практически владел судном. Михаил уже готовился открыть дверь, ведущую на лестницу, и чисто случайно мазнул боковым зрением по палубе, но этого мимолетного взгляда было достаточно, чтобы понять – сейчас будет…

– Ложись! – заорал Умка по-русски и тут же выполнил собственную команду с рвением фанатика-новобранца.

Аль-Фахри в очередной раз доказал, что с русским у него все в порядке, да и с реакцией тоже – Сергеев еще не успел докричать приказ до конца, как Хасан ткнулся носом ему в пятки. Базилевич опытом исполнять приказ со скоростью мысли похвастать не мог, но, как всякому новичку, ему повезло. Он просто запнулся через ноги падающего араба и, врезавшись лицом в переборку, оглушенный, очутился на полу.

Пулемет, установленный в кузове пикапа – очень популярное в Африке оружие – Сергеев знал под названием «африканская тачанка». Но, если говорить честно, настоящая тачанка и в подметки не годилась тачанке здешней – ни по скорости, ни по огневой мощи. На «Тень Земли» было загружено два таких пикапа – явно с расчетом на возможные неприятности. В кузове одного из них, за турелью стоял Конго, и ствол пулемета был наведен на надстройку. Приблизительно на высоту капитанского мостика, к которому приближалась абордажная команда. Сергеев, падая, даже успел заметить, как полыхнул огнем раструб пламегасителя на конце ствола, а дальше…

Очередь из крупнокалиберного машингана вспорола фасад надстройки, как консервный нож банку сардин. Умке показалось, что над их головами пронесся ураган – во все стороны летели щепки, осколки стекла, куски металла. Прошив внешнюю переборку, пули не останавливались, продолжая свой разрушительный полет внутрь помещений, сметая все на своем пути. Очередь прошла над головой Михаила, и двинулась дальше, туда, где за дверью только что шла перестрелка. Конго целил в бегущих по коридору людей, а когда те исчезли из виду, переборщил, слишком далеко повернув ствол вправо.

Исмаил с французом в этот момент были на полпролета ниже мостика, а вот его защитники оказались как раз на линии огня. Тяжелые пули смели жидковатую оборону за доли секунды и смертоносной косой прошлись по ходовой рубке и коридору. Угол надстройки разорвало, словно он был не из металла и дерева, а бумажный.

Когда грохот пулеметной очереди стих, стало так тихо, что оглушенный Сергеев услышал бормотание двигателей и крики чаек, метавшихся над сухогрузом. Им вторил негромкий скулеж Базилевича, лежавшего ничком у переборки, на которой пули оставили рваные дыры в нескольких десятках сантиметров от его тела. Прямо над головой Умки часть фасада отсутствовала вообще, и Сергеев понял, что с таким же успехом можно было прятаться от Конго за фарфоровой тарелкой. Следующая серия выстрелов, а в том, что она последует, Михаил не сомневался, могла просто размолоть всех нападающих в фарш. Правда, заодно с экипажем, навигационным оборудованием и частью рашидовского воинства, но, похоже, Конго это не волновало ничуть.

Сергеев еще не успел приподняться, как пулемет замолотил вновь, но надстройка почему-то не затряслась от новых попаданий. Умка едва-едва выставил голову из укрытия, но и этого хватило, чтобы увидеть, куда повернут ствол знакомого до боли «Утеса».

Лодки команды Исмаила уже перестали быть точками на горизонте, и резали волну в паре кабельтовых от «Тени Земли», пытаясь пересечь сухогрузу ход. Но что такое пара кабельтовых для «Утеса» в руках опытного стрелка? Ничего. Со второй очереди Конго буквально перепилил одно из суденышек надвое. Вверх взлетели части расколотого мотора, несколько фрагментов тел, и через секунды вместо лодки по морю плавали только чудом уцелевшие пираты.

Остальные катера бросились наутек, прыснув в разные стороны, словно перепуганные мыши. На мгновения Конго растерялся – в кого стрелять? – но потом все-таки выбрал цель.

Сергеев сунул ствол в пролом и дал очередь в сторону пикапа, практически не целясь: вставать в полный рост почему-то не тянуло, а точно навести автомат из такой позиции, было очень сложно. Конго, который ловил на мушку следующий катер, в сторону Сергеева и головы не повернул.

С лодок по пикапу открыли ответный огонь из М60, но пули беспорядочно застучали по контейнерам, минуя цель – попасть по сравнительно небольшой мишени прыгая по волнам, словно мячик, можно было только случайно.

Сергеев быстро пополз на четвереньках к развороченной площадке и столкнулся нос к носу с ползущими навстречу Исмаилом и Гюставом. Щека у пирата дергалась от тика, приклад винтовки был разбит пулей, а француз щеголял разбитым в кровь носом. Переглянувшись, они, не вставая, взобрались по короткой лестнице, пересекли небольшой тамбур и юркнули в рубку. Со стороны, наверное, вид пятерых мужчин с автоматами, бегущих на четвереньках, мог показаться комичным, но Умку посмеяться не тянуло. И любой, кому довелось хоть раз побывать под обстрелом крупнокалиберного пулемета и после этого остаться в живых, ничего смешного бы в этой картине не увидел.

В рубке царил полный разгром. Очередь из «Утеса» прошла сквозь переборку на уровне колен, нанеся максимальный ущерб оборудованию, дежурным членам экипажа и даже живой силе противника. Живая сила, в виде остывающего темнокожего солдата из отряда Конго, валялась в углу, штурман – белый мужчина лет пятидесяти – еще вздрагивал, рулевой лежал навзничь у штурвала в луже собственной крови и признаков жизни не подавал.

– Тут оставаться нельзя, – Сергеев вытер с лица пот и с удивлением обнаружил, что пот холодный. Правильно, настоящие герои – они без башни. Остальные умеют бояться и боятся. – Он нас даже выманивать наружу не будет, расстреляет через стенку. Будем считать, что капитанский мостик мы захватили, теперь хотелось бы отсюда ноги унести…

– Люблю шутников, – ухмыльнулся Гю и хлюпнул носом, втягивая кровавые сопли. Очки он потерял, и Умка мог видеть его глаза с крошечными, словно иголочные уколы, зрачками. – С ними можно весело подохнуть…

Исмаил потрогал дергающуюся щеку и сказал серьезно, глядя на Сергеева:

– Если в лодке, что потопил этот здоровяк, был сын твоего покровителя – у меня серьезные неприятности. У тебя, кстати, тоже, капитан…

– Всего не предусмотришь, – отрезал Сергеев. – О будущих неприятностях будем думать потом. У нас и сейчас их по горло. Кто что предложит?

– Нам надо рассредоточиться, – Хасан тоже не выглядел счастливым и, если судить по рваному дыханию, уровень адреналина в крови араба зашкаливал. Только вот, в отличие от Гюстава, удовольствия от этого он не получал. – Пока мы вместе – мы большая мишень. Расходимся и встречаемся у пикапа. Потом одного оставим у пулемета, пусть прикрывает.

Все почему-то посмотрели на Базилевича, и он еще глубже втянул голову в плечи.

– Сколько на судне солдат? – спросил Гю.

– Спроси что-нибудь полегче, – Умка махнул рукой в сторону палубы. – На пирсе топталось человек 30. Думаю, что не меньше десятка в любом случае.

– Я насчитал 15, – подтвердил Исмаил. – Но кто-то, может быть, сошел на берег…

Потом подумал и добавил:

– А, возможно, кто-то и зашел на борт…

– Значит, считаем, что их 20, – резюмировал Гю. – Сколько убитых?

– У нас двое, – ответил Хасан.

– У нас трое, – сосчитал Исмаил. – И на площадке из пулемета здоровяк завалил еще троих.

– И здесь лежит один, – дополнил счет Гю. – Итого – 9. Осталось одиннадцать. Это чуть больше двух штук на брата. Шансы выравниваются.

– Остается посчитать еще Рашида и Кубинца. А так все верно! Чего ждем? – осведомился Сергеев. Он не посчитал еще одного человека. Еще одну… В конце концов, это его дело. Личное дело. Ему и решать.

– Разбежались! – приказал он. – Базилевич – со мной!

На лице Антона Тарасовича отразилась целая гамма чувств: от обреченности до радости, но доминировала в гамме безграничная благодарность. Выглядел вождь оппозиции совсем не презентабельно и мало походил на того человека, которого Умка помнил по газетным фото и видеозаписям. Ввалившиеся щеки, воспаленные безумные глаза плюс предательское дрожание нижней губы. Понятно, что гонять девок в Лондоне было безопаснее и гораздо приятнее… Впрочем, сделал вывод Сергеев, у профессиональных предателей всегда очень сложная судьба. И очень часто – страшная. Так что, молись, Антон Тарасович, что встретил гуманиста. Но отработать мои заботы я тебя заставлю, и не сомневайся…

Пригнувшись, они побежали к боковым лестницам.

Внизу, на палубе, уже раздавались команды, и Умке показалось, что в промежутках между очередями «Утеса» он слышит голос Рашида. Перед последним пролетом железных сходней, ведущих на палубу, Сергеев притормозил и метнул вниз железный кругляш «гольф-бола».

Сейчас бы совсем не помешала «флэшка», но ее не было и, дождавшись разрыва осколочной гранаты, Сергеев не сбежал, а слетел вниз птицей, стараясь максимально затруднить прицеливание потенциальному стрелку, поджидающему их в засаде.

Приземлившись, Умка откатился в сторону и только тогда огляделся. Выстрелить в него никто не успел, видать, еще не заняли позиции. Ну, за этим дело не станет! Сейчас сообразят. К его удивлению Базилевич не отстал, а буквально повис у него на лопатках, в точности повторив рискованный прыжок с трехметровой высоты, и теперь часто, как уставшая собака, дышал за его спиной.

– Не бзди, Тарасович, – сказал Сергеев ободряюще, чувствуя, что после испуга начинает впадать в состояние боевого возбуждения. – Мы из тебя солдата сделаем – закачаешься! Круче тебя в Верховной Раде никого не будет, ты ее штурмом возьмешь!

– Если я останусь жив, – Базилевич говорил совершенно серьезно, – то хрен кто меня увидит и услышит! Я наигрался. Все. Пи…ц! Я жить хочу, Михаил Александрович! Просто жить! Я…

Грохот пулемета перекрыл окончание фразы.

Сергеев, пригнувшись, побежал между контейнерами, заходя Конго в тыл. С правого борта застрочила М16. Ей в ответ раздались очереди из нескольких АК. Перед штабелем разноцветных контейнеров Умка подзадержался, и, предварительно став на колено, аккуратно выглянул из-за угла. Предосторожность оказалась нелишней – два солдата, державших этот проход под прицелом, не ожидали, что мишень появится так низко, и открыли огонь только тогда, когда Михаил, разглядев все, что нужно, спрятался обратно.

Пули грянули о металл, но было уже поздно.

– А ну-ка, погоди, – приказал Сергеев Базилевичу. – Стой тут и ничего не делай!

Мысленно Умка просчитал траекторию и, коротко разбежавшись, прыгнул в проход таким образом, чтобы придтись обеими ногами на ребристую стенку контейнера, стоящего с другой стороны, на уровне метра от пола. Он вылетел из укрытия, оттолкнулся, бросая тело в противоположном направлении, и запрыгал от стенки к стенке, из стороны в сторону, как человек-паук – благо, было за что зацепиться.

Солдаты открыли огонь не сразу, чуть замешкавшись, больно уж неожиданно было видеть здорового мужика, прыгающего по стенам кузнечиком, и этого «чуть» хватило Михаилу для того, чтобы закончить едва начавшуюся дуэль в свою пользу. Понадобилось всего две коротких очереди. Один из солдат еще падал навзничь, когда Сергеев мягко, по-кошачьи, приземлился рядом с ним.

Теперь было очень важно не потерять темп. На окрик из укрытия выбежал Базилевич, Сергеев по наитию не отвернулся при виде его, и успел среагировать, когда вслед за Антоном Тарасовичем в проход бесшумно выскочил здоровенный детина, размерами чуть поменьше Конго, с короткоствольным автоматом и зверским выражением лица. Он явно хотел скрутить Антону Тарасовичу шею, поэтому держал автомат на отлете, а не перед собой, и только увидев поднимающего винтовку Сергеева, сообразил, что надо было все-таки стрелять, а не гнаться за жертвой.

Сергеев вскинул винтовку. Линия прицеливания проходила вплотную к голове Базилевича и, нажимая на курок, Умка видел, как лезут из орбит глаза надежды украинской оппозиции, как раскрывается в крике рот и взлетают к лицу в попытке защититься руки. «Только не вправо, подумал Михаил, дожимая спуск».

Ствол М16 плюнул огнем буквально в лицо Антону Тарасовичу. Пуля прошла в десятке сантиметров от его правого виска и попала здоровенному детине в лоб со стуком врубившегося в колоду топора. Детина замер, не спуская глаз с Сергеева, а Базилевич рухнул на колени и упал ничком, закрыв ладонями лицо. Здоровяк все еще стоял, но ноги у него заходили ходуном, рот приоткрылся и, спустя секунду, он опрокинулся навзничь, так и не выпустив автомат из рук.

Играть роль доброго папочки было некогда, и Умка врезал впечатлительного принца в изгнании ногой по ребрам – недостаточно сильно, чтобы поломать кости, но так, чтобы наверняка привести в чувство. Базилевич охнул, но голову от пола оторвал. По глазам было видно, что Антон Тарасович не до конца понимает, жив он или уже мертв. Для того, чтобы внести ясность, Сергеев пнул его еще раз. Помогло. Базилевич встал на подгибающиеся ноги и, увидев лежащее сзади тело, наконец-то сообразил, что Сергеев стрелял не в него.

Рассчитывая на то, что напарник хоть и испуган до невменяемости, но чувство самосохранения не потерял, Сергеев перестал заниматься воспитанием, а побежал дальше, на звук перестрелки, в которой теперь уже участвовало, как минимум, десяток стволов.

Было понятно, что взять Конго «в лоб» не получится – в тот момент, когда в бой вступал «Утес», все остальные замолкали. Его могучий рев легко перекрывал мелкокалиберную трескотню, как львиный рык заглушает тявканье шакалов.

Сергеев замер, отделенный от «африканской тачанки» всего одним рядом контейнеров, прикинул высоту штабеля, и расчетливо, словно баскетболист, выполняющий трехочковый бросок в самом конце матча, метнул две М67 в небо. Рядом опять тревожно задышал Базилевич. Только ориентируясь по громкому сопению, в него можно было попасть не целясь.

– И, раз! – сосчитал Умка.

Гранаты взмыли в воздух, замерли в верхней точке траектории…

– И, два! – … полетели вниз.

– И, три!

Взрыв прозвучал совсем близко, слышно было, как хлестнули по металлу осколки и что-то массивное обрушилось на палубу с грохотом.

Сергеев перебежал в сторону, волоча за собой тушку Базилевича, который до сих пор всхлипывал, и перебежал вовремя! Конго, как и покойная ныне Вонючка, обладал обидчивым нравом, и любой успешный маневр противника воспринимал, как личное оскорбление. И реагировал соответственно. Он отвлекся от боя, в котором играл главную скрипку, и, вместо того, чтобы послать на поимку наглеца солдат из группы прикрытия, бросился самостоятельно мстить тому, кто атаковал его с тыла.

Контейнер, за которым Умка прятался десять секунд назад, словно взорвался изнутри. Крупнокалиберные пули прошивали его насквозь, превращая в огромное решето, и на вылете дробили дощатый настил палубы. Что было внутри контейнера, Сергеев не знал, но внезапно что-то там глухо ухнуло, и из ящика повалил густой серый дым – тяжелый и дурнопахнущий. Задержав дыхание – мало ли что там горит! – Михаил под прикрытием плотных клубов оббежал последний ряд, отделявший его от Конго, и едва не попал под автоматы охраны. Благо, дым был едкий, с сильным запахом селитры, и двое солдат, на которых выскочил Умка, были заняты тем, что отплевывались и пытались протереть глаза. Сергеев дал короткую очередь, добавил темп и с разбегу взбежал на покрытый брезентом помост, посредине которого был закреплен пикап – с него и вел огонь Конго.

У чернокожего гиганта, возможно, не было особых интеллектуальных способностей, но зато со звериным чутьем на опасность все обстояло просто превосходно. В тот момент, когда Умка вынырнул из клубов дыма, Конго уже практически развернул пулемет навстречу ему.

Сергеев не сумел толком испугаться – не было времени даже на крошечную паузу, речь шла о долях секунды и его рефлексы начали действовать помимо разума: автомат выплюнул струю свинца – практически полмагазина прямо в грудь противнику – и сбил Конго прицел. Пули ударили в тяжелый армейский пуленепробиваемый жилет, и часть их них расплющилась о броневые пластины, но часть все-таки прошила защиту и вгрызлась в плоть. Негр начал заваливаться на спину, ствол пошел вверх, но Конго не снимал рук с гашетки, и «Утес» заревел прямо над головой у Сергеева, превращая в металлолом черный джип Рашида, оказавшийся на пути очереди, рассыпая пули беспорядочно над всей палубой.

М16 лязгнула затвором – патроны кончились, только вот менять магазин не было никакой возможности! Сергеев в прыжке ухватился за раскаленный ствол пулемета (кожа на ладони зашипела, как сало на сковородке), взлетел на кузов «тачанки» и двумя ногами ударил Конго в простреленную грудь.

Эффект был такой, как будто бы Умка влепил каблуками в бетонную стену. Негр и не думал падать, только опустил руки, и «Утес» затих, а Сергеев рухнул на засыпанный гильзами железный пол под тяжелым, налитым кровью взглядом противника, нашаривая на бедре кобуру с пистолетом.

Но достать его не успел. Чернокожий обрушился на него всем весом, а веса было совсем немало – у Михаила дыхание даже не сперло, его просто вышибло напрочь. Он попытался вывернуться, но убедился, что на него упало не 150 кило жира и костей, а груда стальных мышц, дрожащая от боли и злобы. Конго схватил Умку за плечо своей лопатообразной ладонью, и сдавил так, что левая рука онемела. Сергеев пытался защитить горло – если Конго до него доберется, то сломанная одним движением гортань гарантирована! – но никак не мог высвободиться, корчась под могучим напором врага, как пойманная в силок ласка. Невероятным усилием мышц Умка оттолкнул негра, надавив на толстую, словно бедро штангиста, шею, увидел на расстоянии вытянутой руки его выкаченные, белые от бешенства глаза, оскаленные по-волчьи зубы…

И тут у Конго исчезла верхняя часть черепа – просто исчезла, словно срезанная исполинским ножом верхушка вареного яйца. Сергеева обдало мелкими брызгами, а вот брызгами чего – Михаилу и думать не хотелось. Глаза чернокожего все еще сверлили Умку, но из них начала уходить осмысленность, блеск, они омертвели, железная хватка ослабла …

Умка вывернулся из-под обмякшего тела, нащупал свою винтовку, лежа, с судорожной торопливостью поменял магазин, и только потом приподнялся оглядеться.

Дыма стало меньше, огня больше – содержимое контейнера уже пылало, и огонь выбивался через рваные дыры. Изуродованный джип Рашида тоже мог заняться с секунды на секунду, но пока у него только искрило под капотом. Центр боя сместился ближе к носовой части корабля. Без поддержки тяжелого пулемета люди Рашида предпочитали стрелять из укрытий. Гюстав с Исмаилом в запале проскочили безопасную зону и теперь вынуждены были залечь. Отсюда Сергеев видел только их спины.

Умка поискал глазами спасителя, в общем-то, понимая, кто это может быть. Базилевич обнаружился тут же, сидящим на ящиках. Весь в копоти, с ненормальными бегающими глазами и прыгающим подбородком.

– Спасибо, – сказал Сергеев. – Только не сиди здесь, Антон Тарасович, застрелят же… Давай-ка я тебя к пулемету определю. Справишься?

Базилевич кивнул.

– Вот и хорошо. Ты, главное, в своих не стреляй, только по чужим…

Сергеев снова прыгнул в кузов и заправил в «Утес» новую ленту. Базилевич стоял рядом, держа М16 стволом вниз, и смотрел на мертвого Конго, уцелевшая половина головы которого упиралась в турель. Потом Антона Тарасовича стошнило. Несмотря на пустой желудок.

Сергеев посмотрел наверх, на солнце, которое летело к зениту в голубом, без единого облачка, небе, и ничего не сказал. Что, собственно, было говорить? Утешать? Рассказывать банальщину, что это только в первый раз тяжело – убить? Что ко всему привыкают? Ни времени, ни желания. Для Базилевича наступило время сбора камней. Одно дело – посылать на смерть других людей, и совсем другое – самому убивать или оказаться убитым. Пока Антон Тарасович выжил, но не факт, что дотянет до вечера. Новичкам везет, но, похоже, быть новичком он уже перестал. А ведь ничего еще не кончилось. И бой не выигран. Живы Рашид, Кубинец и неизвестно сколько солдат. И жива она… Ах, как глупо было бы погибнуть от ее руки. Как в дурной бразильской мелодраме, честное слово! И имя у нее вполне для этого подходящее!

– А ну – пррррекратить! – заорал Михаил на ухо блюющему вождю оппозиции. – Стал за пулемет, ё… твою дивизию! Мудак! Сопля! Жить хочешь?!

От дикого Сергеевского вопля Базилевич шарахнулся в сторону, как лошадь от волка, тряся головой. С губ его свисала длинная нитка загустевшей слюны. Умка поймал его за воротник пропотевшей, грязной рубашки и, приблизив свое лицо к потной физиономии спасителя, прошипел в упор:

– Жить хочешь, я спрашиваю?!

– Да! – глаза у Антона Тарасовича чуть просветлели.

– Если ты хочешь жить, – проскрипел Сергеев сорванным голосом, ставшим похожим на сипение Хасана, – то становись к пулемету. За жизнь, дорогуша, надо драться, ты привыкай…

– Я буду, буду… – залепетал Базилевич торопливо, показывая пальцем на труп Конго. – Только прошу, уберите его, я не могу… Я же его убил! Я же вас спасал, Михаил Александрович! Я же вас спасал!!!

– Ты себя спасал, – отрезал Сергеев. – Потому что, как только не станет меня, за твою жизнь никто не даст и копейки! Понял! Не буду я эту тушу ворочать! К пулемету! Быстро!

И Базилевич послушался. Правда, он старался не смотреть под ноги и не вступить в потеки на металлическом полу кузова, быстро густеющие под жарким солнцем.

– Все просто, – сказал Умка уже более мягко. – Держишься вот здесь. Жмешь сюда. Это крутится. Старайся не давать длинных очередей, не удержишь, очень сильно подбрасывает. В ленте – 50 патронов. Уяснил?

– Да.

– Увидишь Рашида – не мешкай, если жизнь дорога.

– Понял.

– То же касается Кубинца.

Сергеев замешкался на минуту.

– И женщины, которая будет с ними.

Базилевич медленно повернулся и посмотрел Умке в глаза.

– Вот, значит, как… – протянул он, и дернул углом рта. – А ты ведь страшный человек, Михаил Александрович… По-настоящему страшный. Интересно, ты кого-нибудь когда-нибудь пожалел? Ты же машина, Сергеев! Тебе дали задание – и ты молотишь. Тебе же, что мужчина, что женщина – побоку! Я думал, что ты меня пожалел, а я тебе просто нужен пока… Да я к гондонам лучше отношусь, чем ты к людям. Я же слышал, Кубинец говорил, что она твоя женщина, что ради нее ты все сделаешь. Дурак, он совсем тебя не знает…

Они стояли посреди разгорающегося пожара, на борту судна, рассекающего волны чужого моря, в кузове «африканской тачанки», и вокруг них гремели выстрелы. До дома были тысячи миль, а вот до смерти любого из них могли оказаться мгновения. Один был трусом, растратчиком и предателем. Второй… А вот кем был второй? Кем?!

Сергееву захотелось закричать. Заорать так, чтобы заглушить перестрелку, гул корабельных дизелей и собственную боль. А ведь прав задохлик! Прав! Не побоялся сказать в лицо! Видать, страх начисто отбрило! Ведь ничего нет. Сзади – могилы, потери, предательства. Была страна – и нет. Были друзья – и почти никого не осталось. А впереди что? Было желание прожить жизнь по-новому, начать все сначала – не вышло. Прилип, как к смоле – ни вправо, ни влево. Может быть, действительно, прав этот сраный оппозиционер? Я ничего не умею – ни любить, ни дружить, ни жалеть? Нет у меня соответствующего органа. Зато есть предназначение – быть оружием, вот и передают меня из рук в руки. Меня ковали, как меч, и я никогда не стану белым и пушистым…

– Не твое дело, кто она мне. – Сергеев произнес это так холодно, что, казалось, на палубе вокруг них должен выпасть иней. – И кем была. Можешь попробовать ослушаться, но только помолись до того… Потому что ты мне на хер не нужен, философ х…ев!

Умка редко не мог совладать с лицом, но в этот момент гримаса, исказившая черты, сделала его неузнаваемым. Зрелище было малопривлекательным, будто бы на свет явился персональный сергеевский доктор Хайд. Лик, отразившийся в глазах Антона Тарасовича, был настолько нехорош, что Михаил, моргнув, отвел взгляд.

Из трех пиратских лодок на плаву остались две, и то вторая могла считаться на плаву только условно. Очередь из «Утеса» выгрызла из борта огромный кусок, заодно уничтожив пол-экипажа, и теперь в пробоину то и дело хлестало водой.

Когда умолк пулемет, оба суденышка рванули поближе к борту, в мертвую для машингана зону, и теперь следовали за сухогрузом, как рыбы-лоцманы за акулой, ощетинившись пулеметами. Маневр однозначно был дурацким. Не имей остатки отряда Рахметуллоева сейчас проблем с абордажной командой, забросать оба катера гранатами для них было бы плевым делом. И никакие пулеметы не спасли бы пиратов от верной гибели.

Сергеев присмотрелся. В покалеченной лодке плыл Хафиз Ахмед. Живой. Да, точно он… Ну, что ж… Одной неприятностью пока что меньше. Значит, повезло! В чем-то же должно было повезти?

Для того, чтобы пираты могли подняться на борт, «Тень Земли» надо было остановить, спустившись в машинное отделение. Кораблем никто не управлял, но судно уже минут десять-пятнадцать шло прежним курсом на автоматике, и двигатели работали на полную мощь. Можно было не сомневаться – за спиной мотористов стояли люди Рашида, а господин Рахметуллоев имел планы, не смотря ни на что, добраться до пункта назначения, или, по крайней мере, до чужих территориальных вод. Бой, кипевший по правому борту, уже походил на позиционный, и без коренной перемены в расстановке сил, грозил затянуться до самого Адена.

Вниз, вниз, в машинное!

Сергеев нырнул на трап, ведущий на нижние палубы, как раз в тот момент, когда растерянный Базилевич дал первую короткую очередь в сторону противника. От попадания тяжелых пуль вверх взлетели несколько желтых бочек.

«Отлично, – подумал Умка, скатываясь вниз по железным ступеням, – теперь главное остановить судно».

На палубе было жарко, но духота, царившая внутри корабля, просто поражала. Воздух загустел и, казалось, что он не вдыхается, а вливается в легкие. На коже мгновенно выступили тысячи капелек пота, ладони стали влажными. Тяжелые запах дизельки, горячего металла и смазки были настолько вещественными, что Михаилу казалось – он не идет по дрожащему металлическому полу, а плывет, раздвигая грудью вязкую жижу из нефтепродуктов.

Железные двери, ведущие на трап машинного отделения, даже не были задраены. Сергеев не стал бросаться вниз сломя голову, а выглянул на металлическую площадку, опоясывающую весь машинный зал по периметру, со всей возможной осторожностью.

Здесь корабельные двигатели гудели уже на полную мощь, и полагаться на слух не было никакой возможности – низкочастотная вибрация заставляла дрожать даже пломбу в коренном зубе. У Михаила была полная иллюзия, что у него во рту бормашина. Освещение верхнего яруса было совсем никаким. Заключенные в железную оплетку лампы чуть покачивались, и от этого по стенам и потолку бродили тени – густые и мрачные. Внизу же, у самих машин, света было побольше, но этот свет царапал глаза каким-то неприятным желтоватым оттенком, и от дрожания спиралей в лампах, казался таким, какой в романах называют «неверным». Если дать волю фантазии, машинное отделение в таком антураже и грохоте напоминало один из кругов ада, во всяком случае, по мнению Сергеева, ад мог бы выглядеть похоже.

При желании в хитросплетении механизмов можно было бы спрятать взвод, так что сидеть наверху и пытаться разглядеть что-либо внизу показалось Умке делом неблагодарным. Смотри не смотри – никого не высмотришь! Но спускаться к двигателям в открытую тоже казалось неразумным – трап просматривался просто превосходно, так что схлопотать пулю в организм от внимательного стрелка было делом нескольких секунд. Прыгать вниз, как проделал Михаил при спуске на палубу, означало сломать ногу или даже две. Отсюда до пола было далеко не три метра. Можно, конечно, попробовать съехать по перилам, как пожарные или матросы во время аврала… И налететь на очередь в точке приземления – времени на прицеливание будет вдосталь.

Сергеев выскользнул на площадку и, отслеживая малейшие шевеления внизу, тронулся влево, начиная обход по часовой стрелке. Пол под ним был решетчатым, но со сравнительно мелкой ячеёй – картечь проскочит, а вот автоматная пуля – вряд ли, так что ранения в зад можно не опасаться. Пока что он двигался поперек корпуса судна, от двери по правому борту к двери по левому, не на секунду не ослабляя внимания. Потом предстояло движение вдоль – от кормы к носу. Трапов в машинном отделении насчитывалось шесть: четыре по углам и еще два вели вниз с боковых площадок. Дверей же было восемь, не считая тех, что вели из машинного зала в глухие подсобные помещения.

«Что я делаю? – спросил себя Умка, заранее зная ответ на вопрос. – Здесь же нельзя в одиночку! Здесь и вдвоем нельзя. Уходить надо. Бросать все к ядреной фене и уходить, пока не поздно. Зачем? Ну, продадут одни упыри другим упырям оружие! Ну, сделают другие упыри из нее ядерную бомбу! Еще не факт, что получится, нужно время и мозги! В конце концов, есть мировое сообщество, ООН, МАГАТЭ и прочие взрослые дядьки. Это их проблемы, а не мои!»

Он дошел до дверей по левому борту, и, на секунду приостановившись, начал движение вдоль, все так же, полубоком, направив ствол вниз, между прутьями леера, переступая словно танцор – приставным шагом с заступом, скользя над полом на полусогнутых ногах.

«И думать забудь, – сказало второе „Я“ резко. – Ты же знаешь себя, Сергеев. Никуда тебе не уйти. Никуда не деться. Ты вечно считал, что твой долг – спасать мир, даже тогда, когда тебе поручали его губить. Ты устроен так. Ты просто не можешь иначе и вечно лезешь что-нибудь исправить своими заскорузлыми руками. Но других рук у тебя нет. И никого другого поблизости тоже нет. А твои взрослые дядьки изведут тонны бумаги на ноты, меморандумы, официальные заявления, доклады комиссий и прочую херню, которой проблему не решить. И будь уверен, что кончится все тем, что решать ее будут такие же как ты парни, разве что помоложе, с такими же заскорузлыми от крови руками, такими же методами, заметь… Только есть небольшая разница: они могут опоздать. Будет поздно, ведь ты понимаешь это? Да, ты можешь погибнуть. Но ты мог умереть десятки раз – и до сих пор жив! Ты же специалист по выживанию! Рискни еще раз! В общем раскладе это ничего не поменяет – если пять раз подряд выпало зеро, то вполне возможно, что оно выпадет и в шестой. Это твое дело, Сергеев. Раш, Конго, Блинов, Хасан, Кубинец, Марсия, Базилевич, Касперский, Контора – все это связано с тобой – так или иначе. Один клубок, завязанный вокруг твоей шеи. Ты можешь выскользнуть, но тебе никуда не уйти. Ты в том же списке. Ты часть этого. Не ты устанавливал правила игры, не ты ее начинал, но ты ее часть, хочешь ты того или не хочешь…»

«Да пошел ты! – огрызнулся Умка, начиная спускаться по боковому трапу. – Молчи! Я и сам все знаю! Но я человек и не хочу умирать!»

Возле машин было еще жарче.

Шагнув в поперечный проход, Сергеев на несколько секунд присел, будто бы завязывая шнурок, и тот, кто наблюдал за ним со стороны, ничего больше и не увидел. И не должен был увидеть.

Дизеля работали на полную силу, и возле них запах разогретого металла и солярки стал уже не плотным, а твердым, и резал ноздри и носоглотку. Пломба начала болеть больше и, к тому же добавился зуд в стопах. Мягко говоря, ощущение можно было назвать неприятным, а, если честно – было трудно выдержать. И еще – надо было догадаться, что искать. Сергеев мало что понимал в конструкции судовых двигателей, но полагал, что где-то здесь должно находиться и управление – по логике вещей, какой-то пульт или панель.

Он сделал еще шаг в сторону и, наконец, увидел живого человека. Даже двоих. Один был белый, явный европеоид, второй – светлый мулат с негроидными губами и носом, но оба оказались настолько грязны, что если не присматриваться, то вполне можно было бы принять за братьев. И смотрели они на Умку совершенно одинаково – со страхом.

Автомат иногда очень помогает найти общий язык, но в этом случае оружие надо было убрать: при виде ствола эти двое буквально забились в угол. Сергеев опустил М16 и наклонился к «братьям» поближе, чтобы его можно было слышать:

– Кто-нибудь говорит по-английски?

Оба «братца» закивали головами. Уже легче.

– Мне нужно остановить двигатели.

Теперь оба замотали головой.

– Почему?

– Нельзя, – сказал белый на неплохом английском с удивительно знакомым акцентом. – Нам приказали не трогать. Запрещено, понимаешь? Нас убьют.

– Ты кто? – спросил Сергеев.

– Я главный механик.

– Русский?

– Украинец.

– Тогда не напрягайся, – сказал Умка по-русски. – Мы и так друг друга поймем, земляк.

Челюсть механика буквальным образом отвалилась к груди.

– А это что за Пятница?

Челюсть стала на место, и механик робко улыбнулся земляку.

– Это не Пятница. Это Сиад – мой помощник. Его папа был русский моряк с нашей базы в Бербере.

– Совсем хорошо! По-русски говорит?

– Так, немного… Слушай, а тебя, земеля, каким ветром сюда занесло?

– Потом расскажу… Тебя как зовут?

– Николай. Ты что? С пиратами?

– Нет, я сам по себе, – соврал Сергеев без зазрения совести, и сказал настолько проникновенно, насколько это позволял шум. – Слушай меня, Николай, останавливай движки. Потом – обещаю – выведу тебя и этот плод запретной любви наверх. Возьмете шлюпку и останетесь живы. Не знаю, кто там тебя обещал тебя убить, но он сейчас далеко. А я рядом. И если тебе кого надо слушаться, так это меня. Иначе – придется меня бояться. Что тебе больше нравится?

– А кто тебе сказал, что они далеко? – спросил механик и растерянно захлопал глазами. – Они никуда не уходили. Ты не нервничай, земеля, я здесь не при чем… Положи винтовку на пол и медленно-медленно повернись…

В том, что за его спиной кто-то есть, Михаил не сомневался ни на секунду – у главного механика и его помощника были такие лица! Если бы тот, кто находился сзади, попытался приставить ствол к затылку Умки, или ткнуть его пистолетом между лопаток, то дальнейшая схема действий была бы понятна, а так… По звукам Сергеев ориентироваться не мог. Оставалось одно…

Михаил медленно-медленно положил на пол винтовку, выпрямился, поднял руки вверх и повернулся.

Их было трое. Рашид не доверил охрану машинного отделения людям Конго – все трое были кубинцы из числа соратников Пабло. Двое рослых ребят с АК наизготовку.

И Марсия, в руках которой был пистолет, направленный Сергееву в грудь.

– Здравствуй, Мигелито! – громко сказала она.

Голос ее был едва слышен за грохотом машин, но он без труда прочел сказанное по губам и почему-то совершенно не удивился.

– Здравствуй, любовь моя, – произнес он по-испански, и улыбнулся. – Ты просто не представляешь, как я рад тебя видеть!