Глава 1. На развалинах машины времени

Артем Калашников снял очки и несколько раз с силой провел ладонями по лицу.

— Ужас какой-то, — пробормотал он, водружая очки обратно на переносицу, — всего десять часов за монитором, а глазки наружу лезут!

— Ничего, — бодро отозвался Павел Макаров, давнишний приятель Артема. — Вот уже и чайник поспел, сейчас чайку выпьем…

Калашников послушно бросил пакетик в мутный от постоянного употребления стакан. Чайку — это хорошо, подумал он; хотя лучше было б коньяку!

— Ну как там, Усаму еще не поймали? — традиционно спросил Макаров, разливая кипяток по стаканам.

— Как же ты его там поймаешь, — Калашников ткнул пальцем в нависающий над столом потолок, — когда он здесь, в подвале, прячется? Добежал за два месяца до Перми, устроился к дизайнерам рамочки клеить, и смеется себе в бороду.

Макаров ухмыльнулся, как если бы и вправду был знаменитым террористом, огладил куцую бородку:

— Вот и я думаю, что американцы не там ищут. Да что с них взять — тупые американы!

— Тупые, тупые, — с неожиданным раздражением ответил Калашников, — а баксов у них побольше нашего. И сильно побольше!

— Так они ж их сами и печатают, — резонно заметил Макаров. — Ума для этого много не надо…

Он взял в руки короткий нож с оплавленной пластмассовой рукояткой и принялся резать принесенный Калашниковым торт. Калашников прямо из-под ножа выхватил кусок, бросил в рот и принялся сосредоточенно жевать, время от времени прихлебывая чай. Макаров озабоченно покосился на друга, качнул головой.

— Ну ладно, — сказал он, дорезав торт до конца. — Черт с ними, с американцами. У тебя-то как дела?

— Дела, — криво усмехнулся Калашников. — Такие дела…

Он сунул руку за пазуху и вытащил из внутреннего кармана мобильный телефон. Положил перед собой на стол, ткнул пальцем:

— Помнишь старую добрую фантастику? Такой вот штуки ни у Мвен Маса, ни даже у Максима Каммеррера не было! И персонального компьютера — не было, и Интернета за шестьдесят центов час! Третье тысячелетие на дворе, понимаешь? Третье тысячелетие!

— Ну, — осторожно сказал Макаров. Он уже понял, что Калашников в очередной раз обиделся на весь мир и теперь не успокоится, пока не выговорится до конца. Вопрос состоял в том, доставать ли припасенный как раз для такого случая коньяк прямо сейчас, или немного подождать.

— Вот тебе и ну! — фыркнул Калашников. — Фактически, мы живем в том самом будущем, о котором так самозабвенно мечтали. И что же? Прямо как у Ильфа с Петровым: радио есть, а счастья нет. Техника далеко за гранью фантастики, а газеты почитаешь, телевизор посмотришь — и жить не хочется. До одиннадцатого сентября еще можно было тешить себя иллюзиями, что в Америке все совсем по-другому. — Калашников махнул рукой. — Иллюзии рухнули вместе с небоскребами; отныне мы должны со всей беспощадностью признать, что никакое техническое развитие ни на шаг не приближает человечество к счастью. А ты еще спрашиваешь, как дела!

Отставить коньяк, подумал Макаров.

— Человечество человечеству рознь, — заметил он глубокомысленно. — Знаешь ведь, чем западная фантастика отличается от нашей?

— Чем? — удивленно спросил Калашников.

— Западные фантасты придумывают технику, — пояснил Макаров. — А наши — общество. Людей. Новую жизнь, в конце концов.

— Ты хочешь сказать, что мы воспитаны на советской фантастике? — сообразил Калашников. — Что ждали от будущего не техники, а этой самой «новой жизни»?

— Ну, можно сказать и так, — ответил Макаров, который вовсе ничего такого не думал, а просто ляпнул первое, что пришло в голову.

— Поправка принята, — заявил Калашников и возбужденно потер руки. — Хорошо, тогда так: никакое техническое развитие не приближает к счастью меня, Артема Калашникова!

— Так это уж, как говорится, ва-аши проблемы! — язвительно сказал Макаров.

— А только ли мои? — задумался вслух Калашников. — Во-первых, я все-таки не самый последний урод на этой злосчастной планете, а во-вторых…

Было видно, что это самое «во-вторых» Калашников еще не придумал. Он переправил в рот очередной кусок торта и принялся жадно глотать уже остывший чай. Макаров последовал его примеру, и в подвале воцарилась тишина.

— А во-вторых, — неожиданно произнес Калашников, откидываясь на спинку кресла, — техническое развитие цивилизации, оторванное от морально-этического развития составляющих ее индивидуумов, рано или поздно с неизбежностью приведет к глобальной техногенной катастрофе.

Макаров втянул голову в плечи и замер с чашкой в руке:

— Чего-чего?!

— Представь себе, — пояснил Калашников, — что пресловутые теракты произошли бы не в две тысячи первом, а в две тысячи двадцатом году. И террористы захватили бы не теперешние «боинги», а какие-нибудь стратопланы в тысячу тонн весом. Да еще в багаж сдали бы несколько чемоданчиков с ядерными зарядами. Тут бы одними небоскребами не обошлось, верно?

Макаров поставил чашку на стол.

— Это уже третьей мировой попахивает, — сказал он.

— Вот именно, — кивнул Калашников. — А теперь — элементарно посчитаем. Число ядерных зарядов в мире? Растет из года в год. Число ядерных государств? Тоже не уменьшается. Соотношение численности населения бедных и богатых стран? Бедных все больше, богатых все меньше. Средний уровень образованности на планете? Падает. Количество терактов с участием камикадзе? Растет как на дрожжах. Вот, — Калашников скрестил перед собой поднятые руки, — технические возможности растут, а этические ограничения по применению этой техники во вред человечеству падают. Обезьяна с гранатой — вот в кого превращается наше хваленое человечество!

— Превращается, — кивнул Макаров, чавкая куском торта.

— А следовательно, — победно заключил Калашников, — вероятность теракта, способного закончиться всепланетной катастрофой, постоянно растет. И если не предпринять специальных усилий, направленных на совершенствование общества, на создание нового человека с этикой, соответствующей его техническим возможностям, — то рано или поздно очередной Усама обрушит на наши головы ядерный дождь!

— Обрушит, — согласился Макаров, — обязательно обрушит.

— Вот так-то, — сказал Калашников и развалился в кресле, потянувшись всем телом. — А ты говоришь — «ва-аши проблемы»!

— Так ваши и есть, — ответил Макаров. — Человечество-то от твоих рассуждений даже не почешется.

— Это верно, — вздохнул Калашников. — Человечеству на меня наплевать с высокого дерева. Как, впрочем, и на самое себя.

Он взял со стола последний кусок торта, долил в стакан кипятку, выцедив чайник до донышка.

— Надо бы еще вскипятить, — заметил Макаров. — У нас тут хлеб имеется. И шоколадная паста!

— Надо — вскипятим, — согласился Калашников. Он поставил чайник на видавшие виды тумбочку и воткнул вилку в обмотанную синей изолентой розетку.

Короткое замыкание, подумал он в следующее мгновение, оказавшись в полной темноте. Хотя нет, были бы искры.

— Это еще что такое? — спросил Калашников в темноту.

— Так ядерный дождь, — ехидно ответил Макаров. — Как и было предсказано!

— Ядерный снег, — фыркнул Калашников. — До полного обледенения проводов. У тебя фонарик какой-нибудь есть?

— Только спички, — ответил Макаров. — Ты посиди, я сейчас что-нибудь придумаю.

Устроим вечер со свечами, подумал Калашников. Как в добрые старые времена, когда все мы были молоды, зачитывались фантастикой и твердо верили, что еще при нашей жизни на Земле будет построено светлое будущее.

Макаров чиркнул спичкой и направился к выходу, отбрасывая на стены и потолок гигантскую черную тень.

— А свечи? — сварливо сказал Калашников.

— Приносите — зажжем, — ответил Макаров. Он задул догоревшую спичку, чиркнул второй. Затем отворил дверь на лестницу. — Ура! Я вижу свет!

— Свет? — удивился Калашников. — Значит, это только нас обесточили?!

— Да нет, у соседей тоже темно, — ответил Макаров. — Погоди, я сейчас…

Любопытство пересилило усталость. Калашников осторожно поднялся, нащупал по правую руку от себя стеллаж с книгами и маленькими шагами двинулся к выходу.

В распахнутую настежь дверь действительно просачивался свет. Калашников сделал еще два шага и услышал снаружи блеющий звук, которым Макаров обычно выражал крайнее удивление:

— Э-э-э?!

— Ме-е-е! — отозвался Калашников, пригнул голову и выскочил на лестничную площадку. Макаров стоял наверху, около двери в подъезд, одной рукой опираясь на стену. Лицо его было освещено ярким солнечным светом.

Э, нет, ошеломленно подумал Калашников. Декабрь, восемь вечера; какое тут, к черту, солнце?!