Те, кто остаётся
Т., с любовью
Я никогда не пишу о том, что происходило со мной в действительности. То есть, конечно, так или иначе я всегда использую в работе то, что видела, что чувствовала сама или чему была свидетелем. Но только использую – в сильно переработанном виде, так что чаще всего в героях и событиях в итоге не остаётся даже тени того, из чего они родились. Выдумывать легко, но нужно слишком много душевных сил для того, чтобы писать правду, как она есть.
Но правил без исключений не бывает. Два рассказа, «Те, кто остаётся» и «Дорога в Баэлор», полностью основаны на реальных событиях. Да, я знаю, что в это трудно поверить – особенно если учесть, что стержнем сюжета в них стала магия. Но это действительно так и было. И действительно была магия – не та, которая описана здесь, проще и обыденнее, та магия, которой полнится каждый наш день, каждый вздох и каждый взгляд, которыми мы обмениваемся с теми, кто нам близок. Обе эти истории случились на самом деле. Все герои этих рассказов имеют реальные прототипы. И эти люди по-прежнему мне очень дуроги. Может быть, кто-то из них читает сейчас эти строки. И если это так, я хочу сказать им, что по-прежнему остаюсь с ними, даже если мы идём в Баэлор разными путями.
– Милорд, мы должны уходить, – сказал Седдерик.
Ты развернулся и ударил его. Наотмашь, латной рукавицей по лицу.
Седдерик угрюмо сплюнул выбитый зуб и повторил:
– Должны, милорд.
Ты знал, что это правда, что не остаётся выбора, но всё равно ответил:
– Нет.
Так устало, так обречённо. Будто утомился иметь дело с дураками, которые никак не могут уразуметь, как дулжно себя вести воинам.
Только сам ты никогда не поймёшь, как дулжно себя вести побеждённым.
– Воды, – сухо потребовал ты. Кто-то передал тебе кувшин, ты отпил, в ярости швырнул сосуд на пол. Кувшин лопнул, черепки брызнули во все стороны, и твои солдаты, не прятавшиеся от вражеских стрел, инстинктивно отпрянули.
Они боятся тебя. Ты же знаешь, они тебя всегда боялись.
– Проклятье, я попросил воды!
– Воды не осталось, милорд, – полушёпотом ответил Рокстер. – Только вино.
– Подите к дьяволу, – раздражённо бросил ты и снова принялся мерить залу шагами, не замечая, что окровавленное лезвие меча бьёт тебя по бедру. Снаружи доносился приглушённый гул битвы, уже понемногу затихающий.
– Милорд… – снова начал Седдерик, похоже, не страшась лишиться оставшихся зубов.
Ты отрывисто спросил:
– Сколько мы ещё продержимся?
– Трудно сказать. Может, час, может, меньше. Но не больше двух, это точно.
– Проклятье, – почти спокойно повторил ты и поднял меч. – Ладно. Идёмте.
– Милорд! – Седдерик почти кричал.
– Я не сдам эту крепость, – сказал ты уже совсем невозмутимо и двинулся к выходу.
Бенкинд преградил тебе дорогу. Ты молча взглянул в его непроницаемое лицо, взмахнул мечом. Вас успели растащить прежде, чем ты снёс ему голову. Ты тяжело дышал, спутанные волосы залепляли тебе глаза, от тебя разило потом, кровью и отчаянием. Ты так страстно хотел умереть, что смотреть на это было куда больнее, чем собственно умирать.
Уэстерли шагнул вперёд. Он был ещё бледнее, чем ты. По тряпке, обматывавшей его голову, медленно расплывалось багровое пятно..
– Послушайте меня, – начал он.
– Я не сдам эту крепость! – яростно повторил ты.
– Не наша вина, что подкрепление задержалось в пути. Вы не должны погибнуть из-за этого. Вы же сами знаете, этот форт не ключевой…
– Я никогда не сдаю свои крепости, – выплюнул ты. Почему-то это прозвучало как оскорбление. Уэстерли на миг потупил взгляд.
– Милорд, это всего одна битва. Главное впереди, вы же знаете. В Тэленфорте вас ждут ещё десять тысяч бойцов. И триста тысяч простых людей, которые умрут, если умрёте вы. Вы… Господи, скажите мне, почему я должен вам это объяснять?!
Ты хмурился, злился, но уже колебался. Как всегда. Все видели, что тебя можно переубедить. Все знали это. Надо только немного терпения… но у нас ведь нет на это времени.
– Если вы умрете здесь сегодня, завтра они возьмут Тэленфорт, – произнёс Седдерик. И, помолчав, сказал единственное, что мог сказать: – И осквернят могилу вашей Аделины.
Ты не убил его за эти слова, хотя, вероятно, этого почти всерьёз ждали все присутствующие. Напротив – ты разом успокоился. Твой взгляд прояснился, дыхание выровнялось. Ты принял решение. На самом деле ты ведь просто хотел, чтобы тебя заставили его принять, разве не так?
Ты окинул взглядом группу выживших соратников. Помедлил, будто прислушиваясь к звукам битвы наверху – шум стал ровнее, но ближе – они уже взбирались на крепостные стены.
Потом произнёс:
– Я никогда не сдаю свои крепости.
Это был приговор. Ты должен был вынести его и вынес – оставалось лишь определить осуждённых. Но такие вещи ты всегда оставлял на совесть каждого из нас.
Молчание длилось не дольше нескольких мгновений. Потом Уокерс шагнул вперёд:
– Милорд, позвольте мне прижать ублюдков напоследок. Я прослежу, чтобы они не обошлись… слишком малой кровью.
Молодая беременная жена Уокерса умерла от холеры месяц назад. С тех пор он упрямо рвался в бой, но почему-то оставался жив, пока рядом с ним умирали те, кого дома, дрожа от страха больше не свидеться в этом мире, ждали многодетные семьи. Уокерсу только что исполнилось двадцать лет, но по его глазам все видели, что он хочет умереть не меньше, чем ты. Окажи ему эту милость, мой лорд – раз уж её некому оказать тебе.
– Благодарю вас, сэр Джой, – сказал ты. Уокерс коротко поклонился и окинул взглядом собравшихся.
– Я остаюсь, – сказал он. – Кто со мной?
– Я, – сказал Эвверин и шагнул вперёд.
– Я, – сказал Райлен и шагнул вперёд.
Они говорили «я» и шагали вперёд, и у каждого из них была своя причина, чтобы остаться здесь на верную смерть. Ты смотрел на них, и твой взгляд теплел, и из него уходило то, из-за чего они тебя боялись.
Когда тех, кто остаётся, набралось восемь, я шагнула вперёд и сказала:
– Я.
И увидела то, ради чего осталась бы трижды – вспышку света в твоих глазах. Вспышку ясной, виноватой признательности… Будь у тебя воля и право выбирать из нас смертников, ты назвал бы меня первой. Я знаю это, мой лорд.
Я знаю это и потому остаюсь.
– Старина Генри с нами, – ухмыльнулся Райлен и похлопал мясистой ладонью по мечу. – Ну держитесь, ублюдки, наша бой-баба вам задницы-то надерёт.
– Девять – число силы, – усмехнулась я. – Авось и правда поможет.
– Я благодарю вас, леди Генриетта, – сказал ты и почти улыбнулся. Окинул взглядом остающихся и улыбнулся по-настоящему. («О да… стоило остаться, чтобы это увидеть».) – Я благодарю вас всех, доблестные сэры. Ваша жертва не останется забытой.
Вопли звучали уже совсем близко, должно быть, на лестнице. Дверь содрогнулась под ударом рухнувшего тела. Уже можно было различить лязг оружия и брань.
– Идёмте, милорд, – быстро сказал Седдерик. Ты кивнул, не отводя от нас глаз, посылая прощальный взгляд каждому – всем, кроме меня. Но я поклонилась тебе так же низко, как остальные, и смотрела в пол, слушая твои затихающие в глубине потайного хода шаги. Ты хотел, чтобы я умерла. Ты так давно и так страстно этого хотел, что я уже устала этого не замечать.
«Так грустно, мой лорд… Я всего лишь не желала умирать вдали от тебя. Но, видимо, суждено».
Я выпрямилась. Мы, оставшиеся, перекинулись взглядами. Потянули мечи из ножен, заухмылялись, будто объединённые общей похабной тайной.
– А что, Генри, – проговорил Эвверин, – не подтянуть ли тебе безрукавочку, а? Не жмёт ли где? Может, напоследок?..
– Попробуй, Мак – я тебе кой-чего так подтяну, разом жить захочется.
Мужики загоготали – беспечно и развязно, куда веселее, чем соответствовало моей неуклюжей шутке, будто сидели в трактире за кубком вина, а не доживали последние минуты. Эвверин обиженно загундосил, я показала ему жест, в моём исполнении неизменно приводивший их в восторг. Хохот стал громче, своды зала содрогнулись, огоньки факелов дрогнули, затухая.
Я вдруг ощутила, что у меня затекла рука, и широко махнула мечом. Сказала:
– За милорда!
А Уокерс, изогнув обветренные губы в подобии усмешки, добавил – вполголоса:
– И его ведьму Аделину.
Мы кричали так всегда, хоть ты и не знал об этом, мой лорд. А, узнав, конечно, разгневался бы. Но память о твоей Аделине – это всё, то ещё держит тебя в живых. А стало быть – всё, что может держать в живых нас. Пусть ещё и совсем недолго.
То есть так кричали они: я – никогда.
Я не могла… ты же знаешь, Господи, я просто не могла.
– За его ведьму Аделину.
– За его ведьму Аделину!
– За милорда и его ведьму Аделину! Открывай!
Райлен сбил с двери засов. Мы ринулись вперёд, вверх по лестнице, туда, где ещё было солнце и где пара десятков уцелевших ждали нашего решения – ринулись, чтобы сказать им, что пришли разделить с ними их участь, которая волею нашего милорда одна для всех.
«Это глупо, мой лорд, но, слава Богу, у меня уже не будет возможности тебе об этом сказать».
– За милорда и его ведьму Аделину! – во всю силу глотки закричала я, и в глаза мне ударил солнечный свет.
Ворота Тэленфорта раскрывались медленно, неохотно, с мучительным, раздражённым скрежетом – словно форт не хотел принимать меня. Вполне возможно, что так – ведь в каждом родовом замке живёт частичка души его хозяина, а ты, без сомнения, не обрадуешься мне, мой лорд.
Сумрачный неприветливый двор плыл у меня перед глазами, плыли стены, плыли лица, голоса и звон железа сливались в единый заунывный гул. Кто-то кричит, чьи-то руки – на моих плечах, но я слишком устала, чтобы замечать это. Вдруг узнала мелькнувшее передо мной лицо: Айвин?
– Седдерик, – сказала я. – Там, сзади. Он ранен. Сзади…
Айвин посмотрел мне в глаза и покачал головой. Я вздохнула – почти облегчённо. Не помню, когда я перестала слышать хрипы Седдерика за своей спиной, но я ведь знала, что он не выдержит дороги. С развороченной-то грудиной…
– Я не могла. Я так старалась и всё рано.
– Вам надо отдохнуть, леди Генриетта, – сказал Айвин.
«Почему все они прячут от меня глаза?»
Впрочем, вздор – я знаю, почему. Я знаю, и я так виновата перед ними.
И перед тобой – так виновата, мой лорд.
– Сколько это длилось?
– Не знаю, милорд. Не более четверти часа. Нас было совсем мало.
– Так значит, ты осталась одна.
Ты стоял перед камином, заложив руки за спину, и мял пальцами ладонь. Я не видела твоего лица, но и одной твоей позы, исполненной упрёка, было достаточно. Мне бы хотелось, чтобы ты меня ударил – я заслужила это, и давно заслужила. Что за дерзость – не умирать, когда положено.
– Да, милорд, я осталась одна.
Ты хотел бы спросить, каким образом – я знаю, что хотел, но удержался, потому что боялся, что в голосе слишком отчётливо прозвучит горечь. Впрочем, это был бы бессмысленный вопрос – я сама не знаю, почему выжила в том аду. И не помню, как выбралась из него – очнулась уже на дороге, волоча Седдерика. Помню лишь, что отчаянно хотела жить – снова, и прости меня за это, прости, прости, прости.
Ты хрустнул костяшками пальцев, развернулся, огонь камина высветлил подол твоего плаща алым сполохом. Ты похудел, под глазами у тебя образовались мешки, а на лбу и меж бровей пролегли морщины. Слишком ранние морщины, мой лорд… А я помню самую первую – в левом уголке губ, она появилась в ту ночь, когда опускали в фамильный склеп тело твоей Аделины.
– Мы встретили подкрепление на полпути к Тэленфорту, – хмуро сказал ты. – Они опоздали всего на день. Море штормило, им пришлось переждать в случайном порту. – Ты с силой ударил стиснутым кулаком по раскрытой ладони. – Проклятье, всего один день! Если бы не чёртов шторм, они подошли бы к Галенфорту вовремя! И Седдерик не погиб бы! Седдерик и остальные!
«Но, может быть, погибла бы ты» – тебе ведь так хотелось это добавить, отчего же ты удержался? Пути Господни поистине неисповедимы. Разве же я знала, что так получится?
– Простите, милорд, – пробормотала я, и тебя передёрнуло. «Боже, как я глупа… ты и так ненавидишь меня, а я лишь усиливаю твою неприязнь тем, что слишком хорошо тебя понимаю».
Ты не хочешь, чтобы я тебя понимала. Ты не хочешь, чтобы я была рядом. Не хочешь ни видеть меня, ни слышать обо мне, мечтаешь забыть о моём существовании. А я всё равно остаюсь. Хотя знаю – тебе в тягость я, и ещё больше – моё чувство, с которым ни один из нас ничего не может поделать.
Ты стоял в островке красного света, стиснув руки, смотрел сквозь меня и хотел, чтобы я ушла, но я не могла удержаться и всё равно прошептала, снова, как безумная:
– Прости, я просто так хотела умереть рядом с тобой…
Ты круто развернулся к камину, выпрямил на миг согнувшуюся спину. Сказал, жёстко и холодно:
– Вы можете идти, леди Генриетта.
– Милорд…
– Что ещё?
– Джой Уокерс перед смертью… просил, чтобы вы… одумались.
По твоей спине прошла судорога – я заметила это даже сквозь латы и плащ. Ты снова сжал кулаки, но не обернулся.
– Хорошо. Идите.
Я поклонилась и вышла.
Ты выполнишь предсмертную просьбу своего вассала, мой лорд?
– Миледи… ох! – молоденький паж залился краской и поспешно развернулся лицом к противоположной стене.
– Ничего, малыш, заходи, – усмехнулась я, запахивая на груди простыню. Мальчишка застал меня, как раз когда я заканчивала принимать ванную и стояла по колено в мыльной воде. Думаю, его смущение было отчасти показным – небеса наградили старину Генри фигурой, напоминающей женскую столь отдалённо, что, не присмотревшись как следует, её можно было принять за мужчину-кастрата.
Мальчишка всё же мялся, и я не сумела сдержать сарказма:
– Да брось, парень, в жизни не поверю, что в тебе всколыхнулось вожделение.
Паж фыркнул, всё так же разглядывая угол комнаты, а я сухо улыбнулась и шагнула на доски пола. В кадке тихо заплескалась вода. Я запахнула простыню поплотнее и бросила:
– Ну, что там у тебя?
– Милорд желает вас видеть. Немедленно.
– Ясно. Иди.
Паж, пятясь, выскользнул за дверь. Я медленно обтёрлась, пытаясь успокоиться. Ты никогда прежде не звал меня к себе. «Что же случилось? Ведь не может быть, чтобы… нет. Я так старалась, ты не мог ничего узнать».
Я до того опешила, что даже стала раздумывать, что надеть. Несколько минут рылась в сундуках, прежде чем поняла абсурдность происходящего. Вряд ли белый шёлк и алый бархат украсят это неуклюжее мужиковатое тело – и не важно, что они были так к лицу твоей Аделине… твоей проклятой ведьме Аделине.
Я надела то, что носила дома всегда – льняную рубаху и холщовые штаны, распустила волосы. Всё равно – я никогда не смогу быть для тебя красивой. Даже если ты позовёшь меня к себе среди ночи…
Ты был в том же зале, где принял меня утром, только теперь сидел, вытянув ноги к огню. На миг мне показалось, что ты спишь, хотя твои глаза были открыты. Они совсем остекленели, но я знала, что ты жив. Как ни прискорбно, но всё ещё живы мы оба, мой лорд.
Я вошла так тихо, как могла, но ты, видимо, всё равно услышал и сказал:
– Сядь, Генриетта.
Я подошла, опустилась на скамью рядом с твоим креслом, потупив взгляд, неловко пряча ладони между колен и пытаясь унять дрожь. Никогда прежде я не слышала от тебя «ты». «Господи, что же это?»
Твоя рука лежала на подлокотнике и выглядела пугающе слабой. Казалось, если схватить сейчас меч и ударить по ней, ты и не подумаешь её отдёрнуть. Отсеченная, она упадёт на пол к твоим ногам и останется лежать там так же спокойно, как лежит сейчас – только ладонью вверх.
Что бы ты сделал, мой лорд, если бы я упала на колени и прижала её к своим губам?
– Я хочу поговорить с тобой, – сказал ты и умолк, а я всё глядела на твою руку, не смея смотреть в лицо.
Ты долго молчал; в камине трещал огонь, в дымоходе выл ветер.
Потом произнёс:
– Я знаю, ты осуждаешь меня.
Я немедленно вскинулась, забыв про страх.
– Нет!
– Осуждаешь, – без выражения повторил ты, всё так же остекленело глядя перед собой. – Ты и другие… те, кто остался в Галенфорте. И те, кто ушли сюда со мной. И Уокерс…
– Милорд, мы не вправе…
– Вы не вправе, но вы осуждаете! И вы правы, да! Я никогда не сдаю свои крепости – но я должен был остаться там с вами! Должен был! И вы все так думали. Умирали и думали, что ваш лорд – трусливый подонок, принесший вас в жертву своим понятиям о чести. – Твоё лицо потемнело, словно эти оскорбления произносились не тобой. – Но я не мог. Генриетта, я не мог оставить Тэленфорт. И её могилу. Я не мог допустить, чтобы они вошли сюда и осквернили её, понимаешь?
– Понимаю, милорд, – сказала я. – И все это понимали. Вам не в чем себя упрекнуть.
Ты посмотрел на меня – в первый раз за этот вечер.
– Думаешь? А о чём же тогда просил меня Уокерс?
Я не смогла выдержать твой взгляд – и никогда не могла. А потому не знаю, смеялся ты надо мной или… неужели настолько сильно ненавидел?
Я почувствовала, что ты перестал на меня смотреть, но не смогла поднять голову.
– Я должен был вернуться, – повторил ты. – Должен был. Я не был рядом с ней, не смог защитить её, когда она умирала. Но я могу по крайней мере защитить то, что осталось… в память о ней.
То, что осталось… в память о ней, да, мой лорд. Разве не это – всё, что ещё держит тебя среди нас? Память о твоей Аделине? Могила твоей Аделины? За милорда и его проклятую ведьму, которая и из могилы так цепко держит его в своих руках. Так цепко, что… даже смешно.
Я зажала рот ладонью. Ты посмотрел на меня, я зажмурилась, зажимая рот всё сильнее, чувствуя, как содрогаются мои плечи.
Твой голос был непривычно мягким, почти нежным:
– Ну, ну… что я вижу? Если уж старина Генри ударилась в слёзы, что делать нам? И вовсе кидаться с наружной стены?
Какое счастье, что я не стала заплетать волосы, и теперь они скрывали мое лицо, а ты думал, что я плачу.
Отдышавшись, я опустила руку и хрипло сказала:
– Простите.
– Ты тоже любила её, – произнёс ты, и что было в твоём голосе? Сочувствие? Удивление? Обвинение? Злость?
Я смогла лишь кивнуть. Любила ли я твою ведьму Аделину, мой лорд? Наверное… наверное, да, хотя кто знает.
И вдруг я сказала то, что не должна, не имела права говорить:
– Я была с ней, когда она умерла.
Ты вскочил, схватил меня за плечи, грубо – вовсе не так, как брал за плечи её. Я посмотрела тебе в глаза. У тебя такие длинные ресницы, мой лорд – наверное, в детстве соученики по оружию высмеивали тебя за это, но ты же помнишь, как эти ресницы целовала твоя Аделина – сначала веки, а потом ресницы…
– Почему ты раньше не говорила?!
– Не знаю. Не было случая.
– Что она сказала?
«Смотри на меня, мой лорд… смотри же. Смотри, смотри…»
– Сказала, что будет любить вас и после смерти, милорд.
Ты отпустил меня, словно у тебя разом ослабли руки. Сел.
Сказал – разочарованно и устало:
– Это я знаю и так.
«Неужели?»
У тебя задрожали губы.
– Она… Господи, Генриетта, она всегда была такой слабой. Такой бледной, хрупкой, тоненькой. Я всё время боялся, что она простудится, или сломает ногу, споткнувшись на лестнице. Мне казалось, она ломкая, как соломинка… Я должен был лучше оберегать её. Я…
– Вы не виноваты, милорд, – сказала я совсем тихо. – Поверьте, я знаю, я уверена: вы ни в чём перед ней не провинились. Это…
Я сглотнула окончание фразы, прежде чем успела совершить непоправимое. Перевела дыхание и закончила:
– Я была с ней до самого конца. Я знаю, что она любила вас, как никогда… не мог бы любить кто-то другой. Она не считала вас повинным в её слабости. Она хотела бы быть сильной, но… не смогла. Смогла только остаться с вами. Хотя бы в памяти… на это её сил хватило, но только на это. Так что это вы… простите её.
Ты протянул руку и положил её на моё запястье. Отблески пламени высветлили твою кожу и сделали её тёплой.
Мы долго сидели, глядя друг другу в глаза.
Ты сказал:
– Генриетта, послезавтра мы дадим последний бой. При Тэленфорте. За могилу моей Аделины. Ты будешь рядом со мной?
– Я буду рядом с тобой, – ответила я.
«Буду и умру рядом с тобой. Это то, чего я хотела. Всё, чего я всегда хотела. Просто – не умирать вдали от тебя».
Я встала, не дожидаясь приказа, и твоя рука соскользнула с моей – почти нехотя. Молча поклонившись, я двинулась к выходу. Ты окликнул меня уже в дверях.
– Больше Аделина тебе ничего не сказала?
Я остановилась. Помедлила, улыбаясь – ты же не мог видеть моего лица, а если бы и видел – ты разучился читать по губам.
Покачала головой и ушла.
Твоя Аделина ничего не сказала мне, мой лорд, Боже, да она просто не могла ничего мне сказать, но я… я так много могла бы сказать тебе.
Могла бы сказать, что народ не зря зовёт твою Аделину ведьмой, ибо она действительно была ведьмой. Насколько сильной – сложно судить: она не сумела отвратить свою смерть, но знала, как её пережить. Она позвала к себе глупую старину Генри, потому что знала, что та любит тебя до одури, до воя, до судорог, и сказала: «Хочешь, он будет любить нас обеих? Только, – добавила твоя Аделина, – мы должны стать одним человеком. Моя живая душа в твоём живом теле, потому что моё тело умирает, а твою душу он не полюбит никогда». И глупая, некрасивая Генриетта согласилась. Мы выбрали время, когда никто не мог нас застать, и провели ритуал…
Я могла бы сказать тебе это – но глупая Генриетта оказалась не столь уж глупа: в последний момент она заставила меня поклясться, что ты никогда не узнаешь о произошедшем. Вас с ней роднит лишь одно: она тоже никогда не сдавала свои крепости. А я была уже слишком слаба, чтобы пытаться уговорить или обмануть её. Я была так слаба… я всегда была слишком слабой. И вот теперь я сильная. Твоя слабая прекрасная Аделина в сильном уродливом теле, и теперь я могу быть с тобой, плечом к плечу, но только тебе ведь это не нужно. Ты тяготишься мною. Ты не видишь меня в её глазах.
Порой люди остаются рядом, хоть ты и думаешь, что они тебя покинули.
Завтра твоя последняя битва – наша последняя битва, мой лорд, за тебя и твою Аделину. Я не хотела умирать без тебя и теперь, наверное, наконец-то смогу умереть с тобой. И пусть ты не знаешь об этом – не важно. Я всё равно остаюсь.
Я остаюсь.
