– Вот что они там обсуждают, а? Что там можно полтора часа обсуждать? – изводился Антип, нервно затаптывая в землю окурок.

– Условия сдачи, естественно, – с ангельской невозмутимостью ответил наш монсеньёр и, поплевав на кончик пальца, принялся сворачивать новую самокрутку. Вообще-то это мне полагается выполнять почётную обязанность – делать для монсеньёра кустарное курево, но уж больно он любит процесс.

– Сдачи! Ага! Разбежался! – бросил Антип. – Ты видишь там белый флаг? Я не вижу!

– Парламентёр мог одуматься по ходу дела, – оптимистично предположил наш монсеньёр. – Я верю в Георга.

– Спорим? – встрепенулся Антип.

– Если опять на щелбаны – то запросто. За мной, кстати, должок с прошлого раза.

К счастью (как оказалось через минуту), принять пари Антип не успел. Парламентёры, топтавшиеся уже битый час посреди чистого поля, ровнёхонько между нашим войском и стенами осаждённого города, наконец прекратили махать конечностями и целенаправленно устремились каждый в свою сторону. Георг приближался неуверенной рысью и вид имел не слишком довольный.

– Опять тебе повезло, – вполголоса сказал Антип. – А то увеличился бы должок.

Лорд Себастиан не ответил. Его пальцы по-прежнему вертели самокрутку, хотя папироса была готова, и я в который раз подумал, что на самом деле он так просто успокаивает нервы.

Взмыленный Георг оказался возле нас, спешился, побрёл к монсеньёру, на ходу отирая мокрую шею. Я невольно тоже почесал загривок. Жара стояла страшная, солнце кулаком дубасило по головам, кругом, как назло, ни деревца, ни кустика – голая равнина, а мы шкваримся тут уже вторую неделю. Лорд Себастиан сидел без рубахи, остальные, и я в том числе, только рукава закатали, а Георг решил выпендриться и отправился на переговоры при полном параде, в боевом облачении, и теперь, похоже, мысленно крыл себя, монсеньёра, лорда Родрика и треклятое солнце самыми неприличными словами, которые знал.

– Ни хрена, да? – спросил лорд Себастиан.

– Нет! Именно что хрен! Хрен вам, это дословное послание лорда Родрика! – просипел Георг. – Теперь казните меня, что ли, монсеньёр?

– Да ну тебя, возиться лень, – хмуро ответил тот. – Жак, дай огня.

Я выбил искру, лорд Себастиан прикурил, опустив отяжелевшие веки. Я никогда не мог понять в такие минуты, то ли он напряжённо думает, то ли, напротив, пытается дать мозгу краткую передышку.

– Аргументы те же? – помолчав, спросил он.

– Если ты это называешь аргументами – ну да, пожалуй. Мой город, моя земля, а вы тут хоть вкрутую сваритесь.

– К этому всё идёт, – замогильным голосом вставил Антип. Ничего нового он не сообщил. Я посмотрел влево, туда, где мы разбили основной лагерь и где изнывала под жгучим солнцем армия лорда Себастиана, которую он вёл победным маршем всё дальше и дальше на юг. Пока не упёрся в город этого наглого типа, лорда Родрика, который и бой принять не хотел, и сдаться отказывался. Впрочем, его тактику понять было легко: он рассудил, что за недельку-другую торчания на открытом солнцепёке войско испечется заживо в собственных доспехах. И вполне резонно рассудил. А дожди тут случались раз в год, и прошли как раз за месяц до нашего появления. В общем, выражаясь культурным языком, положение критическое, если не сказать удручающее.

– Ты ему говорил, что мы убьём всех жителей, если войдём в город силой? – спокойно спросил лорд Себастиан, попыхивая папиросой.

– Да я чего только ни говорил, – вздохнул Георг. – А он: сперва войдите.

– Войдём.

– Как? – не выдержал Антип. – Вот скажи мне, Себ – как? Тебе тот первый штурм ничего не показал? Не взять их с налёту.

В его голосе звучало раздражение, и я понимал, почему: поход продолжался уже больше года, мы все жутко устали и хотели домой, праздновать многочисленные победы, но наш монсеньёр упрямо шёл всё дальше, кажется, не собираясь останавливаться.

– У них в городе тиф, – проигнорировав тон Антипа, спокойно возразил лорд Себастиан. – Они не смогут долго держать осаду.

– А мы сможем? Предлагаешь проверить, у кого все люди раньше перемрут?

– Я не уйду, – сказал наш монсеньёр и бросил недокуренную папиросу на землю. Антип тут же с воодушевлением её затоптал. Похоже, его это успокаивало в той же степени, что и лорда Себастиана – производство самокруток. А стюард монсеньёра, которому полагалось делать то и другое, то есть я, мог продолжать чесать шею в своё удовольствие.

– Нам бы сейчас пушку плазменную, – мечтательно произнёс Георг. – Или нейронную боеголовку…

– Я бы не отказался и от вульгарного файербола, – сказал лорд Себастиан. – Ещё конструктивные предложения есть?

Я лихорадочно зашарил по карманам в поисках карандаша. Порой с уст монсеньёра и его старых боевых товарищей слетали очень любопытные слова, при этом, кажется, абсолютно цензурные, что делало их ещё более удивительными. В молодости монсеньёр с ещё десятком таких же юных сорвиголов изрядно помотался по параллельным мирам, принеся оттуда, помимо безусловно полезных идей вроде папирос, часов и водопровода, множество странных и непонятных слов, от которых веяло тайным могуществом. К сожалению, попытки стырить то, что этими дивными словами называлось, привели к неприятным последствиям. Параллельные миры произвели одностороннее закрытие проходов, и моё поколение оказалось навеки лишено простой человеческой радости совать нос куда не следует. Когда на монсеньёра накатывало лирическое настроение, он говаривал, что это к лучшему, но в такие минуты, как эта, думаю, он сам бы с собой не согласился.

Какое-то время все молчали, подавленные беспросветностью ситуации. Потом Антип вздохнул.

– Ты, конечно, не захочешь, но в сложившихся обстоятельствах я бы попробовал Репейника…

– Чего-чего? – переспросил монсеньёр.

Все, включая меня, воззрились на него с удивлением. Даже я знал про Репейника, о нём ходило множество анекдотов, в основном неприличных. Ну, оно и понятно, те, кто разносили о Репейнике сплетни, его никогда не видели, а следовательно, боялись, а раз боялись, то поливали грязью – так было не страшно.

– А-а, – вдруг протянул Антип. – Ну да, ты же в восточной кампании был, когда он появился. Народ поначалу много судачил, потом поутихло…

– Ближе к делу, – посоветовал лорд Себастиан и, сняв с пояса меч, поставил его между ног.

Я вздрогнул. Сколько я знаю лорда Себастиана, он не расстаётся со своим мечом, ест, спит и курит с ним под боком, хотя меч самый обычный, не из лучших, так, железяка, вряд ли достойная столь великого завоевателя. Но монсеньёр и слышать не хочет о его замене, а когда держит вот так, лицо у него делается очень странным… а если он ещё сейчас на рукоять обопрётся и голову на руки положит…

Вот проклятье. Так и сделал. Не нравится мне это…

– Ну, если коротко, – начал Антип, – Рыцарь Печального Нейтралитета, сокращённо РыПеНей, в народе Репейник – блуждающий арбитр. Время от времени разбирает споры и стычки самой разной степени сложности и важности, от семейных драк до претензий на корону.

– Междумирец? Небось, из Малахитии? – улыбнулся лорд Себастиан. Междумирцами именовались жители других миров, продолжавшие временами шастать по нашему, чем несказанно раздражали тех, кто двадцать лет назад шастал по их мирам. Поэтому ничего удивительного, что улыбка монсеньёра вышла очень нехорошей.

– Говорят, оттуда. Как ты догадался?

– Это на них похоже. Вечно они не в своё дело лезут. Ещё и мнят себя эстетами, сволочи, так что само название вполне в их духе. И идиотское сокращение тоже, – лорд Себастиан приподнял голову, но меч из рук не выпустил. – Ладно, давайте теперь серьёзно, какие варианты действий.

– А чем тебе не нравится Репейник? – вдруг спросил Георг. Монсеньёр взглянул на него. Я поёжился, а он, дубина – нет. – Ты ведь ещё не знаешь, как он разруливает конфликты.

– И знать не хочу, – ласково сказал лорд Себастиан. – Я возьму этот город и точка. Никаких компромиссов и уж точно никаких грёбаных арбитров, которые будут навязывать мне свою волю.

– Они ничего не навязывают, – сказал Антип. – Вы сами решите. Ты и Родрик, оба. По собственной совести. Себ, ты и правда подумал бы, а то ведь наши ребята действительно понемногу дуреть начинают на этой жаре…

Кажется, только я заметил, как изменилось лицо лорда Себастиана при слове «совесть». Он ещё крепче стиснул меч и дальше уже не слушал.

– Ну и? – перебил он. – Как же он это делает?

– Он встаёт между вами – тобой и твоим противником, и смотрит в глаза вашей совести. Каждой, поочерёдно. И вам обоим становится очень стыдно. Ужасно, жутко стыдно, так стыдно, что вы уже начинаете спорить за право уступить больше. И в конце концов уступает тот, чья совесть на самом деле знает, что он должен уступить. Так что всё честно, как видишь.

– И правда! – развеселился монсеньёр. Его руки на рукояти меча были сжаты всё так же крепко. – Честнее некуда! Мне нравится! Давайте попробуем. А как его позвать, Репейника этого вашего? Коллективную заявку в какой-нибудь комитет подавать?

– Ну… – протянул Антип, кажется, немного настороженный столь быстрым согласием. – По слухам, надо просто договориться с другой стороной, и тогда он сам появится. Ты же знаешь этих, малахитовых, они умеют быть одновременно в нескольких местах…

– Знаю, – кивнул лорд Себастиан, и улыбка сбежала с его губ, будто он вспомнил что-то не слишком приятное. Он наконец выпустил рукоять меча, полез в карман за новой порцией табака. – Георг, дуй обратно. Вызови лично Родрика и передай ему весь этот бред. Будем договариваться как цивилизованные люди. Раз уж не достались нам их нейронные бомбы, будем использовать их дипломатов. Такая у нас натура, Жак, – добавил он, обращаясь ко мне. – Лишь бы чужое попользовать, будто своей башки на плечах нет. Чего встал? – бросил он всё ещё топтавшемуся рядом Георгу. – Бегом, арш!

Георг отсалютовал и уже через минуту, всё такой же взмыленный, снова мчался к стенам города, трубя вызов парламентёра. Лорд Себастиан проводил его взглядом, задумчиво сворачивая самокрутку.

– В глаза моей совести взглянет, значит, – проворчал он. – Поэты хреновы. Никогда мне эти малахитчики не нравились. Антип, а помнишь…

– Помню, – сказал Антип, и они оба умолкли.

А мне стало неуютно, как будто сейчас их стоило оставить наедине. Но я не ушёл, потому что блики беспощадного южного солнца всё так же полыхали на лезвии меча, всаженного в землю между колен у монсеньёра.

…Мне всегда было интересно, почему он Печальный. Ну, Рыцарь то есть. А в народе говорили: увидишь – поймёшь. То есть толком никто не знал.

Но я действительно понял, когда увидел.

Родрик согласился с неожиданной радостью – вероятно, и сам бы предложил, но то ли не хотел слабину показать, то ли реакции боялся. Враги называли монсеньёра Чёрным Душегубом, Бешеным Псом и даже Беспринципным Гадом, и согласие на подобный компромисс могло существенно подмочить его репутацию. Впрочем, любой, кто видел бы лицо лорда Себастиана до и во время арбитража, сразу догадался бы: что-то здесь нечисто. Я это понял с первого мгновения и прямо извёлся мыслями о том, что же он задумал. Мне бы порадоваться несомненному коварству моего господина, но… уж как-то слишком крепко прижимал он к себе свой меч. И это было плохо. Очень плохо.

Встречу назначили на закате того же дня. Паскудное солнце заходило как раз за лагерем, заливая его кровавым светом, и при желании это можно было трактовать как довольно мерзкое предзнаменование, но Антип сказал, что малахитчики со своей любовью к мрачной романтике подобные вещи только приветствуют. Я хотел было спросить, а не глупо ли пытаться задобрить Рыцаря, который славится приверженностью к Печальному Нейтралитету, но потом прикусил язык. Ну их, они и без меня довольно нервничали – все, кроме монсеньёра, конечно. Правда, он выкурил до заката полтора десятка папирос, а потом сказал, чтоб следующую ему скрутил я, и это уже было совсем скверно, хотя вид у него оставался по-прежнему бодрым, хитрым и очень довольным. Он даже помахал лорду Родрику, когда тот явился в окружении свиты, состоявшей из худых и измученных, наверняка тифозных, но очень нагло державшихся людей. Расположились они ярдах в двухстах от нашего лагеря, и слава богам – а то ещё нам бы эту заразу подкинули.

Репейник прибыл, когда солнце коснулось земли. Он шёл со стороны заката; свет слепил глаза, и, кажется, никто не уловил, как именно он появился. Это был высокий, худощавый человек, в плотно запахнутом сером плаще, закутывавшем его от подбородка до сапог. Он шёл, опираясь на деревянный посох, длинные седые волосы развевались, будто на ветру, хотя вечер выдался совершенно тихий, ни один стебелёк не шевелился.

Монсеньёр замысловато выругался сквозь зубы, не переставая улыбаться. Я разобрал только «символист хренов» и приготовился стать свидетелем одного из главных событий в истории Великого Похода.

Рыцарь Печального Нейтралитета приблизился, остановился, воздел руки к небу. Седые волосы ещё немного поразвевались для пущего эффекта и медленно улеглись на костлявые плечи.

– Приветствую вас, дети разума, избравшие разум! – провозгласил он.

Все опустились на колени, лорд Себастиан тоже – на одно, придерживаясь рукой за воткнутый в землю меч. Лорд Родрик, неосмотрительно бухнувшийся на оба колена сразу, бросил на него ненавидящий взгляд, но наш монсеньёр проигнорировал его и, выдержав для приличия паузу, поднялся.

– И тебе привет, друг малахитчик. Давненько я не видал вашего брата – почитай с тех пор, как вы меня вышвырнули из своего гадюшника за злостное нарушение прав человека. Рад встрече.

Репейник обратил на него немигающий взгляд. Глаза у него были светло-карие, выцветшие, вполне обычные. С виду вообще-то старик как старик, не такой уж и печальный. Скорее суровый и, сразу видно, серьёзный дядька.

– Я не знаю тебя, сын разума, даже если ты бывал в моём мире, даже если я бывал в мире твоём и судьба сводила нас прежде. Всё, что может иметь значение, стирается из моей памяти, но навеки живо в твоей. И совесть твоя ведёт учёт каждому сотворённому тобой деянию и расскажет об этом сперва мне, а потом тебе, и да будет так.

– Да будет, – кивнул лорд Себастиан. – Да будет тебе, старче, лясы точить. Потрудись начать.

– А как вы оплату берёте, уважаемый? – вдруг подал голос лорд Родрик. – По какому тарифу?

Антип – он стоял тут же, неподалёку, вместе с ещё несколькими людьми из окружения монсеньёра – посмотрел на него с неожиданной симпатией. Я зашарил в поисках карандаша, не нашёл и постарался просто запомнить. «Тариф». Красивое слово, экзотическое какое-то. Лорд Родрик тоже, небось, на поэтику давит.

Рыцарь кротко взглянул на него.

– Помилуй, сын разума, как можно взимать дань за пробуждение чей-то совести? Не противоречит ли это первооснове священного понятия Нейтралитета?

– Однозначно противоречит, – вмешался лорд Себастиан. – Кончай трендеть, старче, к делу.

– Как пожелаешь, сын разума. Кто будет первым?

– Бросим жребий, – предложил наш монсеньёр. Лорд Родрик что-то возмущённо залопотал, лорд Себастиан изогнул бровь: – Что ты задёргался? Какой подвох? Ну хочешь, твои спички будем тянуть?

– Да уж, у тебя, душегуба, и спички поди краплёные! – не остался в долгу лорд Родрик.

– Хватит вам! – встрял Антип. – Господин РыПеНей, не будете ли вы столь любезны сорвать две травинки и одну укоротить? А то эти двое вовек не договорятся.

Господин РыПеНей оказался столь любезен. Первый ход достался лорду Родрику, он поворчал, но смирился. Лорд Себастиан, ухмыльнувшись, уселся рядом со своим мечом и, положив руки на гарду, опёрся о них подбородком. Я старался на него не смотреть.

Тем более что зрелище и без того развернулось преинтереснейшее.

Рыцарь Печального Нейтралитета сказал какую-то напутственную ерунду, свёл кустистые брови и вперил взгляд в бегающие глазки лорда Родрика. Смотрел долго, с минуту. Потом отвернулся и застыл, задумчиво взирая вдаль. Весь его скорбный вид говорил: «Ай-яй-яй, как нехорошо».

Лорд Родрик мелко задрожал, рухнул на колени (опять на оба) и заплакал, как маленький мальчик. Его свита, понятное дело, заволновалась. Один из соратников нерешительно шагнул вперёд, потрепал господина по плечу.

– Монсеньёр… Монсеньёр, с вами всё в порядке?

– Уйди, скотина! – заревел лорд Родрик. – Нет, со мной не всё в порядке! Ты знаешь, какая я сволочь?! Нет, ты не знаешь, какая я сволочь! Что же я делаю?! Я обрёк свой город, свой народ на медленную смерть, и не только их! Этих прекрасных, могучих… паскуд я тоже обрёк на мучительную смерть от зноя и жажды, и всё из-за чего?! Из-за собственной корысти, жажды власти, позор мне, честолюбцу! А ведь условия, которые мне предлагал этот бесстрашный, всесильный, мужественный… гад! вполне терпимые… Он ведь обещал, что пальцем никого не тронет, если я раскрою ворота, и мне даст уйти – а я, я в ответ на это немыслимое благородство подбросил в его лагерь тифозную мертвечину…

– Ах ты гнида! – вскочив, закричал лорд Себастиан, до этого с нескрываемым интересом слушавший вражескую исповедь. А зря, потому что дальше лорд Родрик начал каяться в каких-то совсем уж интимных грехах вроде мужеложства, вызвав протестующе-смущённый ропот среди своей свиты. Но лорда Себастиана это очевидно не взволновало: он подскочил к лорду Родрику и схватил за грудки, а тот вырывался и норовил обнять его сапоги.

– Ты, гнида, решил отравить моих людей?! Что за мертвечина, где? Куда ты её подбросил?

– Мне стыдно, мне так стыдно! – рыдал лорд Родрик. – В воду подбросил, в воду! Вылей её, благородный лорд Себастиан, и забирай этот город себе, а я, я уйду в пустыню, нет, в монастырь и…

– Эй, а второй-то тоже будет каяться, или как? – крикнул кто-то со стороны Родрика, видимо, оскорблённый малодушием господина.

Поднявшийся было галдёж тут же улёгся. Лорд Себастиан ещё разок встряхнул лорда Родрика, потом отпустил, выпрямился. Оглянулся на нас, своих людей, – и я подумал, что не хочу ни видеть, ни слышать то, что случится дальше.

Было тихо, лорд Родрик тихонько стонал у ног нашего монсеньёра, Рыцарь Печального Нейтралитета смотрел вдаль, совершенно безучастный к происходящему.

Лорд Себастиан шагнул к нему, потом вдруг рывком выдернул из земли свой меч. Все ахнули, да и я грешным делом запаниковал – ведь не может же он убить Репейника?.. Но он только усмехнулся – как-то очень горько – и сказал:

– Ну давай, старик. Смотри в глаза моей совести.

Рыцарь Печального Нейтралитета послушно обернулся, вонзил в лицо нашему монсеньёру точно такой же взгляд, как и в лицо его противника.

Но через мгновение вздрогнул, заморгал и – я глазам своим не поверил – попятился. По толпе наблюдателей прошелестел слабый ропот – прошелестел и тут же стих.

– Что? – деревянно улыбнулся лорд Себастиан. – Сложности возникли, да?

– Твоя…

– Ну же, – подбодрил его наш монсеньёр и зачем-то выставил вперёд руку с мечом, остриё которого смотрело в землю. – Ну, давай.

– Твоя совесть… не здесь… – медленно проговорил старик и перевёл взгляд на крестовину меча. Я тоже – и только теперь заметил, что рука моего господина взмокла от пота, и голову даю на отсечение, что пот этот был холодный. – Твоя совесть… она…

– Ну, ну! – снова поторопил лорд Себастиан.

– Она здесь, – сказал Рыцарь Печального Нейтралитета и коснулся рукояти меча. Вид у него был совершенно обескураженный. – Я не знаю, как, но… здесь. Я не могу посмотреть в глаза твоей совести… сын разума… потому что у твоей совести нет глаз. Извините, – неловко добавил он и отвернулся.

Лорд Себастиан стоял к нам спиной, и я не видел его лица. Но он ещё довольно долго не двигался, протягивая меч отвернувшемуся Репейнику, как будто просил попробовать ещё раз. Потом его рука дрогнула, опустилась.

– Так я и знал, – проговорил он, и в голосе слышалась насмешка, но совсем не было радости. – Потому и согласился. Ну да, моя совесть в этом мече. Она заперта там. Говоришь, не знаешь, как, малахитчик? А мог бы и знать, ведь это твой собрат мне когда-то помог с этим делом. Хорошие маги у вас, в Малахитии, у нас таких отродясь не было. Я как-то напился с одним… самогон у вас тоже хороший… Разговорились, расфилософствовались. Я мальчишка был, сопляк, всё путь свой жизненный искал. Говорю: совесть мне эта проклятущая мешает, сладу с ней нет, и вроде знаю, чего хочу, а сделать не могу – стыдно. И тут твой собрат возьми да скажи: хочешь, я тебя от неё избавлю? Совсем, говорит, не заберу, потому что совесть – неотделимая часть человека, и она всегда должна быть при тебе… но не обязательно в тебе. Так что мы ей определим постоянное местожительство где-нибудь рядом с тобой – да хоть бы вот в этой железке. И всё будет путём… какой ты для себя сам выберешь, не смущаясь нравственными рассуждениями. Мог ли я, щенок неумный, отказаться от такого заманчивого предложения?

Он вдруг развернулся к нам, и я понял, отчего мне было так не по себе весь этот день. Я всё ждал, когда увижу на его лице такое выражение. Ждал и боялся. Дождался вот…

– Что смотрите? – резко сказал он. – Думали, просто так болтают, что нет у меня совести? Врут, конечно. Есть. У меня. А во мне – нет. Так что рыдать тут перед вами я не стану. – Он бросил короткий взгляд на всё ещё всхлипывающего и бормочущего покаяния Родрика. – А вы правда хотели бы увидеть меня таким? Не проще ли прямо спросить, что вас интересует? Я отвечу. Ну? Что вы хотите знать? Кого я убил и предал за свою весёлую жизнь? Очень многих. Могу ли я уйти отсюда, не обрекая на смерть свои войска и жителей этого города? Могу. Уйду? Нет. Потому что я решил, что пройду по этому пути. От самого севера до самого юга. И я пройду. И совесть мне в этом не помеха.

Он с размаху всадил меч в землю. Лезвие закачалось, загудело. Мне казалось, что от него исходит пар – будто пот лорда Себастиана шипит и испаряется на раскалённой добела стали.

– Да ладно вам, – небрежно проговорил монсеньёр. – Будто я что-то новое сказал.

Он сунул большие пальцы за пояс, снова обернулся к Репейнику. Тот стоял, поникнув седой головой, и на его лице отображалось недоумение.

– Ну что, старче? Каков твой вердикт?

Репейник поднял голову, скользнул по собравшимся растерянным взглядом.

– Вы сами выносите вердикт… дети… разума… – выдавил он. – Твоя совесть не может меня услышать… Совесть твоего противника меня услышала. Вы сами определяете, кто идёт на уступку.

– Браво! – хлопнул в ладоши монсеньёр. – И кто же, как думаешь?! Есть варианты?

– Забирай мой город, великий воин, забирай! – завопил лорд Родрик, к этому моменту уже начавший припоминать свои детские шалости и, кажется, еле соображающий от всепоглощающего чувства вины.

– Заткнись, – бросил лорд Себастиан. – Так как? Я победил?

– Смотря что считать победой.

Лорд Себастиан перестал улыбаться.

– Вот именно. Смотря что считать победой.

Он повернулся к нам.

– Антип, собирай солдат. И передай ребятам, что до утра город их.

– Как! – выкрикнул кто-то из свиты Родрика. – Но вы обещали в случае сдачи пощадить…

– Обещал, – кивнул наш монсеньёр и снова заулыбался – той, страшной улыбкой. – Пожурите меня, добрые люди, за то, что я нарушаю слово. Совести у меня нет, верно?

– Себ, но… – начал было Антип.

– Что – но? Мы коптимся тут уже вторую неделю! Ты сам вспомни, как подбадривал ребят, дескать, вот возьмём город, и тогда уж получите вы награду за все мучения! Ты понимаешь, что будет, если сейчас им это запретить?

– Но мы же не брали этот город, Себ… Нам его просто отдали…

– А что, есть разница? – лорд Себастиан вновь повернулся к неподвижно стоявшему Репейнику, грубо схватил его за плечо, встряхнул. – Вот ты мне скажи, приятель – есть разница? Ты со своей грёбаной дипломатией только что отдал этот город на поруганье моей солдатне – что твоя совесть думает по этому поводу?

– Ничего, – ответил тот.

Лорд Себастиан застыл. Жуткая маска слепого веселья наконец спала с его лица.

– Ничего? – переспросил он.

– Ничего.

– То есть тебе плевать на результат твоего… арбитража?

– Я нейтрален, – пояснил Репейник. – При любом исходе дела.

– Но сейчас ведь ситуация… как это у вас называется… внештатная? Ты по сути обработал только одного из нас, у меня против тебя этот… как же его… Антип!

– Иммунитет? – озадаченно предположил тот.

– Вот! Точно! Разве это не меняет дела?

– Нет, – сказал РыПеНей. – Как это ни печально. Правила едины для всех. В этом вся суть Нейтралитета.

– Да я ведь попросту смухлевал!

– Мне очень жаль.

И я вдруг понял, почему его так называют. И почему говорят: встретишь – поймёшь… Это не Рыцарь печален, а его нейтралитет. Печален просто до ужаса. Мне вдруг стало грустно и противно смотреть на этого растерянного, но по-прежнему равнодушного старика, который обладал силой, которую никому в нашем мире так и не удалось украсть… и совершенно не знал, что с ней делать.

Наш монсеньёр выразил эту же мысль гораздо более ёмко и внятно. Впрочем, если я буду составлять летопись Великого Похода, то его реплику я заменю на что-нибудь более благопристойное. Например, «тысяча распроклятых демонов грёбаной преисподней».

Потом лорд Себастиан разжал руку и хлопнул старика по плечу – с такой силой, что тот присел.

– И это меняони называют душегубом, – проговорил он. – Ладно. Антип! Труби отход.

– А? – встрепенулся тот – я тоже встрепенулся, надо сказать.

– Отход, говорю, труби. Домой идём.

В другое время Антип развёл бы из этого заседание военно-полевого совета, но теперь только махнул рукой и почти бегом устремился к лагерю.

Лорд Себастиан взглянул на сжавшуюся свиту лорда Родрика, всё так же скулившего на земле.

– Забирайте его. И покажите хорошему лекарю. Ну, из тех, которые по мозгам. А вы чего столпились? – крикнул он Георгу и другим нашим. – Разойтись! И собирайтесь, выступаем немедленно.

Они стали разбредаться – молча, не проронив ни слова. А я остался. И видел, как лорд Себастиан снова выдернул свой меч из земли и вложил его в руку Рыцаря Печального Нейтралитета.

– Держи… бедолага, – сказал он. – Тебе она нужнее, чем мне.

Потом он пошёл к лагерю, на ходу сворачивая самокрутку, спиной к розовеющему горизонту, на фоне которого застыла нелепая фигура с мечом в руках. Я смотрел на неё, пока лорд Себастиан, проходя мимо, не приобнял меня за плечи и потащил за собой.

– Что, Жак, заслушался, уши развесил? Всё запомнил?

– Ага! – оживился я. – Монсеньёр, вы так…

– А теперь забудь! – перебил лорд Себастиан и наградил меня могучей затрещиной. – Оно всё равно… у каждого по-разному.

– Понимаю… – выдавил я, потирая гудящее ухо. – Только как же это, как же вы, почему…

– Просто всему есть свой предел, парень, – ответил лорд Себастиан и, сунув в рот папиросу, попросил: – Дай-ка мне огня.