ГЛАВА 29
«Этих господ придется громить и корчевать беспощадно».
И.В. Сталин
Конец мая 1924
Скороходов чуть притормозил на площади Сен — Мишель, чтобы полюбоваться архангелом — меченосцем, сбрасывающим в фонтан врага рода человеческого. Уже было два часа пополудни, солнце пекло немилосердно, а в старых улочках Латинского квартала исходивший от камней жар чувствовался особо.
Все, что напоминало о прохладе, манило к себе, и возле струящейся воды, окутанной тучей брызг, шумно обсуждая какие — то свои дела, сидели школяры Сорбонны. Глядя на их смеющиеся лица, казалось невероятным, что пройдет несколько лет, и эти мальчишки станут скрупулезными законоведами, рьяными богословами, возвышенными философами… Скороходов повернул на улицу Юшет, затем вправо, на Арп — местечко не ахти какое: вывески сомнительных клубов, дешевых греческих и марокканских ресторанчиков жались друг к другу, суля отличную кухню и сказочные удовольствия по смешным ценам.
В одном из них, по уверению хозяина, сохранившем название «Шишка» со времен средневековья, «аргентинец» должен был встретиться с мсье Спичеком. Полученное через полпредство задание гласило: срочно выяснить, точно ли генерал Згурский находился в поезде Рига — Ленинград, в котором недавно была устроена перестрелка.
«Легко сказать «срочно»! Конечно, лифляндские чиновники продажны сверху донизу, но они там — на берегу балтийских волн. Надо связываться, искать на них выходы. — В душе у Скороходова крепло раздражение. — Что за глупая идея! Едва внедрившись здесь, бросать все и ехать в Ригу? Неужели в Москве больше некому поручить такое, в сущности, плевое задание? Может, я должен просить аудиенции у великого князя Николая Николаевича, и у него осведомляться — тот или не тот Згурский? Проклятие! В чем сомнения? Почему не тот? Судя по сообщениям латышских газет, среди раненых белогвардейцев — граф Комаровский, руководитель пражского филиала Сент — Этьенской компании».
Вспомнив о Комаровском, Скороходов стал напевать под нос: «Марш вперед! Труба зовет, черные гусары…» Идея с «Пари трибюн» сейчас представлялась ему простым и эффектным ходом. Спичек прожорлив, как всякая газетная щука, он легко проглотит информацию о том, что Згурский, опасаясь идущей по его следу полиции, решил перебежать на сторону коммунистов, а его бывшие товарищи, вовремя узнав о предательстве лидера, постарались не допустить этого, вследствие чего и возник инцидент на границе.
Чушь, конечно, несусветная, но читателям «Пари трибюн», впрочем, как и всем вообще читателям, вовсе не обязательно знать истину. Для них история — цепь драматических событий, вытекающих одно из другого. Спасибо мсье Александру Дюма и сэру Уильяму Шекспиру — они немало потрудились, сплетая вуаль загадочности для кокетки Клио.
Но до приезда Спичека без малого час.
Скороходов повернул баранку и оказался на улице Сен — Северин, неподалеку от готической церкви, посвященной античному философу Боэцию, по совместительству — католическому святому Северину.
Вид пламенеющей готики навеял SR–77 странные и возвышенные чувства, давно уже забытые, оставленные в тифозном бараке Константинополя, как нелепая блажь. «А ведь Он — там, наверху — все видит», — припомнились ему слова няньки. «Нет, ничегошеньки он там не видит…» — скривился мичман Протасов.
Скороходов миновал церковь и, из предосторожности оглянувшись, вновь выехал на Юшет, затем на неопрятную улицу Ша — Ки — Пеш. «Забавное название — Улица Кота — рыболова. Говорят, в одном из этих домов снимал комнату молодой Наполеон — уже герой Тулона, но еще не генерал, не консул и не император. Совсем недалеко отсюда его последнее пристанище». — Скороходов подумал, не заехать ли ему по случаю в Пантеон, чтобы глянуть на прах того, «пред кем весь мир лежал в пыли».
Но тут вынырнувшее откуда — то сзади желтое такси подрезало его «форд», заставляя круто повернуть руль, чтоб не столкнуться с ним. Скороходов нажал на тормоз. В следующую минуту второе такси поджало его автомобиль сзади. Редкие прохожие, быстро сообразив, что, возможно, им сегодня придется давать свидетельские показания полиции, поспешили укрыться в подъездах и подворотнях.
SR–77 чуть наклонился, доставая спрятанный под водительским сиденьем браунинг, но тут же дверца его автомобиля распахнулась, и чьи — то сильные руки выдернули агента на улицу. Он попытался вырваться, но получил удар чем — то тяжелым по затылку. Уже оглушенного, его забросили в салон такси, и обе машины быстро стартовали с места. А в опустевший «форд» сел ничем не примечательный мужчина в перчатках не по погоде, завел мотор, и скоро ничего более не напоминало о странном происшествии, имевшем здесь место.
Уже смеркалось, когда в президентский кабинет Сент — Этьенской оружейной и мотоциклетной компании вошел молодцеватый, по — военному подтянутый секретарь.
— Георгий Никитич, — окликнул он погруженного в чтение бумаг руководителя. — Вот.
Он протянул полковнику Варраве исписанные листы.
— Это признания мичмана Протасова, вернее, советского агента SR–77, он же — Дмитрий Дмитриевич Скороходов. Все, как вы сказали: нотариально заверенные, в трех экземплярах.
— Не кажется ли вам, что он слишком легко согласился? — принимая проштампованные листы, спросил бывший контрразведчик.
— Ему очень доступно объяснили, что тюрем у нас нет, содержать под стражей здесь, на заводе — накладно, да к тому же еще и глупо. Затем проводили в сад и попросили указать тот куст роз, которому он хочет стать удобрением.
Полковник Варрава ухмыльнулся кончиками губ:
— Хорошо подействовало.
Он хлопнул ладонью по добытым показаниям.
— Этого следовало ожидать, — стоя по стойке «смирно», ответил секретарь, — Протасов же не идейный. Авантюрист. К большевикам примкнул, как говорится, по случаю. Теперь по случаю решил купить жизнь очередным предательством.
— Благодарю вас, поручик, вы свободны. — Варрава дождался, пока секретарь выйдет из кабинета, достал из стола листок с телефоном и набрал номер. Долгие гудки следовали один за другим.
Полковник решил уже положить трубку, когда в ней послышался голос:
— Алло! Комиссар Рошаль. Слушаю вас.
— Добрый вечер, комиссар. У аппарата Варрава из Сент — Этьена.
— Да, припоминаю, — после короткой задумчивости ответил Рошаль. — Вы, если не ошибаюсь, заместитель мсье Згурского.
— Можно сказать и так, — не вдаваясь в подробности, подтвердил Георгий Никитич. — Позвольте узнать, вы все еще занимаетесь делом Рафаилова?
— Нашли мы его, — насмешливо ответил комиссар. — Правда, он несколько… Не важно. Завтра об этом будет в газетах. У Сюрте к вашему шефу вопросов больше нет, но лично я его кое о чем спросил бы.
Вот, к примеру, мсье Згурский имеет врагов — китайцев?
— Насколько мне известно, нет. Он воевал в Китае, однако прошла уже почти целая жизнь…
— Кто их поймет, этих азиатов! Если предположить, что ими двигала месть… Они ведь едва не отправили генерала на гильотину.
Но в отношении Рафаилова, можно сказать, выполнили за него всю грязную работу. Затем, черт побери, исчезли! Ускользнули, бестии, прямо из — под носа полиции! Китайская головоломка!
— Я не понимаю.
— Ведь мсье Згурский гневался на этого Рафаилова, не так ли?
Впрочем, теперь это не важно. Рад сообщить вам — дело закрыто!
— Да — а? — В голосе Варравы слышалось разочарование. — Но, быть может, вам нужен мерзавец, снабжавший «Пари трибюн» гнусной клеветой на генерала Згурского?
— Клевета не в нашей компетенции. Но по — человечески было бы интересно поглядеть ему в глаза. Что вы о нем знаете?
— Это бывший русский офицер. Он пришел к нам добровольно — не выдержал собственной подлости. Совесть, видите ли, заговорила — у русских такое бывает. Поскольку этот мсье работал на советскую разведку, то его задержание все же по вашей части. Мы были бы рады вам его отдать, но, должен заметить, наш подопечный просит во Франции политического убежища и готов активно сотрудничать с властями. Все, чего он ожидает, это снисхождения и суда присяжных. Вас это интересует?
— О да, конечно! — энергично воскликнул Рошаль. — Вы его привезете, или мне приехать в Сент — Этьен?
— Приезжайте в Сент — Этьен. Вам бы не помешало отдохнуть от Парижа. А мы — россияне — умеем быть благодарными.
— Тогда до завтра.
— Доброй ночи. — Варрава повесил трубку на рычаг и вернулся к бумагам. — А какая была бы подкормка для китайских роз!
Конец мая 1924
Сталин шел по Белому коридору Теремного дворца. Вечер только начинался, но за окнами было черно почти как ночью. Утром на небе едва можно было разглядеть редкие облачка, но после обеда погода стала резко портиться. Щебет птиц стих. Казалось, и весь город затаился, прижался к земле, предчувствуя грозу.
Сталин шел по Белому коридору. Сквозь окошки бывших фрейлинских комнат пробивался неяркий свет. С восемнадцатого года, с той поры, как Советское правительство перебралось из находящегося под угрозой Петрограда в Москву, здесь, в Кремле, были прописаны давние соратники по революционной борьбе: Каменев, Рыков, Луначарский… Здесь же находилась на первых порах и квартира семьи Кобы — так по — приятельски величал его Ильич. И лишь только мистер Троцкий пожелал вдруг разместиться в личных апартаментах императорской семьи. В то время Ленин запретил ему столь неприкрытое барство, но было ли это просто барством?
Сталин еще раз мысленно вернулся к событиям тех горячих лет.
«Там, в царских покоях, складировались вывезенные из Петрограда золото и драгоценности. Неспроста Лев Давидович пожелал оказаться рядом с ними… — он повернул из Белого коридора в Желтый и остановился у выходившего во двор окна, — в роковой для Советской России час».
На лето тяжелые рамы убирали, и коридор превращался в уютную веранду. Но сейчас, то затихая, то вдруг резко просыпаясь, по галерее разгуливал ветер, кружа сорванные с деревьев листья и залетевший сор.
«Троцкий ужасно тогда оскорбился ленинским запретом. Устроил квартиру в Кавалерском корпусе — подальше от товарищей по партии…»
Над Москвой раскатисто, с переливом, ударил первый гром, и полоснувшая вдоль небосклона молния отчего — то напомнила Сталину о Царицынской бойне — сражении, от которого зависела судьба большевистской власти, судьба победы в гражданской войне. Новая молния рассекла черно — серое небо, и раскат грома орудийной канонадой повис над городом.
«Так расходится шинельное сукно под сабельным ударом», — глядя на прорезавшую небо молнию, подумал Сталин. Ему самому не доводилось принимать участие в кавалерийских сшибках, но последствия их он видел часто. Очень часто.
Троцкого Коба недолюбливал с первых дней знакомства, но тогда — в Царицыне — их непримиримая вражда приобрела вполне законченную и необратимую форму.
Сталин ни минуты не сомневался в том, что единственным богом Троцкого была власть. Либеральные горлопаны визжали, что Троцкий — масон, что он выполняет волю каких — то там еврейских мудрецов…
«Глупцы! Троцкий не способен выполнять чью бы то ни было волю. Для председателя Реввоенсовета республики существовала и существует только одна действительно ценная жизнь и почитаемая воля — его собственная. Его надо остановить! Иначе…»
— Его надо остановить, — прошептал Сталин, повторяя мысль.
Он еще немного постоял у окна, глядя, как хлещут по далеким лесам Подмосковья раскаленные небесные бичи.
Когда — то в детские годы в маленьком Гори Иосиф Джугашвили смотрел на такие же молнии и размышлял о том, что Господь Бог, вероятно, очень сердит на жителей его села, раз гнев Всевышнего сотрясает небосвод и даже вечные горы над бедными саклями. Чтобы спасти односельчан, Иосиф забрался в деревенскую церковь, молился истово до самого утра. Мать уже извелась, разыскивая сына, а он вернулся к ней на рассвете, гордый сознанием того, что Господь внял его слову — умерил гнев. И ни один человек, и ни один дом в Гори не пострадал. На удивление, это чувство сопутствовало ему несколько лет. Он выходил на улицу, смотрел на сакли и радостно улыбался.
Иосиф Виссарионович бросил взгляд в пустой коридор: все двери были закрыты. По такой погоде никому не хотелось покидать убежище. Пока никто не видит, Сталин скользнул в конец галереи, упиравшейся в церковь Рождества Богородицы, построенную князем Дмитрием Донским в честь победы на Куликовом поле. Лики на иконах глядели на Кобу удивленно, словно недоумевая, что может делать в церкви один из вождей партии рьяных богоборцев.
Иосиф Виссарионович остановился неподалеку от древней иконы Пречистой Девы и замер, всматриваясь в тонкое лицо, точно ожидая от него ответного взгляда. Ни лампада, ни свечка не теплились в церкви, и если бы не свет, проникший из коридора, было бы темно.
— Как душно, — прошептал Сталин. — Просто нечем дышать!
В голову его лезли слова молитвы, но он отогнал их.
— Ты мудрая, — прошептал он, — ты всеблагая, ты все поймешь. Конечно, я грешен, по — вашему, ибо смирение не по мне. И поднял я меч на власть имущих, презрев, что всякая власть от Бога. Я знаю, что это дерзость и гордыня — желать царствия божьего на земле. Но ведь не злата желаю, не венца царского! За всех сирых и угнетенных крест несу. И это тяжкий крест, поверь мне!
В пустой церкви его слова неожиданно откликнулись эхом:
— Мне… Мне…
«Мне отмщение и аз воздам, — словно кто — то невидимый выдохнул в ухо Сталина.
— Я правду тебе говорю! — дернул усом Коба. — Поповские бредни оставим глупцам, но дело мое не растет ли из семян, посеянных сыном твоим?
Он умолк и какое — то время еще стоял в молчании, словно ожидая знамения, хотя бы знака. Новый раскат грома вывел Кобу из оцепенения.
— Никчемная мазня, — процедил он и, повернувшись на каблуках, вышел прочь.
Ни в Белом, ни в Желтом коридоре по — прежнему никого не было. Сталин прошел вдоль закрытых дверей почти до конца. Здесь до двадцатого года жил он сам. Комната довольно уютная, но лишенная всяких удобств. К чему портить отношения между членами ЦК партии, толкаясь утром у дверей общей уборной? Сегодня все семейство Кобы проживало в Потешном дворце, но и эти фрейлинские покои оставались за ним. Сталин вошел в комнату, запер дверь и направился к столу.
— Коба, — звучала в его ушах насмешливая тирада председателя Реввоенсовета, оброненная им час назад, — мне кажется, ты переутомился. Все твои предложения по развитию наступления в Закавказье — набор легковесной чуши. Если бы ты таким же образом планировал операции, когда грабил банки, тебя бы прикончил первый же городовой! Может, тебе пора отдохнуть? Быть может, стоит предложить товарищу Сталину менее ответственную работу? Ну, скажем, редактировать газету «Заря Востока» — как — никак, это наш главный рупор в Грузии и на всем Кавказе! Я вижу, дорогой Иосиф Виссарионович, прежде чем браться за новые серьезные дела, вам надо отдохнуть. Поезжайте в Тифлис…
Сталин до скрипа сжал зубы. Этот похожий на беса кликуша уже и не думал скрывать своих намерений — он торопился избавиться от всякого, кто мог быть сегодня или даже стать когда — нибудь ему опасным.
— Дорогой Лев Давидович, — с трудом пересиливая клокотавший внутри гнев, спокойно и с обычной улыбкой ответил тогда Сталин. — Я бы хотел показать вам некоторые материалы, подтверждающие правильность моего плана действий.
— Какие материалы?
— Очень ценные и очень интересные материалы.
— Хорошо. — Троцкий смерил его испытующим взглядом. — Но поторопитесь.
— Непременно…
На улице решительной дробью, нервическим парадом — алле забарабанил ливень. Иосиф Виссарионович на минуту отвлекся от своих мыслей, слушая шум — едва ли не рев, дождя.
«Ничего, ничего ему не станется. — Коба достал из кармана маленький ключик и открыл ящик стола. — Вот он, мой хороший!»
Перед ним на бархатной подушечке, отливая никелем и перламутром, лежал небольшой, почти игрушечный браунинг. Первое оружие, раздобытое им когда — то еще на заре революционной юности. Именно с этим пистолетом вместе с покойным Камо Сталин проводил экспроприацию в своем первом банке. Во время ареста полиции не удалось обнаружить тайник, и это небольшое, но смертоносное оружие так и пролежало без применения до конца гражданской войны, пока наконец не заняло достойное и почетное место в кабинете первого секретаря ЦК партии большевиков.
Коба достал пистолет, привычным жестом извлек обойму, в который раз убедился, что патроны на месте, и вставил ее обратно.
— Это будут очень веские материалы, — прошептал он, положил браунинг на стол и, словно раздумывая, поднял трубку телефона. — Сталин говорит. Соедините меня, пожалуйста, с кабинетом товарища Дзержинского.
Некоторое время трубка молчала, затем среди шороха и треска появился голос телефонистки:
— Простите, Иосиф Виссарионович, его нет в кабинете. Секретарь утверждает, что Феликс Эдмундович куда — то уехал.
— Благодарю вас, — ответил Сталин и с досадой вернул трубку на рычаг. — Уехал. Как же иначе? В такую — то погоду у него оказались срочные дела. Наверняка Феликс понял, что наша карта бита, и решил до поры до времени отсидеться в стороне. Ну ничего…
Сталин заученным движением дослал патрон в патронник. За окнами совсем близко ударила молния, и от грома затряслись оконные стекла. Коба встал из — за стола.
— Последнее слово еще не сказано.
Конец мая 1924
Профессор Дехтерев крутил в пальцах странный, почти нелепый «ключ». Он словно вырастал из медицинского пузырька — совершенно прозрачного, но не стеклянного. И сама отмычка тоже была прозрачной. Тусклой, но прозрачной. Дехтерев глядел на нее, втайне надеясь, что происходящее — не явь, а какое — то странное наваждение. Вот сейчас он ущипнет себя, и морок рассеется.
Щипать себя профессор не стал. Он с размаху бросил прозрачный ключ на пол, проверяя — разобьется или нет. Безрезультатно.
— Не может быть, — поднимая диковинку, пробормотал Дехтерев. Неужели то, что говорил этот странный человек, правда? Неужели он прибыл из будущего, где плоды моих многолетних трудов, вся моя жизнь… Он остановился, не зная, как сформулировать обуревавшие его чувства. Какой ужас! Почему всякое знание о природе человека, любую сокровенную крупицу необходимо обратить в оружие и направить против людей, против венца божественного творения? Как же так можно? Неужели и в этом новом мире будет так? И нет спасения от неуемного стремления пожирать друг друга.
Дехтерев еще раз — уже в который за этот вечер — провел указательным пальцем по выступам ключа. Сам того не сознавая, он хотел убедить себя, что военврач — ловкий шарлатан или вражеский шпион. Но ключ — не железо, не кость, не стекло!
— Все насмарку! Я шел в пропасть и вел за собой поверивших мне. Этот, — профессор вдруг понял, что не может вспомнить фамилию доктора, — рискуя собой, остановил меня. Вернее, дал шанс… — Он шагнул к сейфу, вставил необычайный ключ в замочную скважину и без труда открыл дверцу.
Несколько томов наблюдений, запротоколированных и подшитых в аккуратные переплеты, лежали стопкой; результаты недавних исследований разрозненными листами — сверху томов. По сути, в этих нескольких килограммах исписанной бумаги уместилась почти вся его жизнь. Дехтерев медленно, точно в забытьи, начал перекладывать содержимое сейфа на стол, любовно поглаживая коленкоровые переплеты, перелистывая страницы и снова возвращаясь в те блаженные времена, когда писались эти неровные, испещренные пометками строки.
— Что же теперь делать? — вздохнул он, усаживаясь за стол.
Ha улице жутко, расстрельным залпом, прогрохотал гром. Профессор вздрогнул и оглянулся: за стеклами чернело небо, тяжелые низкие тучи мчали по нему, казалось, они снижаются и вот — вот раздавят город.
— А ведь это гнев божий, — прошептал Дехтерев.
Он никогда особо не верил ни в злого, ни в доброго боженьку, но в час, когда рушилась его башня из слоновой кости, природа, точно в насмешку, подготовила достойную события декорацию. Новый гром заставил мелко задребезжать оконные стекла. Электричество мигнуло и погасло.
— Вот напасть, — пробормотал Василий Матвеевич, нащупывая стоящую на полке керосиновую лампу.
Убогий огонек взвился под стеклянным колпаком, выхватывая из темноты сложенные рукописи.
— Прости меня, Господи. — Профессор принес из приемной жестяное ведро, бросил в него листы.
«Как ты можешь?! — вопила рвущаяся в клочья душа. — Ты же сам говорил — нельзя остановить познание! То, до чего дошел ты, откроют заново. Не завтра, так через год. Но все равно откроют! И кто знает, как поведет себя тот… А здесь ты в силах проследить, настоять… Ты же ученый!»
Дехтерев с удивлением обнаружил, что по его щекам текут слезы.
«Это я плачу? — подумал он. — Неужели?»
Он чиркнул спичкой и поднес к бумаге огонь. Пламя взметнулось, обугливая строчки. Дехтерев откинулся на спинку, с оцепенением глядя, как исчезает в огне суть его жизни. Похоже, не до конца осознавая, что делает, он скомкал еще несколько страниц и швырнул туда же.
Со стороны лестницы послышалась какая — то возня, а спустя несколько секунд в кабинет ворвались двое.
— Вы? — вглядываясь в лицо одного из непрошеных гостей, почти безразлично спросил Дехтерев. — Нуда, вы бежали…
— Прошу извинить за вторжение, я хотел представить… Василий Матвеевич, что вы делаете?
— Спасаю человечество от своих мыслей. Вы знаете, доктор, надо было запастись водкой. Говорят, в подобных случаях помогает.
— Василий Матвеевич, не время сейчас! Позвольте вам отрекомендовать — генерал Згурский.
— Вот как? — Дехтерев перевел на второго гостя невидящий взгляд. — Душевно рад знакомству.
— Профессор, у нас нет лишней минуты. Здесь в особняке моя жена Татьяна!
— Да… — кивнул профессор. — Она там. Там…
— Где там?
— А? Что вы говорите?
— Профессор, где Татьяна?
На лестнице вновь послышался топот и, запыхавшись от бега, в комнату влетел Тимошенков:
— Владимир Игнатьевич! Дом окружают!
— Докладывайте по сути!
— Я видел до роты красноармейцев. При трех пулеметах. Штыки примкнуты. Строятся вокруг дома с дистанцией на одного линейного.
Згурский молча вскинул револьвер, целя в голову доктора Деладоннеля, но выстрелить не успел. Неуловимым движением тот ушел с линии огня и рубанул генерала по запястью ребром ладони. Наган отлетел в сторону.
— Владимир Игнатьевич, — протягивая Згурскому свой револьвер, холодно проговорил Виконт. — Я ничего об этом не знаю. Хотите убить — стреляйте.
Генерал выхватил у него оружие, взвел курок. Нильс Кристенсен, сцепив зубы и закрыв глаза, стоял в шаге от генерала, понимая, что промахнуться с такого расстояния практически невозможно.
— Прекратите! Что вы здесь устроили! — вдруг заорал Дехтерев. — Прекратите немедля!
— Владимир Игнатьевич, красные сейчас пойдут на штурм!
Згурский скрипнул зубами и опустил револьвер:
— Профессор, где Татьяна?!
— На первом этаже. В комнате с подземным ходом.
За окнами опять загрохотало. Раздался треск, и на темных стеклах заплясали новые отсветы пламени.
— Дуб горит, — тихо сказал Згурский.
Снизу зашлепали хлопки выстрелов.
— Ну, вот и началось. Профессор, в доме есть еще люди?
— Да… В лаборатории и в общежитии.
— Отлично! — Генерал пнул ведро с горящими рукописями, перевернув их на ковровую дорожку. — Сейчас здесь все займется. Уходите через коридор для слуг! Выводите людей! Выбегайте из здания с криком, вопите что есть сил!
— Что?
— Что? Что в доме пожар, что вы не вооружены! Черт бы вас побрал! Что — нибудь!
— А вы?
— Не теряйте времени! Доктор, капитан Тимошенков — за мной!
