— Зайдите ко мне, — сказал Хаим Элул, осторожно коснувшись коротким сильным пальцем переплетенных буквиц на кратовском свитере.

Кратов, погруженный в свои мысли, послушно двинулся за ним. Невнятно урча под нос игривый мотивчик, Элул проследовал в свою каюту, которую делил с командором миссии. Здесь оказалось чуточку просторнее, и даже были откидные диванчики для посетителей. Один из них был тут же предложен Кратову.

— Благодарю, — сказал тот, оставаясь на ногах.

— Послушайте, Кратов, — сказал Элул, плюхаясь на койку и взирая на него снизу вверх по-детски чистыми синими глазами. — Для чего вам эти ожоги?

— Что? — не сразу понял Кратов. — Ожоги… какие?

— Эти отвратительные келоиды, отнюдь не украшающие вашу шею и, должно быть, прочие члены. Будто из вас хотели сделать цыпленка-табака, но вовремя усмотрели ошибку… Некоторым остро впечатлительным натурам это действует на нервы.

Кратов вскинул подбородок:

— Кому же?

— Например, мне, — ухмыльнулся Элул. — Вы, наверное, подумали Биссонету? Его нервирует совсем другое… Я понимаю, рубцы дороги вам как память, они у вас что знаки воинской доблести, и все прочее. Но поймите и вы: тем самым вы невольно стараетесь выделиться среди нас. К чему носить на себе отметины былых приключений, состоявшихся не всегда от великого ума? Дин, между прочим, тоже как-то пылал ясным пламенем, хотя вот у него как раз были на то уважительные причины. Он же из ваших, из звездоходов…

— Дин? — переспросил Кратов и едва удержался, чтобы не уточнить, о ком идет речь. Ему и в голову не приходило, что существуют люди, способные называть доблестного командора миссии как-то иначе, нежели по фамилии.

— Давайте сведем ваши келоиды, — предложил Хаим. — И забудем о них, как о тяжелом сне после неумеренного ужина. Нет, я серьезно. Я же здесь не только ксенолог, но и медик. Это моя вторая профессия, унаследованная от предков. Все Элулы спокон веку целители и врачеватели. Один из нас взошел на костер за чертознайство — имел глупость излечить царствующую особу от дурной болезни. Другой тоже прослыл отравителем и снискал свою Голгофу в сибирских лесах… У вас, как я слышал от доктора Нанука, пирофобия? Можно попытаться потеснить и ее, у меня здесь неплохая ментоскопическая аппаратура. Полного избавления не сулю, все в руце Божьей, да мы и не на Земле. А вот хвост ей подрезать обещаю, чтобы не выставляла напоказ.

Кратов незаметно для себя примостился на диванчике — при каждом движении тот жалобно постанывал под ним.

— Вообще-то Кодекс плоддерской чести не поощряет… — пробормотал он в сильном смущении.

— Подите вы с вашими играми, — страдальчески поморщился Элул. Кодекс, честь, отчуждение… Взрослые люди, а помешались на средневековой атрибутике! Чего вы хотите больше — чести вашей несуразной или душевного здоровья? Будет здоровье, будет и честь.

— Но обстоятельства таковы…

— И давайте стараться, чтобы от обстоятельств ничего не зависело, опять-таки ни честь, ни здоровье.

— Стараться! — усмехнулся Кратов. — Что мне остается, кроме моей чести? Только что ксенологический совет консенсуально произвел меня в трепачи. И я ничего не могу выставить в свое оправдание.

— Допустим, консенсуса не было и не будет. Навигаторы вам верят, хотя главным образом из цеховой солидарности. Дилайт желает вам верить. Господь ему судья — для него звездоходское прошлое тоже много значит.

— А что же вы?

— А я циник, верящий только своим глазам. Хотя при этом я не кричу о своем цинизме на каждом углу, как некоторые. На Уэркаф я прибыл в третий раз, и глаза говорят мне: Хаим, тут нечисто. Милый, честный парень Слава Горяев сочиняет беллетристику о каких-то могильниках. Графии с образцами, что он привез, можно трактовать и так и сяк, здесь Биссонет прав. Но из тьмы отчуждения возникает демоническая фигура плоддера Кратова и вещает одними с Горяевым словами… Не могут же все звездоходы страдать общими галлюцинациями! И я желаю выяснить для себя окончательно, что отражает этот феномен. Был ли мальчик, то бишь дольмен, или нет. Для этого я соберу свору отличных охотничьих собак и дам им понюхать след. А потом спущу их с поводков.

— Жаль, следы уже не свежие.

— Но и у меня непростые борзые… Чем кататься на «туатаре» от камешка до камешка, скорчась в три погибели и не имея возможности даже откашляться в полный голос, так лучше бросить на разведку сотню юрких и умных зондов. Они сделают ту же работу за пару суток. А наше дело, дело взрослых людей, затем в спокойной обстановке, без перебранок, изучить ту информацию, что вызовет у машин обостренный интерес. Что вы ежитесь, Кратов? У вас режутся крылья?

— Меня никак не оставляет ощущение, — признался тот, — что я здесь не был.

— Забавное ощущение, — хохотнул ксенолог. — Может быть, мы по оплошности прихватили вас не на ту планету? Вы же были на Уэркаф сразу после пожара. А теперь пепелище заросло, вот вы и не узнаете местности.

— Ничего не могу с собой поделать, — Кратов виновато вздохнул.

— Бросьте! Я вам больше скажу. Если зонды вернутся ни с чем и никакого дольмена в этих местах не сыщется, я подумаю лишь одно: Хаим, тут и в самом деле нечисто… Сегодня на совете, когда Биссонет объявил вас лжецом, вы промолчали. Мне это понравилось. Это по-мужски.

— Зато мне это не понравилось, — проворчал Кратов.

— И эта ваша самооценка мне тоже нравится. Вообще вы мне симпатичны, Кратов. Будь вы еврей, я выдал бы за вас свою третью дочь, а нет лучше жены, чем еврейская девушка. Хотите чаю? Вы, наверное, шесть лет не пили приличного чая из розовых лепестков. Сейчас мы с вами опрокинем по паре чашечек. А после я сведу вас в медицинский отсек и решу, как поступить с вашими рубцами. На теле и на душе.

— Нет, — сказал Кратов.

Элул откинулся и скрестил руки на груди, лицо его жалобно скривилось, что, вероятно, являлось у него выражением крайнего изумления.

— Нет, благодарю, — повторил Кратов. — От чая из розовых лепестков я, к моему стыду, отказаться не в силах. Что же касается остального…

— Ах, этот несносный Кодекс чести, — с иронией заметил ксенолог.

— Не только.

— В старину имели обычай метить преступников особыми клеймами. И вы, я вижу, со своим клеймом расстаться не торопитесь? Господь вам судья, пусть все ограничится чайной церемонией. Одного только непременного атрибута чаепития нам будет чрезвычайно недоставать. — Элул понизил голос. — И я опасаюсь, это унизит весь ритуал. — Он поманил Кратова пальцем и шепнул ему на ухо: — Красивой японской гейши в кимоно. Только, когда будете у меня в гостях, в Хайфе, не проболтайтесь о моих сожалениях госпоже Элул, все же у нас пятеро детей!