Глава 6
09 августа, 16:38, кабинет Горлового.
– Елена Алексеевна, я хотел посоветоваться с вами вот по какому поводу… – Горловой говорил мягко, но значимо, создавая полное впечатление, что успешно руководить лагерем до сих пор ему помогали исключительно мудрые советы Астраханцевой Е.А.
Ленка изобразила заинтересованность и готовность помочь в разрешении любой возникшей проблемы.
– Вы знаете, что Галина Андреевна заболела. Серьезно заболела. И, возможно, надолго. Я предлагаю вам временно, до ее выздоровления, занять место старшей вожатой.
Значит, и.о., подумала Астраханцева. Ответственность полная, перспективы неясные…
– Сами понимаете, что оформить вам ставку я не могу; но у вас появляется отличный шанс показать, что вы готовы к такой работе и к такому уровню ответственности, и, возможно, при благоприятных обстоятельствах…
Окончание фразы не прозвучало, предоставляя Ленке самой додумывать, при каких таких обстоятельствах сможет хлынуть на нее поток неясных пока благ.
В одном Горловой не лгал – должность старшей вожатой давала весьма интересные перспективы, не зависящие от нищенского оклада – но это все бывало до начала сезона, когда решалось, кто и сколько получит льготных путевок (а пристроить в лагерь чадо за полную цену стоило теперь очень даже немало).
Летом же старшая вожатая была рабочей лошадкой, отрабатывающей свой кусок весеннего пирога.
– Я боюсь, что не смогу заменить Галину Алексеевну – просто не справлюсь. Да и кроме отряда, на мне еще висит литературный кружок…
– Ну зачем же прибедняться, Елена Алексеевна! Человек вы энергичный и опытный, с высшим педагогическим, не первый раз выезжаете… Пора вам готовиться к переходу на более высокую ступень. На отряде у вас ведь две вожатых? Вы же сами оформили два дня назад вашу подругу?
Ленка неохотно кивнула. Действительно, она предложила Масику отдохнуть тут от передряг и немного подработать – и та согласилась.
– Ну вот видите! – с воодушевлением продолжил Горловой. – Алина, по-моему, девушка ответственная и созрела для должности воспитателя, – пусть попробует свои силы. А литературным кружком отлично может руководить Светлана Игоревна, тем более что и сейчас вы работаете там фактически вдвоем…
Время на раздумья просить бесполезно, поняла Астраханцева, не даст он никакого времени… Тащить лагерь в одиночку начальник не хочет, не может и не умеет…
– Нет, Вадим Васильевич, по-моему, вы меня переоцениваете. И я вынуждена отказаться от вашего предложения, – сказала она твердо.
Это, надо понимать, до сих пор был пряник, подумала Ленка. Черствый, обкусанный и обслюнявленный… А другого у него нет… Но должен появиться и кнут, обязательно должен, потому что никто в здравом уме и твердой памяти не согласится променять ответственность за тридцать непредсказуемых, лезущих во все щели и закоулки деток – на то же самое, но за без малого четыреста душ…
Кнут не заставил себя ждать.
– Должен вам сказать, Елена Алексеевна, что в последнее время появились некоторые претензии в ваш адрес. – Горловой посмотрел на нее доброжелательно, даже сочувственно, давая понять, что стоит ей согласиться, и все смехотворные, не заслуживающие упоминания попреки развеются как дым.
Но у Ленки выдался сегодня неудачный день, никак не годящийся для таких к ней подходов.
– Это кто же и какие претензии мне предъявляет? – зло процедила она, тяжело уставившись на Горлового.
Она знала эту особенность своих глаз, хотя и редко ею пользовалась. Когда Ленка прекращала говорить и улыбаться, когда ее лицо неподвижно застывало – мало кто мог спокойно перенести этот давящий взгляд исподлобья…
Горловой не выдержал дуэль взглядов и стал изучать листы настольного календаря, медленно их перелистывая – будто заносил туда изо дня в день летопись прегрешений воспитателя четвертого отряда Астраханцевой Е.А.
– Ну-у… – Начальник сделал многозначительную паузу. – Разные разговоры ходят по лагерю…
Он явно не хотел развивать скользкую тему и выяснять отношения.
Кнут, как и пряник, лучше показывать издали.
– Какие разговоры? – жестко, в лоб, спросила Астраханцева.
– Ну, к примеру, про ваши вечерние посиделки. – Горловой принял, наконец, вызов. – Я все понимаю: вожатые и воспитатели в основном люди молодые… Но дети! Мальчики и девочки из старших отрядов, которые у вас там порой бывают. И спиртные напитки, которые, я точно знаю, вы там употребляете…
Ленка молча ждала продолжения. И он продолжил – начав, останавливаться уже не стоило:
– И не только спиртные напитки. Одна из наших воспитательниц слышала разговор между детьми : “Вчера у Рыжей опять косяка забивали…” Как вы считаете, что могут подумать родители о таких слухах ?
Все-таки “слухи”, а не “факты”, подумала Ленка. Неужели еще надеется повернуть разговор обратно?.. Ну сейчас я удивлю его до невозможности… или не удивлю и он все знает?…
– Интересно, а что могут подумать те же родители о таких фактах ? — спросила Астраханцева ядовито-ласковым голоском.
Она засунула два пальца в нагрудный карман блузки, медленно вынула фотографию (попалась старая, черно-белая) и положила на стол перед Горловым. Потом еще одну, столь же медленно. Затем рывком выхватила оставшиеся три и звучно шлепнула на полированную поверхность – четыре туза и джокер, такое не бьется…
Судя по лицу Горлового, он все же не знал . На снимках была СВ и какие-то другие, незнакомые Ленке мужчины и женщины. А еще дети. Мальчики. Исключительно мальчики. Пионеры. Именно пионеры – в руках горны и барабаны, на шеях повязаны красные галстуки, на головы надеты отглаженные пилотки; а больше ничего из одежды на детях не оказалось…
Ретроспекция. СВ, 1979 год
Олегу исполнялось четырнадцать осенью. Мальчик был красив: рослый, статный, густые русые кудри, ни малейшего следа юношеских угрей на гладкой коже. Мальчик превращался в мужчину – по крайней мере, влюбился он в девятнадцатилетнюю вожатую Галину Андреевну не детской смешной любовью…
Олежка не мог, просто по возрасту никак не мог быть там , в полутемной комнате с наваленными в углу гнилыми матрасами.
Но Гале Савич – когда она видела, как у мальчика при разговоре с ней под тонкой тканью треников растет и подергивается упругий холмик, казалось: был! Был! Может, стоял в углу и лишь смотрел, – но был!
Она играла с ним расчетливо, доводя желание мальчишки до высшей точки – за последние годы Галя в совершенстве освоила эти игры. Она улыбалась ему – улыбаться ей пришлось научиться заново, у зеркала. Улыбалась, хотя с трудом сдерживала позывы к рвоте – при виде таких мальчиков она всегда почему-то ощущала удушливый запах влажного гнилого поролона… Маскирующая тошноту улыбка обещала многое…
Все произошло вечером, после отбоя. В комнате Галиной подруги и коллеги, Риточки Мигуновой. Комната располагалась удобно, в стоявшем на отшибе коттедже для вожатых. Штатов, как всегда, не хватало – остальные комнаты коттеджа пустовали.
Она погасила свет, оставив лишь слабый ночник. Побоялась, что не сможет совладать с лицом. Но руки, которыми Галя ласкала и раздевала Олега, не дрожали…
Мальчик, когда она привязала его к креслу, широко разведя ему ноги, не сопротивлялся. Подумал – очередная игра, а может, решил, что сейчас произойдет главное , или… Впрочем, Галина Андреевна не интересовалась его мыслями.
Она включила свет – вскоре в комнату вошла Риточка, разделась. И они занялись любовью. На глазах у связанного паренька.
Потом, когда все у них закончилось, обнаженная Галя подошла к креслу, подхватив по дороге со стола увесистую линейку. И с размаху ударила по вздыбленной плоти Олежки. По самому кончику. Мальчик взвыл. Она улыбнулась – настоящей своей, не отрепетированной у зеркала улыбкой, – и ударила еще раз…
– Прекрати! – вмешалась Риточка. У нее причин для ненависти к мальчикам-подросткам не имелось. Просто с девушками было ей интереснее…
Рита подошла, опустилась на колени у кресла. Поцеловала Олегу пострадавшее место – долго, взасос.
И сказала, поглаживая его бедро:
– Приходи завтра. Посмотришь. Будет что вспомнить, когда перед сном станешь гонять шкурку…
Он пришел.
Такие мальчики были у них каждую смену. Потом у Гали появилась новая идея… У мальчишек из старших отрядов она пользовалась немалым успехом, Риточка тоже – и в ближайший вечер у их секс-игрищ оказалось уже два зрителя. Парнишки сидели, изнывая, сходя с ума от желания – один вечер, другой… На третий раз им более чем настоятельно предложили заняться взаимным удовлетворением. Именно для этого Галя выпросила у завхоза старый, протертый и продавленный многими поколениями пионеров матрас. И ненадолго выставила его под дождь…
…Худенький рыжеволосый мальчишка, лежавший лицом вниз на матрасе, вскрикнул, когда на него сверху навалился перевозбужденный приятель… Галочка улыбалась. Теперь запах гнилого поролона ласкал ей ноздри…
Беда стряслась следующим летом. Один из их мальчишек – из Ритиного отряда – вскрыл вены. Не в ванной, не под струей теплой воды и не за пять минут до прихода родителей. Ночью, в палате, под одеялом… Истек кровью и умер. Ладно хоть не в их дежурство по корпусу… Шокированная Риточка бесповоротно отказалась от продолжения игр, тем же утром собрала вещи и уехала. Галя смотрела на окровавленную простыню и вспоминала другую кровь – на ветхой полосатой ткани, в полутемной комнате семь лет назад… Потом закрыла лицо руками. Окружающие посчитали, что Галина Андреевна плачет. Она улыбалась…
…После строительства “Бригантины” большую часть года СВ проводила там – этот лагерь работал круглогодично. Проводила с трудными подростками… Тамошний начальник Боровский, дурак и пьяница, искренне, кажется, считал: СВ любит детей, и готова возиться с ними дни и ночи… Она была готова. Особенно ночами.
Старший вожатый “Бригантины” Глеб Ютасов по прозвищу Глобус, давний – платонический – приятель СВ , знал всё . Он и сам обожал повозиться с мальцами… Уже в новые, не пионерские времена ему пришло в голову, что людей, любящих детей и подростков (пусть даже трудновоспитуемых), на свете хватает. И что из их с СВ хобби может получиться неплохой бизнес.
Так оно и вышло.
09 августа, 16:45, кабинет Горлового.
Начальник не прикоснулся ни к одному из пяти разложенных на столе снимков. Голос Горлового звучал хрипло и безжизненно, щека подергивалась. Но других проявлений эмоций он себе не позволил.
– Кто еще это видел?
– Пока никто.
Астраханцева встала и пошла к дверям, не спрашивая разрешения. Шагала с презрительной ухмылкой, стараясь как можно громче цокать каблуками.
Игольно-отточенный карандаш хрустнул в пальцах. Горловой аккуратно сложил половинки и снова переломил. Попытался сломать четвертинки – не получилось, швырнул обломки в угол…
В это время задребезжал телефон.
Звонил Булат Темирханович Хайдаров.
09 августа, чуть раньше, главные ворота лагеря.
…Лицо водителя казалось улыбающейся маской клоуна, неуместной среди груды искореженного металла – нижней части у отлетевшей на несколько метров кабины “Урала” не осталось, верхнюю же взрыв смял и перекрутил по всем направлениям. Но стояла кабина на мерзлой земле как положено, крышей вверх, и, похоже, все это приключение смешило водителя до невозможности…
Высокий, пожилой сван неторопливо, уверенно направился к кабине – добить весельчака, но, не дойдя нескольких шагов, остановился и опустил автомат – широкая, от уха до уха, клоунская усмешка оказалась вблизи рваной, переставшей кровоточить раной на мертвом лице…
…Это не был сон, скорее видение наяву, – глаза Степаныча оставались открытыми, хотя едва ли что-то видели и замечали. По крайней мере, на мягко подкативший снаружи к воротам серебристый “сааб” он не обратил внимания, водителю пришлось дважды нажать на клаксон.
Булат Темирханович нервно барабанил пальцем левой руки по колену, глядя, как нескладная фигура в камуфляже медленно покидает будку и идет к воротам. В последнее время знакомых и партнеров по бизнесу удивляла странная раздражительность, даже агрессивность, порой нападавшая на спокойного и корректного Хайдарова.
Пока что ему удавалось подавлять эти вспышки. Многолетняя привычка к жесткому самоконтролю еще продолжала работать, умеряя спонтанные всплески ярости. Так высокая и прочная плотина долго сдерживает медленно, но неуклонно прибывающую воду, на время откладывая появление потока, и одновременно за каждую минуту спокойствия добавляет ему разрушительной, стремительной силы…
Сам предприниматель считал происходившее следствием накопившейся за последние годы усталости – и мечтал об отпуске в самом глухом углу, в юрте, чуме, таежной заимке – без телефона, факса, модема, без проклятого пиликанья мобильника.
Степаныч приблизился к воротам (над запертыми створками виднелись только голова и плечи), поднял и скрестил руки: проезда нет, разворачивайтесь.
Из серебристой иномарки вышел и неторопливо, уверенно пошел к нему высокий, пожилой кавказец… Степаныч напрягся в ожидании.
Хайдаров подошел почти вплотную к металлическим зеленым створкам:
– Здравствуйте, в чем дело?
Охранник не отвечал, быстро писал что-то на клочке бумаги. Глухонемой? – удивился Булат Темирханович. “ПРОЕЗД ЗАКРЫТ УЕЗЖАЙТЕ” – прочел он через секунду на поднятом над воротами листке.
– Откройте, мне надо проехать, у меня в лагере сын… – Хайдаров выговаривал слова раздельно, стараясь, чтобы губы двигались как можно более четко.
Охранник покачал головой и указал пальцем на листок, лицо его кривила нехорошая усмешка, при виде которой Хайдаров начал медленно закипать.
– У вас будут неприятности, очень большие неприятности. – В голосе предпринимателя послышалась неприкрытая угроза, за последние годы он отвык от таких препятствий…
Степаныч торопливо перевернул листок, написал еще несколько слов крупными печатными буквами – “ЩЭНИ ДЭДА МОГИТХА, КАРТВЕЛА!” – и снова показал над воротами.
Из этих… понял, батоно, что написано… – с холодным удовлетворением подумал Степаныч, видя, как дернулось и побледнел кавказец, как шагнул он вперед, упершись грудью в теплое железо ворот. Теперь их лица разделяло четверть метра, не более… Степаныч напружинился, готовый ко всему.
Детство Булата Темирхановича прошло в интернациональном квартале старого Баку, вокруг жили представители почти всех народов Кавказа, он прекрасно понял, что означает эта фраза по-грузински, написанная русскими буквами.
Кавказец резко развернулся, почти пробежал отделявшие его от машины метры, рывком распахнул дверцу и нырнул внутрь. За стволом, отрешенно подумал Степаныч.
Хайдаров включил зажигание и около минуты боролся со жгучим, неотвязным желанием – подать немного назад и протаранить с разгона преграду.
Он ясно представлял, как мгновенно сменится гнусная улыбочка на роже охранника удивлением, а затем паническим ужасом; как треснут срываемые петли и створки рухнут, слегка задержанные в падении опрокинутым телом; как из-под них раздастся крик-всхлип, сменится коротким чавкающим хрустом, – и все закончится.
Булат Темирханович закрыл на несколько секунд глаза, снова открыл и решительно нажал на педаль…
“Сааб” рванул назад, до самого конца площадки перед воротами, смял растущие у обочины кусты дикой малины, резко развернулся – пробуксовал, песок и хвоя полетели из-под бешено вращающихся колес, – и понесся от лагеря вниз по узкой, петляющей дороге.
…Про оставшиеся в барсетке деньги, приготовленные для Горлового, предприниматель вспомнил, только когда немного успокоился, проделав на сумасшедшей скорости почти треть пути в город. Достал мобильник и набрал номер начальника лагеря.
09 августа, 16:39, берег Большого озера.
Если деревья, при их неторопливой растительной жизни, тоже имеют характер, – то эта сосна была настоящим бойцом.
Много десятилетий назад равнодушный ветер уронил крохотное сосновое семечко на самую границу двух стихий, на ту точку, за которой можно сказать определенно – это уже озеро, но до которой – еще лес. Обычно здесь, на урезе, сосны не росли. На невысоком обрывчике стояли рябинки, черемухи, реже березы, – как стрелки-лучники в авангарде тяжелой пехоты.
Однако эта сосна выросла.
Давно уже линия берега отодвинулась назад в извечной борьбе воды и земли, давно погибли недолговечные соседки, превратившись в донные коряги – в замки и крепости длинноусого рачьего братства. А могучая сосна, стоя уже в воде, все сопротивлялась неизбежности – последний боец погибшей армии.
Но минувшей весной она получила смертельный удар.
Внезапно налетевший и столь же быстро исчезнувший июньский шквал не смог сломать крепкий еще ствол, не сумел выкорчевать или порвать могучие, перекрученные корни, уходящие в глубь берега. Но что-то там, в глубине, подалось и расступилось – земля предала своего последнего в битве стихий солдата. Дерево низко склонилось над озером, еще живое, еще зеленое, – но обреченное, ожидающее последнего удара, удара милосердия…
Доктор Пробиркин не размышлял о печальной судьбе зеленого гиганта. Он лишь решил поучиться прыжкам в воду с нависшего над глубоким местом ствола, благо место удаленное и критических взглядов можно не опасаться.
Это был второй визит сюда Доктора с тренировочными целями. Во время первого выяснился неприятный факт: дно обрывается резко и круто, а точка ствола, примерно соответствующая высоте трамплина, чересчур удалена от берега. Вынырнувший Пробиркин с огромным трудом доплыл до мелкого места…
Продолжать дальнейшие опыты обессилевшему и задыхающемуся плавруку не захотелось.
Доктор решил привлечь на помощь современные технологии – сейчас на нем красовался алый спасательный жилет, составлявший вместе с чудо-плавками и разбитыми сандалиями все его одеяние.
Однако, как известно, в надувном жилете плавать легко, – только вот нырять несколько затруднительно. Пытливый ум Пробиркина и здесь нашел оригинальный выход – нырять без жилета, привязав его на длинный шнурок – а вынырнув, быстренько подтянуть спасательное средство и достигнуть с его помощью берега.
Просто, как все гениальное. Тем более, что на Дне Нептуна жилет не потребуется – метр-другой между вышкой и лесенкой Доктор рассчитывал преодолеть своими силами.
…Красное пятно жилета давно уже маячило внизу, на воде, его ядовито-яркий цвет резко выделялся на фоне спокойных красок леса и озера – так режет глаз одинокая пятерка по пению в дневнике заядлого двоечника. А горе-ныряльщик все стоял на теплом, шелушащемся рыжими чешуйками коры стволе, пытаясь как можно надежнее обеспечить свою связь со спасительным резиноизделием…
Сначала он взял конец шнура в руку, затем, передумав, захлестнул петлей за кисть – снова не понравилось, и, наконец, освободив конечность, намертво привязал петлю к своим знаменитым плавкам.
Короткого, но толстого обломка сучка у себя под ногами плаврук не заметил.
Постоял еще немного, собираясь с духом. Дно казалось совсем близким от поверхности, отлично виднелись камешки и мелкие веточки, неторопливо проплывающие маленькие окуньки, – но эта близость, конечно, была иллюзией, вызванной хрустальной прозрачностью воды.
Пробиркин, наконец, решился – присел, оттолкнулся, и озерная гладь понеслось навстречу зажмуренным глазам Доктора.
Но вместо шлепка об воду он почувствовал внезапное торможение – словно невидимая великанская рука ухватила его за пояс, прервав свободный полет у самой поверхности. Он затрепыхался, как схваченный за лапку лягушонок, и выскользнул из цепкого плена, – плюхнулся животом, взметнув фонтан брызг и распугав державшуюся в тени дерева стайку мальков…
Жилета на воде не было.
Да и не могло быть – вздернутый зацепившимся наверху шнуром, он теперь украшал сосну-трамплин, застряв между двумя сучьями. Шнурок свисал вниз, как диковинная рыболовная снасть, а наживкой служили черно-зеленые плавки Доктора, болтавшиеся низко над водой — но пальцы бултыхающегося плаврука не доставали буквально десяти сантиметров до утраченной детали туалета.
Через несколько минут, с трудом добравшись до берега и отдышавшись, Доктор снова полез на дерево, жутко стесняясь, несмотря на полное безлюдье, своего костюма Адама.
Он преодолел по стволу не более четверти пути до злосчастного жилета, когда услышал на скрытой прибрежными деревьями тропинке голос – звонкий и молодой женский голос.
Пробиркин дернулся.
Босые ступни скользнули по намокшему стволу.
Доктор наклонился вперед, отчаянно взмахнул руками, словно собирался взлететь в безоблачное синее небо. Взлет не получился – невезучий ныряльщик снова обрушился в озеро, на этот раз у самого берега.
09 августа, 16:39, подсобка Степаныча.
Чубайс попал в западню.
С трудом, теряя шерсть, срезанную острой гранью стекла, он протиснулся сквозь выбитый угол окна в подсобку, мягко спрыгнул на бетонный пол и немедленно забился в самый дальний, загроможденный всякой рухлядью закоулок.
Кот спешил спрятаться, укрыться, спастись от ЭТОГО – от страшной, не понимаемой кошачьим невеликим разумом опасности… Рыжий боец никогда не отступал перед ни перед кем, но ЭТО не было реальным и осязаемым противником, которого можно победить, или хотя бы погибнуть непобежденным – и Чубайс бежал, как бегут, спасаясь от настигающего пожара или наводнения.
А потом ЭТО исчезло, но не пропало совсем – лишь повернуло в другую сторону, как поворачивает слепящий луч прожектора или извергающий смерть ствол пулемета. И кот чувствовал приближение чего-то иного, не направленного уже только на него, грозящего всему вокруг; от чего надо уходить, не стараясь понять и не пытаясь сопротивляться.
Коты – дальние, очень дальние родственники Базарги. Но и они чувствуют, как рвутся нити.
Спасатели редко находят котов, безошибочно предчувствующих неладное, в руинах сметенных землетрясениями городов, – в отличие от собак, хомяков и других домашних любимцев. А если и находят, то тех, которые остались взаперти, в ловушке и просто физически не смогли ее вовремя покинуть.
Именно в такую ловушку угодил Чубайс.
Кот не смог допрыгнуть до отверстия, послужившего ему входом и не нашел никакой другой лазейки. Занял позицию у самого выхода и ждал, терпеливо ждал, когда послышатся знакомые шаги и дверь раскроется, выпуская его из плена.
И он услышал шаги.
Но – чужие.
