– Ну все. – Ленка решительно поднялась. – Пойду и отдамся… (она сделала паузу и озорно посмотрела на Свету) …в добрые руки Доктора Пробиркина.

Пробиркин был талантливым парикмахером-самоучкой и недорого брал за свои услуги, чем и пользовались многие из его знакомых, в том числе Астраханцева.

– А я попробую поспать, если получиться, – неуверенно сказала Света. – Последние ночи никак не могу выспаться, постоянно кошмары грезятся…

Это было правдой лишь отчасти. Сны снились ей каждую ночь – случались среди них и кошмарные. Но не они стали главной причиной сна в “тихий час”. Просто Свете хотелось просыпаться – хоть иногда – зная, где она проснулась.

И – кто она.

Мальчик по имени Тамерлан шел по опустевшему в тихий час лагерю на вид совершенно бесцельно. Ему встречались на пути вожатые и воспитатели, куда-то важно прошествовал со свернутой простыней под мышкой плаврук Пробиркин – но никому не пришло в голову поинтересоваться, по какой надобности мальчик гуляет здесь в одиночку, а не находится согласно распоряжения начальника лагеря в своей палате, отбывая обязательный послеобеденный сон или занимаясь тихими играми. Взгляды встречных равнодушно скользили по нему, устремляясь дальше, и едва ли кто-нибудь из них мог вспомнить через минуту, что мимо проскользнула невысокая и стройная фигура.

Но один из встреченных мальчиком внезапно остановился и застыл, как маленькое рыжее изваяние – статуя напряженного, готового к бою кота. Все происходило как тогда, в первую их утреннюю стычку, но не было рядом Горлового, Светы и Хайдарова – и Тамерлан шел прямо, не меняя темпа и направления, не обращая внимания на угрожающую позу Чубайса.

Между ними осталось всего шесть мальчишечьих шагов… пять… четыре…

Кот сжался еще туже, хотя это казалось невозможным, как невозможно сжать еще хоть сколько-нибудь взведенную до предела, готовую к удару пружину.

Три шага…

Тамерлан сделал легкое, отметающие движение ладонью левой руки – так в дружеском споре отметают доводы собеседника…

И кот прыгнул.

Бросок был не просто стремительный, а неуловимый для человеческого глаза, который смог бы различить только смазанную рыжую полосу. Прыгнул Чубайс не вперед, – но в сторону, не туда, куда перед тем нацелилось его сведенное судорогой тело. Пронесся рыжей молнией через лужайку и исчез в кустах, окружавших подсобку.

Двое пареньков из восьмого отряда, украдкой смолившие одну на двоих сигарету в этих зеленых зарослях, удивленно охнули – небывалым прыжком, пролетев по воздуху не меньше шести метров, кот буквально ввинтился в верхний угол окна, в самую “девятку”. Там Степаныч уже несколько дней не мог собраться заделать отверстие от выпавшего куска стекла – треугольное, с волнистым краем…

Тамерлан продолжил свой путь, не обратив внимание на выходку кота.

Шел, не глядя по сторонам, направляясь к только ему ведомой цели и, похоже, слегка удивился, когда дорогу ему преградило невысокое, широко расползшееся многочисленными пристройками здание – Старый дом. В нем размещались помещения всевозможных кружков, а также изостудия, библиотека, бывшая ленинская комната, переименованная ныне в кабинет актива лагеря… До обеда Старый дом наполняло голосистое и озорное население лагеря, но теперь – в тихий час – был он тих и пустынен.

Старые, скрипучие доски крыльца не издали ни звука под белыми кроссовками. Мальчик зашел внутрь. Постоял несколько секунд, смотря перед собой, словно ожидал что-то увидеть в полутьме длинного коридора. Пожал плечами и свернул налево, в другой коридорчик, коротенький, упиравшийся в дверь с надписью “Библиотека”.

Дверь отворилась (что удивило бы Свету, закрывшую замок на два оборота ключа); Тамерлан прошел неслышными шагами через унылую пустоту читального зала и опустился в легкое плетеное кресло, стоявшее за столом библиотекаря. И застыл, полузакрыв глаза – сидел неподвижно, как будто задремав – но мышцы были напряжены больше, а дыхание слышалось чаще, чем у спящего или дремлющего человека…

Он не слышал шагов и голосов, раздавшихся в большом коридоре (или не обращал на них внимания), не заметил прильнувшей к окну библиотеки любопытствующей девчоночьей мордашки.

До поворота русла оставалось совсем немного, берег спускался здесь широкой песчаной осыпью, доходящей почти до самой воды.

Шаги давались с трудом, ноги вязли в горячем песке. Прибрежные сосны тянули к лицу ветки с масляно поблескивающей смолистой корой – наяву такого не бывает, наяву сосновые сучья и ветви начинают расти из стволов высоко от земли – но это был сон. Одно из тех неприятных сновидений, когда малая часть сознания понимает иллюзорность происходящего, но человек продолжает действовать так, будто перед ним самая взаправдашняя реальность…

Воздух — тягучий и клейкий, как невидимый прозрачный сироп, – расступался медленно и неохотно. Но Света не останавливалась, уверенная что там, за поворотом, откроется что-то важное и нужное; то, что даст ответы на все вопросы и… Она вдруг поняла с внезапной ясностью, что не хочет ничего узнавать и ни о чем спрашивать, что просто боится узнать ( но что?.. что?).

Ничего особенного за поворотом не открылось. Тот же песчаный берег, только не освещенный вечерним, все еще жарким солнцем… Целящаяся в лицо хвоя здесь казалась темной, мрачной и загадочной…

Белоголовый мальчик сидел на толстом корне прибрежной сосны в спокойной позе человека, настроившегося на долгое, очень долгое ожидание и равнодушно смотрел на воды лениво журчащей, почти пересохшей речки.

У Светы появилось убеждение, что она должна сейчас подойти к нему и… спросить? что-то сделать? – она чувствовала, что знает, но знание оставалось где-то рядом, воспринималось неощутимо, как чужой взгляд в спину – и не было подходящих слов и мысленных образов, чтобы выразить даже для себя самой неизвестно откуда всплывающее чувство…

До сосны оставалось всего несколько шагов, но она все еще не могла понять, что должна сделать…

Мальчик по имени Тамерлан легко и непринужденно соскользнул на песок и посмотрел на нее без удивления, вообще без всякого выражения. Спросил будничным тоном:

– Ты кто?

– Я?…

Вопрос прозвучал странно и неуместно. А за усталым и равнодушным тоном Света почувствовала напряженное ожидание чего-то.. Казалось, что Тамерлан сидит здесь давным-давно, спрашивая всех проходящих, но никто не дал правильного ответа…

– Не знаю, – честно ответила она.

– Это хорошо, – кивнул он то ли ее словам, то ли своим мыслям.

– ????

– На самом деле никто не знает, – терпеливо стал объяснять Тамерлан, – но почти все думают, что знают – и не узнают никогда. Но ты – просто забыла. И должна вспомнить. Постарайся.

Последние слова прозвучали почти просительно.

– Но что, что я должна вспоминать?! И почему?!!

– Потому что рвутся нити… – Первую часть вопроса Тамерлан проигнорировал, а на вторую ответил совершенно непонятно. – Рвутся все быстрей; и больше некому с этим покончить. И здесь станет жарко. Чувствуешь?

Он откинул голову назад и сильно втянул ноздрями воздух. Откуда-то, сначала легко и неуловимо, а теперь гораздо сильней, тянуло горелым. Света передернулась —неприятный запах, пылающие в костре или печке поленья пахнут не так. Такой дым может идти от дома, в котором горят стены – старые стены, впитавшие беды и радости многих поколений; в котором горят вещи, помнящие тепло многих рук; и в котором горят люди…

Свете стало не по себе. Действительно, приближалось что-то страшное, – невидимое, но ощутимое. Это сон, напомнила она себе, всего лишь сон, – но легче от напоминания не стало.

– Здесь уже и без того жарко, – зло и решительно заявила Света. – Из-за этой проклятой жары никак не выспаться, кошмары всякие мерещатся… И вот вам новый подарок – является в послеобеденный сон философствующий шестиклассник и занимается романными пророчествами.

– Это хорошо, – снова повторил Тамерлан. – Многие до конца так и не понимают, что спят…

Ну всё, подумала Света, не хватает еще устроить разборку, кто из нас кому снится.

Достаточно.

Сейчас я закрою глаза, сделаю шаг в сторону – и проснусь.

– Думаешь, получится? – с интересом и сомнением спросил Тамерлан. – Это ведь непросто – выбрать нужную сторону…

Она не ответила. Круто развернулась, зажмурила глаза и сделала шаг, набрав полную грудь воздуха и сказав про себя: “Я просыпаюсь!” – старый, с детства проверенный способ сбежать из сна, который перестал нравиться. (Во многих ее нынешних кошмарах он не мог помочь – но в тех снах, казавшихся чужими , она смотрела на всё со стороны, никак не ощущая себя.)

…По открывшимся глазам ударила темнота – полная и абсолютная, вовсе не такая, что бывает, когда просыпаешься в темной комнате – совершенное отсутствие не света, а вообще чего-либо.

Проснуться не получилось, и Света сделала еще один шаг – под ногами ощущалось что-то твердое и ровное, но невидимое.

Направление не имело значения в этом странном месте, и с тем же успехом можно было никуда не идти, но она шагала, уверенная что скоро увидит (что? кого?) – ощущение ускользающего, скользящего где-то рядом, на грани восприятия, но неуловимого знания становилось уже привычным…

И она увидела: нечто, похожее на маленький белый крестик, подвешенный на бездонно-черном фоне.

Света шла прямо к нему, он увеличивался в размерах чересчур быстро, гораздо быстрее, чем можно было объяснить ее приближением, – и превратился в человеческую фигуру в белом, крестообразно раскинувшую руки в черной пустоте.

Света остановилась – фигура продолжала приближаться, не делая при этом ни единого движения. Света круто развернулась – фигура по-прежнему оставалась перед ней, увеличившись в размерах. Уже можно было различить отдельные детали и понять, что это женщина. Света закрыла глаза, но ничего не изменилось – белый силуэт надвинулся почти вплотную. Света не сразу, с трудом, узнала Астраханцеву – волосы ее оказались почему-то не рыжие, а абсолютно белые, такие же, как у Тамерлана; лицо с закрытыми глазами тоже мертвенно-бледное – ни следа румянца или загара.

Они стояли почти вплотную, на расстоянии вытянутой руки.

Света, раз уж видению нисколько не мешали плотно зажмуренные веки, решительно открыла глаза – и тут же, словно отражая это движение в зеркале, Ленка сделала то же самое.

Зрачков у нее не было видно – белки глаз не отличались по цвету от волос и белоснежной блузки – безжизненный взгляд мраморной статуи. Неподвижное прежде лицо зашевелилось. Казалось, Ленка пытается что-то сказать и не может. Белые губы широко и беззвучно раскрылись – и мгновение спустя из них хлынула прямо на Свету тугая струя крови. Темной, почти черной крови, пузырящейся и почему-то холодной как лед…

Она проснулась от собственного крика, очумело вскочив с застеленной кровати, на которую легла не раздеваясь.

Безмолвный кошмар еще стоял перед глазами, живо и отчетливо, как часто случается с последними перед пробуждением фрагментами сна.

Света подняла руку и машинально отерла лоб, почти уверенная, что глаза ей заливает Ленкина кровь – но это, конечно, оказался пот, всего лишь холодный пот.