Том первый
Книга первая
Insecta Sapiens
(Генезис)
1
Паутину плетет паук, паук,
Он не сможет тебя поймать.
В синем-синем небе птица летит,
Но не может тебя поймать.
Нынче — куколка ты, осторожна ты.
Мы — личинки твои, о, Мать.
«Книга стабильности» махаон, т. III, песнь XXI; мнемотека верхнего яруса.
Ливьен разбудила трескотня выстрелов. За время экспедиции это было уже пятое нападение на их караван. Выбравшись из шелкового спального мешка и быстро одевшись, она привычным движением сняла с крепления искровой автомат и осторожно выглянула из палатки. Как и все молодые теплокровные бабочки, она прекрасно видела в темноте, но в лагере никакого движения не заметила. Нападение, похоже, уже отбили и без нее — выстрелы раздавались из кустарника в глубине леса.
Пригнувшись, она вышла под открытое звездное небо, расправила крылья и вспорхнула в пронизанную свежестью ночь — в направлении шума и знакомых запахов соплеменниц.
Лететь пришлось недолго — минуты две, но когда она была еще на полпути, стрельба прекратилась. А когда добралась до своих, убедилась, что все обошлось.
Семь из двенадцати членов экспедиции (двое, видно, так и не проснулись, а двое часовых не могли покинуть пост) столпились над телом. Конечно же, это была урания, и конечно же, это был самец. Ливьен лишь мельком глянула на труп и отвела глаза: зрелище было ужасным. Чья-то пуля превратила лицо нападавшего в сплошное кровавое месиво.
Грудь, живот и руки дикаря были покрыты золотистой пыльцой. Ливьен знала из инструктажа, что это — окраска «любовной охоты».
— Проклятые идиоты! — обернулась к Ливьен экспедиционный биолог Аузилина. В ее миндалевидных фиолетовых глазах стояли слезы. — Теперь я всю жизнь буду чувствовать себя убийцей.
— Брось, — коснувшись поникших крыльев, обняла ее за плечи Ливьен, — он сам виноват.
— Да нет, Ли. Ты ведь знаешь, самое страшное в том, что они не хотят нас убивать. Они просто ищут любви.
— «Любви!..» — желчно передразнил Аузилину кто-то за спиной Ливьен. — Не называй этим словом то, чего им надо! Похоть — вот это подходящее слово!
Ливьен обернулась. Ах, вот это кто — старая Ферда. Ну, эта-то, наверное, уверена, что и в супружеской постели происходит сплошное изнасилование.
— Возможно, они хотят, чтобы их потомство росло в цивилизованном Городе и ассимиляция — единственный тому шанс, — вмешалась в разговор оператор думателя Сейна.
— У нас не может быть общего потомства, — просто, чтобы что-то сказать, констатировала общеизвестный факт Ливьен.
— Но они этого могут и не знать.
— Смотрите! — вскрикнул кто-то из склонившихся над телом. — У него на крыльях нет коричневых чешуек! Это метис!
— Ерунда, — возразила Ферда. — Метисы — выдумка неотесанных домохозяев. Обычный мутант, возомнивший из-за своего уродства, что он такой, как мы.
— Хватит болтать, — прервала обсуждение старший координатор экспедиции Инталия. — В лагерь. Не хватало еще нам дождаться здесь повторного нападения. — Она тряхнула крыльями и первая взмыла над травами. За ней последовали остальные.
Но спать легли не сразу. Несмотря на то, что завтра предстоял долгий и изнурительный труд (перенося имущество на очередное место стоянки, они по четыре-пять раз перелетали туда-обратно), возбуждение было слишком велико, чтобы успокоиться сразу.
Еще минут двадцать они просидели у костра, лакомясь подогретым нектаром и обсуждая происшедшее.
Есть темы, которых не следует касаться лишний раз. Дома это могло бы привести к беде. Но здесь атмосфера была несколько иной, и Ливьен решила сделать вид, что по молодости (а она была самой молодой в группе) не понимает этого.
— И все-таки, — с невинными интонациями произнесла она, хлебнув нектара, — почему бы не приобщить дикарей к культуре? От этого выиграли бы все: они перестали бы быть дикарями, а мы не опасались бы их нападений.
— А ты уверена, что мы ужились бы вместе? — с усмешкой отозвалась Инталия.
— Конечно! Мы вполне могли бы жить рядом, места хватило бы всем!
— Мы-то — да. А они? Кто знает, как они используют силу, когда обретут ее? Мы не имеем права рисковать, ответственность слишком велика. Пока думатели есть только у нас, мы должны стараться сохранить это положение как можно дольше. Когда дикарь глуп, с ним еще можно бороться, куда страшнее умный дикарь.
Ливьен показалось сомнительным выражение «умный дикарь». Какой же он тогда дикарь? Но она промолчала.
Заговорила Лелия, историк-археолог, неуставной, но легальный лидер группы, носящая живую диадему гильдии Посвященных. И обратилась она именно к Ливьен:
— На свете немало бессмысленных и несправедливых вещей. Почему, например, нам не разрешают брать в экспедиции самцов, в то время как они сильнее и выносливее? Почему…
Ее прервала Инталия:
— Лелия! Я могу простить подобные речи несмышленой девчонке, но ты, моя дорогая… Если такое повторится, по возвращению я вынуждена буду… — Она замолчала. А продолжила уже с другой, усталой, интонацией: — Ладно. Отбой.
Полуночники разбрелись по палаткам. Завернувшись в крылья, Ливьен еще долго не могла уснуть. Существовавшее положение в обществе Города маака казалось ей естественным, ведь она родилась и выросла в нем. Но все-таки… Какая-то странная тревога всегда таилась в ее душе. Чем дикари хуже нас, ведь они устроены точно так же? Почему самцы имеют единственную роль — домохозяев и продолжателей рода, в то время, как явно приспособлены природой к тяжелому труду и войне, уж, во всяком случае, не хуже, чем самки? Они не отличаются умом, но ведь им не разрешается образование в верхнем ярусе… Почему разговоры о думателях окутаны негласным запретом, хотя все и всё о них знают? Хотя нет, не всё. Откуда они берутся — думатели?
Она уснула, так и не ответив себе ни на один из этих вопросов.
Утро выдалось великолепное. Оставив палатку, Ливьен в какой уже раз залюбовалась окружающей красотой. Громадные деревья с широко расставленными корнями-подпорками, покрытыми мхом и растениями-паразитами, словно праматери-гусеницы из древних махаонских легенд, удерживали небо над их небольшой полянкой. Лианы, сложенные кольцами, петлями и спиралями, оплетали абсолютно всё — от корней до вершин, а концы их свисали обратно от вершин к земле. Громадные белые и желтые цветы вьюнов своим легкомысленным видом только подчеркивали суровую прелесть векового леса.
Стесняться было некого, и бабочки, разбуженные колокольчиком координатора, абсолютно нагие и безоружные выскакивали из палаток на свежий воздух, поочередно трясли вьюны за лепестки и, смеясь и визжа, умывались в осыпающейся росе. Только караульные на срок несения дежурства были лишены этого удовольствия: намочив крылья, бабочка временно лишается способности летать, и этим могли воспользоваться дикари или махаонские диверсанты.
Растирая тело душистым прополисом, Ливьен разглядывала своих раскрасневшихся подруг и в тысячный раз поражалась мудрости и утонченному вкусу природы, создавшей такое совершенство. Гармония изящества и рациональности. Тонкие талии и стройные ноги, упругие груди и темно-радужные крылья… Трудно поверить, что их предки — обычные бабочки-насекомые, довольно невзрачные крылатые червяки со злыми глазами, напрочь лишенные интеллекта.
Да и прочие представители фауны не идут с ними ни в какое сравнение!
Мелко вибрируя крылышками, чтобы те побыстрее обсохли, Ливьен задумчиво шагала к палатке, когда ее кто-то негромко окликнул. Ливьен оглянулась. Это была Лелия:
— Девочка, я давно наблюдаю за тобой и вижу, что ты постоянно погружена в размышления. Не тревожит ли тебя нечто такое, чего не замечают другие?
Вопрос обрадовал Ливьен. Пожалуй, именно Лелия была тем, с кем ей хотелось бы сойтись ближе. Но сама она на первый шаг не решилась бы никогда.
— Меня мучают вопросы, на которые я не могу найти ответов.
— Я могла бы помочь тебе. Когда-то я и сама страдала от несуразностей нашей жизни. Если хочешь, давай, встретимся и побеседуем. Сегодня ночью.
Ливьен согласно кивнула, и Лелия отвернулась. Ни Инталия, ни кто-либо из ее подручных не слышали их разговора, и уже это казалось Ливьен маленькой победой. Хотя почему она так это оценивает, она и сама вряд ли смогла бы объяснить. Ведь не могла же Посвященная всерьез опасаться навета координатора. Хотя, кто знает… Возможно, Лелия просто не хочет напоминать Инталии о своих неограниченных правах ради такой мелочи, как беседа с юной сумасбродкой?
Каждая бабочка-самка маака носит на голове золотую диадему с камнем — символ материнства и готовности к нему. Но только члены гильдии Посвященных имеют «живые Камни», дающие им законную власть над прочими. Это вовсе не значит, что они стоят вне критики и общественного долга. Напротив, сейчас, например, Инталия в любой момент могла приказать Лелии делать ту или иную работу, и та подчинится ей, как старшему координатору экспедиции. Однако если Лелия, поднеся ладонь к Камню, оживит его, тот вспыхнет ярким бирюзовым светом, и все, включая Инталию, обязаны будут выполнять ее приказы, не обсуждая.
Непослушание Посвященному, оживившему камень, строго карается Координационным Советом, а сейчас, по законам военного времени, может стоить ослушавшемуся жизни. Своим Правом Посвященные пользуются крайне редко, каждый такой факт впоследствии рассматривается Советом, и если повод оказывается недостаточно веским, бабочка лишается живого Камня.
Еще одна особенность. Камни различаются по старшинству, и возраст их отсчитывается от момента «рождения» — первой активации. Старший камень, загоревшись, гасит более молодой.
Весь день группа занималась привычными экспедиционными делами. Разобрав палатки и демонтировав пищеблок, путешественники компактно укладывали их в хитинопластовые мешки, а затем, ухватив поклажу за лямки по углам, вчетвером, сопровождаемые одной вооруженной охранницей, летели к месту очередной ночевки.
Таким же образом переносили и чехол с думателем. На этот раз его носильщиком была и Ливьен. И, как обычно в процессе его транспортировки, Сейна, державшая мешок с одного из углов, причитала:
— Девочки, девочки! Только осторожней! Он плохо спал этой ночью, и сейчас ему дурно. Переднюю сторону повыше! Еще выше, у него преджаберья затекают… Все, все, стойте, он больше не может, давайте, спустимся, передохнем!.. — Она буквально обливалась слезами.
— Отставить нытье! — по обыкновению рявкала Инталия, которая тоже всегда участвовала в его переносе. — Остановка только в лагере! — А затем, помягче: — Ничего, отлежится…
Ливьен понимала, что для координатора главное — не допустить возможность похищения думателя, а его самочувствие интересует ее постольку-поскольку. Случись думателю погибнуть, координатору, конечно, пришлось бы ответить перед Советом по всей строгости военного времени. Но утеря его живым — преступление много большее. Хотя не ясно почему, ведь общаться-то с ним все равно может только один единственный оператор…
Так, с причитаниями и окриками, драгоценный груз без остановок был доставлен к месту. Сейна тут же упала на колени, расстегнула мешок, откинула передний клапан флуонового чехла и, утерев краем крыла свое заплаканное лицо, приникла лбом к поросшему шелковистой щетиной морщинистому надлобью думателя — чуть выше жвал.
На этот раз Ливьен не полетела обратно, а, руководствуясь боевым расчетом, встала на охрану возле Сейны и ее питомца. Не в первый уже раз наблюдала она эту сцену, почему-то казавшуюся ей одновременно и трогательной, и непристойной. Закрытые глаза Сейны обрамились синеватой тенью. Ее удивительно красивое беззащитное лицо стало бледно-желтым, как воск, и приобрело выражение то ли боли, то ли — мучительного сладострастия. Время от времени по нему пробегала судорожная рябь, и в такие мгновения Ливьен казалось, что это — начало агонии.
Но нет. Как и всегда, все закончилось без осложнений. Минуло около получаса, и Сейна, обессиленная, отползла в сторону. Свернувшись калачиком, она моментально провалилась в глубокий, похожий, скорее, на обморок, сон. А оживший думатель начал шевелить жвалами, требуя пищи. Но кормить его в этот момент инструкцией строго запрещалось.
Ливьен, предохраняя Сейну от солнечного удара, накрыла ее несколькими крупными листьями подорожника, и, продолжая нести караул, погрузилась в размышления.
Думатель сильно напоминает обыкновенную куколку, только в два-три раза крупнее, и имеет отсутствующие у куколки жабры. А его жвалы и брюшные сегменты развиты в значительно большей степени. Благодаря последним он, кстати, даже способен передвигаться. Но очень медленно. Эта его способность упрощает уход за ним. Он абсолютно слеп и глух, но имеет острое обоняние. Когда Сейна проснется, она разложит перед ним весь его дневной рацион пищи — четыре порции в полуметре друг от друга, на одной прямой. В течение дня, ориентируясь по запаху и орудуя сегментами, думатель с передышками проползет это расстояние, поглощая порции одну за другой. И «поужинает» как раз перед заходом солнца.
Ливьен прекрасно сознавала, что, являясь абсолютно самостоятельным существом, думатель походит на куколку лишь по капризу природы, по недоразумению. Но сходство это в сочетании с беспомощностью задевали ее материнские чувства. Несмотря на отвратительный характер всех без исключения думателей, Ливьен иногда испытывала к ним приливы безотчетной нежности.
Как восхищала ее мудрость природы, создавшей бабочек, так же не переставала поражать ее и неисповедимость путей эволюции, произведшей на свет думателя — тварь не способную ни на что, даже на самозащиту и добычу пищи. Но умеющую думать. Думать на порядок быстрее и эффективнее любой, пусть даже самой что ни на есть способной, бабочки. Думать и телепатически передавать результаты своих размышлений оператору.
Новые технологии, изобретения, прекрасные произведения искусства — всем этим маака обязаны думателям. Можно сказать, только благодаря им бабочки стали цивилизованным народом. Недаром думателей так холят и лелеют… Но это сейчас. А раньше? Как выжили их предки в беспощадной межвидовой борьбе за существование? И почему они сотрудничают только с народом маака?..
Хоть часть вечно мучивших ее вопросов Ливьен надеялась разрешить в предстоящей беседе с Лелией.
Только к вечеру, когда новый лагерь был уже окончательно развернут, Сейна пришла в себя, и на этом дежурство Ливьен возле думателя автоматически закончилось. Но она тут же сама напросилась в команду заготовителей, которую Инталия сформировала в помощь поварам — собирать нектар и пыльцу, искать орехи, плоды и ягоды, а возможно даже, если повезет, поохотиться на съедобных рыжих муравьев. Это было интереснее, нежели бессмысленно прозябать в лагере, а по-настоящему устать она не успела.
Порхая от одного крупного цветка к другому и перекликаясь, чтобы не заблудиться, команда сборщиков углубилась в чащу. Время от времени то тут, то там раздавались выстрелы, но звуки эти не внушали тревоги: таким образом бабочки отгоняли назойливых птиц.
Поход обошелся без приключений. Котомки были наполнены, и команда вернулась в целости и сохранности. В принципе, бабочки почти не нуждаются в пище. Питание — основное занятие гусеницы, ее удел и смысл существования. Бабочке же для поддержания жизнедеятельности достаточно слегка перекусить один раз в пять-семь дней. Но в период тяжелых физических нагрузок питание все же рекомендуется более интенсивное. И Инталия придерживалась этой рекомендации.
Поужинав, члены экспедиции разбрелись по палаткам. Но Ливьен не спала. Выждав около часа, она выбралась наружу, сложила крылья и, стараясь не шуметь, подползла к палатке Лелии. Полог палатки не был застегнут, Ливьен приподняла его и нырнула внутрь.
— Ли? — услышала она тихий голос хозяйки.
— Да, это я.
— Тебя не заметили?
— Нет.
— Хорошо. У нас с тобой меньше часа.
Это Ливьен знала и сама: через час сменится караул, и перед тем, как отправиться на отдых, освободившиеся часовые произведут обход, проверяя, все ли на месте. Если к этому времени она не вернется в палатку, начнется переполох.
Рука Лелии коснулась ее плеча, затем сползла вниз, нащупала ладонь и потянула к себе. Способность видеть в темноте с годами притупляется, а Лелия была далеко не молода.
— Сюда, ближе. Располагайся.
Ливьен присела возле Посвященной.
— Так вот, девочка, — заговорила та. — Прежде всего хочу объяснить, зачем я позвала тебя.
Ливьен хотела сказать, что догадывается о цели их встречи, но сдержалась. А Лелия продолжила:
— Ты молода и любознательна. Тебя удивляют странности нашего бытия, и ты еще не научилась не замечать их. Любознательность в нашем обществе не считается добродетелью и не поощряется, более того, она подавляется — прямо или косвенно. Но именно те, кто ухитряется сохранить в себе это качество, входят в привилегированные слои. Гильдия Посвященных поручила мне подготовить себе замену — на случай, если я погибну. Посвященного враг постарается убрать прежде всего. В экспедиции должен быть кто-то способный взять в этом случае управление в свои руки и довести дело до конца. И я сделала свой выбор. Я, маака Лелия из семьи Чара, выбрала тебя.
От неожиданности у Ливьен пересохло в горле.
— Но почему?.. Чем я заслужила?
— Хотя бы тем, — усмехнулась Лелия, — что не разучилась задавать глупые вопросы. Тайный обряд свершится прямо сейчас. Или ты против?
— Нет, — выдохнула Ливьен.
— Молодец. Я знала, что ты ответишь так. Обряд прост и рационален. Прежде всего я открою тебе тайны нашего народа. Почему мы воюем с дикарями. Почему мы воюем с народом махаон. Почему наши самцы общественно-пассивны, и им не разрешается получать образование в верхнем ярусе. Кто такие думатели, и откуда они берутся… Это и многое другое. Но я не имею права давать тебе эту информацию, пока ты не получишь от меня живой Знак.
Лелия подняла руку, и оказалось, что она держит в ней диадему — точную копию той, что Ливьен носила с момента своего превращения из куколки в бабочку.
— А эту безделушку отдай мне.
Ливьен послушно сняла с головы украшение и протянула Лелии. Та, кивнув, приняла его, но когда Ливьен попыталась взамен надеть на свою голову драгоценный дар Посвященной, та остановила ее словами:
— Подожди. Зажми камень в кулаке. Он еще не знал ничьего прикосновения, и тот, кто коснется его первым, на век станет его единственным владельцем.
Ливьен накрыла камень рукой, согнула пальцы и ощутила, как неожиданно возникшее в ладони тепло, подобно электрическому разряду, пробежало по всему ее телу. Длилось это долю секунды и было скорее приятно, чем наоборот.
— Достаточно. Отпусти, — скомандовала Посвященная.
Ливьен разжала кулак, и чистый бирюзовый свет выхватил из тьмы тронутое улыбкой понимания лицо Лелии.
— Отныне, — слегка щурясь, торжественно произнесла она, — только твоя рука, эксперт Ливьен из семьи Сигенонов, сможет оживлять его. Наклонись.
Ливьен склонила голову и, совсем не к стати, полюбопытствовала:
— Живой камень — изобретение думателей?
— Ты неисправима, — терпеливо улыбнулась Лелия. Диадема легла на волосы Ливьен. — Вопросы в такой торжественный момент…
— Простите… — потупилась Ливьен.
— Но этим-то ты и нравишься мне. Да. Это изобретение думателей. Ты удивишься, если узнаешь, как давно они помогают нам. Даже бумагу и умение выплавлять из руд металлы подарили нашим предкам они.
Ливьен и вправду оторопела:
— А что же мы сами?.. Хоть что-то… — И сама перебила себя, испуганная догадкой: — А, может быть, это не они нам служат, а мы им?..
— Похвальная свобода мышления, — заметила Лелия одобрительно. — Я убеждаюсь, что не ошиблась в тебе, девочка. Но с думателями дело обстоит не совсем так, как ты предположила. Все значительно сложнее. К этой проблеме мы вернемся позже. Будем последовательны. Слушай же и постарайся не перебивать. Полученный тобою живой Знак внешне ничем не отличается от обычного украшения. То, что Камень живой, не знает пока никто, кроме тебя и меня. Пока есть я, ты должна хранить эту тайну. Свечение Камня, кстати, не только отличает его от простого, но и действует на подкорку мозга бабочки — таким образом, что все происходящее в этот момент раз и навсегда врезается в ее память…
— Я несколько раз присутствовала при оживлении Камня и ни разу не ощущала, что мою волю подавляют…
На этот раз Лелия слегка рассердилась.
— Я этого и не говорила. Будь внимательнее! Свечение влияет лишь на память, и распоряжение, которое ты даешь в момент активации, может быть сколь угодно обширным; исполнитель его запомнит. Так, например, ты уже никогда не сможешь забыть этот наш разговор.
Свет Камня был теперь не таким интенсивным, как в начале, но еще окрашивал лицо Лелии бирюзой. И выражение его было торжественно-суровым:
— Итак, запомни. Если я умру, а вероятность этого обстоятельства достаточно велика, ты должна активировать Знак и взять управление в свои руки.
— Смогу ли я?
— Обязана, — отрезала Лелия. — Да это не так уж и сложно. Тебе не придется постоянно контролировать подчиненных и командовать ими, ты ведь видишь, я не занимаюсь этим. Твоя задача — знать, куда и зачем идет экспедиция, при необходимости отдавать распоряжения координатору и лишь в самых чрезвычайных ситуациях — прибегать к непосредственному руководству, активируя Камень.
Ливьен хотела возразить, что она не знает, какова цель экспедиции, но сдержалась. И правильно поступила, потому что именно об этом и продолжила Посвященная:
— Скажи, почему, проявляя любознательность по всем иным вопросам, ты никогда не спрашивала, куда и зачем мы идем? Тебе не кажется противоестественным, что никто из вас не знает этого?
— Это — военная тайна…
— О, да. Но не для тебя отныне. Знай же: мы ищем Пещеру Хелоу.
Ливьен почувствовала, как кровь ударила ей в лицо. Сказанное Лелией было настоящим кощунством. Хелоу — бог махаонов, бог заклятых врагов маака, разрушающих их инкубаторы с несмышлеными гусеницами и куколками. Лишь за то, что маака — атеисты, не признающие Хелоу. Искать Пещеру Хелоу, значит — поверить в его существование, предав тем самым идеалы своего народа. Даже произносить вслух это имя считалось у маака неприличным.
Нарочито ровным голосом Лелия продолжала:
— Ибо прежде всего мы должны понять, кто мы, и откуда мы взялись…
То, что она говорила, было столь дико, что Ливьен, не зная как вести себя, инстинктивно попыталась встать.
— Сиди! — Властно произнесла Посвященная и крепче сжала ее ладонь. — И слушай. Затем ты теперь и носишь Знак, чтобы знать то, о чем другим запрещено даже думать.
Ливьен неохотно опустилась на циновку.
— Вопрос о том, существовал ли Хелоу на самом деле или нет — вовсе не причина, а лишь повод для войны. Причина — та же, по которой мы, не щадя, убиваем дикарей: мы и махаоны не можем ассимилировать, а значит, рано или поздно мир станет достоянием только одного вида. ТОЛЬКО ОДНОГО! — повторила она с нажимом. — Интерес же Совета, и прежде всего — НАШЕЙ Гильдии, — (Ливьен с трепетом осознала, что и она теперь — Посвященная), — к Пещере, которая, по некоторым данным, все же существует, носит отнюдь не абстрактно-академический, а жизненно важный военно-стратегический характер. Представляется вполне вероятным, что именно там, в Пещере…
В этот миг раздалось легкое шуршание, и полог палатки приподнялся. Лелия замолчала. Ливьен обернулась, и увидела, что внутрь просунулась огромная мохнатая лапа.
Вскрикнув, Ливьен отскочила к противоположному краю палатки. Лелия подслеповато прищурилась:
— Что случилось, Ли? — встревоженно спросила она.
— Кот! По-моему, это лесной кот! Где у вас автомат?
— Вот он! — Лелия выдернула искровик откуда-то из-за спины и теперь держала его на вытянутой руке.
Лапа, тем временем, несколько раз суетливо ударила о пол, проскребла в нем когтями глубокие борозды и вновь выжидательно приподнялась.
Решившись, Ливьен упала на пол и, расслабив крылья, перекатилась обратно к Лелии. Лапа ударила о землю, промахнувшись буквально на миллиметр.
Ливьен выхватила автомат из руки Посвященной и дала очередь по кожистым подушечкам лапы.
— Мяу! — возмутился хищник, ткань палатки с треском лопнула и отлетела в сторону. Полосатая морда чудовища хитро оскалилась, и он с размаху стукнул Ливьен второй лапой.
Уже теряя сознание, она почувствовала, как острые зубы хватают ее за крылья. А последним, что зафиксировало ее меркнущее сознание, был жаркий запах зверя и ощущение, что ее куда-то стремительно влекут. И — стрельба по зверю ее товарищей.
2
Если в небе горит звезда, звезда,
То не ты ли зажег ее?
Если в сонном ручье вода, вода,
То не ты ли пролил ее?
Если ты задумал уйти совсем,
Не уйдет ли с тобой весь мир?
«Книга стабильности» махаон, т. VI, песнь II; мнемотека верхнего яруса.
В первый и единственный раз до этого Ливьен наблюдала кота в верхнем ярусе инкубатора, на экскурсии по галерее фауны. Несмотря на огромные размеры, зверь показался ей удивительно грациозным и подвижным. Даже милым. Рядом с ним домашний любимец бабочек, гигантский богомол, смотрелся бы медлительной и неказистой букашкой. Да он и был насекомым, не более того. Кот же был ТЕПЛОКРОВНЫМ, и, именно поэтому к бабочкам был в какой-то степени ближе. Однако, отсутствие крыльев — у него и у нескольких более мелких теплокровных (исключая, само-собой, птиц), населяющих Землю (все они были грызунами) — казалось Ливьен патологией.
Совершенно бессмысленный с позиции рациональности, мохнатый, напоминающий гусеницу, отросток сзади туловища указывал на то, что предки монстра все же летали: у птиц хвост имеет важное аэродинамическое значение. Но почему этот рудиментарный отросток не только не исчез вместе с крыльями, но и развился до неимоверной длины, казалось загадкой, точнее — просто капризом природы.
И все же там, в галерее, когда цельнослюдяные стены делали кота абсолютно безопасным для экскурсантов, Ливьен ловила себя на мысли, что не может не любоваться изяществом этого полного оптимизма животного. Сейчас же, очнувшись и увидев над собой склонившуюся кровожадную полосатую морду, она испытала приступ парализующего волю ужаса.
Похоже, кот уволок ее глубоко в чащу: слух Ливьен не улавливал ни выстрелов, ни каких-либо других звуков искусственного происхождения, а ведь в лагере сейчас должен царить форменный переполох.
Бабочка лежала на мягком мху. Без сознания она, по-видимому, была не долго, во всяком случае, сейчас все еще ночь. Боль нигде не ощущалась. Значит, она не ранена. Кот сидел перед ней и внимательно наблюдал. Она шевельнулась, и кот с обострившимся любопытством склонил голову на бок.
Она перевернулась на живот и поползла. Но удавалось ей это недолго. Мягко, но мощно лапа кота придавила ее к земле и, подтянув на прежнее место, отпустила.
Ливьен быстро поднялась на ноги и побежала, расправляя на бегу крылья. Но взлететь не успела. Удар лапой повалил ее на землю. Кот встал, потянулся, сделал пару шагов к ней и, приблизившись, уселся вновь.
«Проклятый зверь! — чуть не плакала Ливьен от досады. — Он забавляется. Сейчас он сыт и будет так мучать меня, пока не проголодается, а я окончательно не выбьюсь из сил. А потом — сожрет».
Что же делать? Притвориться мертвой?
Ливьен замерла и закрыла глаза. Но кот был не так глуп. Он жаждал игр и провести его было непросто. Вытянув лапу, он выпустил коготки и осторожно притронулся к ее бедру. От укола Ливьен дернулась… Притворяться дальше не было смысла, и она вскочила. Кот отреагировал неожиданно: он вдруг подпрыгнул, и, встав на задние лапы, навис над ней всей своей тушей. В страхе она упала опять… Кот, мгновенно успокоившись, вновь уселся перед ней. Ливьен разрыдалась во весь голос. Было ясно, что живой из этой переделки ей не выбраться. Но пусть бы он убил ее сразу!
Кот придерживался иного мнения. Он в очередной раз осторожно подпихнул ее лапой, приглашая продолжить предсмертные игрища.
Слезы душили ее, но она была вынуждена встать и, пошатываясь, сделать несколько шагов. «Если бы знать, в какой стороне лагерь, — пронеслось в ее голове, — можно было бы так, «играя», понемногу приблизиться к нему…» Даже если бы это и не удалось, если бы это не спасло ее, появилась бы хоть какая-то надежда и цель… Но сориентироваться не получалось.
Драться? С такой махиной? Но, может быть, это хотя бы ускорит дело? Ливьен наклонилась, схватила замеченный под ногами обломок сухой ветки, двумя прыжками подскочила вплотную к зверю и, целя в глаз, с размаху ударила. Но попала чуть ниже — в щеку.
Кота такой поворот событий несказанно обрадовал. Он «испуганно» выгнул спину, шерсть его распушилась, пасть издала громкий шипящий звук… Но этот псевдоиспуг моментально перешел в баловство. Кот неожиданно упал, перевернулся на спину и, задрав морду, чтобы не потерять бабочку из виду, несколько раз поочередно то правой, то левой передними лапами легонько ударил ее по бокам. Относительно легонько. Ливьен не сумела удержать равновесия и в какой уже раз свалилась на землю.
И тут кот взвизгнул. В этом звуке уже не было игры. Ливьен удивленно подняла глаза. Кот снова стоял на ногах. Тряся головой, он старательно тер лапой нос, словно пытаясь избавиться от назойливого муравья. Нет, не от муравья, а от вонзившейся в плоть стрелы. Стрелы дикарского лука!
Ливьен огляделась, но никого не увидела.
Раздался упругий свист, и еще две стрелы угодили в цель: одна — рядом с первой, другая застряла в кончике кошачьего уха, пробив его насквозь.
Кот обиженно мявкнул и, потеряв всякий интерес к Ливьен, грациозными прыжками умчался в чащу. Но облегченно вздохнуть она не успела. Слетая с травянистых листьев папоротника, к ней высыпало не меньше двух десятков вооруженных луками диких бабочек-ураний. Все они были самцами. Их одежду составляли лишь набедренные повязки из свежих цветочных лепестков, тела были покрыты черными и фиолетовыми разводами боевой раскраски.
Сложив крылья и бесшумно, как водомеры по озерной глади, скользя по мху, они окружили Ливьен.
Обессиленная, она сумела подняться только на колени и стала поспешно поправлять одежду. Но это не очень-то удавалось ей: ударяя, кот зацепил когтями воротник форменной шелковой блузы, и все ее левое плечо было теперь оголено, а вместе с ним наружу стремилась и маленькая упругая грудь.
Все так же беззвучно кольцо дикарей, убедившихся, что цивилизованная самка безоружна, подтянулось к центру, и множество рук и спереди, и сзади принялись ощупывать ее, стягивать с нее лохмотья. Глаза самцов горели вожделением, а лепестки их набедренных повязок не скрывали эрекции.
Душевных и физических сил Ливьен хватило лишь на то, чтобы, стоя на коленях и обхватив себя за плечи, дергаться и не позволять дикарям касаться груди.
Еще не успели на ее лице высохнуть слезы отчаяния, вызванные издевательством кота, как хлынули новые — слезы унижения и страха перед насилием. Но мало-помалу ее душу стала наполнять ярость.
«Грязные похотливые тараканы», — прошептала она. И придумать ругательство обиднее было, пожалуй, трудно: регулярные наплывы тараканьего племени — бич Города маака. Непрошеные гости не кусались, не являлись разносчиками инфекций и не были слишком уж прожорливы. Но они были ПРОТИВНЫ. Противны, огромны и ужасно плодовиты. Еще вчера твое гнездо принадлежало только тебе, и вдруг за одну ночь его оккупировала толпа невесть откуда взявшихся тварей высотой по щиколотку и такой силы, что, не будь они пугливы и осторожны, они вполне могли бы сбить тебя с ног. Они везде бесцеремонно суют свои грязные усы, они топчутся по обеденной подстилке, переворачивая посуду… Ночью, когда ты спишь, они могут даже пройти по тебе, того и не заметив; или наоборот — выясняя, съедобна ли ты, усами и лапками тебя ощупывать… Точно так же как сейчас эти дикари. Мерзость! Тараканов следует уничтожать!
Ливьен вскочила на ноги и, сжав кулаки, оглядела трусливо отпрянувших самцов.
— Ну, давайте, давайте, подходите, тараканы! — взвизгнула она, крутанулась всем телом в махаонском боевом приеме и ударила пяткой в челюсть ближайшего дикаря. Затем расправила крылья для полета — пусть уж они лучше расстреляют ее своими стрелами…
Но не тут-то было. Левое крыло оказалось поврежденным. Да будь оно и целым, взлететь ей не удалось бы все равно: жадные руки самцов уже ухватились за края ее крыльев, и теперь она не могла даже повернуться, чтобы ударить кого-нибудь еще. Она сделала несколько попыток, но лишь ощутила боль в местах срастания крыльев с телом, и при каждом рывке боль эта усиливалась.
За исключением вопля Ливьен, вся эта сцена проходила в полной тишине. Но тут ее нарушил чей-то гортанный окрик. Дикари отпустили Ливьен и неохотно расступились. И перед ней предстал самец неожиданного вида: если бы не дикарская одежда и краска на теле, она была бы уверена, что перед ней — маака. Ни расцветкой, ни формой крыльев он ничем не отличался от горожанина. Единственным отличием было более мощное телосложение.
Бросив толпе несколько слов на их тарабарском языке, он в упор посмотрел в лицо Ливьен пронзительным взглядом небесно-голубых глаз и обратился к ней на неожиданно сносном языке маака:
— Не бойся. Не убивать. Будешь жена Рамбая, — и ударил при этом себя в грудь.
Ливьен пораженно молчала, а самец, удовлетворенно хмыкнув, взял ее за руку и потянул к себе. Но ей удалось выдернуть пальцы из его ладони и на шаг отступить. Окружавшие их дикари неожиданно громко загоготали.
Ливьен ожидала увидеть на лице своего самозваного жениха злобное недовольство, но вместо этого обнаружила лишь удивление и тень обиды.
— Рамбай, — ткнул он себя пальцем в грудь, — хороший муж. Зачем не хочешь? Не красивый?
В душе Ливьен вынуждена была признать, что самец действительно красив. Но что из того?
— Я — самка, — ответила она мягко, стараясь не злить дикаря. — И я сама должна выбирать себе мужа.
— У вас так? — опять удивился Рамбай. Но тут же успокоился. — У нас не так. Ты — у нас. Пойдем. — И, снова ухватив сраженную его железной логикой Ливьен за запястье, повлек в чащу трав. Прихрамывая, она потащилась за своим «спасителем». Толпа недовольно гудела. Но Рамбай, не обращая на это внимания, продолжал говорить:
— У нас так. Самец выбирает. Я — самец. Своих жен выбирал сам. Всегда.
Ливьен передернуло. К тому же еще и многоженство.
Тем временем ее спутник сделал какое-то неуловимое движение, и в его свободной руке появилась стрела, точно такая же, как те, что отогнали кота. Он что-то сердито проворчал, переломил стрелу пополам и бросил обломки под ноги. Ливьен не сразу поняла, что произошло. А когда поняла, поразилась: он на лету поймал стрелу, посланную кем-то ему в спину! Его поистине дикарские слух и ловкость еще раз указали ей на разделяющую их пропасть.
Через несколько секунд стая ураний пролетела над их головами, и Ливьен сообразила, что они с Рамбаем двигаются пешком только потому, что он заметил повреждение ее крыла.
— Зачем тебе жена маака? — первой нарушила она наступившее молчание и, преодолев смущение, обосновала свой риторический вопрос: — Я не смогу продолжить твой род.
— Сможешь! — радостно сообщил он, остановившись, и поощрительно улыбнулся, вводя Ливьен в краску. — Сможешь, сможешь. Меня воспитало племя. Но мои родители жили в Городе.
Вот оно что. Ливьен слышала о случаях, когда заблудившуюся в лесу молодую бабочку маака подбирали и воспитывали дикари. Но она слышала так же, что найденыш при этом так никогда и не становился полноправным членом племени, был всячески угнетаем и унижаем. Что с этим самцом дело обстоит совсем не так, тут же подтвердил он сам, говоря без гордости, а, как бы, просто констатируя факты:
— Рамбай самый меткий и самый сильный, самый смелый и самый хитрый. Рамбай давно бы стал вождем, если бы имел потомство. Все мои жены были бесплодными, потому что я — маака. Роди мне несколько личинок, и я отпущу тебя. Если захочешь. Лучше — если не захочешь, — добавил он, а затем спросил: — Имя твое как?
— Ливьен.
— Ливьен, — повторил он задумчиво улыбаясь. — Ливьен красивая. — И вдруг беззастенчиво погладил ее неприкрытую грудь. У нее перехватило дыхание.
— А если ты мне не нравишься?! — выдавила она.
— Будешь жить со мной, пока не понравлюсь. Рамбаю нужна жена, а не рабыня.
И он повлек ее дальше.
Этот дикарь не только хорош собой, но не лишен и своеобразного благородства, — отметила она про себя. Однако, в контексте его притязаний, выказывать свою симпатию решила не спешить.
Наконец-то стало возможным определить хотя бы время: чуть забрезжил рассвет. Рамбай вновь остановился.
— Здесь дом, — объявил он.
Ливьен огляделась, но не заметила ничего похожего на жилище.
— Мы живем в дуплах. — Он указал вверх, в направлении кроны огромного дерева.
— Я взлететь — не смогу, — напомнила Ливьен.
— Держись, — Рамбай подал ей ладонь, подведя вплотную к испещренному трещинами стволу.
Казалось, целую вечность карабкалась она, держась одной рукой за руку порхающего Рамбая и помогая себе здоровым крылом. Наконец они добрались до края дупла, и она, обессиленная, рухнула на пол.
— Мое гнездо — твое гнездо, — приложив руку ко лбу, произнес дикарь, по-видимому, ритуальную формулу гостеприимства, затем демонстративно отвязал от пояса шнур с острозаточенным куском кости и воткнул его в стену.
Его жилище оказалось на удивление просторным и уютным. Оно не было поделено, как городские гнезда маака, на секции; это была одна, почти абсолютно округлая комната без четких переходов между полом, стенами и потолком. Переходы были тем паче незаметны, что все поверхности были оклеены толстым слоем мягкого ворса янтарного цвета. Здесь не было ни мебели, ни какой-либо утвари; только четыре лука и множество стрел, сложенные пирамидой, стояли посередине.
Ливьен неуверенно присела на пол, и Рамбай сейчас же улегся на ворс возле нее, сладко потянулся и, уже закрыв глаза, пробормотал:
— Будем жить хорошо.
Он заснул мгновенно.
Ливьен внимательно вгляделась в безмятежное лицо.
Да, он был красив. Ее слегка отталкивали волевые черты, столь не характерные для смиренных домашних самцов маака. Но, несмотря на противоестественность, это же, как ни странно, было и по-своему привлекательно.
Почему он не боится, что она убежит? Понимает, что с поврежденным крылом она слишком беспомощна? И по той же причине не страшится, что она просто убьет его, воспользовавшись его же оружием? Или самки его племени так забиты и безвольны, что и от нее он не ожидает никакой инициативы? Или просто сам он столь прямодушен, что и представить не может такого коварства?
Она легонько коснулась его предплечья. Таких упругих, словно налитых свинцом, мышц она не видела еще никогда. Мелькнула мысль, что с таким покровителем она будет в полной безопасности. Но Ливьен тут же одернула себя: стать наложницей дикаря?! Ни за что!
А дикаря ли? Она задумалась.
Несмотря на все трудности сегодняшнего дня, сон не мог пересилить ее возбуждения. Когда Рамбай открыл глаза, Ливьен все в той же позе сидела перед ним. Сразу, только заметив, что он проснулся, спросила:
— Откуда ты знаешь язык маака?
— Меня учила мама, — ответил он и сел.
— В Городе?
— Нет, в лесу. Вот она. — Он сунул руку в незаметную щель под ворсом пола и, бережно достав оттуда кусок высохшей светлой коры, подал его Ливьен. На коре чем-то черным неумело и схематично был нацарапан контур фигуры бабочки.
— Мама была красивая самка, — полувопросительно сказал он, явно ожидая от Ливьен подтверждения.
Но на нее рисунок впечатления не произвел, и она вернула его с неопределенным кивком.
Рамбай благоговейно коснулся коры губами и запихал ее обратно в щель.
— А как вы здесь оказались?
— Мама убежала из Города. И принесла сюда меня. Рамбай был еще личинкой.
— Почему ты называешь себя то «я», то «Рамбай»?
— Потому что я — Рамбай, — он для убедительности выпучил глаза и пошлепал себя ладонью по груди. Но потом честно признался: — Рамбай не понял твой вопрос.
— У нас о себе всегда говорят «я», — попыталась объяснить Ливьен, — и никогда не называют себя по имени.
— А-а, — понимающе кивнул он. — В языке маака есть слово «я», в языке племени — нет.
Ясно: дикари не пользуются личными местоимениями, вот он и сбивается на их лексику.
— А почему твоя мама сбежала в лес? Она нарушила закон и боялась наказания?
— Нет, мама была хорошая. Она… как объяснить?.. — он в затруднении скривил губы. — Рамбай помнит, что она говорила, но не понимает… — он беспомощно развел руками.
— А что она говорила?
— Что не хотела, чтобы из Рамбая сделали думателя.
— Что? — сказанное им не укладывалось в ее голове.
— Мама говорила, что слишком любила меня. И не хотела, чтобы из меня сделали думателя. — Повторил он. — Рамбай не знает, что это значит. А это у тебя что? — он коснулся рукой ее диадемы.
— Так, — уклончиво покачала она головой. В конце концов это — единственная связь с цивилизованным миром, которая осталась в ее распоряжении. — Украшение.
Слова Рамбая о думателе повергли ее в шок. Ведь они проливали свет на многое и переворачивали все ее представления о совершенстве общественных порядков Маака.
3
Всякий был недоволен соседом своим
И покинул свое гнездо.
Но в другом лесу все вместе опять.
Разве кто-то мечтал о том?
Только ты одна осталась, о Мать.
Только ты и ушла притом.
«Книга стабильности» махаон, т. II, песнь XI; мнемотека верхнего яруса.
На первый взгляд, из того, что Ливьен узнала из беседы с Рамбаем, уклад жизни племени ураний показался ей простым и бесхитростным. Взрослые самки занимались хозяйством и учили тому же молодых, самцы — охотились, параллельно так же занимаясь обучением. Самец имел столько жен, сколько хотел и мог прокормить.
Первые часы, проведенные в гнезде Рамбая, она была так обеспокоена взаимоотношениями с ним, что многое пропускала мимо ушей. Но очень скоро и словами, и поведением он сумел убедить ее, что форсировать события не собирается. И она с облегчением предалась расспросам. Чем больше она узнавала, тем яснее ей становилось, что все не так просто.
Такими ли уж «угнетенными» были самки племени, если по его законам могли воспользоваться правом «развода»? Именно самка, прожив с самцом, который ее выбрал, обязательный срок — один детородный сезон — могла в любой момент безнаказанно уйти от него. Не отпустить или преследовать ее — преступление, наказуемое изгнанием самца из племени. Ушедшую от мужа самку мог взять в жены любой другой самец, и она должна была подчиниться — опять, минимум, на один сезон.
Самец же, взяв жену, уже не мог без ее согласия отказаться от нее. Как бы ни был он ею недоволен, он должен был содержать и терпеть ее столько, сколько она пожелает. Если же он, пытаясь спровоцировать самку на уход, начинал дурно с ней обращаться, по повелению вождя он наказывался — сперва публичным сечением, повторно — подрезанием крыльев, а в третий раз — смертью…
Верховная власть в племени принадлежала вождю. Такая ли уж эта власть неограниченная, если вождь остается на своем посту лишь до тех пор, пока превосходит всех прочих самцов в силе, ловкости и плодовитости? (Отсюда, кстати, желание Рамбая во что бы то ни стало иметь потомство.)
Если учесть, что Ливьен не имела информации, кто конкретно правит ее Городом, дикарская «диктатура вождя» показалась ей, пожалуй, даже «демократичнее», чем форма правления ее собственного народа.
Первым делом Рамбай слетал куда-то и, принеся сосуд из ореховой скорлупы, залил трещину на крыле Ливьен его содержимым — тягучим соком каучука. Сок быстро затвердел, и теперь она снова могла летать, но не могла сложить крылья, что было довольно неудобно. В Городе ее вылечили бы более эффективно, но секретом искусственной регенерации дикари пока не владели. Однако со временем крыло срастется и само.
Затем Рамбай дал ей костяную иглу с буроватой грубой нитью клещевинного шелкопряда, и Ливьен кое-как починила обмундирование.
Вернув ей способность летать, Рамбай вновь не предпринял никаких серьезных мер, которые могли бы предотвратить ее побег. Он только попросил ее произнести вслух: «Ливьен никогда не покинет тебя, Рамбай, без твоего разрешения». Глупо? Как сказать. Произнеся эту фразу, она поняла, что действительно никогда не нарушит эту клятву.
Урании, в отличие от цивилизованных бабочек, ведут ночной образ жизни. Потому еще Рамбай так обрадовался встрече с Ливьен, что именно нынешней ночью должен был состояться ежесезонный Праздник Соития, а он уже отчаялся найти самку, способную понести от него. Именно сегодня ночью Рамбай собрался вести Ливьен к Большому Костру, чтобы представить ее вождю и публично объявить своей женой. Он сообщил ей об этом до обидного легко, как о решенном деле, но Ливьен, зная теперь его удивительно добродушный нрав, решила не упорствовать. Только уточнила:
— Я правильно поняла: то, что я официально буду названа твоей женой, ни к чему меня не обязывает?
Рамбай поуточнял значения слов «официально» и «обязывает», а потом подтвердил:
— Ты должна будешь сезон прожить в моем гнезде. А позволишь ли ты мне оплодотворить себя, зависит от твоей воли.
Натурализм его ответа слегка покоробил ее, но само положение вполне устраивало. В конце концов, она была спасена от гибели в пасти кота и от изнасилования, и капризничать в ее положении было по меньшей мере некорректно. Она только спросила полуутвердительно:
— У тебя уже были жены?
— Да. Сначала — три, и потом, когда они ушли, еще одна… самка. И больше Рамбай никого не приводил в гнездо.
— Почему они уходили?
Рамбай нахмурился, но, помолчав, ответил:
— Они не могли зачать от моего семени. Я еще не понимал этого и, достигнув зрелости, взял сразу трех жен. Я мог прокормить их. Рамбай — лучший охотник.
Настроение у него явно испортилось, и Ливьен пожурила себя за бестактность. Но любопытство опять пересилило:
— Зачем же ты взял потом еще одну?
Он отвечал неохотно:
— Вайла была самой красивой девушкой племени. Она целый сезон тайно приходила ко мне и просила взять ее. Она хотела в мужья только Рамбая. Другие самцы знали это и не брали ее: она была бы им плохой женой. Вайла плакала и говорила, что сможет зачать от меня. Она очень этого хотела. Но этого не случилось.
Рамбай замолчал, отвернулся и уставился в стену. Ливьен прикусила язык. Ей очень хотелось узнать, куда же делась красавица Вайла, но она удержалась и не стала бередить явно не зажившую еще рану.
Конечно же она не собиралась прозябать здесь весь «детородный сезон». План ее был таков: пожить тут еще два-три дня, укрепить свою дружбу с Рамбаем, а затем — уговорить его отправиться вместе с ней на поиски экспедиционного каравана (справиться с этой задачей в одиночку она вряд ли смогла бы).
Такой поворот был тем более вероятным, что не только она расспрашивала Рамбая, но и он проявил живейший интерес к «Городу мамы». Ливьен рассказывала ему о хитинопластовых тоннелях улиц, переполненных весельем и случайными встречами, где для полета даже не нужно двигать крыльями, а следует лишь подняться к потолку, и поток искусственного ветра сам донесет тебя туда, куда нужно. Рассказывала о сферических парфюм-галереях, где сливки общества предавались наслаждению дегустации самых утонченных ароматов. Рассказывала и об инкубаторах, в которых не гибнет ни одна личинка, проходя путь от гусеницы и куколки до полноценной бабочки…
Правда, все это она и сама помнила уже не слишком хорошо, все это относилось к довоенному времени. И она рассказывала ему о сейсмических, электростатических и термитных минах махаонов, о нашествиях зараженных бешенством лесных клопов, об искровых автоматах и о кладбищах личинок…
Глаза Рамбая вспыхивали то восхищением, то бешенством. Она была уверена, что рано или поздно сумеет уговорить его отправиться с ней.
Наступила ночь.
Ливьен и Рамбай выпорхнули из дупла и полетели на еле уловимый запах Большого Костра. Впервые ночью в лесу Ливьен была без оружия и вне группы горожан-коллег. И, как ни странно, именно это заставило ее почувствовать, что лес — не враждебное и непонятное ей существо, а скорее наоборот — добрая мать, давно забытая дочерью, но всегда готовая принять ее.
Луна двигалась вместе с ними, и Ливьен отчетливо слышала, как то тут, то там падали на землю спелые плоды и сухие ветки, слышала, как цикады оглашают чащу золотистым звоном, и даже раздающийся время от времени крик неизвестной птицы казался не угрожающим, как обычно, а напротив — приветливым и радостным…
Может быть, так ей кажется от того, что рядом с ней Рамбай, и исходящее от него ощущение силы, надежности и спокойствия так не походит на вечную настороженность ее соплеменниц, стократно усиливающуюся в лесу?
Где-то в направлении их полета все яснее слышалось ласковое журчание ручья. Так и должно быть — поселение не могло расположиться слишком далеко от водоема.
Вскоре меж стволами мелькнул свет, а еще через несколько минут они вылетели к поляне с костром. И глазам Ливьен предстало живописнейшее зрелище. Точнее — действо, ведь составляющими его являлись не только зримые образы, но и звуки, и запахи.
Ритмичная пульсация низкого, на пределе слышимости, но мощного гула создавалась ударами копий воинов о натянутые меж деревьев толстые флуоновые паутины-струны. В такт им, искрясь, менялся цвет пламени огромного костра. Рамбай уже рассказал Ливьен о механизме этого чуда: костер выложен слоями специально подобранных горючих веществ, и слои эти имеют такую, точно рассчитанную, толщину, что скорость их сгорания соответствует ритму музыки. Так же ритмично менялись и запахи: слои были пропитаны благовониями.
Над костром в неистовом воздушном танце кружилось не менее пятидесяти обнаженных самок-девственниц, крылья которых, покрытые серебряной пыльцой, отражая огненные блики, создавали в полутьме калейдоскоп из быстро сменяющих друг друга геометрических орнаментов.
Темп волшебного танца и ударов по струнам нарастал. Ливьен, уже усевшаяся вместе с Рамбаем на ветку ближайшего к костру дерева, онемела от восторга.
Внезапно на ее слух со всех сторон обрушилась волна гортанных и в то же время мелодичных выкриков. Она огляделась. Деревья были усыпаны бабочками. Это были пары или группки — самец и две или несколько самок. И все они пели.
Пел и Рамбай, воздев руки и ритмично раскачиваясь из стороны в сторону. И Ливьен тоже захотелось включиться в этот хор, влить свой голос в раскатистый гармоничный поток… Но она не знала слов, не знала языка, на котором пелся этот гимн вечности жизни. (Так интуитивно она определила смысл этого песнопения.)
Оно прекратилось так же неожиданно, как и началось. Хоровод танцующих рассыпался, и в тот же миг из Костра в звездное небо фонтаном искр ударил разноцветный фейерверк. Гигантская лилия расцвела и опала. Костер горел теперь ровным желтым пламенем, а над ним зависло странное сооружение. На небольшой прозрачной площадке из паутины возлежал стройный мускулистый самец с головой, украшенной высоким башнеобразным убором. Нетрудно было догадаться, что это и есть вождь племени. Десятки нитей, словно спицы от оси, тянулись от его ложа к держащим их, порхающим в некотором отдалении, воинам.
В прерываемой лишь потрескиванием костра и журчанием ручья тишине вождь негромко произнес отрывистую фразу. Подданные нестройным хором ответили ему. Вождь вновь что-то коротко произнес, и с ветки одного из деревьев слетела пара бабочек — самец и самка.
Приблизившись к вождю, они зависли на расстоянии нескольких шагов от него. Вождь то ли проговорил, то ли пропел несколько фраз.
— Что он говорит? — шепотом спросила Ливьен.
— Рассказывает им, кто они, — шепнул Рамбай в ответ.
— Не поняла…
— Рассказывает им об их прошлой жизни, и теперь все сказанное станет их точным прошлым.
Ливьен не поняла все равно. Единственное разумное предположение: этот обряд — аналог уточнения анкетных данных перед регистрацией брака у горожан. Да, пожалуй, так.
Вождь закончил, самец-жених что-то ответил ему.
— Сказал, что все верно, — не дожидаясь вопроса, шепнул Рамбай.
Ливьен молча кивнула.
Вновь заговорил вождь.
— А теперь?
— Рассказывает им их будущую жизнь.
Предсказание? Или просто напутствие?
Вождь замолчал. Неожиданно самец и самка сложили крылья, быстро взялись за руки и рухнули вниз. У Ливьен перехватило дыхание. Но примерно в метре от вершины языков пламени бабочки отпустили друг друга и, взмыв вверх, полетели к своему дереву. Зрители загомонили, но тут же притихли: следующая пара уже порхала возле вождя.
Много раз повторялась одна и та же процедура. Вождь называл имя и к нему подлетал жених с одной или несколькими невестами. Брачующиеся выслушивали наставления и, совершив ритуальное падение к Костру, возвращались на свое место.
— Как он может упомнить их всех, да еще и подробности их жизни? — поразилась Ливьен.
— Не помнит, — пояснил Рамбай. — Советуется со жрецами, и они говорят ему все, что знают.
— Где они? — не поняла Ливьен.
— Они держат носилки. А слова передают по нитям.
Это было невероятно, но не верить Ливьен не имела никаких оснований. Возможно, дикари владеют каким-то особым языком, передающимся подрагиваниями нити?
Уже несколько десятков самцов представили вождю своих избранниц. И вот очередная пара падает вниз… Но что это?! Они не отпустили руки друг друга и упали прямо в огонь!
Толпа взревела. Ливьен в ужасе закрыла лицо руками.
— Вождь сказал, что не дает им права быть мужем и женой, — спокойно сказал Рамбай. — Самка была неправильная, и у нее могли быть неправильные личинки.
Искусственный отбор, вот что это такое, — догадалась Ливьен, — уничтожение генетических отклонений.
— И он приказал им умереть?
— Нет. Они могли бы отказаться друг от друга и разлететься в разные стороны. Но они не захотели этого.
— Почему?
— Одиночество для самки — позор.
Как это страшно и красиво.
— Быть одной — позор? — уточнила Ливьен.
— Да, если тебя уже пытались взять в жены.
Закусив губу, она покачала головой. Потом спросила:
— Но почему она не убила себя одна?
Рамбай посмотрел на нее, словно жалея. Как смотрят на тяжело больных.
— Как он мог жить без нее, если он ее выбрал?
С момента гибели несчастных влюбленных еще несколько самцов получили разрешение на брак. Но Ливьен все никак не могла смириться с увиденным.
— И он что, не знал, что она «неправильная»?
— Знал. Но не всем неправильным отказывают в браке. Это определяют жрецы. Он надеялся.
Три бабочки — самец и две самки — взявшись за руки, рухнули в Костер. Ливьен не стала уточнять причину этого поступка. Но Рамбай сам шепнул ей объяснение:
— Неправильный был самец. Он отпускал их, но они не захотели позора.
«Какая дикость, — подумала Ливьен, понимая теперь, почему урании называют себя «эйни-али» — «дети любви». — Какая прекрасная дикость!»
Примерно через час вождь произнес:
— Рамбай.
Кивнув Ливьен, тот устремился к центру. Она с замиранием сердца последовала за ним. А если разрешения не будет? Неужели и она по своей воле сожжет себя?
Вождь говорил. Рамбай отвечал. Вождь говорил снова. До сих пор Ливьен видела только два исхода: разрешение на брак или самоубийство. Волнуясь, но рассуждая трезво, она пришла к выводу, что второй вариант маловероятен, ведь Рамбай уже был женат, значит, раньше ему уже давали это разрешение, и принадлежность к иному виду не является для жрецов патологией, которую следует уничтожать. Возможно, потому, что она не могла передаваться по наследству, ведь жены Рамбая не могли забеременеть от него…
И тут Ливьен испугалась. Теперь, когда Рамбай нашел невесту-маака, его «патология» МОЖЕТ передаваться…
Она потеряла способность мыслить и тупо разглядывала вождя. Он был даже моложе Рамбая. Чуть ниже среднего роста самца маака, но одновременно и мощнее, и утонченнее. Уже привычные теперь ее глазу коричневые пятна внизу крыльев не казались ей уродством, а тонкие стрелки по краям были похожи на диковинные украшения. Все-таки урании — красивая раса.
С Рамбаем вождь разговаривал значительно дольше, чем с другими женихами. Или ей это только кажется? И тут произошло неожиданное. Рамбай не сложил крылья и не повлек Ливьен, как она ожидала, вниз, к пламени костра. Он просто шепнул ей: «Пошли», развернулся и полетел прочь — не к тому дереву, на котором они сидели до этого, а мимо, в чащу.
— Что случилось? — осторожно спросила Ливьен, когда они были уже далеко от Костра.
— Рамбая изгнали из племени, — ответил он с нескрываемой горечью.
— Из-за меня?
— Нет. Но пока не было тебя, Рамбай не был чужим, потому что не был опасным. Был просто бесплодным самцом. А ты можешь дать мне потомство. Но это будут не урании, а маака. Племя внутри племени.
— Ты мог бы остаться, улетела бы я одна.
— Отказаться от выбранной невесты — позор. К тому же Рамбай не хочет отказываться от Ливьен.
Она не знала, радоваться ей или огорчаться. Жалеть Рамбая, или он не нуждается в жалости?
— Ты не ожидал, что может так получиться? — спросила она, когда они уже уселись на мягкий ворсистый пол гнезда, и непроизвольно погладила его жесткие светлые волосы.
— Нет. Не ожидал. Законы племени имеют несколько слоев. Рядовой воин знает только верхний слой, а в нем сказано: бесплодный не может быть вождем. Жрецы знают все слои… Мы должны покинуть земли ураний до восхода солнца.
Тут только Ливьен заметила, что она плачет. Почему? Ведь все складывается даже лучше, чем она могла надеяться. Она придвинулась ближе и без смущения стала целовать его лицо. Самки маака не стесняются проявлять свои чувства.
Рамбай со страстью ответил на ее поцелуи. Но внезапно отстранился.
— Это слезы? — спросил он. — Тебе жалко меня? Не нужно. Рамбай теряет свое племя, и это больно. Но Рамбай перестал быть уродом. Вождь, перед тем, как изгнал меня, объявил нас мужем и женой.
Ливьен даже засмеялась от неожиданности. Как странно он все-таки рассуждает! Закон признал его чужаком, а он радуется, что этот закон поженил их.
А может, это правильно?
Рамбай почему-то засмеялся тоже и добавил, словно читая ее мысли:
— У племени больше нет Рамбая, а у Рамбая нет племени. Но у меня есть ты, а у племени тебя нет. Кто выиграл?
— Ты, — продолжая смеяться, ответила она.
— И Ливьен сможет продолжить мой род, ведь это главное?
— Да-да, я смогу, — улыбаясь ответила она и неожиданно почувствовала себя счастливой. — Я смогу, — повторила она, торопливо расстегивая блузу. — Прямо сейчас. Я буду очень стараться. А ты?
… — Вставай, жена моя, — услышала она сквозь сон. — Скоро взойдет солнце, и нас убьют.
Милая перспектива. Она села. Торопливо прикрыла нагую грудь ладонями, но тут же вспомнила все. Да, теперь уже довольно глупо прятать себя от него. Жена дикаря… Нечто в этом роде пророчила ей наставница верхнего яруса, пытаясь укротить ее слишком независимый и непоседливый нрав…
— Ты проснулась, о радость моих чресел? — присел Рамбай перед ней на корточки. — Поспеши.
Обращение было более чем сомнительным. Но ласковым. А учитывая, что речь идет о жизни и смерти, Рамбай, пожалуй, даже слишком мягок и неспешен.
Она вскочила и быстро оделась.
— Куда летим?
— Весь лес вне племени для меня одинаков, — довольно грустно заметил он. Но Ливьен сделала вид, что интонации не заметила, ведь только это ей и нужно было.
— Тогда — в наш лагерь. Ты сможешь его найти?
— А нужно ли нам искать его? — не двинувшись с места, спросил он. — Рамбай чужой там. Не лучше ли уединиться в чаще, оборудовать гнездо и отложить там тысячу личинок? Мы воспитаем новое племя — сильное, как я, и умное, как ты, о узор моих крыльев, Ливьен.
«Ну что за олух! Впасть в лирику в такой неподходящий момент!»
— Скажи, возлюбленная жена моя, — продолжал он, — с именем, певучим, как голос ручья. Скажи мне, Ливьен, не зачала ли ты еще?
— Я так быстро определять не умею! — огрызнулась она. Но тут же прикусила язык. Потому что Рамбай, разочарованно подняв брови, заметил:
— Да? А самки ураний — умеют…
— Ладно, научусь, — махнула она рукой. — Летим к нам. Я обещаю, тебя примут. — Она была далеко не уверена в своих словах, но необходимость заставляла хитрить. В конце концов, пока они летят, она что-нибудь придумает. — Главное найти дорогу.
— Нет такой дороги, которую не нашел бы следопыт Рамбай, — заявил он.
— Тогда — в путь.
И они вылетели навстречу солнцу.
4
Белая, белая, белая смерть,
Пух — невесомей, чем сны.
Как-то Охотник решил посмотреть:
Мифы Пещеры — верны?
И он долетел. Но прежде — ослеп.
А убил его свет луны.
«Книга стабильности» махаон, т. III, песнь X; мнемотека верхнего яруса.
— Ты уверен, что мы движемся ТУДА? — спросила Ливьен минут через двадцать полета.
— А ты уверена, что нам нужно ТУДА?
— Да. — Ливьен едва сдержала раздражение.
Рамбай покосился на нее. Вид у него был слегка виноватый.
— Тогда так, — сказал он и под прямым углом повернул направо.
Ливьен принялась про себя ругать его самыми грязными словами, какие только знала в языках маака и махаон. (Кроме этих ругательств на языке противника она не знала больше ни единого слова.)
Через некоторое время Рамбай вновь резко повернул направо.
— Стоп, — скомандовала Ливьен. Но он продолжал лететь, словно и не слыша ее.
Ливьен отстала и опустилась на свисавшую с дерева петлю лианы.
Пролетев метров пятнадцать в одиночестве, Рамбай заложил вираж и, вернувшись, сел рядом, демонстративно не глядя в ее сторону.
С минуту они молчали. Самец не выдержал первым:
— Жена не должна перечить мужу, — заявил он.
— Это у вас. А у нас муж не должен перечить жене.
— Нас соединил закон НАШЕГО племени, — напомнил он.
— Твое племя нас выгнало, и мы летим в мое, — парировала Ливьен.
— Рамбай не станет рабом самки! Запомни это! — в сердцах он ударил кулаком по лиане, и Ливьен чуть не свалилась с нее. Это ее окончательно взбесило. Вот и началась счастливая семейная жизнь.
— Никчемный дикарь! — заорала она. — Ты — маака, понимаешь, маака! Ты летишь ДОМОЙ и боишься признать это! Морочишь мне голову, рыскаешь туда и обратно! Но если ты не приведешь меня в лагерь, я улечу одна. Понял?! Трус проклятый.
Он, наконец, обернулся к ней. Его лицо, казалось, окаменело:
— Я ничего не боюсь. Но я не умею искать при свете. Днем я плохо вижу и почти не чувствую запахов.
И отвернулся снова.
Лишь теперь Ливьен вспомнила, что урании — бабочки ночные. Хотя Рамбай и маака, но он всю жизнь прожил в режиме ураний, и, по-видимому, его органы чувств адаптировались…
— Что ж ты не сказал сразу? — смягчилась она. — Давай, найдем место, где мы сможем переждать день, а с заходом солнца двинемся дальше. Отдохни.
Рамбай мрачно покосился на нее:
— Ты мне разрешаешь?.. — в его голосе слышались язвительные нотки.
«Ну, надо же, — изумилась Ливьен, — мы еще и чувство юмора имеем…»
— О, мой повелитель, — отозвалась она смиренно, — разве я могу разрешать или не разрешать тебе? Я пекусь единственно о твоем благе, и мне кажется, тебе было бы полезно немного поспать.
Рамбай озадаченно помолчал. Лицо его отчетливо отражало напряженную работу мысли.
— Ладно, — прекратил он тщетные попытки разобраться в значении ее интонаций. — Я тут приметил одно подходящее дупло. — Он помедлил, испытующе глянул ей в лицо, и, не удержавшись, добавил: — Рамбай наблюдательный.
— Самый наблюдательный, — поправила Ливьен.
Он неопределенно подвигал бровями, но пикировку решил не продолжать и соскользнул с лианы. Только по нервной, дерганой манере полета можно было догадаться, как он зол. Ливьен с трудом поспевала за ним.
Минут через десять они устраивались на отдых в маленьком, но вполне приемлемом дупле.
Рамбай улегся молча и моментально уснул. Ливьен же снова не спалось. Вечно мучившие вопросы опять навалились на нее, и к ним прибавилось несколько новых.
Например, почему племя ураний изгнало Рамбая, отпустив с ним и ее, в то время, как по логике межвидовой борьбы их следовало убить? Горожане маака обязательно поступили бы с парочкой попавших к ним дикарей именно так, предварительно, конечно же, проведя следствие, дознание, суд, красиво все обставив и убедив себя в том, что поступают единственно верным способом… Так кто же тогда большие дикари?
Мысли о думателях Ливьен просто гнала от себя. Какие-либо выводы по этому вопросу она решила делать только после того, как закончит прерванный разговор с Лелией. Обязательно побеседовав затем и с Сейной.
Главным же, что беспокоило ее, было то, как ее соплеменницы примут Рамбая. Точнее, если уж быть до конца честной с собой, то что они просто не могут его принять. Он — дикарь из племени ураний, а значит — враг; он — самец, а самцов не допускают к участию в экспедициях; он — самец, ведущий себя с абсолютно не допустимой для представителя его пола независимостью… Что рано или поздно Рамбай выведет ее к каравану, Ливьен не сомневалась. А дальше? Она не может предать его.
Реакцию Инталии, например, она прогнозировала в мельчайших подробностях. Та просто-напросто убьет Рамбая, опять же обставив дело так, что все будет выглядеть законно и справедливо…
Нет, надеяться можно только на поддержку Лелии, на ее власть Посвященной. Тут Ливьен вспомнила, что и сама теперь Посвященная. Только вот ВО ЧТО? Лелия так ничего и не успела ей толком рассказать. Но это-то как раз поправимо.
Мысль о том, чтобы, активировав свой Знак, просто приказать соплеменницам принять Рамбая в группу, была отброшена ею сразу, ведь Камень Лелии старше, и если та будет против, она без труда отменит этот приказ.
Сама того не заметив, она заснула, так и не найдя решение этой проблемы.
Ей снился эротический сон. А проснувшись, она обнаружила, что это и не сон вовсе. Что ее крайне обрадовало.
… — Да, именно здесь на нас напал кот, — Ливьен стояла возле освещенных яркой луной обломков палатки Лелии.
— Маака умеют делать грязь, — покачал головой Рамбай.
— Не поняла…
Он молча отвернулся и пошел по поляне, собирая обломки хитинопласта, клочки флуона, пустые капсулы из-под веществ, используемых самками для гигиенических растираний — прополиса, муравьиной кислоты и розового масла… Да, мусору на поляне было навалом.
— Брось! — нетерпеливо крикнула Ливьен. — Лес большой! Полетели!
Рамбай, упрямо не отзываясь, продолжал «санитарную уборку». Выругавшись про себя, Ливьен, чтобы хоть как-то ускорить процесс, стала помогать ему.
Собрав небольшую кучку мусора, Рамбай костяным ножом взрезал дерн, вынул небольшой его кусок, выкопал ямку, сложил мусор туда, закопал, а затем вернул дерн на прежнее место.
Он повторил эту операцию десятки раз. Через час поляна выглядела так, словно никакого лагеря тут никогда и не было.
Ливьен не стала спрашивать Рамбая, зачем ему все это понадобилось. Это мог быть инстинкт ураний; это мог быть принцип, ведь лес для него — дом, и мусор тут, возможно, так же раздражает его, как ей неприятна была бы грязь в ее городском гнезде.
Как бы ее не злила эта вынужденная задержка, в душе она была солидарна с Рамбаем, ей даже было слегка стыдно перед ним, словно в неопрятности уличили лично ее. И она не роптала.
Рамбай встал в центре поляны, закрыл глаза и стал медленно поворачиваться… Остановился.
— Они там, — указал он рукой направление.
Но Ливьен уже и сама знала, где они должны быть.
— Моя палатка стояла вот тут, клапаном — на север. Мы двигались на восток, значит, новый лагерь — там, — указала она в противоположную сторону.
— Они там, — упрямо повторил он, указывая на запад.
— Этого не может быть, Рамбайчик, — со всей, на какую только была способна, убедительностью в голосе, произнесла она. — Там — прошлая стоянка… — Внезапно она заподозрила, что этот глупый и чересчур уж чистоплотный самец нарочно морочит ей голову, намереваясь пройти по местам всех прошлых стоянок маака, чтобы убрать мусор и там. Это заняло бы у них, минимум, месяц.
— Там, — стоял он на своем.
— Этого не может быть, — повторила она. — Давай сделаем так. Сейчас полетим на восток. А если лагеря не обнаружим, вернемся.
— Давай. Но если твоих самок там не будет, Ливьен больше никогда не станет спорить с Рамбаем.
— И наоборот, — с удовольствием поддержала она.
— Да будет так, — ответил он, недовольно поджав губы, и взмахнул крыльями.
Они летели около двух часов. Никаких следов нового лагеря не было.
— Стой, — сдалась, наконец, Ливьен. — Так далеко они забраться не могли.
Рамбай молча развернулся, и Ливьен, кусая от досады губы, поспешила за ним.
Но что же могло случиться? Что могло заставить караван двинуться в обратную сторону? Ливьен терялась в догадках.
Они миновали очищенную ими от мусора поляну, а еще минут через сорок Ливьен почуяла знакомые запахи. Лагерь был минутах в трех.
Неожиданно Рамбай на лету ухватился за лиану, подтянулся, сделал подъем переворотом и уселся на нее верхом. Ливьен вернулась и спросила, нетерпеливо порхая на месте против него:
— В чем дело?
Вид у него был какой-то странный.
— Сядь, жена, — ответил он лаконично.
Ливьен почувствовала, что происходит что-то серьезное и спорить не стала.
— Рамбаю стыдно, — заявил он и опустил голову.
— Да что такое?! — даже испугалась она. Такой самокритичности от него она никак не ожидала.
— Рамбай говорил, что ничего не боится. Неправда. Я боюсь. — Он поднял на нее умоляющий лазоревый взгляд.
— Я и сама боюсь, — призналась Ливьен. — Будет очень трудно убедить их…
Но Рамбай, не слушая ее, закончил:
— Я боюсь, что маака сделают из меня думателя.
Ливьен замолчала и нахмурилась, пытаясь вникнуть в смысл услышанного.
— Я не знаю, что это такое, — продолжил он, — но мама знала, что это очень плохо.
Детские страхи — самые глубокие. Ливьен взяла его за руку и, не без горечи усмехнувшись, заверила его:
— Клянусь тебе, Рамбай, они не сделают тебя думателем. Ты уже вышел из этого возраста.
Он моментально повеселел:
— Полетели? — сжал он ее ладонь в своей.
— Подожди, — Ливьен почувствовала, что время для признания настало. — Тебе все-таки есть, чего бояться. Лагерь охраняют часовые, у них — автоматы. В дикарей они стреляют без предупреждения… Даже если они не убьют тебя сразу… Сначала мне нужно попасть в лагерь одной, все объяснить и доказать им, что ты — маака, что ты — мой муж, что ты будешь полезен экспедиции…
— Ты хочешь уйти от меня?
— Нет! — возразила она так пылко оттого, что где-то в глубине ее души теплилась эта трусливая мыслишка. — Поверь, если они не пожелают принять тебя, я сбегу и уйду с тобой в лес. Но я должна попробовать. Сейчас мы полетим дальше, но в лагерь я войду одна. А ты останешься ждать. Дай мне один день, только один, и я или позову тебя, или вернусь, чтобы уйти с тобой. — На миг она поставила себя на его место, и поняла, что никогда не поверила бы в искренность этих слов…
Он молча кивнул, отпустил ее руку и, соскользнув с лианы, полетел вперед.
Часовым была Ферда. Она медленно двигалась вдоль границы лагеря, держа палец на курке искровика. Внимательно вглядывалась в чащу, она изредка посматривала вверх, хотя трудно представить, чтобы кто-то решился на нападение с воздуха.
Ливьен жестом приказала Рамбаю молчать и оставаться на месте. Потом порывисто обняла его, поцеловала в губы и, стараясь не шуметь, слетела вниз, к корням дерева, дупло которого он избрал своим временным пристанищем. Сделала несколько шагов и уже набрала в легкие воздух, чтобы окликнуть Ферду, как та, заметив шевеление травы, без лишних слов дала в ее сторону долгую автоматную очередь.
Ливьен припала к земле. И с радостью осознала, что по счастливой случайности пули не коснулись ее.
«Ферда!» — хотела крикнуть она, но от волнения поперхнулась и вместо крика — закашлялась.
Пара густых очередей скосила траву над ее головой. «Проклятие! Она ведь еще и плохо видит в темноте! — вспомнила Ливьен о возрасте Ферды. — Нужно было дождаться другого часового!» Но перспектива лежать здесь, вжавшись в землю и боясь шелохнуться, тоже не слишком улыбалась ей. И она решила рискнуть еще раз.
— Ферда!
Тишина.
— Ферда!
— Кто там? Брось оружие, встань так, чтобы я тебя видела и не двигайся, иначе — стреляю!
Ливьен поднялась и развела руки в стороны, как у маака принято показывать, что ты безоружна.
— Это я — Ливьен!
— Ли?! — не поверила своим ушам Ферда. — Стой, где стоишь! Шелохнешься — убью!
Что она, с ума сошла, что ли?
Ферда сдернула с пояса акустическую гранату и отшвырнула подальше от себя. Оглушительный визг тревоги моментально поднял на ноги весь лагерь.
Спустя минуту все его обитатели стояли вокруг Ливьен, ощетинившись стволами искровиков.
— Откуда ты взялась? — с подозрением и неприязнью начала Инталия. — Как ты выжила, эксперт Ливьен?
Координатор явно с умыслом подчеркнула ее «сомнительную» гражданскую профессию.
— Я что, должна попросить за это прощения? — язвительно отозвалась Ливьен вопросом на вопрос. — Почему вы перебрались обратно?
— Вопросы задаю я! — рявкнула координатор. — Рассказывай подробно, где и как ты провела эти двое суток!
Подозрительность и осторожность свойственны маака, особенно в лесу. Но это было уже слишком. Ливьен огляделась. Лица соплеменниц были полны страха и даже, как ей показалось, ненависти. Что тут произошло, пока ее не было?
Ливьен поискала глазами Лелию. Уж она-то не потеряет самообладание ни при каких обстоятельствах. Но именно ее среди прочих не было.
Инталия направила искровик прямо в грудь Ливьен, повернула рукоять подачи топлива на полную мощность и процедила:
— Если ты немедленно не начнешь отвечать на мои вопросы, я разнесу тебя в клочья. Я НЕ ШУЧУ.
— Я буду говорить только в присутствии Лелии.
— То, что ты сказала, выдает тебя с головой. Лелия найдена вчера утром с горлом, перерезанным махаонским ножом. Только участники экспедиции знали, что она — Посвященная, и ее убили сразу после твоего исчезновения. Я подозреваю тебя… Нет, я ОБВИНЯЮ тебя в предательстве.
Лелия мертва! Какая потеря… Какая несправедливость — погибает именно тот, единственный, кому ты полностью доверяешь… Потому-то караван и повернул назад, что никто, кроме Лелии, не знает цели экспедиции… Кроме Лелии и меня. И она завещала мне…
Ливьен накрыла ладонью Камень диадемы, а когда отняла руку, ровный бирюзовый свет разлился вокруг. Инталия ошарашенно опустила автомат.
«Посвященная! Ли — Посвященная!..» — услышала Ливьен перешептывание за спиной.
— Да, я — маака Сигенон Ливьен — Посвященная. И я приказываю вам продолжать экспедицию, ибо знаю ее цель. Такова воля Совета, Гильдии и покойной Лелии из семьи Чара, Посвященной. — Ее саму удивило, как легко дается ей этот высокопарный стиль. Но она чувствовала, что все делает верно, что она — на высоте. Глаза окружающих восхищенно и радостно смотрели на нее.
— И еще, — продолжала она. — Отныне в экспедиции появляется новый участник, и ни один из вас не должен подвергать сомнению его самостоятельность и право быть одним из нас, быть нашим боевым товарищем. Рамбай! — крикнула она в темноту.
Не шевеля крыльями и абсолютно бесшумно, словно сухой осенний лист, Рамбай спланировал к ней. Лицо его было непроницаемо, как маска.
— Маака Рамбай, — представила она. — Воин и мой муж.
В глазах подруг она прочла недоумение, недоверие и даже брезгливость. Но с законом не шутят. Они подчинятся ей. А вот потом… Совет не простит ей включение в группу самца-дикаря.
А раз так — вперед! Вперед, а не назад. Вперед — к пещере Хелоу! Где и по каким признакам искать эту пещеру? ЗАЧЕМ ее искать? Лелия ничего не успела рассказать ей… Но в Городе и ее, и Рамбая ждет смерть…
— Завтра — отдых, послезавтра с утра — снимаемся, — будничным голосом распорядилась она. — Сейчас: часовые продолжают несение службы, Инталия, Рамбай и… — Она осмотрелась, — … и ты, Аузилина, поможете мне поставить палатку. Остальные — спать.
Повернувшись спиной к Инталии, она двинулась в лагерь.
Свет живого Камня уже начал меркнуть. Она осторожно оглянулась. Две самки и самец покорно шагали за ней.
