Глава 7. ЛжеГрааль
Летели мы молча. Что такое схема «Призрак», я отлично знаю. Машина валится вниз камнем, а у самой поверхности включается компенсатор гравитации. Засечь катер из космоса невозможно. Вот только посадка длится около суток – на обитаемые планеты так лучше не высаживаться. Местные жители нервничают, когда над головой повисает сверкающая звезда.
Витман расщедрился. Нам выдали восьмиместный катер – так шаман дикого племени отдаёт лучшие шкуры и оружие отступникам, которых бросает в тундре на верную смерть. Если робокаптернамус не врал, мы заполучили струну Мёбиуса с четырёхместным жилым модулем класса I. «I» – означает «Inferno». Для выживания в ледовом мире этого не требовалось, вполне подошёл бы класс «U» – «Uran». Но всё равно на душе потеплело. Значит, будем жить.
Я вернулся в салон. Четыре спаренных кресла; из них два пилотских вынесены отдельно. Над ними приглушённым бело-синим сиянием светятся ходовые мониторы. Пусть их. Спуск идёт автоматически. Автопилоту я всё равно доверяю больше, чем своим навыкам вождения катеров. Сам я машину посадить смогу, но с трудом. Разбаловался, пока на Симбе летал.
А над головой – звёздное небо. Катер проецирует на потолок картинку окружающего пространства. Мог бы и на пол, но я не позволил. Мои спутники редко летают, парение в пустоте будет их нервировать.
Звёзды, звёзды… Сигуна первая, она же единственная плотной атмосферой похвастаться не может, потому всё так хорошо видно. Я попробовал отыскать в чёрном небе корабли, но скоро бросил. «Игрейн» висит над другой стороной планеты, у нас под брюхом. А пентера ещё слишком далеко. Её локаторы катера пока не видят.
Разложив кресла в подобие кровати, спит не-господин страха. Одеял он достать не догадался, и монахиня укрыла его своим плащом. Лицо Альберта во сне кажется по-детски испуганным. Бедняга… Натерпелся за последние дни.
Сама Хаала стоит посреди коридора на коленях. Руки сложены лодочкой у груди, глаза закрыты. Одеяние картинно раскинулось по полу. Губы что-то беззвучно шепчут.
Молится.
Я уселся в кресло. Столько всего надо выспросить у неё… Ничего, времени много, успеем наговориться.
Интересно, что поделывает Витман? Когда мои спутники покинули «Красотку Игрейн», унося его тревогу и чувство вины, он, конечно же, пришёл в себя. Не завидую бунтовщикам. Ни истеричной счётчице, ни тупому убийце Шамилю. Вряд ли они увидят Лионессе.
Мать Хаала открыла глаза:
– Это ты, срединник. Мстишь тем, кого назначил неправедными, – медленно произнесла она. – И всё же готов оправдать их. В этом я тебе завидую. – Она вздохнула, словно сглаживая свою резкость. – Отчего ты смеёшься? – спросила она.
– Так… Я поймал себя на мысли, что не считаю вас человеком.
Хаала улыбнулась. Кокетливо, совсем по-женски:
– А кем считаешь?
– Ангелом. Усталым ангелом, для которого кинетическая плеть привычней оливковой ветви. Впрочем, я говорю банальности. Извините.
Мать Хаала грациозно поднялась с пола. Уселась рядом со мною.
– Срединник, милый мальчик… Ты пытаешься заигрывать, быть обольстительным. Как ты думаешь, сколько мне лет?
– Честно?
– Конечно.
– Лет сорок. Ну… тридцать восемь.
– Мне около ста пятидесяти. Большую часть жизни я провела в криогенной фуге. Матриархини боятся меня. Они ничего не говорят, но я вижу. Они чувствуют себя рядом со мною слишком…
– …грешными?
– Да. Откуда ты знаешь?
Забавно… Она изо всех сил старается уйти от правды. Цепляется за иллюзии, живёт ими. Ничего. Все мы обитатели ложных миров. И я не исключение.
– Это видно, мать Хаала. Рядом с вами хочется быть лучше. Это прекрасное чувство – но оно отравлено виной. Вы слишком требовательны к себе и другим.
– Ладно, – фыркнула она. – Это всего лишь слова, оставим это. Господь милосерден. Льды приближаются, и нам нет смысла ссориться.
Она отвернулась. В свете звёзд я увидел блеснувшие в её глазах слёзы. Хаала-женщина нуждалась в утешении. Хаала-монахиня убила бы любого, кто сунулся бы к ней с утешением.
Я отпер шкафчик и достал одеяла. Два положил на сиденье рядом с монахиней. Она даже не шелохнулась.
Когда я разложил кресла, чтобы улечься спать, послышался её хрипловатый голос:
– Эй, срединник. Послушай… Это я должна извиняться. – Слова давались ей с трудом. Упрямо, словно преодолевая себя, она продолжала: – У нас на планете мужчина – это запретно. Понимаешь?.. Это евнух или раб. Ещё – охранники, но они генетически заторможены. Вечные юнцы. Восемнадцатилетние, убогие… Нас девчонками водят к ним. Чтобы показать: вот они – мужчины. Вы о них мечтаете? Нате, любуйтесь! Их сальные шуточки, их ограниченность и тупость. Ты уж прости меня.
– Хорошо. Расскажите о своём мире, мать Хаала, – попросил я. – Мне интересно.
– Хорошо. Расскажу. И вот что, срединник. Называй меня на «ты», ладно?
* * *
На следующий день она жалела о своём приступе откровенности. Мы оба делали вид, что не было ночного разговора.
Не было рвущих душу сладких исповедей. Не было воспоминаний детства. Ничего не было.
И всё же, всё же…
…Голуби парят в небе над монастырём. Котята под крыльцом – маленькие, беспомощные. И слёзы – когда пономариня нашла укрытие и унесла жалобно мяукающих зверьков к реке. Топить.
А ещё – вечные синяки на разбитых предплечьях и голенях. Ночные часы и тайные разговоры послушниц. Трепет детских сердец. Страх: вдруг наставница услышит? Накажет? Страшилки о Зелёном Дьяволе и Жёлтом Распятии. Потом – наивные и выспренние стихи о любви. Рассказы о Нём – обязательно с большой буквы. У самой Хаалы никогда не было Его. В отличие от других послушниц, она в монастыре жила с рождения – это тоже служило поводом для самобичеваний.
Хаала пронесла через жизнь все свои обиды, всю горечь. Даже Альберт легче принимает мир. Он щурится на красный шар Сигуны, и я почти угадываю его мысли. Нет, красные карлики не взрываются.
Катер плывёт над ледяной поверхностью Сигуны-1, входя в новый день. На меня накатывает безразличие. Всё, что можно сделать, – сделано. На льду горят багровые отблески; изломы скал вспыхивают, словно аметистовые друзы… нет, словно разорванный плод граната. Этот свет – сродни сиянию Грааля, а раз так, то к чему стремиться?
Я уже на месте.
Я нашёл то, что искал. Жаль, Иртанетта меня здесь не встретит.
Краем глаза смотрю на своих спутников. Умиротворение ледовой пустыни захватило их. Альберт привалился лбом к спинке кресла; горькие складки в уголках рта разгладились. Всё. Он своё отбоялся… Здесь нет будущего, которое может тревожить.
Мать Хаала сидит, выпрямив спину. Руки чинно сложены на коленях – ни дать, ни взять примерная ученица. Все её обвинения в прошлом, а значит – нигде. Потому что во льдах нет прошлого.
Катер касается льда гравифокусами. Над нами взмётывается сияние мутной алой пыли. И тут наваждение оставляет нас.
Несколько минут после посадки мы сидели не шевелясь. Ловя ускользающие струйки покоя, почти блаженства, что держали нас в плену.
– Как странно, – пробормотала мать Хаала. – Господи, прости мне эти мысли… Не может… это не я…
– Вам тоже привиделось? – спросил Альберт. Изгнанный из жалкого рая неудачников, он всё ещё не мог прийти в себя. – Я… я видел нирвану. – Глядя на лицо Хаалы, он тут же стушевался. – Извините… но это очень похоже…
Я уселся в пилотское кресло. Запустил начальные тесты среды, задал камерам слежения круговой маршрут. Стены катера стали прозрачными. Пейзаж дрогнул и поплыл, неторопливо вращаясь вокруг нас.
Обожаю этот миг. Вибрирующая, изломанная линия горизонта уплывает в сторону. Становится кристально ясно, насколько легка и невесома Вселенная, в которой я обитаю. Вот только гроздья алых вспышек на ледяных гранях нисколько не похожи на сияние Грааля. Что же могло нас так обмануть? Последние мгновения перед тем, как нырнуть в «нирвану», я разглядывал таймер, высчитывавший время до посадки. Надо реконструировать нашу траекторию.
– Мы будем сидеть здесь, пока не обрастём льдом, – говорит мать Хаала, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Лучше помаяться скукой здесь, чем сдохнуть там. Планетарные тесты важны.
– Когда же они закончатся?
– Скоро.
– А по мне, так и здесь хорошо, – бормочет Альберт.
* * *
В арсенале катера нашёлся комплект из восьми УПР (универсальных полимер-костюмов разведчика, в просторечии «упырей»). «Упыри» потому и универсальные, что подстраиваются под результаты планетарных тестов. Ни монахиня, ни студент понятия не имели, как с ними управляться. Я выдал им костюмы и заставил надеть.
Альберт сдался первым. Он сидел с тупым отчаянием и наблюдал, как мать Хаала, затянутая в тонкое трико, бьётся с костюмом.
– Плохо, – сказал я. – Курсов выживания на чужих планетах вы не посещали.
Хаала сверкнула глазами, но возражать у неё пороху не хватило. Альберт что-то проворчал о либертианских свободах.
– Кого одеть первым?
– Его.
Я поднялся с места. Секрет «упырей» прост и по-своему элегантен. Новичков он обычно ставит в тупик.
– Вот здесь, – показал я, – вшита торсионка. – Хаала вытянула шею, пытаясь запомнить. – Здесь вакуумный замок. Очень неудачная и сложная для понимания конструкция. К сожалению, другой нет. Теперь ты, – приказал я монахине.
Конечно же, у неё ничего не вышло. Я одел Хаалу, облачился сам и выпустил компанию наружу.
– Направление – на ту гору, – приказал я. – Катер выставит радиомаяки. Что кому делать, я объяснил.
– А что мы ищем? – спросил Альберт.
– Пещеру. Ледовую пещеру под горой. И… ещё кое-что. Когда найдёте, вы сразу почувствуете это.
Мы двинулись к горе – той самой, над которой свет Сигуны я принял за Грааль. Идти пришлось порядочно. Перегонять катер я побоялся: паранойя не-господина страха передалась мне. Рунархи могли засечь работу двигателей. К счастью, в «упырях» стоит хороший экзоскелет с усилителем мышц. Передвигаться на четырёх костях по льду тряско и унизительно, зато экономятся силы. А это немало, если учесть, сколько оборудования нам приходится тащить на себе.
Беды начались, когда мы прибыли на место. «Нирвана» никуда не делась. Вяжущее безразличие навалилось на нас. Альберт попытался сплести ноги в лотос, но «упырь» на такие позы не рассчитан. Поэтому студент просто уселся в снег, не удосужившись даже сбросить с плеч рюкзак с сейсмошашками.
– Эй, лишенец! – срывающимся голосом крикнула монахиня. – Работай давай!
Ей тоже хотелось улечься в снег. Но чувство долга победило. Она сгорбилась и поплелась к намеченному для неё участку работ. Несмотря на усилители и более низкую, чем на Крещенском Вечерке, гравитацию, движения её напоминали барахтанья снулой рыбины.
Ничего. Справится.
Мне достался самый тяжелый груз – модуль-времянка для перезарядки и техобслуживания «упырей». Планетарные разведчики называют его сортиром. Хиханьки-хаханьки, но с модулем-времянкой можно работать в поле несколько суток, не возвращаясь на базу. Что, как я предполагал, нам придётся проделать.
Работа шла тяжело. Альберта удалось растормошить, и он принялся расставлять сейсмошашки. На то, на что в обычных условиях отводится несколько часов, мы угробили чуть ли не треть стандарт-суток. Когда наконец выяснилось, что пещера существует и определились её очертания, силы нас покинули. Я умолял, грозил, льстил, высмеивал – всё было безрезультатно.
– Скажи хоть, зачем она тебе? – жалобно спросила Хаала.
– Надо спрятать жилой модуль под лёд. В отличие от катера, он не маскируется, – соврал я.
– А сёстры? Нас должны найти посланницы матриархини.
– Найдут. Катер опознает их по паролю. Надеюсь, Борису хватит ума выдать им пароль.
– Хватит, – мрачно ответила Хаала. – Уж это я знаю точно.
На протяжении всего разговора Альберт молчал, временами тяжело вздыхая. Его забитость начинала действовать мне на нервы. Ничего… Доберусь до Грааля – всё изменится.
Первым вход в пещеры обнаружил именно Альберт. Он балансировал на ледовом гребне, чудом удерживаясь от падения в пропасть, а потом на него накатил ужас. Не помня себя, Альберт рванулся бежать. Не устоял и покатился по склону. Если бы не аварийное силовое поле, быть ему в истинной нирване. А так – обошлось. Пара ссадин да синяк на скуле. Пустяки.
Там, где его прихватило, мы и нашли трещину. Узкий лаз вёл вниз. Не хватало лишь огненных букв: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
– Нам сюда, – коротко объявил я.
– Это хтонический мир, срединник. Господь заповедовал остерегаться царства Сатаны.
– У меня силовая аварийка разряжена, – заныл Альберт. – А там – плохо. Со мной что-то нехорошее может случиться.
– Хорошо. Возвращаемся. Но сейчас я спущусь, выставлю маячок и – обратно. Исследовать пещеру будем завтра.
Мои спутники вздохнули с облегчением. Ледовая пустыня действовала им на нервы.
Я вплавил в лёд диффуз-замок, закрепил нить и принялся спускаться. Полумрак сгущался. Призрачным зелёным светом вспыхнули ледяные грани: включилось ночное видение. Интересно, учитывает автоматика то, что я неплохо вижу в темноте? Вряд ли. Это ведь случайный эффект, и сохраняется он, пока у меня в окраинниках рунархи.
Когда я спускался, в голове крутились гаденькие мысли: а не полоснёт ли кто из оставшихся по нити вибролезвием?.. Или же рунархи высадятся, захватят их и улетят, оставив меня в ледяной могиле. Тревоги изматывали. Я не мог отличить вымышленные опасности от реальных, поэтому страх не давал передышки.
Когда мои ноги коснулись каменного пола, тревога ушла. До поверхности оставалось метров пятнадцать. Человеку в «упыре» падение с такой высоты ничем не грозит. Я сбросил маяк и воткнул в камень второй диффуз-замок.
«Прибыл на место. Всё в порядке, – оповестил я спутников. – Приступаю к исследованиям».
Я прошёл вдоль трещины. Коридор уходил вниз; судя по показаниям сейсмолокатора, там начинался лабиринт ходов. Во мне проснулось мальчишеское чувство – как в день, когда я ушёл к запретному озеру купаться.
Из тьмы мятой зелёной фольгой вылеплялись сколы камня и льда. В глубине, без ветров и воды не существовало сил, способных изломать стены. Кто-то прошёл здесь до меня. Прошёл, расчищая путь сейсмоударами. Человек? Рунарх?
Или чужое существо? Разум, с которым мы ещё не сталкивались?
Возле кучи камней я остановился. Тревога не давала вздохнуть. Я представил тысячи тонн камня и льда над головой, и мне стало не по себе. Защёлкали инжекторы «упыря» – эскулап почувствовал неладное и принялся меня лечить.
Надо возвращаться. Если коридор ломали, камень нестабилен. Потолок может в любой момент рухнуть мне на голову. Да, это мнительность. Дурное влияние не-господина страха. Но если меня завалит, на Альберта и Хаалу рассчитывать бессмысленно. Они посидят, поплачут. Хаала выяснит, кто виноват в моей смерти. А потом они запрутся в катере и будут ждать сестёр дианниток.
Я усмехнулся. Либертианцы из «Фёдора Михайловича» были бы мной довольны. Коктейль из тревоги, вины и отупляющего равнодушия действует на психику странно. Я почти собрался идти, как из мрака вынырнуло лицо. Всего на миг – я едва успел его разглядеть – но этого хватило.
Рунарх. Друг автоматов.
Мёртвый.
Эскулап защёлкал, нейтрализуя гормоны, что щедро выплёскивали в кровь железы внутренней секреции. Земные схемы поведения на чужих планетах не годятся. Бегство при встрече с опасностью наверняка означает гибель исследователя. Поэтому автоматика «упыря» действует так, чтобы в критической ситуации человек не терял головы.
Я дважды сжал пальцы. Первое сжатие – активизация кобуры, второе – пистолет в ладонь. Тахиоприцел ощупал коридор.
Ничего. Пусто.
Стараясь не оглядываться, я двинулся к маяку. Сенсоры костюма работали так, чтобы проецировать обстановку за моей спиной на кожу затылка. Если картинка изменится, я почувствую давление. Но пока что всё спокойно.
«Срединник, ты что, спишь там? – ворвался в уши недовольный голос Хаалы. – Почему молчишь?»
«У меня всё в порядке. Возвращаюсь», – отозвался я. Поднявшись на поверхность, я уселся на камень и долго молчал. Монахиня ждала. Наконец терпение её иссякло.
– Ну что там, срединник?
– Ничего. Возвращаемся на катер, там посмотрим.
– Слава богу, – не сдержал вздоха облегчения Альберт. – На катер.
Не знаю, как он умудрялся горбиться в экзоскелете, но у него получалось. Полегче с ними надо… Всё-таки у меня в компании не экзоразведчики, асы дальнего космоса, а обычные люди. Даже со скидкой на их природу.
Обратный путь оказался тяжелее, чем дорога к горе. Да, нести надо было меньше, и с «упырями» мы освоились, но часы, проведённые в зоне безразличия, сделали своё дело. Мы едва передвигали ноги. Наши экзоскелеты, чуя состояние хозяев, двигались замедленно. Когда визоры «упырей» зафиксировали спрятанный во льдах катер, никто даже не обрадовался.
На борту я ещё раз объяснил, как снимать-надевать костюм. К моему удивлению Альберт повторил процедуру, ни разу не ошибившись. Хорошо, завтра посмотрим. Я раздал пайки, а сам запустил обработку записи, сделанной в пещере. Мы уютно расположились в креслах и принялись хлебать горячий фасолевый супчик.
– Хм… – пробормотал Альберт. – Бобовые лепёшки под соевым соусом… Гороховый кисель. Они что, вегетарианцы?
– Не совсем. Чувствуешь, что-то хрустит на зубах? Это мясо.
На меня посмотрели с подозрением:
– Это шутка?
– Никаких шуток. Лионесцы отличные фермеры. Но животноводство у них подкачало. Поэтому они не используют пестицидов, а собирают вредителей руками. Саранчу потом перерабатывают на мясную пасту.
Лицо Хаалы приобрело нежно-зелёный оттенок. Она отставила банку в сторону.
– Другого ничего нет, – предупредил я. – Вино будешь?
Вина монахиня выпила. Видимо, её религия не запрещала. На вкус оно напоминало густой шоколадный ликёр, и это естественно: гнали-то его из бобов какао. Меня всегда удивляла страсть лионесцев к приторным напиткам. В других культурах – на Земле, Казе – сладкие вина считаются женскими. На Лионессе наоборот: громила в шрамах и наколках будет пить ликёр. А вот женщины, наоборот, предпочитают коньяк.
Терминал выдал оранжевый огонёк. Обработка записи закончилась. Можно было начинать просмотр. Я приложился к фляжке с вином. В нос шибануло мускатом и корицей, напоминая нечто полузабытое из детства. Тёплая волна пошла по телу, расслабляя уставшие мышцы. Я включил воспроизведение и откинулся в кресле. Хорошо…
Перед глазами замелькали знакомые ледяные коридоры.
Пещера оказалась крупнее, чем я думал. Прибор ночного видения выхватывает из темноты лишь самое основное. Всё остальное можно узнать, лишь просмотрев реконструкцию записи. Я менял виртуальные источники освещения, приближал и удалял картинку, рассматривал сколы камня при большом увеличении. Как я и ожидал, мёртвого лица на реконструкции не оказалось. У меня попросту сдали нервы.
– В жуткое место ты нас привёл, – сказала монахиня. – А куда ведёт ход?
– Это нам придётся выяснить. Советую поспать хорошенько: завтра будет тяжёлый день.
* * *
Тяжёлому дню предшествовала тяжёлая ночь. Мне впервые за последние недели снился Лангедок. Точнее – санблок. Я плыл в облаках пара, среди измученных рунари. Не помню, о чём я просил их. О любви? Прощении? Понимании? Рунари шарахались от меня, словно от прокажённого. В клубах пара мелькнуло отчаянное лицо Весенней Онхи – пустое, ветхое, словно разодранный мешок.
А потом я безо всякого перехода оказался в пещере. Пещера эта одновременно была трубчатым холмом – местом для ночлега. Я стоял у подножия, не зная, куда податься. Все трубы были заняты; в каждой лежал полупереваренный мертвец. Они не пускали меня – ведь я-то всё ещё был жив.
Когда я проснулся, сердце бешено колотилось. В катере стояла духота – кондиционер почему-то не работал. Я поднёс к лицу руку с часами. На циферблате высветилось 15:83. Несколько секунд я тупо смотрел на эти цифры, а потом до меня дошло. Конечно, по корабельному времени «Красотки Игрейн» стоит глубокая ночь. Я проспал всего часа три.
Терминал пилота горел приглушённым золотистым светом. Рядом сгорбилась тёмная фигура. Альберт просматривал сделанную в пещере запись. Он так увлёкся, что не заметил, как я подошёл.
– Не спится, парень? – Я положил руку ему на плечо. Альберт вздрогнул:
– Андрей?! Фу, напугал…
– Извини, – я уселся в соседнее кресло. – Полуночничаешь?
Он отвёл взгляд:
– Да… Дурь всякая снится. Я рунархов видел… новых… Мёртвыми.
Мы оба замолчали. По негласному уговору мы избегали обсуждать эту тему.
– Я вот что не понимаю… – первым нарушил он молчание. – Видишь стену? – кивнул на экран.
– Вижу.
Он погладил пальцем рычажок прокрутки. Стена чуть отодвинулась, повернулась. Интересно, когда он успел так наловчиться в обращении с виртуальной камерой?
– А теперь с этого ракурса.
Хаотичные буро-зелёные пятна слились воедино. Из них проступило лицо: на нас скорбно смотрел Джиттоля.
– А вот ещё. И ещё…
Камера металась по пещере, выхватывая изображения. Словно на картинке из старинного журнала. «Найди спрятавшихся здесь людей». Мертвецы были нарисованы, вырублены в камне, составлены из осколков камней. Золотистая Вери, Велиаджассен, капитан Ламберт… Изодранное лицо Дэна.
Иртанетта.
– Вот она. Видишь? – проговорил Альберт, с отчаянием глядя на меня. – Ну почему, откуда? Не было её здесь! Не было!
Я вновь проснулся. Боль оседала в сердце, не давая вздохнуть. Я поднёс к глазам часы. 2:38, третий час стандарт-ночи. Выждав на всякий случай немного, вновь глянул на экранчик. Цифры не изменились. Значит, на этот раз я не сплю.
Я осторожно поднялся и направился к пилотскому креслу. Послышалось сонное бормотание, вздох. Моим спутникам тоже приходилось несладко. Альберт скулил, Хаала плакала, бормоча незнакомые слова. Мёртвый язык, нам рассказывали о нём в школе. На Крещенском Вечерке, говорят, он в ходу.
Перед тем как включить запись, я несколько минут сидел неподвижно. Иртанетта во сне выглядела взрослой, жаль, что я не запомнил её лица. Интересно, сколько ей сейчас? Восемнадцать? Двадцать? Время в Лоноте идёт медленнее, чем у нас.
Пошла запись. Мерцание переливчатых бликов наполнило пещеру. Искры змеились по сколам льда – фильтр «китайские фейерверки». Вот тут-то и возникла первая проблема. Какие источники освещения использовал во сне Альберт?
Факелы? Армейский прожектор? Лунный свет?
Мне определённо недоставало его мастерства. Я умею работать с виртуальным пространством, но не настолько хорошо. Вот и сейчас: условия вроде бы совпадают, но стены пещеры мертвы. Ни картин, ни барельефов с мертвецами.
Значит – обошлось. Бывают, доченька, и просто сны… Перед тем как выключить экран, я последний раз осмотрел пещеру.
На границе неисследованного пространства стоял манекен. Болванка, грубо напоминающая очертаниями человеческое тело. Ни лица, ни деталей одежды – только гладкий торс да шар вместо головы. Видел я его лишь миг, после чего настройка сбилась. Сколько я ни пытался повторить картинку, так ничего и не вышло.
