Глава 6. Люди круга проявляют себя
Возвращалось сознание в обратном порядке. Сперва вонь. Нет, не так. Сперва вернулся страх. Даже не страх – изматывающая гаденькая тревога, та, которую я почувствовал у стен офиса. Словно я устал беспокоиться, заснул, а когда проснулся, беды вновь подкрались ко мне.
Я валялся в металлическом помещении с круглыми углами. Противоположную стену украшал грубый барельеф, изображавший Суд. Некоторое время я тупо таращился в синеву переборок, пытаясь понять, что это означает.
Металлические стены. Скруглённые углы. Заклёпки. Где-то я это видел.
Только в одном из миров Второго Неба используют этот дизайн. На Лионессе. А едва заметная, почти на пределе чувствительности дрожь пола означает, что я на корабле. Скорее всего, на бригантине: корабли более крупных классов лучше оборудованы. Вибрации на них не почувствуешь.
Где-то рядом слышались сдавленные всхлипывания.
– Господи… господи… господи… – бормотал невидимка. Затихал ненадолго, и вновь: – Господи… господи… господи…
Бормотание раздражало. Оно, да ещё волны тревоги – густой, удушающей – такой, что я не мог сосредоточиться.
– Заткнись, – рявкнул я. – Кто ты такой?
Ответа не последовало. Впрочем, я и сам догадался:
– Ну, здравствуй, Альберт. Рад тебя встретить.
– Зачем вы меня преследуете?! Что вам от меня нужно?
– Зачем? – Мутная жижа под крышкой черепа качнулась, грозя выплеснуться. Я сел и схватился за голову. Тысячи крохотных иголочек впились в тело. – Зачем?..
– Ненавижу! – вдруг заорал парень. – Всю вашу лионесскую сволочь! За что вы меня мучаете?
Паралич проходил с трудом. От боли хотелось выть.
– Ненавидь потише, пожалуйста, – попросил я. – Ох, головушка моя…
Я снова попытался встать. Движения мои напоминали барахтанье таракана, попавшего в сгущёнку. Стараясь лишний раз не вертеть головой, я ощупал себя. Так и есть. Пока лежал в оторопи, меня переодели. Конечно же, в «кодлянку», но и на том спасибо. В момент попадания из парализатора сфинктеры расслабляются и становится очень грязно.
– Вы мерзавцы! – выл Альберт.
– Помолчи, пожалуйста.
Вымыть меня никто не догадался, и от собственного запаха выворачивало наизнанку. С трудом поднявшись, я направился в санблок. По стеночке, по стеночке… Перед глазами плыли круги, в ушах звенело, но я не сдавался. Наконец нащупал дверь.
Неприятный белый свет резанул по глазам. Я стянул с себя кодлянку и, не глядя, бросил на крышку унитаза. Сам же влез под душ. Плотные гелевые струи ударили по голове, по плечам, вымывая из тела тошноту и грязь. Когда мысли прояснились, я догадался переложить кодлянку в бачок дезинфектора. Пусть отмывается.
Гель он везде гель. Даже в карцере, в железном пенале душа. Минимальный набор стимуляторов везде одинаков – и в рудничных пинассах Новой Америки, и в линкорах Земли. Приняв душ, я почти пришёл в себя.
Тревога, терзавшая меня с того момента, как я очнулся, отступила. Свежий и радостный, я вышел из санблока.
«Симба, – позвал я без особой надежды. – Симба, отзовись!»
Едва слышное ворчание ответило мне. Я вышел за пределы прямой телепатической связи с протеем. Плохо. Придётся переговариваться мыслеобразами, через срединническое прикосновение, – а это связь ненадёжная. Я послал протею картинку чистого космоса. Затем – летящий корабль и в нём – железную комнату без выхода. Просто и наглядно. Оставалось надеяться, что мантикора глупостей не наделает.
Альберт лежал в углу ничком. Время от времени протяжно постанывая. Я подошёл к нему, присел на корточки:
– Поднимайся.
Он даже головы не повернул:
– Уйдите. Я ничего не знаю.
– Ты ничего не знаешь, – согласился я. – Хорошо. Сколько мы здесь валяемся?
– Со вчерашнего. Да, со вчерашнего дня.
Ясно. Что ж… Надо обустраиваться. Я уселся поудобнее на пол и привалился к стене. Парень, сопя, пополз прочь. Не хочет рядом лежать. Что ж, его право.
– Господи, – всхлипнул он. – Что же теперь будет? Я домой хочу. К маме, к Маринке. Ну почему я? Почему это всё время случается со мной?
Я молчал. На него это подействовало лучше всяких расспросов.
– Это ведь ошибка? – спросил он, искательно заглядывая мне в лицо. – Да? Конечно же, роковая ошибка. Меня взяли вместо кого-то другого. Я всегда боялся, что так произойдёт.
– Всегда?
– Да. В детском саду, помню… Идём в кино. А навстречу – пёс. Все врассыпную, а я стою, как дурак. Знаю, что на меня кинется. Знаю и стою. Ну, так и вышло. Месяц потом в больнице провалялся.
Мало-помалу мы разговорились. Альберт рассказал мне всю свою жизнь, исполненную тревог и потрясений. Всегда получалось, что он предвидел беду, но сделать ничего не мог. А может, потому и не мог, что знал. Такой вот фатализм.
– Я ведь, когда маленький был, орал много, – с кривой беспомощной улыбкой говорил Альберт. – Мама рассказывала, не переставая. Наверное, чувствовал, как оно будет…
Слова лились потоком. Я не перебивал, только кивал сочувственно. Тяжело парню пришлось. И не скажешь никому – засмеют.
– …Мама знала. И Маринка тоже… Я-то у них на виду был. Маринка сперва перевоспитывала, а потом махнула: живи как знаешь. А я помогу, говорит. Мы пожениться хотели. Через месяц.
По щекам Альберта катились слёзы.
– Жалела она тебя? – спросил я. И сам же ответил: – Жалела… Никуда не денешься. Такой уж ты человек.
Альберт рассказывал что-то ещё, но я не слушал. Раньше я презирал людей его склада характера. Теперь – нет. Каждый из нас носит проклятье себя самого. Это вроде рюкзака: привычки, страхи, умения, возможности. Что-то можно переложить – то, что сверху, – но в основном: с чем вышел в путь, с тем и дойдёшь. От лишнего лучше избавляться, а к остальному привыкать.
Альберт – мой проводник в Лонот. Да, его тревожность тягостна. Уж лучше бы её оборотная сторона – надежда. Но я его таким нашёл и таким дотащу до момента, когда всё завершится. Его и остальных четверых.
За размышлениями я потерял нить повествования. А рассказывал Альберт интересные вещи. О том, как оказался в карцере вместе со мной:
– …и тогда говорит: идём в террористы, это прикольно! А я – нет. Ну, нет и нет… А он – что, зассал жизнь за идеалы отдать? На слабо взял, в общем. Как приготовишку. С Маринкой мы тогда не познакомились ещё… Она бы отговорила. Да… Мы у террористов и встретились.
– Это в «Законе Тайги» было?
– Нет, – Альберт даже не удивился моей осведомлённости. – Сперва я в «Кровавых мстителях» состоял. Затем в «Инкарнации Робеспьера». Меня к цензорам дважды вызывали. Тогда-то меня Маринка и выручила. А в «Закон» я зря попёрся… Гиблое дело, с самого начала было ясно. И когда разогнали нас – тем более. Этот, который цензор, мне потом предложил…
– Борис?
– Ага. Тебя искали… Сказали, что ты на меня выйдешь. – Парень всхлипнул и забился: – Я же не виноват!! Не виноват!!! Я говорил им!.. Ну какой из меня, к чёрту, разведчик?
– Тихо, тихо! Успокойся. – Я сжал его плечи и легонько встряхнул: – Найдём, что сделать. Что у тебя выспрашивали?
Конечно же, карцер прослушивается. Конечно же, я не могу намекнуть, что беды его связаны со мной и исчезнут, когда я отправлюсь в Лонот. Хочет он или не хочет – теперь он следует моей дорогой. И я буду за него сражаться.
– Кто с тобой разговаривал?
– Этот… С бородой… высокий… НЕ ХОЧУ! Нехочунехочунехочунехочу! – вдруг завизжал он. – Не надо!!! Не трогайте меня!!!
Я надавал ему по щекам и засунул под душ. Истерика прекратилась, но ни слова больше я не услышал. Альберт скорчился в углу и скулил. Этот скулёж напомнил мне звуки, которые я слышал в офисе «Новых рунархов».
Оставалось ждать. Рано или поздно лионесцы захотят со мной говорить. Допросить, попытаться перевербовать. Лучше бы раньше – если меня привезут на Лионессе, бежать из мира мятежников будет на порядок сложнее. Хватит с меня Лангедока.
Вот только бы Витман не захотел моей кровью купить благосклонность рунархов. Если он просто передаст меня федави и ассасинам Тевайза – всё кончено. Пророчество Морского Ока я буду исполнять на рунархский лад.
Пить хочется.
* * *
Вспомнили обо мне через несколько стандарт-часов. Стена раскололась щелью, и в карцер вошли двое в мундирах внутренней охраны корабля. Оба в цветастых банданах, у обоих – татуировки на щеках. Вооружение – парализаторы и нитевики.
– Ты, ублюдский потрох, – рявкнул один из них мне. – На выход, скотомудилище!
Я поднялся. Альберт провожал меня затравленным взглядом. Губы его беззвучно шевелились. Ничего, парень, скоро увидимся. Тебя я отыскал, найду и остальных.
Я успокаивающе кивнул ему и вышел вместе с охранниками.
– Сволочь земельская, – ни к кому не обращаясь, сказал тот, что впереди. – Вот ведь, как бывает, друг Генрих. Мразь всякая дышит, ест, пердит. Трахается. Хотя ни хрена этого не заслуживает.
– Ты, Жак, правильно излагаешь, – хмыкнул тот, что сзади. – А пидоров мочить надо. – Я перепрыгнул через выставленный для подножки ботинок. – Эй, ублюдок засранный! – раздался возмущённый голос. – Ты зачем, уедлище, мне на ногу наступил?!
Охранник впереди словно ждал этого. Он развернулся и врезал мне в челюсть. Одновременно с этим задний ударил прикладом. Чёрта с два! Оба удара прошли мимо. Драться как Джассер я не умею, но уворачиваться научился.
Носком ботинка я ткнул Генриха в голень. Несильно: так, чтобы кость треснула. Охранник рухнул на пол. Я повернулся ко второму, но опоздал.
– А ну ста-ять! – Жестяной голос наполнил коридор. – Жак, Сучий Генрих! Смиррна!
Жак вытянулся в струнку. Генрих выл, извиваясь на полу.
– Ах вы, зяблики прекраснодушные, – с ноткой изумления протянул небесный бас. – Пидоры сосулечные. Любви и ласки вам захотелось, гондонам сраным? Нежности? А-атставить, мать вашу! Ублюдки. Если кэп узнает – у всего экипажа сосать будете.
Лионесцы затихли.
– Вы что думаете? В бордель попали? А? Пленника вести нежно и деликатно. Беречь, как невредимка целку. Ясно излагаю?
– Так точно, гоф.
– Исполнять!
Раненого унесли. Его заменил коротышка с меланхолическим лицом поэта. Меня повели дальше. Пройдя несколько шагов, я с удивлением обнаружил, что левая нога почти не гнётся. Потом вспомнил почему. Кодлянка – она ведь реагирует не только на сигнал с пульта. Ещё на резкие амплитудные движения. После этого я успокоился окончательно.
– Сюда, пожалуйста, – один из охранников посторонился, пропуская меня. – Господин межведомственный цензор ждёт вас.
Господин межведомственный цензор. Хм… Не глава революционного комитета, не принц в изгнании. Вот она, истинная либертианская натура.
Привели меня, как оказалось, в кают-компанию. Алтарь маленьких божков, красный угол с портретами лионесских президентов, несколько пальм в кадках, диван, кресла. Столик с выведенной на крышку мембраной линии доставки. Аскетично и строго. Вполне в духе Лионессе.
– Здравствуй, Андрей. Присаживайся, – Борис радушно указал на кресла.
– День добрый, господин цензор. – Я уселся напротив. На мембране возникли два бокала с золотистым напитком.
– Угощайся. Вообще, чувствуй себя гостем.
Борис сделал нетерпеливый жест солдатам:
– Оставьте нас одних. – Когда те вышли, взял со столика бокал и отпил: – Как, голова не сильно болит?
– Благодарствую, почти прошло.
– Рад слышать. Ты пей, пей. После паралича надо больше пить. Извини, что сразу не предложил. Дежурный прошляпил, когда ты очнулся. Это ему дорого станет.
Я кивнул и принялся жадно пить. Апельсиновый сок с добавкой золотого корня. Натуральный. Не та синтетическая дрянь, что обычно подаётся на кораблях.
Я поставил на столик пустой бокал. Он тут же исчез и появился новый.
– Итак, господин Витман… Я правильно произношу фамилию? Чёрт, да ты ведь даже и не скрывался.
– Я на самом деле цензор. И родом с Либерти. Ты догадываешься, зачем я тебя позвал?
– Догадываюсь. Любой порядочный Темный Властелин обожает рассказывать смертникам о своих планах.
Мятежник поморщился:
– Андрей, ты хороший парень, но дурак. Если бы я хотел тебя шлёпнуть, поверь: из карцера ты бы не вылез до самой Лионессе. Да и везли бы тебя по частям. В контейнере.
– Ты злой.
– Что делать… Подгадил ты мне на Лангедоке. Нет-нет, я тебя не виню. Ты спасал свою жизнь. А мне надо было лучше знать своих людей. Но флот мы просрали. И с рунархами нехорошо получилось.
– Извини.
– Ничего. Да что мы всё обо мне да обо мне. – В глазах Витмана мелькнула усмешка. – Давай о тебе поговорим. Ты догадываешься, что земляне о тебе думают?
Борис щёлкнул пальцами, и на столике появились стереографии:
– Это офис «Новых рунархов». К сожалению, никто из заговорщиков не выжил. На стене остался след от вихревика. Само оружие там же и валяется в подвале. И на рукояти – твои пальчики. Так-то вот… Система слежения подтвердит, что ты вёл переговоры с ролевиками. Потом у тебя нервы не выдержали. Устроил стрельбу, нехорошо… У «Новых рунархов» были связи в таможне – что-то они дрянное переправляли. «Благодать» или оружие… Цензоры найдут что. У них работа такая. В общем, Андрюха, вляпался ты. Это ведь не колониальный мятеж – это связь с рунархами. Ловишь эфир? И то сказать, с Лангедока бежать – не хрен собачий! Думаю, не один кабэпээнщик голову ломал, как такое могло произойти. Теперь всё разъяснится.
Я рассеянно перебирал стереографии. Хорошо сделано. Молодцом, молодцом.
– Как ты меня выследил?
– На «Императоре Солнечной» свои люди. Вся экзоразведка на три четверти состоит из жителей Второго Неба. А им сейчас, сам понимаешь, веры мало… После Либерти ты зачем-то собирался на Крещенский Вечерок. Зачем?
Я промолчал.
– Это неважно. Я поставил в известность матриархиню Лидию. Дианнитки послали на корабль своего эмиссара… вернее, эмиссаршу. Ты с ней ещё познакомишься. Объясни, кстати, зачем тебе понадобился этот мальчуган?
– Альберт?
– Да. Сперва мы решили, что он связной. Или же отступник, бывший экзоразведчик, которого вы преследуете. Или ещё кто-нибудь… Но ты последовательно опровергнул все версии. И вот это меня удивило. Альберт важен сам по себе, вне своих связей и умений. Что в нём такого, а?
– А бы ты своих шпионов на «Императоре» поспрашивал.
– Поспрашивал, – обрадовался Витман. – И ещё как. Ребята теряются в догадках. Мы крепко взялись за парня, но он ни сном ни духом. С экзоразведкой не связан. Да и не приняли бы вы его: уж больно хлипок. Тогда я связался с дианнитками и предложил им сотрудничество. Видишь, как я с тобой откровенен?
– Вижу. Потому что другого выхода у тебя нет. У меня стим-блокада. А ещё тренинг пси-модификанта за спиной. Ни пытки, ни сыворотка правды на меня не подействуют. А тебе интересно знать, что за игра идёт. Вдруг меня можно продать ещё выгодней, чем ты думаешь.
Борис поставил бокал на стол. Побарабанил пальцами по мембране, требуя ещё.
– Да. Ты всё правильно понимаешь. Разбирать тебя на кусочки опасно. Это необратимое действие. После гибели Винджента рунархи взяли твоих окраинников в оборот. Ты это почувствовал?
Я кивнул.
– Ещё б не почувствовать… Им отдали корабль и отправили за тобой по следам. А перед этим пытали. Боятся тебя рунархи. Очень ты для них важен. Скажи, Андрюха, – он прищурился, глядя сквозь меня: – тебе не надоело? Быть разменным пятаком? Пешкой? По глазам вижу – надоело. А я могу тебе помочь.
– Ты тоже меня хочешь купить. У тебя три альтернативы. Отдать рунархам, казнить на Лионессе или выдать Первому Небу. Да только ни там, ни там, ни там тебе хорошей цены не дадут. Вот и мечешься. Продешевить боишься. Правильно я излагаю?
– Почти, – ответил незнакомый женский голос. – Только есть ещё одна альтернатива.
Мы вздрогнули. Рядом со мною на диване сидела женщина в потёртой монашеской рясе. Но раньше её там не было. Хрупкого телосложения, вся какая-то выцветшая, словно вытертая. Короткие светлые кучеряшки, лицо круглое, глаза как у совы.
Она печально посмотрела на меня:
– У вашего собеседника, Андрей, есть ещё одна возможность. И надеюсь, он выберет именно её.
– Мать Хаала, – Борис даже привстал от волнения. – Я же просил вас не подслушивать! Вы нарушаете своё слово.
– Молчите, господин Витман! – ответила она яростно. – Вы сами вынудили меня к этому. Ваши пиратские замашки, ваше вечное враньё! В том, что мне приходится поступать бесчестно, есть лишь ваша вина.
– О, женщины… – Борис закатил глаза. – Коварство ваше имя. Чего же вы хотите, мать Хаала? Говорите сразу. Чёрт… Уж лучше бы я продолжал якшаться с оркнейцами.
– Не сомневаюсь, – Хаала поджала губы. – Как раз по вам компания. Вор на воре, бандит на бандите… Чего ещё ждать от латентных насильников? – Она обернулась ко мне: – До меня дошли слухи, что вы насиловали женщин врага. Это правда?
Я прозрел. Обличающая монахиня! В воздухе повис едва заметный запах ванили.
– Это слухи, мать Хаала, – улыбнулся я.
– Уверена, что вы лжете, – печально сказала она. – Мужчины всегда лгут. Это ваша особенность по греху рождения. Но я буду молиться за вас.
От ясных, пронзительных, обличающих глаз монахини мне стало не по себе. Мать Хаала никогда не опускалась до лжи. В монастыре на Крещенском Вечерке в этом не было нужды. Сёстры жили по веками установленному распорядку, а вечерами собирались в общей зале и исповедовались друг другу. Украденное яблоко, зависть, похотливые мысли, обращённые к охранникам или евнухам-рабам… У монашенок не было тайн друг от друга.
Я почувствовал себя грязным. Уродливым, беспомощным, жалким. Борис заёрзал в кресле. Цензора тоже терзало чувство вины.
– Отдайте мне его, господин Витман. Вы – родом с Либерти. Порченая кровь, мятежное сердце – вас нельзя в этом винить. Но вы потворствуете своей испорченности.
– Но как же… – цензор даже привстал. – Наш договор… Госпожа Хаала…
– Мать Хаала.
– Мать Хаала, мы так не договаривались! Я обещал раскрыть заговор Первого Неба против Крещенского Вечерка. А взамен…
– Вот видите: вы опять плетёте интриги. – Она кротко вздохнула: – Бедные вы, бедные… А всё дело вот в этом отростке, – Хаала брезгливо указала на промежность цензора. – Это он не даёт вам жить спокойно. Заставляет вас воевать, убивать и насиловать. Успокойтесь, господин Витман. Крещенский Вечерок выполнит свои обязательства. Даже перед последним мерзавцем и негодяем, каковым вы являетесь.
Она поднялась, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Борис сидел понурившись. Мне стало жаль его. Мятежник отлично справлялся с заговорами и интригами. Везде, где требовалась логика, он оказывался на высоте. Но сейчас его побили в том, над чем он не был властен. Побили по-женски, выведя ситуацию из плоскости мужского ума.
– Почему вы ещё здесь? – обернулась ко мне монахиня. – Почему мне всегда приходится вас ждать?
Голос её звучал обыденно и спокойно, однако мне стало неловко. Хаалу угнетало общество мятежника, но ради меня ей приходилось терпеть жестокие муки. Я вскочил.
– Влип ты, парень… – пробормотал Борис. – Да и я тоже.
Монахиня грациозно выскользнула из кают-компании. Я не отставал ни на шаг. Мембрана заросла за моей спиной, оставляя мятежника наедине со своими невесёлыми мыслями.
* * *
Витман не делал тайны из конечной точки нашего маршрута. Бригантина «Красотка Игрейн» мчалась к Лионессе. Звезде негодяев и предателей, как называла её мать Хаала.
Меня же вела другая звезда – ясная, счастливая. Двое из пяти рабов философского круга отыскались и следовали за мной. Может быть, не совсем следовали, но пути наши пока совпадают. А чего ещё желать?
Вот уже шесть стандарт-дней я жил в отдельной каюте по соседству с матерью Хаалой. Альберта поселили поблизости, но не-господин страха почти не выходил из своей комнаты. Я был этому рад. Изматывающее чувство тревоги, которое излучал Альберт, свело бы в могилу кого угодно.
До встречи с ним я ни разу не вспоминал о метеоритах. Я прекрасно знаю, какова вероятность столкнуться в космосе с куском камня. Однако же, пообщавшись с Альбертом, я стал всерьёз прикидывать: а что я буду делать в случае аварии? Входя в каюту, я вжимал голову в плечи: мне всё казалось, что лопнул энерговод и конец его свисает на уровне моей макушки. Умом я понимал, что тревоги эти надуманны, но поделать ничего не мог.
С Хаалой было ещё хуже.
Её голос, вид, фигура, звуки шагов – всё вызывало чувство вины. Сама она страдала больше всех. Слёзы можно вытереть, морщинки уничтожить кремами и массажем, но всегда останется нечто, доступное восприятию срединника. Нечто невесомое, неуловимое.
Тревога и вина действовали не на меня одного. Мятежники и Витман тоже оказались во власти круга. Борис оказался не готов к этому. Он всегда легко справлялся с внешним врагом. Но что можно сделать против врага внутреннего? Люди слабые знают, что тело и психика могут предать в любой момент. Отплатить слабостью, депрессией, болезнью – как раз тогда, когда нужна сила. Поэтому действуют они с оглядкой, боязливо. И конечно же звёзд с неба не хватают.
Счастливчик, баловень судьбы, Борис слабаков презирал. Себе он доверял безоговорочно. Так хирург доверяет скальпелю, а мастер-пилот своему кораблю. Когда его скрутило неуверенностью и виной, он растерялся. Мир в единый миг сделался призрачным и страшным. В нём появились силы, над которыми заговорщик не был властен.
Земля и Металл. А где-то во вселенной прятались Вода, Дерево и Огонь. Их еще предстояло найти.
Я сидел по-турецки у ног матери Хаалы. Мы пили кофе и болтали о разных пустяках. На полу лежал нью-багдадский белый ковёр, украшенный узором из птичьих глазок. Двойная монашеская мораль: Хаала ненавидела пиратов, однако с удовольствием пользовалась плодами пиратства. Думаю, она просто отдыхала от аскезы.
– Расскажи мне ещё о Лангедоке, – предложила она. Кофейная чашечка в её пальцах перевернулась. Кофе не выплеснулся – чашка была пуста. Меня кольнули угрызения совести: какая-никакая, а Хаала – дама. За ней надо ухаживать.
– Позвольте, я налью вам, – предложил я. Монахиня рассеянно протянула чашку. Тёмно-коричневая струя из кофейника плеснула чуть мимо, и брызги попали на кожу Хаалы. Монахиня поморщилась.
– Простите, – пробормотал я.
– Ничего, ничего… Со мной постоянно что-то такое случается, – она устало улыбнулась, – да что же за проклятие такое… Вы говорили, будто видели на обречённой планете одну из наших сестёр.
– Да. Асмику.
– Я слышала о ней. В возрасте четырнадцати лет мы отправили её к мирянам. Это страшный грех. К сожалению, храму нужны пси-модификанты. Мир, построенный вами, слишком жесток. В нем не выжить без оружия. Я слышала, – тут монахиня запнулась, – что на Лангедоке женщин принуждали вступать… в противоестественную связь, – голос изменил ей, – с мужчинами иной расы?
Далась ей эта связь. Я вспомнил Асмику. Бойкая шпионка. Да ещё и бывшая монашка… Вряд ли она после модификации надолго задержалась в монастыре.
– Лангедок – это концлагерь, мать Хаала. Узник не принадлежит себе. И выбирать зачастую приходится лишь между унижением и смертью.
– Или грехом, ты хочешь сказать? По счастью, наша девочка избегла этой судьбы. Уж действительно: лучше погибнуть в печи, чем услаждать мужчин врага.
Руки монахини дрожали так, что кофе расплескалось. Чтобы скрыть дрожь, она поставила чашку на столик.
– Почему погибнуть? Асмика жива.
– Что? – Хаала распахнула глаза от удивления. – Но откуда ты можешь знать?
Наития обычно приходят из ниоткуда. У меня возник план. Асмика, Асмика, шпионка непутёвая. Опять ты меня спасаешь.
– Я кое-что утаил от вас, мать Хаала. Я – срединник. Когда мы бежали с Лангедока, вашей монахине пришлось стать моей окраинницей. И мы держим связь до сих пор.
Лучше бы я её ударил. Мать Хаала дёрнулась и попыталась отодвинуться. Губы её тряслись, лицо побелело. Она вытащила из-за пояса чётки розоватого оникса, принялась перебирать. Затем отшвырнула в сторону:
– Как?! Я не ослышалась?.. Сестра Асмика жива?.. Живёт в мерзости?.. Грехе… Окраинница… Господи помилуй! И давно?
– Больше месяца.
– Больше месяца! – Она прижала ладони к горлу, словно воротничок душил её. – Святая Диана, спаси нас!.. Спаси и помилуй!..
Голос ей изменил. Она махнула рукой, чтобы я убирался. Жест получился не столько повелительным, сколько умоляющим. Я поднялся, сложил кофейник и чашки на поднос и выскользнул из каюты.
…Если смотреть на терминал в ходовой рубке, звезда Лионессе медленно, но неуклонно катилась вниз. Больше ей не придётся определять мою судьбу.
* * *
К Витману меня вызвали часа через два. В коридоре меня встретил Альберт. Парня трясло.
– Андрей, – он схватил меня за рукав кодлянки. – Что происходит?! Это бунт?
– После, после. Я спешу.
– Но это надо видеть!.. Андрей, это рядом. Одну минуту лишь!.. – Он огляделся по сторонам. Даже на расстоянии я чувствовал, как колотится его сердце.
– Ну давай. Только быстро.
– Это быстро! Очень быстро!
Не-господин страха не обманул. Мы действительно шли недолго. В коридоре, ведущем на оружейные палубы (куда нам по внутреннему распорядку хода не было), валялись тела. Сперва я решил, что их выкосили из парализатора. Потом принюхался и понял: ничего подобного. Воняло спиртом и блевотиной.
Я положил Альберту руку на плечо:
– Всё в порядке, парень. Привыкай. Мы на пиратском корабле, и нравы здесь пиратские.
– Быть может, им нужна помощь?
– Вряд ли. Разве что перестрелять всю эту сволочь. Чтобы чище стало.
Я повернулся, чтобы уйти, и тут за спиной загрохотало. Оглянувшись, я обнаружил, что Альберт сидит на полу, и вид у него предурацкий. Штаны и рукава его кодлянки окаменели, словно пропитанные гипсовой коркой. Притворявшиеся пьяными лионесцы поднимались с пола, выхватывая оружие. Рожи их не предвещали ничего хорошего.
– Полегче, парень! Не машись, твой прикид суеты не любит, – хмыкнул один из них – пустоглазый и щербатый. В руке его блеснул нож.
– Ого! Бунтуем, господа?
Я попробовал пошевелиться. Безрезультатно. Кодлянка сковала меня по рукам и ногам. Альберт дёрнулся, пытаясь подняться.
– Мы же договаривались, – пискнул он. – Вы не… вы же обещали!.. – Он чуть не плакал.
– Не гундось, сявка, – лениво бросил ему тот, что с ножом. – Будет твоему любовничку хорошо. Польза ему будет.
– Польза, говоришь? – Я смотрел ему в глаза. – Ты не из реакторной обслуги случаем?
– Чё?
– На реакторах фонит, – объяснил я. – Плохо отражается на мозгах. Посмотри по сторонам. Ты лишней тени случайно не видишь?
Тут я попал в точку. О Хаале сложились легенды. Дианнитки умели передвигаться незамеченными. Говорят, их даже детекторы движения не берут.
Заговорщики беспокойно заозирались.
– Да он смаль гонит, – послышалось робкое ворчание. – На пургу заносит.
Щербатый переступил с ноги на ногу. Его мучили сомнения.
– Слышь, земелец… – Голос его звучал почти заискивающе. – Ты ведь смайлишь, да?.. Помирать не хочется, вот и корячишь дезу. Скажи, ты в самом деле её видишь?
– Не вижу, а знаю. Я же срединник.
Шушуканье стало громче. О том, что я частенько бываю у матери Хаалы, знали все. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы угадать сплетни, которые о нас ходят.
– Так это правда… – он облизал губы, – что вы… того?..
– А ты ударь меня, попробуй, – посоветовал я. – Ножом там, рукой… Или ногой. Чего тебе не жалко?
Бандит опустил нож и выругался. Его приятели отступили на шаг.
– Ведь врешь же! – тонко и испуганно выкрикнул он. – Скажи: врёшь?
– Одёжку мне разблокируй, – сказал я. – И парня отпусти. Зря вы его пугаете.
– С-сука! – Щербатый едва не плакал. Но проверять, вру я или нет, не стал. Значит, и правда, не берут корабельные сканеры мастериц-дианниток. Иначе мой блеф давно бы раскусили.
Мне стало легко-легко. Руки упали безвольными плетьми. Ослабевшие ноги не держали тело, и я едва не рухнул на пол.
– До скорой встречи, господа, – отсалютовал я лионесцам. Обернувшись к Альберту, бросил:
– Ты пойдёшь с нами. Нечего тебе в одиночку здесь болтаться.
Заговорщики разошлись. В коридоре не осталось никого, кроме нас двоих.
– Пойдём, пойдём. Не стой столбом.
Альберт не двигался. Зрачки его расширились, словно он увидел призрака. Я обернулся.
– Прекрасное самообладание, срединник, – с кривой усмешкой объявила Хаала. – Но впредь попрошу моей репутации не касаться. Даже намёками.
– Не стану, мать Хаала.
– Иди. Главарь стаи ждёт тебя. И помни: он не остановится ни перед чем.
* * *
Когда я вошёл в каюту Витмана, там уже сидели Борис и помощник капитана – немногословный азиат с исчерканным шрамами лицом. Меня ждали. Причём именно меня, а не свору головорезов с упакованным в окаменевшую кодлянку пленником.
– Давай, – махнул Борис. Помощник развернул на полу сканер и включил его. Сплетённая из призрачных световых нитей сфера разбухла, наполняя каюту. От невидимой Хаалы защищаются, понял я.
– Никого, господзина цендзори, – хрипло отрапортовал азиат.
– Хорошо. Следи дальше.
– Срушаяси, господзина цендзори.
Помощник уселся возле сканера и принялся вертеть ручки настройки. Лицо его разгладилось, движения приобрели плавность. Экран на стене показывал звёздную систему. Красный карлик, вокруг которого крутится единственный обледенелый шарик.
Сигуна. Вот куда мы выбрались.
– Ну, парень, влип ты, – вместо приветствия объявил Борис.
– А что случилось?
– Не придуривайся! Четверть часа назад эта старая ман… – По лицу Витмана прошла судорога. Усилием воли он взял себя в руки. – Эта достойная женщина приказала разворачивать корабль. В сторону Крещенского Вечерка.
Витман был близок к тому, чтобы оскорбить противника. Да ещё женщину. Хороший знак.
– Я знаю, – ответил я. – Мать Хаала расспрашивала меня о жизни на Лангедоке. В частности о сестре Асмике.
– И?
– Я сказал, что держу её в окраинниках.
– Идиот! – взвыл цензор. – Да ты понимаешь, что это значит? Эта сука жрала пластик да трахалась с кем попало! Монашка! А ты таскаешь в себе кусок её души. И эту душу собор матриархинь из тебя вынет. Ты хоть знаешь, зачем тебя везут туда?
– Пока нет.
Тут я кривил душой. Ничего хорошего при нынешнем раскладе на Крещенском Вечерке меня не ждёт. О святых сёстрах много разного рассказывают. И ничего хорошего.
– Тебя чистить будут. Заочно. Вместо суки этой шпионской, психодратвы. Ловишь эфир?
Он устало опустился в кресло. Вытер пот.
– Придурок ты, Андрюха… Кто ж тебя за язык тянул? Всё одно к одному. Повяжут нас там, на Вечерке.
Я взялся за магнит-крепёж кодлянки. Мать Хаала поколдовала с одеждой, так что я мог не опасаться неожиданностей.
– Что ты от меня хочешь?
– Разорви связь с этой шпионкой. Скажи Хаале, что она уже мертва.
Я отщёлкнул замок. Ткань закостенела на миг и вновь стала мягкой. Борис с недоумением посмотрел на пульт, встроенный в браслет на его запястье.
– Ресурс выработался. В двенадцать часов. Да ты, Андрюха, просто Золушка.
Помощник покосился на своего командира, но ничего не сказал. Его дело было следить за сканером.
– Это не ресурс. Мать Хаала знает, как отключать окаменение. – Я помолчал и добавил: – Я не брошу своих окраинников. Да это и не поможет. Монахини всё равно не поверят мне.
– Это не всё, Андрюха. Пришла тахиограмма с Лионессе. Нам наперехват движутся корабли Крещенского Вечерка. У монахинь соглашение с Первым Небом. Нас загнали в ловушку.
– Как же ты собирался использовать их?
– Было дело… Теперь всё в прошлом. Остаётся рассчитывать на себя. Пока идут профилактические работы, мы висим в системе Сигуны. Но экипаж «Игрейн» взбунтуется, если я объявлю, что мы идём не на Лионессе.
– Думаю, уже. Пока я шёл сюда, меня пытались убить.
– Плохо.
Борис потёр запястье. Браслет на руке пискнул, и в воздухе развернулся цилиндр терминала.
– Эй, Ламберт, – крикнул Борис. – Капитан Ламберт!
Терминал был пуст.
– Зар-раза!..
Борис пощёлкал кнопками. Безрезультатно. Кто-то отсёк цензора от корабельной связи. Консоль в рубке также молчала, выдавая всё ту же картинку – систему Сигуны.
– Опоздали мы… Ох, беда!..
Он вскочил, бросился к сейфу. Затем обратно. Выглядело это комично, но мне было не до смеха. Прозвенел сигнал вызова. Кто-то хотел войти.
– Это Хаара-сан, – объявил помощник, – и господзина Арберта.
– Впускай! – махнул Борис. – Ох, господи…
Он торопливо распахнул сейф. Вытащил парализатор, два лучевых пистолета и несколько гранат с нервно-паралитическим газом. Мембрана разошлась. В каюту вошли мать Халла с не-господином страха.
– Что вы медлите? – с ходу выкрикнула монахиня. – На корабле волнения!
– Не орите. Это вы виноваты! Вы!
– Я? После всех ваших мерзостей и преступлений?
Цензор выглядел измученным. До сих пор принцип «Цель оправдывает средства» не подводил его. И вот – ситуация изменилась. Страх перед будущим и чувство вины лишили его сил.
Быстро же вас сломала магия круга, господа мятежники.
– Надо нанести упреждающий удар, – предложила Хаала. – Неужели вы не видите? Эта сволочь колеблется. У них нет вождя. Надо пользоваться моментом.
Она потрясла в воздухе кинетической плетью. Монахинь можно обвинять и в узколобости, и в фанатизме, но трусихами они никогда не были.
Помощник капитана бросил ненужный сканер и что-то залопотал на непонятном наречии, переводя взгляд то на меня, то на монахиню. Цензор прижал ладони к вискам. Поморщился, словно от головной боли.
– Опять одно и то же… Хорошо, Сабуро. Вызывай их.
Азиат поклонился:
– Срушаяси, гаспадзина цендзори-сан.
Он выдвинул из стены панель экстренной связи. В столбе голо-терминала завертелась светло-зелёная спираль. Затеплился золотистый огонёк.
– Капитан Ламберт, – повелительным тоном начал Борис. – Капитан Ламберт, что это за игры?
Спираль развернулась, показывая грузного человека в мундире лионесского флота. Он сидел к нам вполоборота, отдавая приказы кому-то невидимому. Терминал выхватывал из пустоты кусок рубки. Белый подлокотник капитанского ложемента был заляпан красным. Где-то невдалеке звенела гитарная струна.
Услышав сигнал вызова, Ламберт обернулся:
– Не сейчас, – бросил он. – Бога ради, Борис, не сейчас.
– Капитан, вы забываетесь! Корабль на грани бунта, и я требую…
Ламберт горько усмехнулся:
– На грани… А это вы видели? – Он яростно ткнул куда-то вбок. – К системе Сигуны приближается рунархский корабль. Он вызывает «Красотку Игрейн».
– Пентера? – Я придвинулся к терминалу.
Витман бросил на меня ненавидящий взгляд, но промолчал. Я проверил пространство окраинников. Так и есть. Они отыскали меня раньше Симбы. Случайность? Скорее всего, да.
Витман нащупал кресло и уселся.
– Чего они требуют?
– Выдачи срединника. Иначе – сожгут бригантину. Это капёры. У нас нет шансов, господин Витман.
– Мы можем дать бой?
– Нет. Пентера превосходит нас по огневой мощи в несколько раз.
– Капитан Ламберт, как скоро мы сможем уйти из системы Сигуны? И сможем ли?
– Рунархи движутся по касательной к узлу. Узел между нами. На приведение корабля в состояние готовности требуется двадцать минут. Мы не успеваем.
– Тогда – к бою. Это последнее слово.
Не терпящим возражений жестом Борис отключил терминал. Капитанская рубка погасла, но ненадолго. Миг – и цилиндр вспыхнул вновь.
– Господин Витман, не так быстро. Экипаж не станет сражаться за срединника! – Ламберт чуть не кричал.
Мать Хаала выступила вперёд:
– В таком случае вам придётся иметь дело с Крещенским Вечерком.
Капитан устало посмотрел на неё:
– Вы требуете слишком многого, святая мать. Здесь Шамиль Богдараев, мастер охраны корабля. Говорите с ним.
Поле зрения терминала сместилось, открывая ранее невидимую часть рубки. Стало понятно происхождение кровавых пятен на ложементе. За креслом капитана стоял невысокий чернявый офицер с волчьими скулами и шрамом под левым глазом. Тело его было облито свинцовым блеском. Металлопластиковая броня под силовым полем. То, что я принял за звон гитары, оказалось звуком включенного вибролезвия. Кроме Богдараева в рубке находилось еще четыре человека – в боевых доспехах, с оружием. Все взвинченные донельзя. Среди бунтовщиков я заметил коротко стриженную блондинку. Скорее всего, счётчица, пилот-навигатор «Красотки Игрейн».
– Мат Хаал, – хрипло сказал мастер охраны. – Мы нэ можэм дэржат бой, жэнщина. Мы нэ можэм вэзти зэмлана твой родына.
– Так вот она, ваша честь воина, господин Шамиль, – усмехнулась монахиня. – Вот кого почитают на Лионессе: трусов и шакалов.
– Эй! Нэ говори так, жэнщина! – Человек в броне рванулся к капитану. – Слышишь?!
– Шамиль, назад! – крикнул Ламберт. – Я приказываю!
Клинок взметнулся, и кровь плеснула широкой струёй. Ложемент опустел. Система связи адаптировалась, исключая из показа объекты, маловажные для передачи сообщений.
– Мы всэх вас сгнабым, слышишь? Паскуд, сучай гныд!
С ложемента лилась кровь. Она исчезала, не долетев до пола. Оставалось лишь гадать, сколько мертвецов лежит в рубке.
– Так! Да! Со всеми! – заорала счётчица. Рванулась вперёд безумной валькирией. – И вашего шпиона! Траханого! Я! Лично! Слышишь?! Ты, ведьма! Невредимку корчишь?! Чистенькую?! – Она забилась в истерике. – Не хочу к рунархам!!
Шамиль ударил виброклинком, и передача прервалась. На этот раз окончательно.
Хаала повернулась к Витману:
– Что вы собираетесь делать?
– Мы не можем дать бой. Пентера раздавит «Красотку Игрейн» как скорлупку ореха. Придётся сдаваться.
– Если вы выдадите Андрея рунархам, – холодно отчеканила мать Хаала, – матриархиня Крещенского Вечерка добьется вашего отлучения от церкви. Уверяю, у неё хватит связей и полномочий. Вся Лионессе будет объявлена миром еретиков.
Витман тоскливо промолчал. Унификация вероисповеданий привела к тому, что стало возможным выключать любого человека или сообщество из структуры молелен. До сих пор Церкви не вмешивались в светскую жизнь. Но всё когда-нибудь случается в первый раз.
Среди лионесцев много верующих. Если они узнают, по чьей вине их предали анафеме, Витман обречён. Да что Витман, весь экипаж «Красотки» окажется вне закона.
– Есть выход, мать Хаала.
– Какой же?
– Сигуна, – цензор указал на стену, где психоделическими цветами играла схема звёздной системы. – Мы дадим Андрею катер и высадим на планете. Высадка пойдёт по схеме «Призрак», так что рунархи не смогут её засечь. Аварийного запаса на катере хватит больше чем на полгода. А там уж не обессудьте: кто первый сумеет высадиться на Сигуну, тот и захватит приз.
– А рунархи?
– Нам придётся сдаться капёрам. Я не вижу другого выхода.
– Не видите? Тогда вот что, – мрачно заявила мать Хаала. – Я отправляюсь с ним. Мне совершенно не улыбается встречаться с врагами расы человеческой.
Альберт шагнул вперёд и, запинаясь, заявил:
– Тогда я тоже. С ними. – И оглянулся на меня, словно ища одобрения.
Когда Витман и Сабуро вели нас к отсеку истребителей, мать Хаала негромко сказала мне:
– Не знаю, что за судьба тебя ведёт. Но дело уже не в отступнице, храни её Господь. Чувствую, что мы с тобой накрепко связаны. – Она обернулась и взяла Альберта за руку. – И с тобой тоже.
