Глава 10
Добыча не по зубам

Сюрпризы редко приходят в одиночку, и если уж Провидение взялось блистать своей безграничной фантазией, то не успокоится, пока не доведет избранную жертву до полнейшего исступления и потери всех без остатка душевных сил. С людьми ему развлекаться просто и поэтому малоинтересно – две-три внезапные неприятности, следующие одна за другой, и человек разбит, раздавлен, смят. Но когда жертвой травли становится моррон, то жестокое божество вынуждено поднабраться терпения и не рассчитывает на легкий успех. Того, кто однажды уже познал смерть, так просто не запугать обрушившимися невзгодами. Количество заготовленных неприятностей должно быть гораздо большим, да и качество не подкачать.

Разговор с Альто, конечно же, не обрадовал Дарка, но и не заставил опустить руки. Моррону крайне не хотелось участвовать в резне мирных жителей Аргахара, и уж тем более не прельщала перспектива оказаться потом запертым в ловушке. С разрушением Храма Первого Молотобойца миссия Сынов Великого Горна была бы тут же окончена, и жестокое, хотя, возможно, и справедливое божество милостиво даровало бы прощение всем исполнителям своей суровой воли, отозвав Румбиро и весь его отряд из тревожного, суетного мира живых в Залы Почестей и Славы. Что бы сталось с морроном и сопровождающими его разведчиками (если бы они к тому времени были бы еще живы), Великого Горна, похоже, мало интересовало. Кого волнует судьба одолженного молотка, когда гвоздь уже забит в стену?

Положение их было бы весьма незавидным. В разрушенном городе практически невозможно спрятаться, а бежать некуда, поскольку единственный путь к отступлению отрезал бы враг, причем еще задолго до того, как отступавший с боями отряд гномов пересек бы городскую черту. Фактически путники уже сейчас были безнадежно окружены. Шеварийские войска вот-вот должны были высадиться на берег, а все дороги, тоннели и узкие тропы, находящиеся по эту сторону озера, были либо перекрыты обвалом и вели «в никуда», либо выводили окольными путями к Аргахару. Пока Альто говорил, Дарк не только внимательно слушал, но и не сводил глаз с карты, в надежде отыскать на ней хоть узенькую тропку к спасению, выводящую из окрестностей Аргахара в неизведанные для него, но, похоже, уже захваченные и исследованные шеварийцами районы пещерного мира.

Ответа на вопрос «Что делать потом?» с ходу не нашлось, однако Аламез не очень переживал по этому поводу, поскольку чувствовал, что до того, как наступит пора принять решение, ему предстоит преодолеть массу иных неприятностей, как правило, подкрадывающихся незаметно и не оставляющих времени на раздумья.

Дрожь стен и каменных плит под ногами не удивила быстро идущего по коридору моррона, как, впрочем, и чудовищный грохот, доносившийся из-за спины. Вынужденные покинуть заставу воины разрушали свое жилище, не желая оставлять его на поругание врагу. Это было естественно и вовсе не странно, а вот то, что увидел Аламез, едва начав подъем по лестнице, без всяких сомнений, тянуло на полноценный «сюрприз»; пока еще непонятно, приятный или не очень, но точно неожиданный. Ринвы и Крамберга на верхних ступенях лестницы не было. А вход в подземелье был открыт (Дарк понял это, поскольку снаружи доносился целый хор звуков), а завал деревянных обломков и камней над ним полностью разобран. Вдвоем с такой трудоемкой работой да еще в краткие сроки разведчики справиться не смогли б, здесь явно приложили руку гномы, но вот только откуда они снаружи взялись и что делали наверху во время обстрела? Последние звуки вражеской канонады стихли всего несколько секунд назад, а точнее, как только моррон покинул коридор и ступил на лестницу.

Подъем наверх поставил точку над «i» и привел моррона к единственно возможному, хоть с первого взгляда и абсурдному выводу, что внутри подземной обители гарнизона заставы время «шалило» не только с людьми, но не забывало подшутить и над морронами. В действительности с момента, когда нога Дарка ступила на нижнюю ступень лестницы и до того, как сошла с верхней, прошло никак не меньше четверти часа, а ведь он поднимался быстро, практически бежал, и должен был уложиться всего в десять кратких секунд, в крайнем случае в дюжину.

Округа должна была измениться, она просто не могла остаться прежней, учитывая, сколько камней прилетело с кораблей и сколько разрушительной силы было сокрыто в каждом выпущенном катапультой снаряде. Так оно и произошло, но только представшая глазам Аламеза действительность никак не соответствовала уже созданной его богатым воображением картине хаоса и отчаяния. По возвращении на стоянку Дарк ожидал увидеть разрушенные до основания бараки, разнесенные по камушкам костровище с колодцем и многочисленные нагромождения деревянных да металлических обломков, устилающие уродливой неоднородной массой то, что еще совсем недавно было идеально ровным покрытием из отменно подогнанных и довольно прочных каменных плит. Посреди этой мусорной свалки должны были растерянно и опечаленно толпиться неполные две сотни махаканских воинов, озадаченных одним-единственным, общим для всех вопросов: «Как же биться на руинах родной заставы? Как держать и ровнять строй там, где даже трудно стоять?»

На самом деле, наверное, так оно примерно и было, но только не сейчас, а с четверть часа назад, в тот непродолжительный отрезок времени, через который моррон незаметно сам для себя перескочил, перешагивая со ступеньки на ступеньку. Теперь же разгромленная площадь перед уже переставшими существовать бараками приобретала новый вид, причем менялась довольно быстро и в лучшую, с точки зрения повышения обороноспособности, сторону. Весь пограничный отряд во главе со своим командиром (каким-то чудом Альто умудрился оказаться снаружи гораздо раньше Аламеза) трудился над расчисткой завалов и возведением из камней да обломков широкой, но не очень высокой полосы баррикады, перекрывающей всю стоянку от скалы до скалы. Лодырей не было. Как ни странно, но в перетаскивании камней и укреплении насыпи фрагментами стальных конструкций разбитых орудий и обломками досок участвовали даже герканские разведчики, не только очнувшиеся после магического забытья, но и уже успевшие найти общий язык с низкорослыми воинами. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, ведь, как известно, общая беда объединяет, а скорое приближение грозного врага сглаживает все противоречия между союзниками.

Преграда могла бы получиться гораздо выше, тем более что после обстрела материала для нее было предостаточно, а уже отметавшие всё, что было в запасе, катапульты врага скромно молчали, но, к сожалению, у защитников последнего рубежа практически совсем не осталось времени. Едва повернув голову в сторону озера и окинув берег беглым взором, Дарк понял, что кровопролитное сражение вот-вот должно возобновиться. Передышка должна была продлиться еще минуту, от силы две.

Подобно двум огромным рыбинам, решившим покончить жизнь самоубийством, шеварийские суда «выбросились» на сушу, то есть въехали на прибрежную полосу под полными парусами и сразу же накренились на разные борта. Пропоротые об острые камни днища делали невозможным повторный спуск кораблей на воду, но шеварийцы, похоже, на то и не рассчитывали, а собирались после удачного завершения похода вернуться на родину иным, известным только их командирам путем. Такие жертвы осуждаются всеми флотоводцами, но зато дают огромное преимущество в скорости. Нечто подобное совсем недавно проделал фон Кервиц под Кенервардом, и хоть загубил боевые корабли, но добился успеха, заставив врага без боя покинуть пограничную крепость.

Любая тактическая новинка в воинском деле плоха тем, что слухи о ней распространяются мгновенно, и в следующий раз к такой же хитрости может прибегнуть уже враг. Фегустин Лат хорошо запомнил урок, преподнесенный ему герканцами на Верлежском озере под Кенервардом, и теперь с легкостью повторил всё тот же, правда, немного измененный маневр против гарнизона махаканской заставы. Но только вампир не учел, что Сыны Великого Горна не побегут, завидев высадившийся на берег передовой отряд противника, как громко бы обезумевшие матросы ни горлопанили и как бы рьяно ни рвали на себе форменные рубахи.

События развивались стремительно, даже гораздо быстрее, чем Дарк предполагал. Заполненным тяжелой пехотой плотам да лодкам еще оставалось проплыть до берега метров сто пятьдесят – двести, а обезумевшая толпа матросов уже покидала разбитые суда, спрыгивая с нависших над берегом бортов, и, издавая душераздирающий, надрывно-истошный боевой клич и иные нечленораздельные, но громкие звуки, стремительно неслась к почти достроенной баррикаде.

Неизвестно, чем Фегустин Лат приказал опоить корабельные команды и орудийную обслугу, но члены обоих экипажей были явно не в себе. Позабыв о том, что такое дисциплина и строй, едва ступившие на берег матросы не дожидались остальных и тут же кидались в атаку, наивно полагая, что махаканцы испугаются разрозненных, хоть и многочисленных группок нападавших. Чтобы бежать быстрее, матросы срывали с себя на бегу доспехи и безжалостно затаптывали всякого замешкавшегося или оступившегося да упавшего собрата. Для проявления подобной необузданной ярости даже на ратном поле должна иметься веская причина: горечь потери близких людей, делающая будущее существование бессмысленным; или жажда отмщения заклятому врагу, перерезавшему родную деревню; либо что-то еще, столь же значительное. Если же такого мотива нет, но воины крайне возбуждены и, позабыв о безопасности собственных жизней, преисполнены желанием убивать, то, значит, без дурманного зелья дело не обошлось. Только оно способно так быстро поднять боевой дух довольно многочисленного отряда до высот полнейшего, всепоглощающего безумия.

Полководцы частенько жертвуют не только кораблями и прочим военным имуществом, но и жизнями сотен, а то и тысяч солдат для достижения тактических целей. Даже не будь Фегустин Лат вампиром, то есть одним из тех хладнокровных, расчетливых существ, для которых жизнь человека ничто, то все равно поступил бы точно так же. Окажись на месте самовлюбленного кровососа из клана Мартел любой из тех генералов в позолоченных эполетах, кто бывает чаще во дворце, чем в казармах, он непременно пожертвовал бы не только отслужившими свое кораблями, но и их экипажами, не имевшими опыта сражений на суше. И всё это предпринималось лишь ради того, чтобы выиграть время, чтобы не дать махаканцам завершить баррикаду до высадки на берег основных, ударных отрядов.

К сожалению, чаще всего самые грубые и примитивные методы ведения войн оказываются наиболее действенными; и именно тот полководец, чьи приказы далеко не блещут новизной и изяществом, добивается своего, то есть победы. Завидев неорганизованную, но зато охваченную звериной яростью толпу, несущуюся в их сторону, половина Сынов Великого Горна была вынуждена бросить работу и занять места на недостроенной в трех местах баррикаде. Две бреши опасности не представляли, они были настолько узки, что в них одновременно не протиснулось бы более двух солдат, а если в неуклюжих тяжелых доспехах, то одного. Слабым же местом возводимого впопыхах редута был центр; там, где до сих пор зияла дыра в полдюжины шагов шириной.

Спешивший быстрее залезть на возвышенность и помочь махаканцам отбить первый натиск, Аламез в который раз убедился, что Румбиро Альто не просто хороший, а выдающийся командир, способный командовать не только одним-единственным отрядом, но и целой армией. Будь гном человеком благородных кровей, да родись не в подземелье, а на поверхности земли, то легко бы стал главнокомандующим и снискал бы себе славу в веках. Всего за пару секунд в покрытой густой зарослью волос голове старшего гнома родилось единственно правильное решение, как дать отпор передовому отряду врага и успеть достроить баррикаду до прибытия его основных сил. Еще с дюжину секунд громко кричащему и активно размахивающему ручищами командиру заставы понадобилось, чтобы эффективно реорганизовать оборону и перераспределить силы.

Те, кто таскал камни да балки, продолжили их таскать; те же, кто возводил баррикаду, так и занимались строительством временного заслона, а вот силы приготовившихся к отражению атаки гномов поделились на две неравные части. Примерно одна треть защитников убрала оружие и, спустившись вниз, пришла на помощь рабочим, что заметно ускорило носку и укладку подручных средств, ну а две трети заградительного отряда также покинули баррикаду, но только направились совершенно в иную сторону, то есть прямо навстречу быстро приближающемуся врагу. Румбиро правильно рассудил, что пять-шесть десятков махаканцев, умеющих держать строй, без труда отразят нападение двух с лишним сотен опоенных дурманом матросов, к тому же атакующих разрозненной толпой. Командир заставы мудро поступил, отправив отряд навстречу противнику, ведь трудно завершать возведение баррикады, когда на ней бушует бой.

Взобравшись на вершину возводимого рубежа, Дарк по-настоящему растерялся. Замысел врага был понятен, контрмеры махаканцев тоже ясны, но вот что делать ему самому, было неясно. Таскать камни моррону не хотелось, да и вмешиваться в уже налаженный рабочий процесс было в высшей степени глупо. Вступить же в бой вместе с заградительным отрядом Аламез опасался. Во-первых, потому, что он не знал условных команд и только мешался бы под ногами у отменно обученных биться строем махаканцев. Во-вторых, моррон боялся, что опьяненные азартом схватки защитники заставы перепутают его с шеварийцем. Свидетелем одной такой нелепой смерти он уже был. От боевого топора вошедшего в раж гнома погибла Ильза, сражавшаяся против сестер-амазонок на его стороне.

Как ни странно, но именно в моменты такого вот замешательства и рождаются самые дерзкие, отчаянные идеи, способные либо прославить, либо погубить того, в чью голову они пожаловали. Озарение к моррону пришло внезапно, и еще до того, как сформировалось оно в четкую мысль, Дарк вновь услышал чужие голоса.

– Нет! Не сметь! – сурово пробасил Великий Горн, а затем еще добавил пару грозных фраз по-махакански, которые Аламез не понял и поэтому не воспринял всерьез, хоть и подозревал, что это по большей части были угрозы и отборная ругань.

– Рискованно, но запрещать не стану! – прозвучал едва слышимый под землей шёпот Коллективного Разума. – Действуй на свое усмотрение!

Делать выбор – не только почетное право, но и большая ответственность. На этот раз Аламез думать о возможных рисках долго не стал, ведь приз в случае успеха казался настолько высоким, что моррон просто не смог устоять перед соблазном.

Проверив, насколько хорошо держится котомка у него за спиной и не выпадают ли из нее так и не доделанные до конца дротики, Дарк сперва вынул из ножен трофейный меч, но затем, немного подумав, не только вложил его обратно, но и примотал крестовину рукояти к крепежному ремню. Нить для этого дела он позаимствовал из наполовину оторванного Румбиро левого рукава его плотной, но всё же оказавшейся недостаточно прочной для гномьих ручищ куртки. Более-менее закрепив оружие, чтобы оно случайно не выпало, если ему придется проделывать сложные акробатические трюки, моррон вооружился киркой и, спрыгнув с баррикады, побежал следом за заградительным отрядом. К тому времени Сыны Великого Горна уже вступили в бой с первыми группками самых шустрых шеварийских матросов, не просто преисполненных ненавистью к врагу, а одержимых стремлением крушить и убивать.

Ярость – враг воина, она удел неумех-дилетантов, пытающихся хоть немного компенсировать собственным безумием отсутствие боевых навыков. Как правило, тот, кто жаждет крови врага, довольствуется лишь пролитой своей. Бой – не горячечная агония! Бой – столкновения крепких рук, проворных тел и холодных расчетов!

Всего за миг до столкновения с быстро бегущей, громко орущей и угрожающе размахивающей оружием над головами толпой первые ряды махаканского отряда сомкнули щиты, на которые и приняли всю ударную мощь вражеского оружия и врезавшихся в них тел. Шуму было много, а вот толку – мало. Махаканцы выдержали напор десятков разгоряченных шеварийцев, без потерь отразили удары их мечей и тут же принялись теснить быстро остановившуюся, а затем и начавшую пятиться человеческую толпу к берегу, пока еще не пуская в ход грозные двуручные секиры и одноручные боевые топоры.

Дарк по собственному опыту знал, что сбить с ног десяток-другой плотно прижавшихся друг к другу плечами воинов-крепышей не так-то уж и просто. Порой в битвах это не удавалось даже целому кавалерийскому полку, не то что паре сотен неорганизованных пехотинцев, которых даже отрядом-то назвать было нельзя. Низкорослые воины не только умело держались вместе, но и как будто врастали в землю своими короткими, с виду комично неуклюжими ножками. Скосить одним махом подобные «сорняки» было просто-напросто невозможно, их можно было только медленно и очень нудно выкорчевывать, вырывая росточек за росточком. Какое-то время среди имперских офицеров кавалерийских частей блуждала даже поговорка «Отряд гномов проще перепрыгнуть, чем опрокинуть и растоптать!».

Ряды нападавших быстро пополнялись за счет всё прибывавших и прибывавших к месту схватки матросов. Их усилия нанести хоть какой-то урон были смешны. С таким же успехом можно было бы колотиться головами о медленно надвигающуюся стену, а заодно и пытаться изрезать ее ножом. Стальные щиты гномов без труда выдерживали шквал сыпавшихся на них ударов, а руки, удерживающие их над головами, оказались достаточно крепки, чтобы ни разу не дрогнуть. Таким образом, первые десять секунд схватки прошли без потерь. Сошедшиеся отряды противников медленно, но верно пятились обратно к кораблям. Одни почему-то пока не хотели убивать, а другие горели этим желанием, но не имели возможности его реализовать.

Почему командир заградительного отряда избрал именно такую странную, с первого взгляда даже нетипичную для гномов тактику миролюбия и пацифизма, моррону было понятно. К берегу уже приближались плоты с отрядами тяжелой пехоты. Толком с ходу не разобравшись, что происходит, едва ступившие на сушу шеварийские латники атаковали бы прежде всего заградительный отряд, с которым явно не способны были справиться матросы и который уже приблизился на опасное расстояние к кораблям, где скорее всего до сих пор находился командующий подземной экспедицией и его верная свита. Пытаясь защитить штаб, основные силы противника поменяли бы направление своей атаки и немедленно вступили бы в бой, а у строителей баррикады появилось бы пара-другая лишних минут, чтобы завершить редут и заделать большую брешь по самому центру. Как только это бы произошло, махаканские ратники тут же стали бы неспешно отступать к баррикаде, увлекая за собой врагов. И на этой стадии сражения они бы уже не деликатничали…

План махаканцев был Дарку ясен. Он, конечно же, не был гениален, но, в общем и целом, весьма неплох, поскольку с минимальными потерями давал возможность выиграть время и вносил в ряды противника сумятицу. Но вот только беда – Аламеза он совсем не устраивал, ведь он как раз собирался, так сказать, «под шумок» разыгравшегося перед баррикадой сражения попасть на корабль и наконец-то свершить то, что ему так давно хотелось. Мечта моррона была проста – добраться до шеи Фегустина Лата, чтобы отделить её мечом от вампирских плеч или просто и незамысловато свернуть.

Теперь же осуществление задуманного существенно осложнилось и вот-вот должно было оказаться под угрозой. Во-первых, число всё ещё пытавшихся пролить гномью кровь матросов ничуть не поубавилось, а во-вторых, через минуту или полторы подступы к заманчиво накренившимся корабельным бортам перекрыла бы тяжелая пехота противника. Дарку нужно было действовать, притом незамедлительно: либо отказаться от своих помыслов и отступить к баррикаде, либо отважиться на прорыв. Найти третий, оптимальный вариант, к сожалению, не оставалось времени.

На удачу Аламез давно не полагался, уж больно часто она его подводила, а основываться на расчетах можно только тогда, когда достаточно достоверных данных и есть время на их обработку. События развивались стремительно. Сражающиеся проделали практически полпути до оставленных без защиты кораблей; первые плоты уже коснулись кромки берега, а моррон до сих пор топтался на месте, не решаясь бежать ни вперед, ни назад.

Как ни странно, но подтолкнули Дарка к незамедлительному принятию решения не логические доводы, не чутье с объективно сложившимися обстоятельствами, а шеварийские стрелки, подплывающие на плотах. Небольшая группка лучников приметила одинокую мишень, ходившую кругами на открытом и хорошо простреливаемом пространстве невдалеке от места сражения, и тут же вскинула луки. К счастью, хоть расстояние и не было очень большим, но скудное освещение (шеварийцы видели гораздо хуже, чем моррон, поскольку пользовались палками, смоченными в осветительном растворе) не позволило произвести точный выстрел. С полдюжины стрел не долетели до Дарка, а еще примерно столько же, уныло просвистев у него высоко над головою, пронеслись в сторону баррикады. Второй залп должен был последовать всего через пару секунд и был бы гораздо прицельней. Он непременно настиг бы моррона, если бы тот попытался побежать назад, так что у «живой мишени» не оставалось иного выбора, как только помчаться туда, где бушевало до сих пор бескровное сражение (если, конечно, у кого-нибудь из находившихся под действием дурманного зелья шеварийцев не пошла носом кровь; или он в приступе безудержной ярости не разбил лоб о махаканский щит). В этом случае лучники не отважились бы стрелять, боясь попасть по своим. Как правило, солдаты гуманней и мудрей своих командиров и не привыкли жертвовать товарищами ради достижения цели, даже если за это и полагается солидная награда. В отличие от снобов в эполетах, они понимают, что подобное «жертвоприношение» может им аукнуться ножом в спину при первом же наступлении.

Что было сил рванувшись с места, Аламез быстро помчался к толпе, почти окружившей отряд махаканцев и тщетно пытавшейся пробить оборону из плотно сомкнутых щитов. В схватку моррон, конечно же, не хотел ввязываться и поэтому решил сделать небольшой крюк, оббежав место сражения с правой стороны. Этот маневр не только позволил бы ему стать невидимым для лучников, но и держаться подальше от уже приближавшихся к месту сражения первых десятков тяжелой пехоты. Матросам же было не до него, они настолько увлеченно наседали на гномов, что можно было спокойно проскочить за их спинами. Именно это Аламез и собирался сделать.

К несчастью, для успешного завершения удачно начавшегося окружного маневра моррону не хватило каких-то жалких секунд. В тот самый миг, когда Дарк уже почти миновал опасную зону и почувствовал себя в безопасности, произошло непредвиденное, что нельзя иначе назвать, как случайное и очень досадное совпадение.

Заметив спешившее к врагам подкрепление и решив, что их план удался, командир заградительного отряда не увидел смысла долее медлить и отдал приказ своим бойцам перейти от «оборонительного наступления» к «атакующему отходу», то есть, говоря попросту, скомандовал отступать и разрешил пустить в ход секиры да топоры. За спинами корабельной дружины Аламез, конечно же, не увидел, как сплошная стена махаканских щитов разомкнулась, и в узких просветах между ними засверкали острые лезвия, но первые результаты кровавой жатвы не заставили долго ждать. Раздались первые крики, вызванные не яростью, а болью; а уже в следующий миг получившие отпор шеварийцы резко отхлынули назад и чуть не сбили моррона с ног. Упасть Дарк, конечно же, не упал, но неожиданно для себя оказался в задних рядах врагов, да еще и зажатым их взопревшими телами со всех сторон.

Правильно говорится, что «нет худа без добра». В этот миг Аламез интуитивно принял единственно верное решение – не дергаться, и это помогло ему избежать неминуемой расправы. Увлеченные битвой враги не заметили присутствия в своих рядах чужака и больно толкали сжавшегося, напрягшего все тело моррона локтями не потому, что признали в нем неприятеля, а только из-за того, что им не хватало места, чтобы протиснуться в первые ряды схватки.

Сея смерть и щедро одаривая врагов увечьями, отряд гномов стал медленно продвигаться назад к баррикаде. Следом за отступавшими стала перемещаться и изрядно уплотнившаяся толпа, поскольку уже подуставших матросов бесцеремонно потеснили большими и крепкими щитами наконец-то добравшиеся до места схватки ганкруллы. Вступление в бой шеварийской тяжелой пехоты существенно осложнило махаканцам задачу отхода и просто не могло не привести к большим потерям с их стороны, но этого уже Дарк не видел. Несомый толпой в противоположном от нужного направлении, моррон изо всех сил пытался выбраться из хаотично движущейся живой массы и, конечно же, пережил множество незабываемых, да и болезненных моментов. Одни шеварийские вояки только пихали локтями пытавшегося выбраться наружу из гущи сражения чужака, принимаемого скорее всего за обычного труса; другие ему что-то кричали то вслед, то в лицо, а третьи ограничивались лишь плевками, к сожалению, зачастую меткими и попадавшими Дарку в лицо.

И вот, когда спасение уже было близко, один из шеварийцев решил выместить на принятом за дезертира морроне накопившуюся в нем, но так и не вылившуюся на гномьи головы злость. Преградив презренному беглецу путь и ухватив его цепкими пальцами за плечи, рослый и лысый шевариец с огромными, стоящими дыбом усами громко проорал что-то Дарку прямо в лицо, а затем быстро отвел голову назад, наверняка намереваясь наградить презренного труса отработанным ударом крепкого, будто камень, лба.

«Наверняка это боцман! Только эта корабельная братия столь криклива и слюну выделяет обильно! Да и свисток на груди недаром мотается!» – подумал моррон, без долгих раздумий атаковав на опережение. Не испытывая ни малейших угрызений совести, что поступает нечестно и недостойно высокого рыцарского звания, Аламез впился в левую ручищу громилы зубами. Когда же тот дико заорал от боли и отпустил левое плечо жертвы, чтобы правой ладонью попытаться разжать терзавшие его плоть челюсти, Дарк мгновенно схватил освобожденной рукой болтавшийся на шее врага свисток и ловко засунул его в ноздрю боцману (почему-то потом Дарк так и не смог припомнить: в правую иль в левую?).

Выпучив глазища и широко разинув пасть, в которую без труда влезла бы пивная кружка, шевариец заорал так, что у моррона заложило уши. К счастью, это продлилась недолго. Быстрый и резкий удар острой стороной кирки по ноге повалил противника на колени, а тут же вонзившийся в его переносицу кулак заставил закатить глаза и более не издавать громких звуков в непосредственной близи от чужих барабанных перепонок. Отпихнув в сторону обмякшее тело врага, Дарк быстро развернулся, готовый мгновенно отразить нападение. То, что он проделал с боцманом, могло не понравиться матросам с его корабля.

К счастью, эта мера предосторожности оказалась излишней. За это время сражение уже откатилось далеко к баррикаде, и поблизости никого не было, разве что рулевые, отталкивающие пустые плоты от берега шестами и отводящие их подальше от места высадки, да всё прибывающие отряды шеварийцев, которые, только ступив на берег, сразу же спешили вступить в бой. Ни тем ни другим до одиноко стоявшего неподалеку от кораблей воина дела не было, хотя бы потому, что он был человеком, а не гномом. К тому же на плечах Аламеза была куртка шеварийского пехотинца, а на его изрядно вспотевшем лбу, обрамленном мокрыми волосами, не красовалась надпись: «Я чужой!»

«Итак, половина дела сделана, – мысленно отметил Дарк, решивший на всякий случай не рисковать и как можно быстрее добраться до возвышающейся над берегом носовой части ближайшего корабля. – С полчасика ребята Альто продержатся, а там начнут отступать, медленно, организованно, как гномы умеют, оставляя рубеж за рубежом. За это время нужно успеть разыскать на посудинах вампирюгу! Интересно, сколько он при себе охранничков оставил?! Только бы не больше десятка! Люди же они иль кровососы – без разницы! Я так на гномьей заставе всем, чем попало, пропах, что их изнеженные носы меня всё равно не учуют…»

Первые же минуты боя подтвердили довольно пессимистичный прогноз Аламеза. Долее получаса баррикаду гномам было не удержать, так что действующему в одиночку моррону следовало поторопиться. Шеварийские ганкруллы оказались достойными противниками и почти так же мастерски владели топорами да щитами. Единственное, в чем они всё же уступали низкорослым махаканцам, это в слаженности действий, что, впрочем, немудрено, учитывая, сколько за плечами каждого из Сынов Великого Горна было боев и приобретенного в них опыта. Однако этот недостаток с лихвой компенсировался значительным численным перевесом и свежестью сил только что вступивших в бой пехотинцев. К сожалению, физический труд не только облагораживает, но и изрядно утомляет. Защитники заставы устали, причем не только бойцы заградительного отряда, но и те, кто таскал камни да прочие тяжести, возводя баррикаду. Этого прискорбного факта нельзя было не заметить, глядя со стороны на то, как начался основной этап сражения.

Неся большие потери и изо всех сил стараясь сохранить целостность рядов и избежать окружения, тающий, как снежный ком, отряд махаканцев всё медленней и медленней отступал к баррикаде и вот уже почти совсем остановился. Сил отважных воинов едва хватало, чтобы сдерживать мощный напор врагов, и об организованном отходе уже не могло быть и речи. Бежать же Сыны Великого Горна не хотели, причем далеко не из гордости, а потому что знали – стоит им лишь разомкнуть быстро редеющий строй, и их ждет неминуемая гибель. Выжить так и не добравшиеся до своих махаканцы могли только вместе, плотно прижавшись плечом к плечу и отбивая совместными усилиями непрерывно сыпавшиеся на них со всех сторон удары топоров, молотов, мечей и щитов. Прояви трусость один, пустившись в бегство, и он не только мгновенно сам бы погиб, но и обрёк бы на верную смерть товарищей. К тому же воскрешенные для ратных подвигов гномы мало ценили жизнь, по крайней мере, в том ущербном, упрощенном виде, в котором она им была пожалована.

Несмотря на мужество и стойкость отступавших бойцов, их гибель была лишь вопросом времени, причем каких-то жалких секунд. До укрепления отряд не дотянул всего каких-то сорок-пятьдесят шагов, а настырный враг всё же умудрился зайти с тыла и окончательно отрезать путь к спасению. Долго им было не простоять, но в этот полный трагизма миг Румбиро вновь поступил мудро, проявив не только смекалку, но и завидные навыки пехотного командира.

Едва закончив возведение укрепления, защитники заставы тут же взобрались на его верх и сразу же произвели дружный залп по наседающим на товарищей врагам. Все, у кого имелись арбалеты, вскинули их и, ни секунды не целясь, выстрелили, а остальные почти одновременно метнули камни, целясь в головы ограниченных в движениях и в возможности увернуться шеварийцев. Несмотря на близкое расстояние и довольно большую ударную мощь выпущенных снарядов, урон, к сожалению, оказался невелик. Доспехи тяжелых пехотинцев оказались столь же прочны, как рыцарские, и большинство арбалетных болтов хоть и пробили их, но не смогли добраться до вражеской плоти, натолкнувшись на прочные звенья надетых под них кольчуг или застряв в толстых, плотных гобисонах шеварийских латников. Метание же камней тоже не увенчалось успехом, поскольку многие пролетели мимо шлемов, а те, что попали в цели, смогли лишь причинить боль, но не оглушить до потери сознания.

Из сражения выбыло не более десятка шеварийских воинов, но зато залп с баррикады внес сумятицу во вражеские ряды, и сила натиска заметно ослабела. Одни пехотинцы развернулись к редуту лицом и прикрылись щитами, ожидая новой порции камней и стрел; другие принялись рассматривать раны; а третьи, толкая стоявших рядом, в замешательстве завертелись, не зная, кого им лучше атаковать, и тщетно пытаясь расслышать тонущие в шуме схватки приказы своих командиров. Внесенная неразбериха была гномам на руку, и Альто тут же отдал распоряжения атаковать. Вместо того чтобы выстрелить во второй раз, почти все махаканцы взялись за топоры и с дружным рёвом, заглушающим скрежет металла с остальными звуками сражения, спрыгнули с баррикады и понеслись на врагов, попытавшихся, но так и не успевших вовремя развернуть и выровнять строй. Первые шеренги шеварийцев были зарублены, затоптаны и смяты, но значительный численный перевес вместе с довольно неплохой боевой подготовкой элитных пехотных отрядов быстро дали о себе знать. Враг немного дрогнул, но не побежал, а уже через несколько мгновений ганкруллы сомкнули щиты и достойно встретили гномов. Сражение закипело ещё яростней, чем прежде, а пришедшие на выручку окруженным товарищам махаканцы стали медленно, без малейших признаков паники, отступать к баррикаде, с вершины которой им уже были скинуты несколько дюжин веревок и десяток лестниц.

К сожалению, это всё, что Дарк успел увидеть, ведь медлить долее, безучастно наблюдая за сражением, уже было нельзя. Во-первых, любая вылазка в тыл врага не терпит промедлений и топтания на одном месте, а во-вторых, дежурившие возле плотов и лодок шеварийцы уже принялись искоса посматривать на одинокого пехотинца, не спешившего присоединиться к своему отряду и внести свой вклад в победу, а почему-то ошивающегося возле носовой части одного из кораблей. Форменная куртка шеварийского солдата, позаимствованная Аламезом с плеч убитого, ненадолго выручила его, как впрочем, и то, что он не походил на гнома. Рулевые плотов и лодочники пока что не уделяли его персоне большого внимания, но вскоре непременно могли бы возникнуть вопросы, ответы на которые пришлось бы давать киркой да мечом.

В этом плане Дарк поступил мудро, что отправился на диверсию один, а не прихватил с собой парочку крепких гномов и не заручился поддержкой оставленных им на произвол судьбы герканских соратников. Подручные-махаканцы привлекли бы внимание оставшихся на берегу солдат, которых навскидку было не менее дюжины. Конечно, небольшая стычка перед настоящим делом не помешала бы, а, наоборот, лишь помогла бы моррону размяться, но зато вспугнула бы жертву, пока что чувствующую себя в уютной каюте на борту разбитого корабля, то есть за спинами своих многочисленных солдат, в полнейшей безопасности. Что же касается агентов герканской разведки, то в предстоящей вылазке от парочки было бы мало толку. Во-первых, их нужно было еще убедить в целесообразности затеи и потратить на уговоры уйму драгоценного времени. Во-вторых, они явно сочли бы план слишком рискованным и не согласились бы в нем участвовать. Ну а в-третьих, как о борцах с кровососами что о Ринве, что о Крамберге Дарк был не очень высокого мнения. Они бы только стали беззащитной обузой, которую пришлось бы постоянно выручать из всевозможных бед. Хоть Вильсет и неплохо владел мечом, но был уж чересчур суеверен (недавние события у придорожного трактира были лучшим тому доказательством), и если бы ему пришлось скрестить мечи с вампиром, то он умер бы со страху раньше, чем пропустил бы удар. Ринва же вряд ли испугалась бы близкой встречи с кровососом, но ей элементарно не хватило бы грубой физической силы, чтобы противостоять такому сопернику. Хорошей реакции и смекалки в открытом бою с кровопийцей слишком мало, чтобы рассчитывать на успех. Постоянно же выручать своих подручных Аламезу, естественно, не хотелось, да и за их смерть перед фон Кервицем пришлось бы отчитываться, так что ему было гораздо спокойней, зная, что оба герканца помогают гномам сооружать баррикаду, а если и встретятся лицом к лицу с врагами, то только с обычными людьми.

Стараясь не думать, что со спутниками может случиться беда, и надеясь, что им хватит ума не высовываться из-за могучих спин гномов и не лезть в самую гущу сражения, Дарк осторожно, ни на миг не спуская глаз с находившихся поблизости шеварийцев, подошел к грозно торчащему ввысь бушприту корабля, улучив подходящий момент, высоко подпрыгнул, обхватил всеми четырьмя конечностями свисавший с него канат и быстро полез вверх.

К счастью, у часовых, охранявших плоты с лодками, было много своих забот, и они редко поглядывали в сторону оставленных без присмотра кораблей. Трюк моррона никто не заметил, да и исчезновение мотавшегося без дела пехотинца не вызвало ровным счетом никакого интереса у лодочников и рулевых плотов. Такую беспечность можно было легко объяснить. Сами по себе посудины с пропоротыми днищами уже не представляли интереса, а у находившихся на борту одного из них высоких чинов явно имелась собственная охрана, лично не принимавшая участия в боевых действиях, а следившая исключительно за безопасностью своих господ.

К тому же вряд ли Фегустин Лат удосужился довести до сведения каждого приплывшего с ним солдата, что здесь, в оторванном от внешнего мира подземелье, они воюют не только против гномов, но еще и против двоих людей герканского происхождения и одного очень опасного существа, внешне ничем не отличающегося от человека. Об этом знало лишь ближайшее окружение командующего захватом махаканских владений вампира. Уделом же остальных было полнейшее неведение как этого, по большому счету несущественного, факта, так и наверняка истинной цели подземной экспедиции.

Когда речь заходит о тайных знаниях, да еще не абстрактных, не оторванных от действительности, а легко применимых на практике, ставки в жестоких играх возрастают аж до самых небес, а стоимость человеческих жизней, наоборот, стремится вниз и достигает нулевой отметки. Аламез не сомневался, что по завершении экспедиции на поверхность земли поднимутся лишь члены вампирского клана. Все же остальные шеварийцы, не имеющие прямого или косвенного отношения к дому Мартел, либо будут убиты, а их тела оставлены на съедение пещерным хищникам, либо отправятся кормить своей плотью озерных рыб. Им даже не будет предоставлена честь пасть смертью храбрых на войне с Герканией. Уж слишком велик риск, что они сболтнут лишнего о походе в махаканское подземелье, само существование которого после череды обвалов для большинства людей навеки должно остаться строжайшей тайной.

…На верхней палубе покинутого корабля не было ни души, и этот факт заставил моррона всерьез насторожиться. Даже если он взобрался не на тот корабль, на котором находился Фегустин Лат вместе со свитой, то капитан судна всё равно выставил бы парочку часовых для охраны запасов провизии, припасов, оружия и прочего походного имущества. Впрочем, Аламез не думал, что ошибся, ведь с верхушки накренившейся, как и весь корабль, мачты до сих пор свисал едва колышимый ветром флагманский флажок, а почти у самой лестницы, ведущей на кормовую надстройку, стоял намертво прикрученный к доскам палубы стол и пара мягких кресел.

Крен был довольно большим, но устоять на ногах было можно, да и идти не составило бы труда, причем даже не держась за бортики, свисавшие сверху обрывки канатов, мачты и основательно закрепленные катапульты, ни на йоту не стронувшиеся с мест, когда корабль ударился корпусом о сушу. Учитывая обстоятельства, в частности то, какой силы встряску довелось пережить и судну, и его экипажу, можно было сказать, что вокруг почти идеальный порядок. Мусора не видно, если не считать валявшихся на палубе обрывков канатов да упавшей с командирского стола при резком наклоне посуды. Перед тем как высадиться на берег, матросы даже избавились от пустых ящиков из-под камней-снарядов небольшого размера, причем не пошвыряли их за борт (на поверхности воды вблизи от корабля ничего не плавало), а убрали в трюм. Всё это было в высшей степени нетипично для морской братии и противоестественно, а следовательно, подозрительно…

Едва ступив на скрипучие доски, Дарк потянулся свободной от кирки рукой к перекрестью меча и принялся на ощупь разматывать обвязанную вокруг рукояти и ножен нить. Если врагов поблизости не было видно, то это вовсе не значило, что они все до единого покинули судно. Моррон даже не мог поручиться, что за ним сейчас не наблюдают. Тревожное ощущение близкой опасности присутствовало, особенно учитывая то, что Лат с его холеными прихвостнями на берег не сходили и в лодку не пересаживались. Командир и старшие офицеры экспедиции до сих пор находились здесь, но почему-то не следили с покосившейся палубы за успехами своих солдат, а удалились на нижний ярус, бывший скорее всего и трюмом большого лишь по меркам подземного водоема судна.

Стараясь передвигаться как можно тише, то есть поменьше скрипеть омерзительно халтурно положенными досками (Альто оказался прав, корабль мастерили впопыхах и явно не надеялись, что он прослужит долго), Аламез сперва добрался до прикрученного к палубе болтами стола, а затем и до двери в основании кормовой надстройки, которая определенно вела в трюм. К сожалению, прислушиваться было бессмысленно, гул идущего и, видимо, не собирающегося вскоре прекращаться сражения заглушал все остальные звуки. На всякий случай осторожно (плавно и без лязга) вынув из ножен меч, Дарк столь же аккуратно открыл незапертую дверь и заглянул в темноту лестничного проема.

Увиденное его не обрадовало, но не повергло в отчаяние. На нижней палубе царила не темнота, а всего лишь полумрак, причем тускловатый и не очень сильный источник света находился явно в носовой части трюма. Не на шутку встревожило моррона и то, что он был не зеленым, а багровым, да и к тому же часто мерцал. Насколько Дарка не подводила память, такое свечение испускали вампирские телепорты. Раз магический ход был открыт, значит, Фегустин Лат уже покинул место сражения, и это было очень плохо, ведь в этом случае все усилия Аламеза оказались напрасными, но, с другой стороны, поскольку свечение еще не погасло, телепорт действовал, и ненавистный вампир вместе со свитой еще собирались вернуться на корабль.

Естественно, Дарк понимал, что пользоваться телепортами и прочими чудесными диковинками крайне опасно, тем более если они созданы вампирами и для вампиров. Неизвестно, что бы произошло, вступи в багровое свечение не кровопийца из клана Мартел, а обычный человек или моррон. Магический ход мог, к примеру, взорваться, разметав чужака на мелкие куски, либо перенести его в смертельную ловушку: в замкнутое помещение, заполненное вооруженными до зубов врагами; в сырую казематную яму или куда-нибудь ещё, в очень малоприятное место. Но это был шанс, которым грех не воспользоваться; шанс, не тратя долгие недели на блуждание по темному подземелью, сразу попасть в логово врага, в самое сердце вражеской цитадели, куда скорее всего и отправился ненавистный ему Фегустин Лат за помощью или с докладом.

Аламез боялся принять решение столь ответственное, что у него даже слегка закружилась голова. С одной стороны, перспективы были очень радужными, а с другой, страх потерять всё, в том числе и погубить жизни многих легионеров, включая собственную, не позволял сделать рискованный шаг. Промучившись с полминуты сомнениями, Дарк нашел компромисс – отказаться от путешествия в неизвестность, а ограничиться лишь засадой, устроенной в трюме между мешками с провизией. При выходе из телепорта что сам Лат, что все его приспешники были бы наиболее уязвимы и практически беззащитны. Во-первых, они не ожидали бы нападения, а, во-вторых, насколько морронам было известно, телепорты вампиров не были рассчитаны на одновременное перемещение сразу нескольких существ. Враги появлялись бы из глубины магического свечения один за другим, а не все вместе, что многократно увеличивало шансы их быстро и, главное, без труда перебить. Обрадовавшись, что нашел самый оптимальный выход, при котором и успеха добиться легко, и своей головой рисковать придется лишь в рамках разумного, моррон быстро сбежал по крутой лесенке в корабельный трюм и даже не старался не скрипеть ступеньками.

В отличие от верхней палубы, где царили почти идеальный порядок и относительная чистота, трюм корабля напоминал огромную свалку, да к тому же еще и заполненную доходившей возле лестницы аж до колен водой, а у кормы и того более. Во многом быстрому затоплению кормовой и средней части трюма (корпус лишь частично находился в воде, а его передняя часть с пропоротым днищем покоилась на суше) поспособствовали отсутствие цельных, герметично перекрывающихся переборок да недостаточно плотно забитые паклей, которая, естественно, частично или полностью вылетела при столкновении с берегом, щели в бортах. Наверняка, когда судно садилось на мель, капитан приказал убрать паруса, чтобы сбавить скорость, но, видимо, оплошал, отдав это распоряжение слишком поздно. Всё уложенное вдоль бортов штабелями добро: мешки, тюки, связки с оружием, запасные паруса, бочонки и прочие грузы при ударе основательно встряхнуло и перетряхнуло. Бесценные в походе запасы теперь превратились в жалкое месиво из рассыпавшихся круп, разбросанных вещей, плавающих в воде набухших караваев и раздавленных колбас. Бардак из содержимого рваных мешков и прочего барахла был везде, но всё же сквозь него была проделана аккуратная тропка, ведущая, как нетрудно догадаться, от самой лестницы в носовую часть, то есть туда, откуда исходило мерно мерцающее багровое свечение. Поскольку трюм был поделен на отсеки лишь номинально и посередине имелся довольно широкий проход без дверей (к сожалению, в настоящее время основательно загроможденный хламом), Дарк сразу же приметил источник свечения, не столь уж и тусклый, если прямо на него смотреть.

Внутренние помещения разбитого корабля освещал настоящий, действующий телепорт, но только существенно сузившийся и составлявший в режиме ожидания повторного использования не более трети метра в диаметре. Шеварийские вампиры были опасными противниками, поскольку педантично относились даже к мелочам. Аламез мог поклясться головой, что они специально уменьшили размер активированного портала, чтобы, во-первых, поберечь магическую силу, за счет которой он поддерживался, а, во-вторых, чтобы воспрепятствовать случайному проникновению в главную цитадель своего клана либо не в меру любознательного соотечественника-матроса, случайно забредшего в трюм, либо забравшегося на покинутый корабль врага. Даже если бы Дарк очень сильно захотел протиснуться в зависший на высоте в полтора метра от пола и мерно мерцавший багровый круг, то не смог бы так узко сдвинуть плечи, а затем, подпрыгнув, резко поджать колени, чтобы ни одна часть его тела не оказалась за внешней гранью магической окружности.

Принципа действия телепортов моррон не знал, поскольку единственно знакомый ему маг хоть и был немного сведущ в этом вопросе, но никогда не вдавался при нем в детали. Однако из бесед с Мартином Гентаром Аламез отчетливо запомнил, что кромка любого портала опасней остро заточенного лезвия топора. Она мгновенно и совершенно бескровно делит любой соприкоснувшийся с ней объект на две части: одна переносится в пункт назначения, а другая остается в исходной точке. Тот, кто не ведал этой особенности и был беспечен, мог легко лишиться рук, головы или ног.

Воспользоваться телепортом, находившимся как бы в наполовину свернутом виде, не представлялось возможным, так что о перемещении в убежище вампиров чужака и речи быть не могло. Однако этих мер безопасности Фегустину Лату почему-то показалось мало, и он еще оставил в трюме часового, правда, совершенно не бдительного и, несмотря на капитанские эполеты на его мундире, не имеющего ни малейшего представления о том, что такое устав и дисциплина.

Как только моррон повернулся лицом к носовой части корабля, то увидел в дальнем конце трюма не только свечение телепорта, но и караулившего его офицера, одного из тех лощеных щеголей, из которых состояла походная свита Фегустина Лата. Развалившись на составленных вместе наподобие кресла винных бочонках, молодой холеный вельможа мирно спал, издавая звуки, явно недостойные его аристократического происхождения. На вид он был еще совсем юнцом, хоть здравый смысл подсказывал моррону, что спящий часовой гораздо старше тех лет, на которые выглядел. Во-первых, трудно дослужиться до капитана, причем, судя по изящному и очень дорогому мундиру, гвардейского полка, к восемнадцати-девятнадцати годам. Даже учитывая очень знатное происхождение отпрыска, такой высокий чин сразу было не получить, что в шеварийской, что в любой иной армии. Во-вторых, юноша явно был из числа кровососущих, что доказывала не только его чуть бледноватая кожа, но и сам факт нахождения возле телепорта. Клан Мартел не доверяет свои тайны кому попало. В свое отсутствие Лат мог поручить охранять магический проход только другому вампиру, тому, кто был повязан с ним не только общностью интересов, но и узами крови.

Внешность спящего была обманчива, причем наверняка во всем, а не только в количестве лет, которые он прожил на белом свете. Не исключено, что в щуплом, тщедушном тельце долговязого парня сокрыта сила богатыря, а его тонкие, с виду слабенькие пальчики могли запросто проломить человеку грудную клетку, предварительно пробив нательную кольчугу среднего качества или кожаную броню.

Единственное, в чем Дарк мог быть абсолютно уверен, так в том, что беспечный караульный мертвецки напился и теперь не просто дремал, а спал нездорово крепким сном. Он ни за что бы не очнулся, пустись Аламез в пляс, заори что есть мочи или отхлещи недотепу ладонью по его бледным, но всё же слегка порозовевшим от выпитого вина щекам. Пять пустых бутылок, валявшихся у молодого вампира под ногами, были лучшим доказательством этого предположения. Шестой же сосуд с «солдатским счастьем» горе-офицер ещё сжимал в левой руке, в то время как пальчики правой ласково оглаживали покоившуюся на подлокотнике кресла слегка надкушенную куриную ножку. Неизвестно, что снилось нарушителю устава караульной службы и за что он принимал во сне гладкую, нежную, хорошо пропеченную куриную кожицу, но на его тонких губках застыла умильная улыбка, настолько противная, что моррону захотелось пройтись по лицу спящего не только ладонью…

Угрозы спящий не представлял, поскольку не только находился в неподходящем для схватки состоянии, но и не имел при себе оружия, если, конечно, не считать ножа, которым он пригвоздил к одному из бочонков кусок надкушенной, изгрызенной зубами колбасы, о который пьяный вампир, похоже, подтачивал затупившиеся клыки. Доспехов на теле юнца тоже не было. Темно-синий мундир, расстегнутый нараспашку, выставлял напоказ не только белоснежную нательную рубаху, но и небогатую мышцами, костлявую и к тому же абсолютно безволосую грудь.

Уснувшего часового не понадобилось бы даже оглушать, его можно было бы просто связать и, сбросив с трона из бочонков, оттащить в темный угол, но Аламез не увидел причин деликатничать. Как известно, лучший вампир – мертвый вампир. К тому же молодой офицер в дорогом мундире элитного полка олицетворял собой очень многое, что моррон презирал, когда был еще человеком. Дослужившийся до чина гвардейского капитана имперской кавалерии Аламез до глубины души ненавидел высокопарных, надменных снобов, не любящих воевать собственными руками, но охотно заставляющих других проходить через все ужасы войны, презиравших собственных солдат и бессовестным образом отбиравших у них «львиную долю» почестей и наград.

Немного подумав, но так и не найдя достойной причины оставить кровососа в живых, моррон двинулся на мирно посапывающего во сне врага. Таиться не было смысла, так что Дарк даже не пытался ступать тихо и обходить попадавшиеся на пути предметы. Один не очень сильный удар кирки по широкому лбу охранника портала, и сезон охоты на вампиров из клана Мартел можно было считать открытым. Ставить зарубки на орудии убийства или собирать трофеи в виде клыков Аламез не собирался, но не считал зазорным вести счет собственноручно убиенных шеварийских кровососов. Уж больно соклановцы Лата разозлили Дарка, заманив в ловушку целый отряд морронов и в одночасье пленив всех, кто его знал и ценил.

Занеся для удара кирку, Дарк быстро приблизился к жертве, но когда до посапывающего вампира осталась всего пара-тройка шагов, произошло невозможное. Шеварийский офицер проснулся и, еще не открыв глаз, повернул голову в сторону не думавшего таиться убийцы.

– Почем шлендаешь трусляво?! Колбас отожрать захотькалось, быкалочу мазуйное?! Маршем в сечку-рубку, доходяка помойная! – не по возрасту строгим голосом и властно произнес офицер по-шеварийски, видимо приняв Дарка за хитреца-солдата, вздумавшего под шумок полакомиться дармовой выпивкой и колбасой, пока его боевые товарищи воевали.

Скорее всего виновницей роковой ошибки сонного вампира стала трофейная куртка на плечах Аламеза, настолько пропахшая солдатским потом, что отбивала все остальные запахи, в том числе и тот, что исходил от крови нового хозяина. В ней моррон не только выглядел, но и пах как боец шеварийской легкой пехоты.

– Ты-ы-ы?! – испуганно и надрывно выкрикнул вампир, лениво открыв глаза и тут же встрепенувшись.

Это произошло всего за миг до того, как острая кирка с размаху вонзилась в покрывшийся морщинами лоб кровососа и поделила его голову пополам. Вампир признал Дарка, что, впрочем, было немудрено. Фегустин Лат явно объяснил своей свите, кто наблюдал за ходом сражения с крыши казармы и насколько он опасен, но предупреждение не помогло, по крайней мере, одному из приближенных вампиров.

Орудие горной добычи легко раздробило череп и так же без затруднений вышло обратно. Вид раскроенной головы был ужасен, причем не только из-за мгновенно запачкавших ворот мундир ошметков мозгов и крови, но и из-за острых осколков костей, отвратительно торчащих наружу. Смерть посетила вампира столь внезапно, что он не только не почувствовал боли, но даже не задергался в прощальных конвульсиях спонтанно сокращающихся мышц.

Цинично протерев запачканную кирку о дорогую ткань офицерского одеяния, Дарк решил убрать обезображенный труп с глаз долой. Отвратный вид умерщвленного часового не только вызывал у него легкий приступ тошноты, но и мог спугнуть остальных вампиров, которые в любой миг могли вернуться из телепорта. Сперва моррон хотел просто ударить мертвое тело в грудь ногой, а затем, повалив его таким образом на пол, зацепить киркой и оттащить в дальний угол. Там мертвеца можно бы было легко спрятать, например, завалив полупустыми мешками да бочками. Однако здравый смысл вовремя подсказал Дарку, что стоит действовать более деликатно; так, чтобы не перепачкать полтрюма. Только выйдя из телепорта, враг мог почувствовать запах крови мертвого собрата и скрыться обратно, чтобы тут же вернуться с целой дюжиной, если не более, крепких бойцов. Во избежание столь нежелательных последствий, труп нужно было перенести аккуратно, по возможности плотно завернуть в толстую, грубую ткань, например парусину или мешковину, а затем уж завалить, причем лучше всего пахучими припасами со стойкими ароматами.

Поборов лень и несвоевременно появившееся чувство брезгливости, Аламез приблизился к трону из бочек вплотную и бережно, чтобы не запачкаться, ухватил труп за лацканы быстро пропитавшегося кровью мундира. Стоило лишь моррону сжать пальцами тонкую, мягкую ткань и слегка потянуть мертвое тело на себя, как он тут же понял, сколь роковую ошибку только что совершил. Имея дело с вампирами, да еще мало изученного вида, не следовало полностью доверять своим глазам, а перед тем, как спокойно убрать оружие и приблизиться к жертве вплотную, не мешало бы нанести еще парочку-другую ударов, например: пронзить мечом сердце или срубить с плеч обезображенное нечто на месте головы.

Едва Аламез коснулся мертвеца, как его единственный уцелевший глаз ожил и, не моргая, уставился на неудачливого убийцу, а тонкие губы «покойничка» растянулись в пакостной ухмылке. Отпрянуть назад моррон не успел, бессильно повисшие руки вдруг ожили и крепко впились в рукава его курки. Сперва каким-то чудом выживший вампир слегка притянул Дарка к себе, а затем сильно и резко оттолкнул, откинув к противоположному борту. Насладиться полетом Аламез не успел. Краткий миг, проведенный в воздухе, сменился болезненным ударом о доски, волной прокатившимся по спине и как будто заполнившим мгновенно съежившиеся легкие грудой камней, не позволявшей ни вздохнуть, ни выдохнуть. Хорошо еще, что инстинкты не подвели, и моррон успел вовремя сгруппироваться, чем уберег затылок и локти от знакомства с корабельным бортом. Ударившись головой, Дарк наверняка потерял бы сознание, а врезавшись в крепкие доски локтями, на какое-то время потерял бы возможность шевелить руками. Но этого, к счастью, не произошло. При приземлении Аламез хоть и пострадал, но не превратился в беспомощное тело.

– Беда с вами, с морронами! – рассмеялась изуродованная голова плавно и грациозно поднявшегося с бочек кровососа. – Всегда напролом прёте, даже неинтересно воевать. Доверчивы, как дети, и полагаетесь только на грубую силу!

На этот раз вампир предпочел для общения герканский язык, что весьма обрадовало собеседника. Грудь через силу поднявшегося на ноги Аламеза болела, и он боялся, что если услышит еще хоть пару фраз на комичном шеварийском, бывшем скорее диалектом герканского, чем полноценным языком, то не выдержит напряжения в легких и задохнется. Кстати, именно из-за боли в груди Дарк и промолчал, а не вступил в дискуссию с ожившим мертвецом, продемонстрировавшим чудеса живучести и наглости.

– Что молчишь, Аламез? Сказать, что ли, нечего? – усмехнулся наполовину обезглавленный вампир, запахнув на груди мундир и надевая поверх широкий пояс, на котором хоть и висели ножны, но пустые, без меча или иного оружия. – Надо же, у нашей пташки в зобу дыханье сперло!

– Шляпой рожу прикрой! Мозги-то наружу, не дай бог, застудишь! Дурачком станешь! – с трудом произнес всё ещё тяжело и часто дышавший моррон, сжимая в руке не выроненный в полете меч и пытаясь определить, куда же отлетела кирка.

– Смешно! Оценил! – кивнул остатками головы вампир, раздвинув ноги на ширину плеч и величественно сложив руки на залитой его собственной кровью груди. – Но я поступлю немного по-иному…

Слегка нагнувшись, шеварийский офицер подобрал с пола бутылку вина, легким движением пальцев откупорил её и тут же целиком вылил в рот содержимое. Дарк чувствовал, что это было не просто вино и что ему следовало воспрепятствовать этому действу, но грудь еще чудовищно болела, да и спина с трудом шевелилась. Всё, что он пока еще мог, так только собираться с силами и искать слегка затуманенным взором, куда же отлетела кирка.

Чудо почти мгновенного восстановления поврежденных тканей не заставило себя долго ждать. Едва опустошенная бутылка разбилась об пол, как голова вампира уже была на месте, правда, черты лица кровососа еще не восстановились, а лобовые кости и надбровные дуги походили на ком только что взошедшего теста. Светло-серая однородная масса, занявшая место поврежденных участков, постоянно пульсировала и вздымалась, в точности воссоздавая форму верхней части головы. Неизвестно, сколько бы продлился процесс полного восстановления. Кровопийца посчитал, что и так показал слишком многое, и скрыл дальнейшие изменения.

Не успел Аламез и глазом моргнуть, как темно-синий, изрядно залитый кровью врага мундир куда-то исчез, а на теле неподвижно застывшего вампира откуда-то появились (как будто проступили сквозь кожу) отменно начищенные и ладно подогнанные доспехи. С виду в пластинчатой броне не было ничего необычного, в таких кирасах и шлемах ходили многие шеварийские, да и некоторые герканские рыцари, но зоркий глаз моррона мгновенно подметил одну маленькую деталь… настораживающую и пугающую. Хорошие доспехи отличаются от плохих не только прочностью сплава и отменной подгонкой отдельных частей под фигуру хозяина, но и тем, насколько узки стыки. Чем уже, тем лучше; чем плотнее части доспеха прилегают одна к другой, тем у врага меньше шансов попасть в прорезь мечом или узким лезвием кинжала. Броня же вампира хоть и выглядела как обычная рыцарская, но вообще не имела щелей. Кираса плавно переходила в наплечники и в поножи и при ближайшем рассмотрении походила на цельный костюм, не имевший ни единого зазора. В суматохе боя или на дальнем расстоянии этой особенности было не рассмотреть, другое дело вблизи, да еще при хорошей видимости. Теперь стало понятно, почему ни Лат, ни его свита не носили брони. К чему таскать на плечах груду железа, когда его в случае необходимости можно так быстро надеть.

Весь процесс восстановления, а заодно и облачения врага продлился не долее пяти секунд. Примерно столько же понадобилось Аламезу, чтобы более-менее сносно дышать и унять боль, всё ещё гуляющую по онемевшим, ставшим твердыми мышцам спины. Решив, что долее медлить нельзя, а то как бы в руках противника еще не появился огромный двуручный меч, Дарк атаковал первым, сперва запустив в неподвижно застывшее изваяние попавшимся под руку окороком, а затем быстро сократив дистанцию прыжком и нанеся точный укол мечом в нижнюю часть живота.

Отбить летящий в голову окорок вампир успел, а вот от лезвия, нацеленного ему чуть ниже пупка, не ушел, впрочем, в том вовсе и не было необходимости. Соприкоснувшись с кирасой из неизвестного сплава, острие меча тут же проскользнуло вверх, оставив на доспехах не очень глубокую царапину. Вампир слегка отшатнулся назад и громко рассмеялся, не столько веселясь, сколько желая морально подавить противника, демонстрируя ему свою неуязвимость и смехотворность всяких попыток пробить несокрушимую броню.

После укола Дарк тут же отпрыгнул назад и, выхватив из воды под ногами рваный, всего лишь наполовину заполненный крупою мешок, снова метнул его в голову противника. Моррон и не думал, что сможет ранить врага первым же ударом, поэтому особо и не расстроился. Главное, он убедился, что латы были настоящими, а не иллюзорными. Меч против них был практически бесполезен; в его рубящий удар нужно было вложить всю свою силу, чтобы пробить столь прочную сталь. Самым эффективным оружием против магического доспеха стал бы боевой клевец или утерянная где-то здесь кирка.

Враг не был великодушен и не дал моррону времени на поиски. Так и не вооружившись мечом, а предпочитая бить облаченными в стальные перчатки руками, вампир ринулся в атаку и насел на Дарка с такой силой, что первая передышка возникла только тогда, когда моррон коснулся спиной кормы. Зажатый в угол и изумленно взиравший на выщербленное, да еще и погнутое лезвие меча, изрядно пострадавшее при ударах о неизвестную, но очень прочную сталь, Аламез не впал в отчаяние, а решил в корне изменить тактику ведения неравного боя. Броня делала вампира практически неуязвимым, но зато заметно снижала скорость его реакции и делала чуть менее поворотливым.

Высоко подняв меч над головой, моррон отразил удар правой перчатки врага, идущий сверху вниз, а затем, вместо того чтобы подставить меч под опускающуюся на его голову левую руку, резко присел, отпрянул в сторону и совершил кувырок через голову, в результате которого хоть и выронил оружие, хоть и нахлебался изрядно перемешавшейся с пивом и вином воды, но зато мгновенно оказался за спиной потерявшего его из вида вампира.

«Раз латы пробить нельзя, надо сделать так, чтобы противнику в них стало плохо!» – руководствуясь именно этой древней как мир истиной, моррон обеими руками ухватился за ближайший бочонок, поднял его над головой и, не раздумывая, разбил о голову едва успевшего повернуться к нему лицом противнику. Доспехи, конечно, выдержали удар, но зато их оглушенный владелец пошатнулся и непременно упал бы, если бы не оперся спиною о доски кормы.

– Ну что, господин кровосос, не изволите ли отведать керейского?! Кажется, семилетней выдержки! – не скрывая злорадства, прокричал Дарк, отскочив еще шагов на пять назад, и перешел от оглушения бочонками к метанию бутылок. – Иль вы более трехгодичное гуппертальское предпочитаете?! Жаль, шеварийских помоев под рукой нет, вам бы они привычней были!

– Порву, на части раздеру! – с ненавистью шипел в ответ вампир, едва успевая отбивать руками непрерывно летящие в него бутылки и упорно пытаясь идти вперед.

Более двух третей снарядов, естественно, не достигли цели, а были разбиты вдребезги в процессе отражения, отчего и без того спертый воздух в трюме довольно быстро наполнился удушливыми винными парами. Наверное, в основном по этой причине медленно отступавшему метателю выпивки стало весело. Каждая бутыль, разбивающаяся о голову или о плечи замешкавшегося вампира, приводила Дарка к новому приступу необузданного, демонического смеха, от которого даже самому смеющемуся было немного не по себе. Аламез и представить не мог, что спонтанно родившаяся в его голове мысль приведет к столь славной и быстрой победе над почти непобедимым противником.

Рыцарь-вампир преследовал отступавшего к носовой части моррона всё медленней и медленней, причем после третьего или четвертого десятка загубленных бутылок, он стал отбивать быстро летящие в него снаряды лишь правой рукой, а левой пытался зажать нос. Атмосфера в трюме становилась всё удушливей и удушливей, от такого ядреного амбре, которое воцарилось в замкнутом пространстве корабля, потерял бы сознание любой именитый пропойца. Аламеза самого изрядно шатало и чуть не тошнило, но он держался, зная, что вампиру с его чутким обонянием должно быть в сотню раз хуже. Буйная смесь резких запахов сводила кровопийцу с ума и медленно убивала…

И вот наконец-то настал тот миг, когда закованный в тяжелые доспехи вампир сперва упал на колени, а затем, полностью обессилев, грузно повалился в воду. Умереть он вряд ли умер, но сознание точно потерял. Не тратя даром времени, Дарк приступил к поискам потерянной кирки, а найдя её рядом с одним из разбитых бочонков, незамедлительно приступил к завершающему этапу скоротечного и даже комичного, хоть и ужасно зловонного сражения.

Подойдя к лежащему на спине и практически полностью скрытому водой противнику, Дарк замахнулся киркой и нанес сильный удар острой кромкой в самый центр кирасы. По руке победителя прокатилась ощутимая дрожь, но горняцкий инструмент сделал своё дело, пробив в доспехе небольшую дырочку, из которой тут же потекла струйка темно-красной крови. Аламез хотел ударить во второй раз, чтобы расширить отверстие и углубить рану, но в самый последний момент остановился. Едва очутившись на поверхности лат живительная влага вдруг загустела и подобно плотной пленке затянула пробитое отверстие. Вначале своеобразная «пробка» оставалась темно-красной, но затем поблекла и стала такого же цвета, как доспехи.

«А если это вовсе не вампир! – пришла в голову пораженного увиденным моррона шальная мысль. – Не могут же шеварийские кровососы так разительно отличаться от остальных кровопийц? Насколько изменили их природу, их сущность, знания древних народов? Нет, быть такого не может! Гном никогда не станет человеком, а человек не обратится в гнома! Да и какая, собственно, разница?! Главное, что они уязвимы! Если уж кирка в латах дырку проделала, так хороший гномий топор их на куски порубит! Сложно, конечно, биться против того, кто восстанавливается гораздо быстрее тебя да доспехи собственной кровью латает; сложно, но возможно, и это главное!»

Добить поверженного противника моррону, к сожалению, не удалось, поскольку до этого момента лишь мерно мерцавший телепорт стал быстро увеличиваться в размерах, постепенно заполняя всю носовую часть трюма. Вампиры возвращались, возможно, первым на корабль ступил бы сам Фегустин Лат, но у Аламеза не было шанса это проверить. Во-первых, моррон уже сильно устал и не выдержал бы схватки с несколькими кровососами в замкнутом пространстве трюма. Во-вторых, из всего оружия у него осталась лишь кирка, как оказалось, хоть и действенная, но недостаточно мощная в бою против вампирских доспехов. Ну а в-третьих, и это стало основной причиной позорного отступления, Дарк уже так надышался винными парами, что еле стоял на ногах и вот-вот мог сам потерять сознание. Биться же в удушливой, смрадной атмосфере вообще не представлялось возможным.