Глава третья
Скрэк
По узкой тропинке навстречу мне шел Скрэк, — если только это можно было назвать ходьбой.
Он налегал всем телом на палку с развилкой на конце и с трудом переносил левую ногу вперед, потом переставлял палку и делал новый короткий шаг, при этом его правая нога бессильно волочилась по земле. Вот она протащилась по корню дерева, и у парня вырвался хриплый стон — такой же, как тот, который несколько секунд назад привлек мое внимание.
Черт побери, что это с ним случилось?
Я вышел из-за дерева на тропинку в десяти шагах от Скрэка, и вор остановился так резко, что чуть не упал.
— Давно не виделись, — сказал я, внимательно разглядывая лаэтянина. — Соскучился по мне, а?
Унит по-звериному ощерил зубы, сверкнув на меня бешеными глазами из-под черных слипшихся сосулек волос. Его грозный взгляд не произвел на меня особого впечатления — должно быть, потому, что вор дышал, как загнанная лошадь. Сейчас он казался неподходящим объектом для сведения счетов, и все-таки я не удержался от издевки:
— Вот таким ты мне нравишься больше, приятель!
Я солгал — он ничуть мне не нравился, стоял ли на двух ногах или на одной.
Скрэк в несколько отчаянных рывков доковылял до ближайшего дерева и прислонился спиной к стволу.
— Убирайся! — взвизгнул он. — Что тебе нужно?
— Ничего. Мне показалось, это тебе нужна помощь…
Унит с мерзким ругательством замахнулся на меня палкой:
— Проваливай, раб! Пшел вон, клейменая скотина!
Если что и могло разъярить меня, так это упоминание о моем рабском клейме.
— Стоило бы хорошенько отделать тебя, ру-мит! — сжимая кулаки, гаркнул я. — Да только неохота пачкать руки о такую вонючую мразь!
Резко повернувшись, я зашагал в чащу, а вслед мне неслись ругательства лаэтского вора. Шипи, змееныш, шипи! Сама судьба разобралась с тобой, избавив меня от необходимости сводить с предателем счеты!
Я прошел ярдов сто, все больше замедляя шаги, и наконец остановился.
Ненавидящий взгляд, которым только что прожигал меня Скрэк, кое о чем мне напомнил.
Точно так же я сам недавно смотрел на старикашку Сидура, когда тот взирал на меня сверху вниз, уверенный в своей безграничной власти над прикованным к стене строптивым рабом…
Какого дьявола, в самом деле?!.
С тех пор, как я очутился в во-наа, какой-то злой рок все время вынуждал меня заботиться о тех, кто ничуть не желал, чтобы о них заботились. Сперва — Наа-ее-лаа, потом — Та-ван; не хватало еще, чтобы я беспокоился об этом злобном воровском отродье! Уж Скрэк-то в подобном случае точно бросил бы меня подыхать!
И все же словно помимо воли я сделал по лесу широкий круг и вернулся к тропинке.
За это время здесь все изменилось в худшую сторону.
Унит больше не ковылял с помощью своего импровизированного костыля, а полз, напоминая большую ящерицу с перебитой спиной. Однако искалеченной ящерице гораздо легче передвигаться ползком, чем искалеченному человеку. Лаэтя-нин с трудом одолевал пару ярдов, на несколько секунд замирал и снова пускался в путь. Нога, без сомнения, причиняла ему сильную боль: вор то и дело глухо стонал — и все-таки продолжал ползти…
Интересно, сколько же времени он брел по лесу, если совсем обессилел? И что у него все-таки с ногой? Судя по тому, что он вообще не может ею владеть, это или перелом, или очень сильный вывих…
Наблюдая за мучительным путем лаэтского висельника, я незаметно подходил к нему все ближе и наконец расслышал, о чем бормочет Скрэк в перерывах между рывками.
— Здесь должна быть вода… — шептал унит. — Даже Ночные Владыки не могут жить без воды… В этом проклятом лесу должна быть вода…
Черт бы побрал все на свете!
— Ты ищешь воду? — сказал я, шагнув к нему из-за деревьев. — Между прочим, река совсем в другом направлении!
Скрэк резко приподнялся на локте, глядя на меня полубезумными от боли и ярости глазами, и схватился за нож.
— Убирайся!.. Не подходи!
— Как скажешь. И все-таки река в той стороне. Если хочешь, могу тебя к ней отнести…
— Не подходи, румит!
— Ну, дело твое.
Я отступил в лес, а Скрэк, проводив меня полным отчаяния и бешенства взглядом, развернулся и пополз в указанном направлении. Уж не знаю, каким образом ему удавалось продираться сквозь дикую чащу, если он только что с трудом передвигался даже по тропинке, но он полз с одержимостью маньяка, почти не останавливаясь, чтобы отдохнуть.
Вор наверняка догадывался, что я за ним наблюдаю, потому что больше не позволял себе стонать. Лишь когда его нога зацепилась за петлю ползучего растения, у него вырвался громкий вскрик, который он тут же заглушил, вцепившись зубами в ладонь…
И тут мое терпение окончательно иссякло. Я прыгнул к этому мазохисту, крепко схватил за правую руку и приподнял. Не обращая внимания на негодующий вопль, взвалил себе на спину худое дергающееся тело, перехватил колотящую по моим плечам вторую руку и быстро зашагал через лес. Теперь, когда я крепко держал унита за запястья, он мог только бить меня ногами — вернее, одной ногой… Во всяком случае, я так полагал, но понял, что недооценил Скрэка, когда в мое ухо вдруг вцепились острые зубы.
Взвыв от боли, я что было силы встряхнул висящую на моей спине злобную бестию и спас тем самым остаток уха. Потом, мотнув головой назад, от души врезал Скрэку затылком в лоб, — тот взвыл и обмяк, но я не рассчитывал, что блаженное спокойствие продлится долго. Зная живучесть этого ублюдка, я пустился через лес бегом; еще не хватало, чтобы звереныш впился зубами в мою сонную артерию!
При виде блеснувшей впереди реки Скрэк дернулся, напрягся и закричал. Пробежав по инерции еще несколько шагов, я поспешно скинул его на землю: честно говоря, я предпочел бы нести на спине голодного вампира, чем очнувшегося лаэ-тянина!
Со змеиным проворством Скрэк пополз к реке и начал пить, захлебываясь от жадности…
Пока вор утолял страшную жажду, я успел приложить к прокушенному уху подорожник и немного успокоиться. Парень, как и я, пробыл в лесу не меньше двух земных суток; если он столько времени оставался без воды, не стоило удивляться его отвратительному настроению!
— Ладно, дай я все-таки посмотрю, что у тебя с ногой…
Я подошел, наклонился над лаэтянином — и лишь в последний миг сумел избежать удара ножом в грудь. Только потому, что я быстро отпрянул, лезвие вспороло мне кожу на плече, а не воткнулось в сердце.
— Ты что, совсем спятил?! — гаркнул я, зажимая ладонью рану.
В ответном верещании я разобрал только слова «калькар», «раб» и «румит» — и с трудом удержался от того, чтобы как следует пнуть мерзавца. Полминуты я стоял, рыча от ярости, потом плюнул в сторону источающего злобу звереныша и быстро пошел прочь.
Я еще долго не мог успокоиться и самыми последними словами поминал лаэтского вора, приматывая к раненому плечу разжеванный подорожник. В ход пошли не только бранные выражения на родном языке, но и крепкие словечки ва-гасов, а впридачу — весь богатый спектр ругательств, почерпнутый мною в Окраинной тюрьме. Когда я наконец выдохся и замолчал, кровь уже почти не текла из пореза.
Что ж, для таких ублюдков, как Скрэк, не существует худших врагов, чем они сами. Вор добровольно обрек себя на медленную мучительную смерть в ночном лесу, а мне пора было перестать думать о ранившем меня злобном безумце и как можно скорей заняться подготовкой к ночевке… Жаль, что я не могу, подобно медведю, впасть в спячку на двести с лишним холодных темных часов!
Некоторое время я энергично собирал орехи вокруг рощицы горячих деревьев и, как белка, набивал ими дупло. Потом подумал, что смогу гораздо быстрей подниматься и спускаться к своему жилищу, если сплету лестницу из ползучих растений, густо обвивавших многие стволы. Стебли лунных «лиан», длинные, гибкие и прочные, тем не менее легко ломались в местах сочленений: я выбрал толстый кусок футов в двадцать, завязал на нем множество узлов и прикрепил к ветке рядом с дуплом.
Будь у меня нож, я сумел бы сделать лестницу получше, с деревянными ступеньками смог бы также вырезать себе прочную дубинку на случай встречи с тор-хо…
Ну почему я не отобрал нож у Скрэка? Впрочем, еще не поздно было исправить свою оплошность, и я быстро придумал, как отнять оружие у лаэтянина без риска напороться на клинок. Мне вовсе не хотелось снова любоваться на эту свирепую бестию, но другого выхода не было; запасшись длинной тонкой «веревкой», я зашагал обратно к реке через быстро темнеющий лес.
Скрэк лежал на том же месте, где я его оставил — теперь он валялся на спине, погрузив больную ногу в холодную воду.
Но еще задолго до того, как я увидел унита, я услышал его стоны, временами переходящие в тонкий надрывный скулеж. От этих звуков у меня мороз продрал по коже, — а выйдя к реке и увидев вора, я начисто забыл обо всех неприятностях, которые совсем недавно претерпел из-за него.
На берегу теперь лежал не злобный демон, а просто истерзанный болью мальчишка, который к тому же был ненамного старше Наа-ее-лаа… В пересчете на земные года я дал бы ему лет семнадцать-восемнадцать, у него еще и борода не росла! Теперь, когда ему не перед кем было больше храбриться, злобная маска слетела с него, обнажив истинное лицо, и это лицо показалось мне очень похожим на лицо больной лаэтской принцессы… Мне пришлось помотать головой, чтобы избавиться от нелепого наваждения.
Скрэк тоже мотал головой из стороны в сторону и конвульсивно вырывал рядом с собой пучки травы. Мне самому приходилось ломать ногу, и я знал, каково это: каждое движение причиняет тебе боль, но и лежать совсем неподвижно ты не можешь.
С хриплым стоном закинув руки за голову, унит начал скрести пальцами землю…
В тот же миг я метнулся вперед и надел ему на запястье петлю моментально прикрутил одну руку к другой, — и когда Скрэк рванулся, тонко отчаянно взвыв, я уже привязывал веревки к стволу дерева за его головой.
Мальчишка бился, визжал, сыпал проклятьями, но без толку: лунные лианы удержали бы даже тор-хо.
— Чтоб твои глаза выели черви! Чтоб тебя закопали живьем, проклятый раб! Я убью тебя и вырежу тебе печень! А-а-а!
— Лучше не дергайся, себе же делаешь хуже, — посоветовал я, наклоняясь над ним.
Такой неистовой ярости, какая пылала сейчас в голубых глазах Скрэка, я, пожалуй, не видел даже в глазах тор-хо.
— Только посмей ко мне прикоснуться, мерзкий румит! Только посмей… Не-е-ет!!
Вопль Скрэка перешел в рыдание, когда я взял его подмышки и вытащил из воды. Он попытался пнуть меня здоровой ногой, но я прижал ее к земле и для верности на нее уселся. Теперь парень был совершенно беспомощен и мог только осыпать меня проклятьями и угрозами.
Но я не обращал внимания на его хриплые крики: во-первых, потому, что понимал изощренную брань с пятого на десятое, а во-вторых, пока мальчишка изрыгал свои мерзопакостные ругательства, по его лицу текли слезы.
Я вспорол ножом грязную, пропитанную водой штанину и покрутил головой при виде чудовищно распухшего колена.
— Не трогай, выродок… Не-е-е-е!..
Прикосновение к колену вырвало у Скрэка дикий вопль; он рванулся что было сил — и потерял сознание.
Что ж, как раз вовремя! Теперь я мог без помех прощупать его ногу, что удалось мне с большим трудом, настолько она раздулась.
Так я и думал — вывих, причем очень скверный: колено полностью вышло из суставной сумки, и я содрогнулся, представив, какую боль испытывал этот бедолага, пробираясь по лесу целый земной день то с помощью костыля, то ползком. Судя по состоянию связок, Скрэк выбил колено никак не меньше суток назад, и теперь мне придется порядком потрудиться, чтобы вправить сустав.
Я оттащил назад обмякшее тощее тело так, что оно стало единой туго натянутой струной вместе с привязанной к дереву веревкой, покрепче обхватил распухшую ногу, уперся пяткой в землю и рванул что было сил…
Боль заставила Скрэка потерять сознание, и новая дикая боль привела его в чувство. Но несмотря на пронзительный вопль лаэтянина я услышал, как сустав щелкнул и встал на место.
Вот и все… Каждый из нас получил то, в чем нуждался: у меня теперь был нож, а лаэтский вор через какое-то время снова сможет ходить. И если он все-таки подохнет в лесу Ночных Владык, в том не будет моей вины!
— Я убью тебя, вонючий раб! — прорыдал мальчишка. — Я вырву тебе глаза! Я…
Он вдруг затих, почувствовав, как нестерпимая боль, мучившая его столько времени, превращается в боль, которую можно терпеть.
Я поднялся и устало побрел в чащу.
«Синие сумерки» уже накрыли лес плотным покрывалом, и, выбрав и вырезав в прибрежных зарослях две крепких палки, я вдруг увидел горящие в траве маленькие оранжевые фонарики. Вот он — бессмертник, щедрый дар бога Ликса! Неела рассказывала, что, не сумев выпросить у Интара вечную жизнь для унитов, добрый бог в утешение им посадил в во-наа чудо-растение, избавляющее лунных жителей от многих страданий и хворей…
Собрав спелые ягоды на большой лист, я осторожно раздавил их кончиками пальцев. Спасибо благодетелю Ликсу и моей наставнице Наа-ее-лаа! Светящаяся оранжевая кашица почти мгновенно смыла боль от ожогов и от пореза ножом. Больше того — вскоре я перестал чувствовать свои пальцы, как будто их заморозили хлоралгидратом!
Раздавив на листе побольше ягод, я вернулся к реке.
Скрэк в это время пытался зубами развязать веревку на руках при виде меня он вздрогнул и втянул голову в плечи.
— Не… Не подходи!..
— Старая песня. Исполнил бы для разнообразия что-нибудь новое!
Я уже знал, как обращаться с этим типом, и больше не собирался с ним церемониться.
Снова прижав левую ногу вора к земле и начисто игнорируя яростные вопли лаэтянина, я принялся смазывать целебной кашицей его распухшее колено. Наконец Скрэк понял, что ругаться и вырываться бесполезно, и затих, закусив губы.
Изведя на его ногу все оранжевое снадобье, я вытер пальцы о траву, встал и перерезал веревку, удерживающую руки унита.
— Боль скоро пройдет, но постарайся не делать резких движений, пока не окрепнут связки. Такие вывихи имеют мерзкую привычку повторяться…
Я обнял себя за плечи и застучал зубами. Через неполную олу в лесу воцарится темнота и лютый холод меня уже сейчас колотил озноб. Пора напиться и возвращаться в теплое дупло…
Скрэк осторожно дотронулся до своего колена и поднял на меня глаза.
— Что… что ты сделал? — хрипло спросил он.
— Больше не болит?
— Нет… Я вообще не чувствую ногу… Как будто ее отрезали…
— Онемение потом пройдет, — я бросил ему одну из палок. — Но старайся особенно не резвиться хотя бы первые две-три олы.
— Ты — лекарь?
— Нет. И тебе, по-моему, нужен не столько лекарь, сколько психиатр…
— А?
Конечно, скин не понял последнего слова, которое я произнес по-английски он продолжал смотреть на меня со смесью подозрительности и удивления… И вдруг его лицо исказил дикий ужас.
