Целые земные сутки мы отдыхали; за это время нам четыре раза приносили обильную вкусную пищу, в том числе горячую мясную похлебку и мягкие лепешки, а впридачу — пряный тонизирующий напиток оке.

Потом надсмотрщики раздели нас догола и вывели во двор, обнесенный высокими каменными стенами, в центре которого находился небольшой пруд. Охранники стали деловито загонять рабов в водоем, чтобы смыть с них многодневную грязь.

Я без принуждения прыгнул в воду, но многих унитов пришлось удерживать там силком: в пруд было добавлено какое-то моющее средство, немилосердно разъедавшее все царапины. Пленники, на чьих плечах красовались свежие следы от плетки, с воплями пытались выкарабкаться из водоема, но помощники Карита затаскивали их обратно и немилосердно драили щетками окровавленные тела. Над двором стоял дикий крик бедняг и грубая ругань служителей, торопившихся покончить с привычной грязной процедурой.

Наконец всем было позволено выйти из воды; при этом многие пленники, подвывая, принялись скакать и прыгать на краю водоема. Этих несчастных хватали и смазывали их рубцы какой-то жирной мазью; потом всем нам обработали лица соком гойи, чтобы удалить бороды, которыми мы обросли в пути; длинноволосым остригли волосы, а напоследок всех натерли какой-то маслянистой жидкостью, от которой тела начали лосниться, как заношенная замша.

Выдав пленникам по набедренной повязке из грубой синей ткани, помощники Карита заперли нас в другом помещении — каменном и очень холодном, хотя его в углу пылала небольшая жаровня. Униты, дрожа, сгрудились вокруг нее, а я принялся быстро ходить из угла в угол. Я был сыт по горло унижениями плена и обдумывал всевозможные планы бегства.

Мне хотелось попасть в Ринт? Что ж, теперь я в Ринте, но я ничем не смогу помочь Наа-ее-лаа, пока сам не вырвусь на свободу!

Я взглянул на отверстие в потолке, через которое струился розовый свет. Сумею ли я до него допрыгнуть? Футов двадцать — на Земле об этом не стоило бы даже думать, — но на Луне…

Лязг засовов заставил меня отскочить от окна: в помещение вошел пожилой седоволосый унит с обрюзгшим недовольным лицом в сопровождении полудюжины охранников. Карит, торговец рабами, пожелал самолично осмотреть свою собственность перед началом торгов.

Охранники выстроили всех рабов в шеренгу, и первым делом Карит уставился на меня. Слишком уж я отличался от остальных пленников и ростом, и цветом волос: среди унитов я до сих пор не видел светловолосых.

— Надо же, мне попался итон, — ткнув коротким жирным пальцем в мой бицепс, протянул торговец. — И где ты сумел приобрести такие мускулы — уж не в развлечениях ли с девками или в игре в «то-гу»? Хм… Из какого ты Дома?

— Из Летающего, — сквозь зубы ответил я, с трудом сдерживая желание схватить Карита за горло и придушить.

Торговец побагровел:

— Ты, никак, до сих пор считаешь себя высшим, раб! Пора тебе понять, что теперь ты — никто и ничто…

— Это ты — ничто, презренный кархан! — прорычал я…

В тот же миг мои голые плечи обожгла плетка, и четверо охранников потащили меня к жаровне, возле которой хлопотали помощники торговца. Увидев лежащий на красных углях раскаленный железный прут, я понял, что меня ждет, и с бешеным воплем вырвался из рук унитов.

Позволить заклеймить себя как раба?!

Все доводы в пользу благоразумия и сдержанности, которыми я до сих пор успокаивал себя, рухнули, как карточный домик, смытые волной неудержимой ярости.

Одним прыжком очутившись рядом с Кари-том, я обеими руками сжал его дряблое горло: каким наслаждением было видеть, как глаза торговца вылезают из орбит! Похоже, жизнь среди ва-гасов пробудила во мне инстинкты первобытного дикаря; работорговцу наверняка пришел бы конец, если бы не подоспели охранники с сетями.

Пару секунд спустя я уже оказался на полу, спутанный по рукам и ногам, а хрипящий и пускающий слюни Карит бешено пинал меня ногами. Наконец торговец опомнился, не желая портить отборный товар, и пролаял короткое приказание.

При виде унита, приблизившегося ко мне с раскаленным добела прутом в защищенной перчаткой руке, я рванулся так, что затрещала сеть… А в следующий миг железо с шипением впилось в мое плечо, и у меня вырвался крик не столько боли, сколько бессильной ярости.

Отныне я считался собственностью Карита, и тот уставился на меня сверху вниз со злобным торжеством в выпученных глазах.

— Если тебя не купят на ближайших торгах, я продам тебя самому жестокому владельцу рудника во всем Ринтаре, клянусь жезлом Ликса, — массируя горло, просипел торговец. — И тогда ты пожалеешь о том, что появился на свет, подлый раб!

— Единственное, о чем я жалею — это о том, что не прикончил тебя! — крикнул я, задыхаясь от боли в обожженном плече.

Карит омерзительно ухмыльнулся, еще раз пнул меня под ребра и крикнул:

— Ведите следующего!

Не знаю, что чувствовали заклейменные униты, когда нас одного за другим взводили на деревянный помост, я же никогда еще не ощущал такого мучительного стыда.

Меня собирались продать — как животное, как скотину! И в глазах тех, кто пялился на меня снизу, я действительно был двуногим животным!

На разных концах просторного помоста, представлявшего собой правильный восьмиугольник, стояли группы невольников, принадлежащих другим торговцам, и «зазывалы» надрывались, расхваливая достоинства того или иного раба.

Вдруг внизу возникло движение, толпа заметно оживилась: на помост начали заводить женщин.

В отличие от рабов-мужчин, прикрывающих наготу только набедренными повязками, рабыни щеголяли изящными разноцветными платьями: у этого товара главным достоинством являлась не сила, а привлекательность, поэтому невольниц постарались принарядить. Сперва на помост завели высоких полнотелых брюнеток и темных шатенок: насколько я понял, именно такой тип красоты ценился в во-наа превыше всего. Потом по ступенькам поднялись женщины, хоть не отличавшиеся особой привлекательностью, но, если верить истошным выкрикам «зазывал», владевшие различными ремеслами. И наконец, одной из последних на помост взошла худенькая девушка в синем платье, с короткими вьющимися темно-рыжими волосами.

— Неела… — прошептал я.

Принцесса, лихорадочно озиравшаяся по сторонам, как будто услышала мой шепот: она встретилась со мной взглядом и с истошным криком рванулась из рук охранника.

— Джу-лиан!

Каким-то чудом ей удалось вырваться, она побежала по помосту, но ее сразу перехватили. Однако перехватить меня оказалось не так-то просто!

Я пробился сквозь стражу, отшвырнул тех, кто держал принцессу — и нонновар упала мне на грудь.

— Джу-лиан… Джу-лиан… — лепетала она, дрожа.

Несколько мгновений мы стояли, крепко обнявшись, а внизу свистела и улюлюкала толпа. Потом мне на шею набросили петлю и рванули назад, но еще несколько секунд Наа-ее-лаа продолжала отчаянно цепляться за меня, как будто надеялась найти защиту и спасение в объятьях своего бестолкового лавадара.

Наконец нас все-таки растащили, мы с принцессой оказались на разных углах помоста. Несколько охранников полетели в толпу, прежде чем другие сумели прикрутить меня к столбу за шею и руки; петля при малейшем движении врезалась мне в горло, угрожая придушить… Не в силах даже громко крикнуть, я оказался бессильным зрителем последовавшей затем ужасной сцены.

Если строптивых рабов ожидал столб послушания, то для строптивых рабынь у распорядителей торгов имелась в запасе другая кара.

Торгаш подошел к Наа-ее-лаа и одним движением сорвал с нее платье, оставив совсем обнаженной. Принцесса ахнула и закрыла лицо ладонями. Дочь ямадара Сар гота стояла нагая на позорном помосте, а покупатели внизу громко обсуждали ее достоинства, предлагая то одну, то другую цену…

Я натянул удерживавшие меня веревки так, что все поплыло у меня перед глазами; словно сквозь мутную воду я увидел, как Наа-ее-лаа попыталась сесть, сжавшись в комочек, но «зазывала» рывком поднял ее на ноги…

— Два сакито, всего два сакито за нетронутую девушку! — выкликал он. — Неужели жители Ринта пожалеют два сакито за невинность и красоту?

— Насчет невинности — я тебе верю, торгаш, но насчет красоты помолчал бы! — выкрикнул кто-то из толпы. — Я не дам и пол-сакито за эту тощую стриженую девчонку!

— А я, пожалуй, возьму ее за полсакито, если она умеет молоть зерно!

— Наброшу еще четверть сакито — мне нужна служанка для младшей дочери… Соглашайся, все равно ты не получишь больше за эту уродину!

Принцесса вздрагивала при каждом оскорбительном выкрике, направленном в ее адрес, и наконец гордость возобладала над стыдом. Наа-ее-лаа выпрямилась, сжав кулачки, и устремила разъяренный взгляд на шумящую внизу толпу. А когда «зазывала», расписывая достоинства девушки, провел рукой по ее нежной груди, она с яростным криком хлестнула негодяя по щеке.

В ответ торгаш дернул принцессу за волосы на затылке, исторгнув у Наа-ее-лаа болезненный стон.

— И ты хочешь получить целых два сакито за такую строптивицу? — с хохотом крикнул кто-то.

Распорядитель, на щеке которого вспухали следы от ногтей Наа-ее-лаа, злобно впился пальцами в хрупкую ключицу девушки.

— Джу-лиан!.. — отчаянно закричала принцесса.

Забыв про стягивающий мое горло ремень, я бешено рванулся… И провалился в небытие.

Когда я очнулся, один кошмар успел смениться другим: распорядитель уже опускал поднятую руку, во всеуслышанье объявляя, что рабыня Не-лаа продана Ко-лею, сыну Ла-гота.

Кто он такой, этот Ко-лей?

Я зашарил глазами по сторонам и увидел уни-та в роскошном серебристом плаще, быстро поднимающегося по ступеням помоста. Впившись взглядом в ублюдка, который осмелился назвать себя хозяином Наа-ее-лаа, я пытался запомнить каждую черточку его лица. Сын Ла-гота был молод, привлекателен и нарядно одет, но показался мне уродливее самого Вельзевула…

Сквозь колеблющийся перед глазами туман я смотрел, как он подходит к Наа-ее-лаа, на ходу снимая с себя плащ, как накидывает серебристую ткань на плечи девушки… Принцесса вздрогнула, выйдя из оцепенения, вскинула глаза на своего покупателя — и вдруг схватила его за руку. Брежу я, что ли? Но нет — хозяин и рабыня быстро заговорили друг с другом так, как если бы были давно знакомы, а потом Ко-лей повел свою покупку к ступенькам с таким почтением, словно он был рабом, а она — его госпожой…

Оглушенно и безвольно принцесса шла рядом с молодым унитом. Я не спускал с нее глаз, но не смел окликнуть, боясь навлечь на девушку новое наказание. Вот Наа-ее-лаа ступила на верхнюю ступеньку, вот начала спускаться… Но вдруг замерла, словно очнувшись, и оглянулась на меня.

Она увлекла своего спутника обратно на помост и начала о чем-то с жаром говорить ему, но Ко-лей раз за разом отрицательно качал головой. Я напряженно пытался уловить хоть один обрывок их разговора, но все слова заглушал базарный шум. Однако мне было ясно, что принцесса о чем-то страстно умоляет этого унита, а тот отказывается выполнить просьбу нонновар. Если бы ремни, удерживавшие меня, лопнули, худо бы пришлось расфранченному негодяю, осмеливавшемуся унижать гордую Наа-ее-лаа!

Наконец принцесса в отчаянии топнула ножкой, отвернулась от унита и пошла, а потом побежала ко мне. Ее остановили, и все же после коротких переговоров Ко-лея с охранниками Наа-ее-лаа оказалась рядом — раскрасневшаяся, смятенная, дрожащая.

— Кто этот тип? — хрипло спросил я. — Ты его знаешь?

— Это Ко-лей, советник моего отца! — вполголоса быстро ответила Наа-ее-лаа. — Он выкупил меня и теперь отвезет в Лаэте. Какое счастье, что он оказался здесь!

— И впрямь счастье, — я почувствовал, как с моих плеч свалился огромный груз.

Пусть на моем теле горело позорное клеймо, пусть веревки душили меня за горло и впивались в руки, зато принцесса была теперь свободна и в безопасности!

— Я требовала, чтобы он выкупил и тебя, но у Ко-лея на это не хватит денег…

— Забудь про меня, Неела… Прости, Наа-ее-лаа!

— Неела, — приподнявшись на цыпочки, она заглянула мне в глаза. — И я никогда про тебя не забуду! Когда я вернусь в Лаэте, Джу-лиан, я разыщу тебя и выкуплю, какую бы цену ни запросили калькары!

— Спасибо, принцесса…

— Нам нужно идти, Высочайшая, — почтительно обратился к дочери Сарго-та возникший за ее спиной Ко-лей. — Если кто-нибудь из калькаров вас узнает…

— Да, иди! — я встревожился, вспомнив, что жителей Старых и Новых Городов разделяет многолетняя вражда. — Ступай, Неела, не беспокойся обо мне!

Ко-лей переменился в лице, услышав, как вольно обращается к дочери ямадара привязанный к столбу клейменый раб.

Но принцесса продолжала стоять рядом, не сводя с меня огромных голубых глаз — двух озер, наполненных до краев. И вот влага вышла из берегов: по щекам Наа-ее-лаа потекли слезы.

— До свидания, Джу-лиан, — прошептала она, проводя рукой по моей щеке. — До свидания, мой лавадар!

Как будто через силу она опустила руку, повернулась и пошла прочь так быстро, что советник еле поспевал за ней.

— До свидания, Неела, — пробормотал я, глядя вслед маленькой фигурке в серебристом плаще.

У меня отчаянно щемило сердце, и в то же время я ощущал странное спокойствие. Наа-ее-лаа, дочь ямадара Сарго-та, была теперь свободна… И я почти не сомневался в том, что она любит меня!

Вскоре меня отвязали, и «зазывала» принялся расхваливать мой рост, выносливость и исполинскую силу. Но начальная цена была слишком высока, к тому же покупатели не хотели рисковать, покупая могучего, но непокорного раба… Я уже приготовился отправиться на рудник, куда сулил продать меня Карит, когда на помост взошел угрюмый старик в невзрачной одежде с клеймом на левом виске.

Он долго разговаривал с появившимся откуда-то Каритом, а потом взглянул на меня со слабым подобием усмешки на тонких губах.

— Так ты не отличаешься послушанием, раб? — процедил старик, оглядывая меня с ног до головы. — Что ж, теперь тебе придется от этого отвыкнуть. Если у меня ты проявишь хоть малейшее неповиновение…

— Что тогда? — прорычал я, сжигая его взглядом.

Моя ярость не произвела на старикашку никакого впечатления. Он скучно уставился на грязный помост и, не повышая голоса, сказал:

— Ляг и лизни мне ногу. Я подумал, что ослышался.

— Я повторю, — так же бесцветно проговорил старик. — Но сделаю это в последний раз. Впредь ты будешь слушаться меня с полуслова. Ляг на живот и лизни мне ногу, раб!

— Лучше сам просунь голову промеж ног и поцелуй себя в зад! — рявкнул я, делая оскорбительный жест.

Не знаю, дошел ли до старого негодяя смысл земного жеста, но слова на языке ва-гасов до него, конечно, дошли. Однако он ни на йоту не изменился в лице, его белесые глазки не утратили прежнего рыбьего выражения.

— Заклеймить, — спокойно распорядился старик, поворачиваясь к охранникам.

На этот раз я стиснул зубы и не издал ни звука, когда раскаленное железо перечеркнуло на моем правом плече первое клеймо и выжгло рядом с ним второе.

Сопротивляться сейчас было бессмысленно, — но когда я останусь со своим «хозяином» один на один, он горько пожалеет истраченных на меня деньгах!

Скажи мне кто-нибудь в тот момент, что вскоре я стану вспоминать позорный помост, сараи для рабов и дикие горы ва-гасов, как некие блаженные райские кущи, — я счел бы такого «пророка» сумасшедшим. Однако он оказался бы совершенно прав…