Прошло уже несколько недель после абрского истребления. Мы прижились среди людей, чья жизнь от сотворения текла на узкой полосе между границей силового поля и землями полуящеров, полулюдей.

Мы уже знали: надвигаются основные силы абров, но много ли? и когда придут? – было то никому не ведомо.

Просто ждали. И готовились.

Я видел их боевой тренинг и поразился.

С рассвета шли на поле перед тыном, где из плетеных веток и шкур были устроены щиты-мишени. Стреляли так, что из пяти стрел четыре шли в воздухе, когда впивалась в цель первая.

Увлекся и я, пробуя натянуть слабый по моей силе лук. Потом нашли старый, обклеенный костью из чьих-то могучих рогов лук, и дело пошло. На меня смотрели во все глаза, а потом привыкли.

– Откуда в тебе столько силы? – спросил как-то Ставр.

Я объяснил. Я сказал, если бы он не снимая носил на себе мешок в полсотни килограммов, ел с ним, и спал, и убегал, спасая жизнь, и плавал – и так десять долгих лет, он тоже стал бы таким.

Я научился бить из лука на пятьсот шагов. Не так метко, как местные бойцы, которые на триста шагов всаживали стрелу в бегущую козу, но в щит тоже попадал.

Я смотрел, как в доспехах-латах, с мечом на перевязи, со щитом на левой руке, с копьем в правой, колчаном и луком за спиной, бойцы учились бегать одной стеной, поворачиваясь, как один. Видел, как по приказу воеводы Ставра конный полк останавливался как вкопанный и разом темнело небо от тучи стрел, вслед за которой катилось уже одно многоголовое диво.

Развивая силу ног, управляли конем без помощи рук. С коня, как с твердой земли, били стрелами, метали копья. Скакали одним строем, колено с коленом – сплошной лавой лошадиных грудей и боевых щитов.

Все знали – придут абры, и если плохо учился, и сам погибнешь, и с тобой уйдут твои женщины и дети.

А то и еще хуже. Об этом старались не думать, но еще злее выглядывали цель, еще сильнее наносили удар мечом в учебном бою.

Вечером воевода сказал, чтобы не ложились спать, но ждали.

– И своих предупреди. Женщин не тревожь, пусть спят.

Я понял, что все-таки задремал, когда проснулся от чьей-то руки, встряхнувшей мне плечо.

– Тихо! – сказал воевода. – Выводи своих.

Мы, как и местные воины, спали каждый на своем месте на сене, застланном сшитыми козьими шкурами. Я предупредил всех и дал команду выходить.

Все вышли.

Двор, посеребренный полной луной, и весь мир посечен на доли светотени. В одном месте у частокола возились люди. Мы подошли. Нам приказали снять рубахи. По лестнице, один за другим воины спустились вниз, прямо к доске, перекинутой через ров. Мы старались не отставать; шли гуськом, след в след. Передний побежал.

Все было ясно видно кругом, все залито лунным светом, и трава – словно жемчужный разлив, простиралась до опушки леса, куда бежали все мы.

Вошли в лес, как в черный провал, но глаза быстро привыкли, и без труда смотрелась спина впереди идущего.

По лесу шли быстрым шагом. Скоро вышли на большую поляну. После лесного мрака вновь стало светло, как днем. Упоенно звенели земляные сверчки. Мы все – было нас около сотни человек – подошли к открытому входу круглой, метров тридцати в диаметре, стены.

Вошли и столпились, освещенные луной. Ставр вышел вперед к щитам в центре, что-то прикрывающих от нас. Ему помогли убрать щиты.

Ставр подошел к нам:

– Вот, глядите.

Мы смотрели на тщательно отполированную до зеркального блеска, словно ожившую деревянную статую выше человеческого роста, около двух с половиной метров.

– Бог-Отец наш, – сказал Ставр. И, глядя на идола, я понял, почему близкая война и возможная смерть не вызывали у людей отчаяния. Понял, почему женщины ткали полотно и пряли шерсть, почему перебирали зерно, почему мимоходом строили планы на годы.

Конечно, племя, кроме коротких месяцев затишья, не знавшее мира, племя, где каждый любую минуту ожидал войны, насилия, истребления, где люди были окружены не знавшими пощады нелюдями, только в таком народе Бог-Император мог стать образцом беспощадного мужества.

Вот он: под тяжелым шлемом хмурилась узкая полоска лба, в глубоких глазницах прятались огненные рубины глаз, рот был как рана, усы длинные, вислые. На прижатых к телу руках бугрились могучие мышцы, грудь нависала над впалым животом

Бог был гол, но вооружен – два меча, топор, ножи. Руки незаметно переходили в рукоятки мечей, в топорище – оружие не существовало отдельно, но и рукам было пусто без острой стали. Бог был воителем и защитником. Он звал к битве.

– Вы пришли в наш мир для встречи с Богом-Отцом. Не наша и не ваша вина, что абры, заступив путь, соединили наши судьбы. Пока абры угрожают нам и вам – наши цели ясны, а будущее только в совместной войне. Воины нашего племени – братья, мы – войско Бога-Отца, один за всех, и все за одного. Иначе гибель неизбежна.

Мы выше племени, в нас жизнь и сила рода; пока мы живы – живо племя!

Я, воевода, вождь племени, спрашиваю: хотите быть с нами? Хотите биться против абров и победить? Клянитесь Богом-Отцом!

У ног статуи разожгли костер. В огонь повтыкали железные прутья, скоро повеяло чадом раскаленного железа.

– Поднимите левую руку над головой, чтобы принять знак братства, – приказал Ставр.

Я догадался, что сейчас нас будут клеймить, и посмотрел на своих; Илья, Исаев, Малинин… Я напрасно беспокоился, даже лицо профессионального скептика и разрушителя устоев Исаева выражало волнение и подъем.

И я подумал, подивившись неуместности мыслей, что бывают моменты, когда жизнь исключает альтернативы и это – подарок, ибо на всех других этапах мы одиноко мечемся между покоем и разрушением, не видя ни в чем однозначного смысла.

Я смотрел, как звездочка приближается к левой подмышке. Ожог, боль, запах паленых волос и горелого мяса.

Ставр показал остуженный конец клейма: перекрещенные меч и топор напомнили о вечной верности братству.

Не дрогнув, мои спутники выдержали испытание. А потом беспощадно резали пальцы, давая свою кровь в общую чашу. Из полной чаши Ставр помазал губы, грудь, руки и ноги Богу-Отцу. Остальное слил на угли. Ни на что не похожий запах сгоревшей крови запомнился навсегда.

Огненный крестик на теле воспалился, опух. Потом опухоль быстро спала. Но не исчезла память о той ночи; мы в чем-то стали другими.

Малинин пришел к Ставру с чертежом большого самострела-арбалета. Тут же набросал рисунок катапульты, – можно бросать на врагов не только один большой камень, но несколько поменьше, чтобы захватить многих.

Ставр оценил, и умельцы быстро сладили несколько рамочных механизмов.

Здесь не знали взрывчатых веществ. Почему? Во всем воля Бога-Отца.

А лично я злобился, потому что в близком соседстве на одной планете нашего мира и этого зоопарка видел лишь извращенное чудачество. И понимал Исаева, – когда-нибудь и я доберусь! И не хотел вспоминать о Лене…

Я расспрашивал об абрах. Кто такие? Почему? Все пожимали плечами: нелюди, что с них, кроме жизней, возьмешь. Не ты, так они тебя убьют обязательно. Приходят на верховых лорках, но есть еще и тарканы – огромные ярко-зеленые животные с красным костяным гребнем на голове и шее. Они волокут длинные телеги, поэтому их используют только в степи.

Еще известно, что абры, и лорки, и тарканы, а также все животные, используемые слугами тьмы, имеют холодную кровь. Они другие. Они от змей и гадов ползучих. И они, пока Бог-Император отсутствует, захватили власть в его дворце. Властитель

Людям надо продержаться, пока Бог-Отец не возвратится и не наведет порядок.

Я спросил у Ставра, почему все уверены, что Бога-Императора нет во дворце, и тот был удивлен:

– А как же иначе? Он разве смирился бы с существованием абров?

Логика, конечно, была неотразима, но я, однако, сомневался.

Обрадовавшись моему любопытству, подступил ко мне Малинин. Говорил об Олимпе, о богах, перессорившихся друг с другом, о Христе, пришедшем на смену лично-племенным богам, когда кому-то (людям? Всевышнему?) понадобилось объединить разноплеменную массу под единое начало.

– Бог есть, – говорил Малинин, – потому что разум появляется тогда, когда возникает религия; вера в высшие силы – атрибут разума. Но образы Богов – это образы и подобия общественного идеала данной среды.

– Ты погляди на нашего Бога-Отца, – приглушал он свой голос, – это дикий свирепый боец, как и все здесь, готовый немедленно сражаться и умереть. И победить, конечно. Кстати, если бы не наш светско-идиотско-спортивный тренинг, я не знаю, как мы вписались бы в здешнее воинство. Наконец-то я могу с благодарностью вспомнить моих наставников по фехтованию, борьбе и верховой езде. Нас словно бы специально готовили к отправке сюда.

И мы возвращались к насущному.

Не желавший слепо ждать беды, Ставр посылал разведчиков в степь. Десять человек должны были скакать десять дней и только тогда стать в дозор и ждать, когда появится враг. Вызвался поехать с ними и я, за мной – Виктор Михайлов. Пока все наши держались вместе, не желая растворяться в подробностях этого мира, я чувствовал свою ответственность за них; я разрешил Михайлову ехать, не подозревая о последствиях.

А Ставр был даже рад – хоть двое из своих будут поближе. Не ровен час…

Старшим у нас был молодой воин по имени Мстиша, невысокий, но широкий и мощный телом. На коне же сидел как влитой – одно целое.

Каждому из нас дали по запасному коню. Иначе в степь не ходили.

Мы ехали ниткой, друг за другом. Старались прижиматься к опушкам рощ. В иных местах казалось, что леса больше, чем ровного места, а все же – степь. И висел над головой орел-беркут: высоко, не шевелясь, оглядывал землю без конца и без края и пас, одинаковых, как муравьи в траве.

На каждом из пас – холщовые штаны, заправленные в кожаные сапоги на толстой подошве, рубахи, вышитые у ворота, на головах плоские колпаки-подшлемники.

Сзади к седлу приторочен плащ и безрукавка из козьей шкуры мехом вверх. Спереди – переметная сумка с разной походной мелочью. Меч висит на левом боку, удерживаемый кожаной перевязью. Рукоять длинного ножа торчит за голенищем правого сапога. У каждого колчан с тремя десятками стрел, лук со спущенной тетивой приторочен к седлу. Круглый деревянный щит, окантованный железом по краю и с железными бляхами по всему полю, висел на длинном ремне за спиной.

Встречалось много зверей; козы, свиньи, дикие лошади, антилопы, бизоны – все быстро или нехотя уступали дорогу. Однажды, на седьмой день пути, увидели стадо из пяти голов – огромные, зеленые, с красным гребнем, странно и вызывающе чуждые – тарканы.

Мстиша долго всматривался, разглядывая зверей, мирно пережевывающих траву и лишь изредка, рывком передвигавших тело с места на место; опасности не было, и Мстиша махал рукой – в путь.

Встретились и лорки – пронеслись вереницей, словно чудовищные страусы, и исчезли вдали.

Еду мы с собой не взяли. Так, немного хлеба на первопутье, щепотка соли. На ходу, не задерживаясь, стрелой брали добычу. Кто-нибудь привязывал к седлу свинью, оленя или антилопу и спешил догнать товарищей.

Степь ширилась, вдаль катились травяные волны. Лес расступился по сторонам, спустился в балки, где еще журчали свободные воды ручьев.

Сберегая коней, Мстиша проводил дозор не более пятидесяти километров в день. На десятый день неспешного пути впереди показалась скальная гряда, на вершине которой, одно-единственное, но па диво могучее, уцелело дерево. Огромное, кряжистое, с толстыми ветвями, оно словно создано было для поста. И верно, в ветвях, подновляемая войнами, пряталась плетеная клеть, где можно и сесть, но лечь уже места пет, да и не должно быть – дозор.

Сутки разбивали на четверти, и так сменяли друг Друга. Дичи кругом было много, рядом протекал ручей. Чтобы не мягчеть от безделья, растянули шкуру для стрельбы, скакали без седла и поводьев, совершенствовали науку управления конем. Бились мечами, играли в увертки от стрел и копий.

Жизнь была прекрасна, и забывалась война… Если в стрельбе и верховой езде мы с Виктором заметно отставали, то учебные бои на мечах неожиданно выявили наше бесспорное превосходство. Наши приемы боя делали бойцов беспомощными. И они жадно перенимали науку. Мы же были рады научить.

Изредко шли слабые дожди. Облака, лениво плывущие по небу, вдруг грозно сгущались, темнел воздух без света, но раскаленная степь на лету испаряла влагу, отталкивая водяные тучи. Земля иссыхала, струйка ручья утончалась.

Прошло шестнадцать дней, пошел семнадцатый, и солнце уже опускалось к горизонту, когда дневальный на вершине стал звать в рог. Один протяжный звук чередовался с двумя короткими. Перерыв – и два вскрика.

Переглянувшись, мы побежали наверх. Сверху долго молча смотрели сквозь дрожащий и мутноватый к концу дня воздух. Серо-желтый узор стены расцветился грязно-бурым пятном, не имеющим формы, как селевый поток.

– Вот и дождались… – тихо сказал кто-то. Мстиша послал гонца в ночь. Два коня, небольшой припас – и в путь.

Утром ушел еще один гонец: война идет, нельзя рисковать, и если что случится с одним воином, второй сообщит о великой беде.

Ночью считали костры. Думали, спорили, но даже ярые оптимисты ожидали не менее двадцати тысяч абров. Страшное дело! Степь пришла за окончательным расчетом.

На следующее утро уходили не спеша, чтобы сберечь коней. Сейчас не от твоей силы, а от коня идет удача. Бодрились – дело сделано, своих упредили, а там – Бог-Отец поможет.

Издали дозорное дерево казалось карликовым кустиком. Готовность увидеть рядом силуэт врагов переводила мысли на дом, на сражения. Наши спутники думали о семьях, о земле, о жизни… И страх за близких лечил от страха за себя…