2
Весь следующий день Эгин не покидал своей комнаты. Завтрак и обед дворецкий оставлял у него под дверью со словами «милостивый гиазир, пропитание!». К еде Эгин не прикасался. Пропитанием ему служили собственные невеселые мысли.
Хозяйка замка Маш-Магарт оказалась очень необычной девушкой. И хотя в общем-то к этому он, Эгин, был готов еще от самого Тардера, а в некотором смысле от самого Пиннарина, результат превзошел все самые смелые его ожидания. Зверда была как пламя. Зверда была как снег.
Ни любви, ни равнодушия это существо – а о Зверде Эгину почему-то все время хотелось сказать «существо» – вызывать не могло. И в то же время Эгин чувствовал, что в его душе уже начинает бродить некая взрывоопасная смесь из влюбленности и равнодушия.
«Хорош Адагар, маг прохиндействующий! Надо же было увлечься такой идеей! Соблазнить Зверду! Да попробуй ее соблазни! Будь она недотрогой – была бы хоть очевидна точка приложения усилий. Или точки. Будь она девушкой широких взглядов наподобие барышни Ели – точки приложения усилий были бы очевидны и подавно. А так – какие могут быть ухаживания? Какое может быть притворство? Как можно притворяться со Звердой, которая фальшь чует за версту? Если бы она была скучающей женой при дураке-муже, все было бы просто…»
Об Адагаре ему было вспоминать неприятно. Потому что «Адагар» означал «Лагха», «Лагха» означал – «сделанный человек», «сделанный человек» – «данное обещание», а данное обещание означало, что надо выйти к ужину.
Из трапезной доносились звуки лютни и чье-то пение, мелодия была плачущей, зовущей, с неустойчивым, но различимым рисунком, похожим на разводы инея на стекле. Солировало уверенное меццо-сопрано, но на непонятном Эгину языке. «Неужто наша баронесса еще и музицирует плюс ко всем своим совершенствам? Надо будет сделать ей комплимент…»
И в этот момент окно резко распахнулось под порывом ветра, двойные рамы звонко стукнулись о стены, но стекло уцелело. Эгина обдало холодным воздухом. Пока он закрывал окно, сквозняк нахальничал в комнате.
«Фальмский Толковник», прошелестев страницами, свалился со стола на пол, ваза с набухающей вербой опрокинулась. В эту самую секунду Эгин внезапно принял решение.
Нет, он не выйдет к ужину. Следует признать, что баронесса Зверда ему не по зубам. С такими женщинами мог водить шашни только Лагха Коалара, на то он и гнорр. Он, Эгин, разучился иметь дело с женским полом. Зверда – не Лорма Гутулан, и этим все сказано.
Поэтому он просто сейчас же уедет в Гинсавер, возьмет Белый Цветок и скажет Адагару «извини, мне пора». Или ничего ему не скажет. Пусть понимает как хочет. Ведь это Адагар загнал его, Эгина, в ситуацию, когда выбирать приходится из двух подлостей.
«А как же Лагха?» – спросил себя Эгин. Но ответ нашелся сам собой. Не так давно, немногим больше полутора лет назад, не кто иной, как Лагха отдал своему человеку приказ зарубить Эгина на месте. «Если, отдавая приказ о моей казни, Лагха не колебался, почему я должен колебаться, принимая решение об отсрочке его воплощения?»
Он быстро собрал свои вещи и поторопился вниз. Со Звердой он, во избежание эксцессов, тоже решил не прощаться, хотя это было в высшей степени невежливо.
Вдруг Эгину представилось, как будет славно почувствовать себя на борту какого-нибудь судна, удаляющегося от Фальма на всех парусах, как это будет славно – перепрыгивать с волны на волну, приближаясь к столице, к Пиннарину. И это решило все.
Стараясь не наделать шуму, он выскользнул на лестницу, затем во двор, подошел к конюшне и сам оседлал своего жеребца. Ему повезло – ни дворецкого, ни знакомых слуг он на своем пути не встретил. Видимо, челядь тоже ужинала или, как говорили в Маш-Магарте, вечеряла.
– Я уезжаю, – бросил он привратнику, что скучал у ворот.
– В добрый путь, барин, – сказал тот и что было мочи навалился на кованые створки ворот. Ворота заскрежетали, открывая Эгину путь к свободе, откидной мост начал свое медленное падение над рвом.
Там, за мостом, освещенная молодой луной, змеилась узкая дорога – тракт, соединяющий Гинсавер и Маш-Магарт.
Он проехал через парк с искалеченными рябинами. Кролики и медведи с барельефов любопытно скосили в его сторону свои малахитовые глаза.
Проехал через безлюдную деревню баронессы Зверды, где пахло навозом и отрубями, и в последний раз обернулся в сторону Маш-Магарта.
Замок на холме был мучительно прекрасен. От него, казалось, исходило слабое оливково-зеленое сияние. Его шпили, украшенные золочеными фигурками рыб, казалось, бросали вызов самому небу, так дерзко рвались они в облака.
Эгин поймал себя на мысли, что готов стоять вот так и смотреть на обитель баронов чуть ли не до завтрашнего утра. И пожалуй, он простоял бы там еще долго, если бы впереди на дороге не послышался стук копыт.
Эгину не хотелось случайных встреч. Но сворачивать с дороги и прятаться в кустах казалось ему совсем глупым. Тем более его уже заметили.
«Самое лучшее – сделать вид, что спешишь по свои делам», – решил Эгин и хлестнул по крупу своего жеребца.
Всадник впереди несся во весь опор, его конь был в мыле. К счастью для Эгина, это был не барон Шоша, парадный портрет которого он видел недавно в библиотеке. И не дворецкий, что было тоже некстати. К нему приближался слуга Вэль-Виры.
Его лицо было обезображено огромным темно-малиновым родимым пятном, поросшим омерзительными курчавыми волосками, за что и звала его тугая на выдумку гинсаверская челядь Уродом. Перепутать Урода с кем-то другим было невозможно. Видимо, он тоже узнал Эгина. Не доезжая до него двух десятков локтей, он резко натянул поводья и остановил коня.
– Вечер добрый, вельмишановный гиазир Эгин, – нараспев проговорил Урод, скидывая шапку.
– Добрый и вам. – Эгин тоже притормозил, чтобы поприветствовать слугу. Всем своим видом он, однако, давал понять, что останавливаться не собирается.
– Как хорошо, что вы в мою сторону поехали! Не то мыкался бы по замку до вечера. А ведь сказано: в руки передать!
– Что передать-то? – Эгину все-таки пришлось остановиться.
– Да листа вам гиазир Адагар передавал.
– Какого еще листа?
– Ну это… письмо!
«Этого еще мне только не хватало!» – взвыл Эгин.
– А что случилось-то?
– А ничего. На словах велели передать, что новостей от вас ожидают с великим нетерпением.
– А как я эти новости… сообщу?
– А я на что? – возмутился Урод. – Со мной и передадите. Черкнете прямо тут пару буков.
«Этот Адагар хуже столичного кредитора. Душу вымотает, зараза, а своего добьется!» – вздохнул Эгин.
– Погоди-ка.
Эгин развернул письмо.
Он давно заметил, что, в отличие от Варана, подавляющая часть доверенных слуг здесь, на Фальме, была неграмотна, причем своим убожеством не тяготилась. В этом были и свои преимущества – например, можно было не запечатывать послания. Да и о самих футлярах для посланий, не говоря уже о почтовых печатях, на Фальме слыхом не слыхивали.
Адагар писал вычурно, разлаписто и уверенно, как и пристало человеку, чувствующему себя хозяином положения.
«Милостивый гиазир Эгин!
Довожу до Вашего сведения, что человек, о котором мы с Вами говорили, уже почти готов порадовать Вас своим обществом. В свою очередь желал бы узнать, как продвигается дело, о котором до сих пор вспоминает роща близ Гинсавера. Между тем имею честь сообщить, что в случае Вашего отказа от оговоренного предприятия тот примечательный лотос, что Вы доверили мне перед отбытием, уже никогда больше не повинуется Вашим словам, увы и еще раз увы.
Низко кланяюсь,
с наилучшими пожеланиями,
Адагар Глиннардский».
– Хуммерово семя! – вслух выругался Эгин, складывая письмо.
– То-то и оно! – поддакнул Урод, как будто был в курсе.
Эгин повернул к нему свое удивленное лицо, будто Урод не стоял рядом с ним все это время, а только что вывалился из небытия.
– Послушай, тебе когда ответ велели привезти?
– Надо бы шибче. Гиазир Адагар человек благородный, ему быстрый ответ потребен.
«Хорош „благородный человек“! Шантажирует, как заправский портовый кидала! А впрочем, чего ему стоит этот „примечательный лотос“ просто взять и выкинуть в какое-нибудь переносное жерлице серебряной пустоты?.. А ведь негодяй клонит именно к этому! И что, выходит, глиняное тело уже почти готово? Или старый обманщик просто врет, чтобы ускорить торжество своей истомленной похоти? С другой стороны, что остается мне, кроме как верить этому разбойнику? Нет, прав был карлик-аптекарь, когда называл Адагара „человек-гнилье“!»
Вслед за этим Эгину вспомнилось печальное лицо Лагхи и его душераздирающие шуточки. Вспомнился их последний разговор и те напитавшие последние его месяцы слепые надежды, которые возлагал гнорр на его спасительную миссию… «Что же выходит, из-за своей щепетильности я обрекаю Лагху на смерть, а Овель на вечные мучения со своим подменным мужем?» Это вроде было ясно и раньше. Но только теперь, в виду грозного ночного Маш-Магарта, эта ясность стала кристальной и неотвратимой.
Где ты, школа подлецов?
Мы в твоих стенах взросли,
Сыновьям продать отцов —
Что поднять берет с земли!
Это была эпиграмма Эриагота Геттианикта, которую Эгин помнил еще с Четвертого Поместья. «Ладно „сыновьям – отцов“. А каково продать старому слюнтяю девушку, которая тебе нравится?»
