2
Первые два дня на судне Цервеля Эгин просто проспал. Качка была оглушающей. Еда – сродни помоям. Видимо, копченые окорока и угрей Цервель приберег для своего стола.
Рядом с кроватью Эгина стояла жаровня со свежими углями, но и это не помогало – холод и сырость, казалось, поселились внутри его костей.
По сравнению с этим плаванием, путешествие на «Гордости Тамаев» казалось ему теперь просто развлекательной прогулкой. И хотя жил он в роскошной, прекрасно меблированной каюте с коврами, умывальником и бумажными цветами в прикрученных к полу вазах, он чувствовал себя покинутым и больным.
Была еще одна причина, по которой Эгин предпочитал сон под тремя одеялами всем прочим занятиям. Ему не хотелось отпирать Белый Цветок. Вернее, у него не было на это душевных сил.
Он не разговаривал с Лагхой от самого Тардера, когда он только собирался на площадь Мясников. Давно пора было бы сообщить гнорру свежие новости, рассказать ему о необычайной встрече с карликом-аптекарем. Более того, не сообщить ему об этом было порядочным свинством – в итоге ведь Эгин принял решение ехать на Фальм, не посовещавшись.
Но в том-то и была загвоздка. Эгин чувствовал: Лагха и Фальм – это два слова, которые не хотят мирно стоять рядом. Ему вспомнились давние туманные намеки Лагхи относительно Зверды, тоже фальмской баронессы. И исполненные обиды слова Овель, которая говорила о фальмских баронах на повышенных тонах, да еще в выражениях, не делающих чести воспитанной девице из рода Тамаев…
Почему-то Эгин был уверен, что Лагха откажется от того, чтобы плыть за Адагаром в замок Гинсавер, хотя логика вроде бы свидетельствовала в пользу того, что поступать следует именно так. И он решил сказать «да» быстрее, чем Лагха получит возможность возопить «нет!»
Лишь на третий день Эгин отважился отпереть Белый Цветок.
– По вашему лицу вижу – вы не в духе, – заметил гнорр, похожий на игрушечного солдатика. Такие фигурки лучников и алебардистов отливали в Варане из меди и олова на потребу капризным сынкам столичной знати, охочим до настольных «войнушек».
– Да нет, все в порядке. Просто хандра – сказывается врожденная угрюмость, – попробовал отшутиться Эгин.
– И качка, – добавил гнорр. – Не иначе как мы на судне?
Эгин кивнул.
– Куда же мы направляемся?
– Мы плывем в Яг. А оттуда поедем в замок Гинсавер. Странник сказал мне, что именно там следует искать Адагара. Он-то и сделает тело глиняного человека.
– Неужели? Мы едем навестить барона Вэль-Виру? – Гнорр изобразил некое подобие улыбки.
– Сам Вэль-Вира нам не нужен. Просто Адагар нынче подвизается у него при дворе.
– Это мило, – сказал Лагха и замолчал.
Эгину вдруг показалось, что в фигуре крошки-гнорра появилась какая-то необычная неуверенность, какая-то сутулость, если не согбенность. Ничего подобного Эгин раньше за дерзким до умопомрачения гнорром не замечал.
– Это мило, – машинально повторил Лагха.
– Что же в этом «милого»? – не выдержал Эгин.
Он уже был согласен обсудить этот невеселый вопрос с Лагхой, лишь бы хоть как-то изничтожить то подавленное состояние неопределенности, в которое он незаметно для себя впал, когда узнал от карлика-аптекаря, где искать Адагара.
– «Милым» я называю все, что заставляет меня чувствовать себя пылинкой, горстью праха, плотным облаком из уязвляющих воспоминаний. Когда вы, Эгин, упомянули Фальм, я почувствовал себя ничем. Воздухом. Травой. Это состояние не лишено своей приятности, как иногда приятно терпеть сильную боль.
– Странное это занятие – терпеть боль и получать удовольствие. Ну да ладно. Почему все же упоминание о бароне Вэль-Вире заставляет вас, мой гнорр, чувствовать себя ничем, горстью праха?
– Видите ли, Эгин, я привык контролировать все и манипулировать всем, с чем только прихожу в соприкосновение. Я умудряюсь манипулировать даже вами, будучи при этом всецело в вашей власти. Я стал призраком, но все-таки не утратил привычки чувствовать себя магом, могущественным магом. Так уж получилось, что видеть себя сильным и чуть ли не безупречным стало для меня обычным делом. Так вот: когда я слышу «Фальм», я понимаю, что есть люди и места, которые одним своим существованием отменяют все – и мои манипуляции, и мое магическое могущество, и мою дутую безупречность. Перечеркивают всего меня одним взмахом меча.
– Но почему «отменяют»? Почему «перечеркивают»?
– Потому что когда вы говорите «Фальм», я начинаю понимать, кто и как меня обхитрил. Я начинаю догадываться, кто сделал меня призраком. Пока что это только мои догадки. Но теперь мне совершенно ясно: в повести о развоплощенном гнорре Свода Равновесия и его друге Эгине слишком много слова «Фальм». И осознавать свою ничтожность в некотором смысле немного приятно – это как терпеть боль. Действительно «мило» видеть, как мир из ручного снова становится грозным и непознаваемым. То есть самим собой.
– Вы хотите сказать, что это сделал Вэль-Вира? Что он и есть тот маг, который…
– Это не исключено. Хотя и довольно невероятно. Вэль-Вира скорее наш союзник.
– Первый раз слышу о существовании такого союзника!
– Это значит лишь одно: вы слишком долго не были в столице. Буквально накануне моего развоплощения Совет Шестидесяти разделился на «партию войны» и «партию мира». Мусолили вопрос о военной экспедиции на Фальм. Целью этой экспедиции было уничтожение кого?
– Ну… барона Вэль-Виры велиа Гинсавер, надо думать.
– Все верно, Эгин. Вэль-Виры. Его называли людоедом и кровопийцей. Но главное – его называли оборотнем. Перевертышем, способным превращаться в сергамену. Наши вельможи с подачи баронов Маш-Магарт были убеждены: таких сергамен следует истреблять до последнего, тем более что с государственной точки зрения это очень даже заманчиво… Гнорр Свода Равновесия, то есть я, был главным противником этой экспедиции. И был бы им до сих пор, если бы не развоплотился…
– И что, по-вашему, произошло дальше?
– Дальше, насколько мне известно, убили Альсима, который тоже был противником войны с оборотнем Вэль-Вирой.
– А дальше?
– Дальше – не знаю. Но то, что Зверда, моя жестокая девочка, имеет к этому непосредственное отношение, теперь становится мало-помалу очевидным… Когда такие маги, как Адагар, считают для себя правильным околачиваться в каких-то диких горах по полгода, это значит только одно – у них там свои интересы. А поскольку маг имеет только магические интересы, значит, эти интересы есть от кого отстаивать. Предположим, Адагар на стороне Вэль-Виры. Значит, он оказывает ему магическую помощь. Но кто же тогда на стороне баронов Маш-Магарт, основных противников Вэль-Виры и зачинщиков союза с Вараном? Теперь я, кажется, знаю правильный ответ, Эгин. На стороне баронессы Зверды и барона Шоши велиа Маш-Магарт будут воевать великие маги – баронесса Зверда и барон Шоша велиа Маш-Магарт…
– Вы шутите?
– К сожалению, нет. – В голосе гнорра звучала грусть.
– Значит, на барона Вэль-Виру и Адагара все-таки можно положиться?
– Может, и нельзя. Да только полагаться нам больше не на кого. Вот уж теперь мне ясно, почему Зверда не отозвалась на мой вопль о помощи. Глупо спасать щенка, которого сам бросил в реку, верно?
– Вы считаете, в вашем развоплощении виновна Зверда?
– Я мечтаю о том, чтобы когда-нибудь оказалось, что я заблуждаюсь. И что Зверда, моя северная лилия, непричастна к этой грязной подмене, но пока… По здравом размышлении выходит, что она и ее муж были заинтересованы в моем частичном устранении больше, чем все остальные известные мне люди. Пар-арценц Сонн, который тоже порядочная сволочь, скорее был бы заинтересован в том, чтобы убить меня. Заметьте, убить, а не подменить. Стоило посмотреть представление в Волшебном театре Ита, чтобы убедиться – никто в Варане не заподозрил этой умопомрачительной подмены. Жизнь там идет своим чередом… Мятежи, смуты… Так что не удивляйтесь, если по прибытии в замок Гинсавер вы обнаружите под его стенами наших коллег из Свода Равновесия… Разве что землетрясение задержит эту экспедицию на месяц-другой.
– Дорого бы я дал, чтобы узнать, что за человек сейчас исполняет обязанности гнорра в вашем теле, – тихо сказал Эгин.
До Фальма оставалось два дня пути.