Глава 5
Я брезглив в подборе друзей (собственно, их у меня почти нет), а вот знакомцев коллекционирую самых разных. За десятилетия скопилось немало занятных экземпляров, правда, видеться с ними хочется всё меньше. Или я становлюсь нетерпимей, или они с годами портятся, как лежалый товар. А некоторых держу для примера. Во многом они схожи со мной — мы словно бы стартовали вместе. Но как далеко развели нас пути! Вот по таким я сужу, куда не надо сворачивать.
И сегодня придется навестить одного из тех, кого не вижу месяцами. Проживал он в самой, пожалуй, безопасной из городских зон — казацкой слободе. Посторонних сюда впускали, но на чужой территории даже бандиты вели себя тише. А последнее время казаки принялись патрулировать другие районы, постепенно расширяя свой ареал и охотно приняв на себя «суд да дело», — как же, у них в этом такой опыт! Сначала, когда еще пытались бунтовать, на своих шкурах прочувствовали, потом сами набили руку в усмирении. Публичные их порки немногим отличались от шариатских казней, также вершимых при большом стечении, — не столько устрашение, сколько потеха. Не исключено, вскорости на эти представления публика станет стекаться со всего города. Глядишь, и расправу будут вершить родичи потерпевших или добровольцы из толпы — на словах-то желающих хватает. В слободе даже устроили собственную тюрьму, и, скажем, мусела вполне могли туда закатать, ежели попадался без положенного зеленого банта на рукаве. К счастью, я мало похожу на здешних туземцев. Но если меня попробуют подобным же образом вразумлять, буду отбиваться до последнего — надеюсь, что «вразумителя».
Миновав казачью заставу, я покатил по аккуратным, будто вылизанным улочкам, нехотя соблюдая ограничения, — не воевать же со здешней бандой? Добравшись до места, приткнул автомобиль на стоянку и вылез наружу. Оставлять «болид» без присмотра я не боялся. В здравом уме никто не сунется к крутарской машине, даже если бросить ее на пустыре. Кто знает, на что настроен бортокомп, — а ну, начнет палить по сторонам?
Этот дом, с высокими потолками и толстыми стенами, был из «блатных», к тому ж упрятан в самой глубине слободы, поблизости от церкви и расчищенной от ларьков площади, где казачки проводили свои сходы. Патрули вокруг слонялись во множестве, а на входе даже устроили пост. При желании-то проникнуть внутрь нетрудно, но к чему лишние трюки? Я знал, что хозяин на месте и что он примет меня. А потому, как и положено, вступил в дом через подъезд, лишь назвав себя постовым и показав удостоверение, припасенное для таких случаев. Стенающим лифтом поднялся к верхним этажам, даванул в пипку звонка, даже не пытаясь укрыться от нацеленной сверху камеры, через которую сейчас наверняка глазели. Затем массивная дверь с натугой открылась, и я очутился в прихожей, обставленной не без вкуса, хотя сильно отдающей нафталином.
Рядом стояла маленькая горничная в белом фартуке поверх коротенького платья, дожидаясь, чем ее наделят (плащом, шляпой, тростью), а в проеме гостиной высился хозяин — дородный, осанистый, с седеющей шевелюрой и пышными усами — и улыбался во всю ширь, будто впрямь радовался моему приходу. Облачен он был в цветистый халат, из-под которого виднелись ноги, мягкие и бледные, обутые в нарядные тапки с загнутыми носками.
Наделять горничную было нечем (разве «гюрзой» или набедренными мечами), чаевые давать я не любил, а потому сказал лишь:
— От меня вам всем приветик!
— И тебя приветствую, — с готовностью откликнулся Эдвин Савельевич Войховский, видный депутат Народного Собора и директор губернской телестудии. — Знал, знал, что еще наведаешься!
— А ты вообще знаешь слишком много. Может, поделишься?
Эдвин действительно слыл ходячей энциклопедией, к тому ж наделен изрядным обаянием. Лет двадцать назад он был талантлив, щедр, окружен друзьями и единомышленниками, даже почитался за лидера. Затем талант иссяк, сменившись разочарованием, а вместе ушла доброта. Все начинания Эдвина рушились, друзья сгинули, предавая его либо предаваемые им, — кое-кто даже пытался мстить. А те, кого он вел за собой, услужливые и старательные, мало-помалу переделали Эдвина под себя, доказав в очередной раз, что это вожак подлаживается под стаю, а не наоборот. Увы, он оказался слаб.
Жил Эдвин не столь богато, чтобы всерьез опасаться грабителей, однако получше многих. Дети уж выросли и, как водится, перебрались в столицу — с надеждой на большую карьеру, хотя способностей Эдвина не унаследовали. Затем и жена уехала к родичам, устав пугаться уличных перестрелок, становившихся тут делом обычным. Так что остался Эдвин один в большой квартире, хотя одну из комнат занимала обычно горничная, нанятая по газетной объяве. На моей памяти их сменилось шесть, и все они походили друг на друга крепенькими фигурами, огрубелыми широкими ладошками и покорными выражениями простых лиц. Видно, утомили Эдвина интеллектуалки, захотелось посконного, «от сохи». Из-за сытой жизни, нежданно свалившейся на их глупые головы, бабенки пухли как на дрожжах, расплываясь в тесто, — потому, видно, и приходилось их часто менять. Наверно, Эдвин даже рад был поводу обновить прислугу, хотя особого различия в горничных я не замечал, разве что с каждым разом они делались моложе. (Нынешняя и вовсе едва проклюнулась из подростков.) А с уборкой справлялись, по-моему, все хуже.
Широким жестом Эдвин пригласил меня в комнату, а сам направился к обеденному столу. Теперь он не ходил, но вышагивал — то ли из-за чрезмерного веса, то ли от важности. На стенах тут по-прежнему плотно висели книжные полки вперемежку с дареными картинами, а все пространство заставлено старой мебелью — по нынешним временам почти антиквариат.
Следом за хозяином я прошел в гостиную и водрузил на стол увесистый пакет. Затем опустился в кресло, наблюдая, как суетится над пакетом горничная, раскладывая яства по тарелкам, и с какой нежностью поглядывает на них Эдвин, известный чревоугодник. Венчали натюрморт две бутылки из моего погребка — в винах хозяин тоже понимал толк. Он и сейчас мог обскакать меня в цитировании блюд и рецептов, хотя черпал сведения отнюдь не из Океана.
— Давненько, давненько ты не заглядывал! — приговаривал Эдвин, одной рукой пошлепывая горничную по оттопыренному заду, чтобы не канителилась, а в другой уже приготовив бокал. Он походил сейчас на сибаритствующего Алексея Толстого с известного портрета, правда, с усами вразлет. — Совсем одичал в своем отшельничестве.
Я и впрямь отсутствовал долго, но в комнате мало что изменилось. Как и прежде, Эдвин не жаловал ни музыки, ни телевизора, несмотря на нынешнюю службу. А посуду тут мыли так же плохо — вот уж чего не люблю! И почему Эдвин не обзаведется посудомойкой? Имею в виду автомат.
— Ладно, отправляйся, — велел Эдвин горничной. — Не то пропустишь свой сериал. Мы уж здесь сами!..
И снисходительно улыбнулся: дескать, простим ближнему слабости. Может, он и в Собор пробрался затем, чтобы обрести подходящий фон?
— Итак, — произнес Эдвин, когда за женщиной закрылась дверь, и снова поднял бокал, уже наполненный, — за что пьем?
— За что хочешь. — Из приличия я пригубил свой. — Лично я пришел за ответами.
Расспрашивать про домик на набережной я не собирался, и даже «лупить по площадям» вряд ли стоило. Эдвин достаточно умен, чтобы догадаться.
— Хотя бы притворился, что рад видеть! — похмекал он.
— Зачем? Ты знаешь, что я знаю… К чему эти игры?
— Ну-у… приходится ведь носить маски.
— У меня в запасе лишь одна — непроницаемая. Устроит?
— Бог с ним, обойдемся! В конце концов, даже общение с умным врагом приносит удовольствие. Но ведь ты мне не враг? — прибавил Эдвин с надеждой.
Я кивнул, соглашаясь скорее с тезисом насчет «умного врага». Впрочем, я действительно ни с кем не враждую — пока не нападут.
— Значит, угощение как бы плата? — спросил хозяин, озирая манящие блюда уже с сомнением. Его нацеленная вилка застыла в воздухе, словно раздумывая, в какую сторону двинуться.
— За визит. Понравятся ответы — подброшу еще что-нибудь соразмерное.
— Уже легче, — выдохнул он, и вилка спикировала на цель. — Ты ведь не станешь покупать меня, как должностное лицо?
— Как должностное ты и этого не стоишь, — кивнул я на блюда. — И само лицо у тебя неважнецкое, уж извини. Остается надеяться, что хоть мозги не заплыли, иначе напрасно я пришел.
Наверно, я сгущал краски. Но с последней нашей встречи Эдвин набрал не меньше полупуда, а ведь излишков хватало и раньше. Правда, усы тоже сделались пышней, будто он равнялся на казачков. Кстати, их Эдвин и представлял в Соборе, хотя сам был иных кровей. Что не мешало ему время от времени наряжаться, как на маскарад, благо здешние атаманы уже произвели своего трибуна в полковники. И лихо ж он гляделся с шашкой на боку и с перетянутым портупеей пузом! При том, что в домашнем облачении — вылитый турецкий паша. С ма-аленьким таким гаремчиком.
— И часто пользуешь ее? — спросил я, кивая на дверь.
— Ну, надо же сбрасывать напряг!
— Зачем сбрасывать? — возразил я. — Почему не направить на благое дело? Учись у йогов.
— А ты что, — с любопытством спросил Эдвин, — действительно не спишь со своей домоуправительницей?
— С Дворецким, — фыркнул я. — Тебе-то какая разница?
— Так ни разу и не ублажил бедняжечку? — не поверил он. — Разгуливает, понимаешь, в чем мать!..
По-моему, Эдвин даже подмигнул мне. Надо ж, и этот в курсе. Будто не на отшибе живу, а в самом центре, за прозрачными стенами. И что Инесса так волнует здешних самцов: потому лишь, что ходит нагишом? «Основной инстинкт», ну конечно. Лишь заметил голую тетку, надо набрасываться, пока не опередили. Каждый метит территорию, как умеет. Кобели лапу задирают, котяры — хвост. А мужики, как водится…
— Ее право, — сказал я. — Лишь бы с хозяйством справлялась. Или, по-твоему, обязательно совмещать?
— А разве это не разумно? — возгласил он. — Большинство для того и заводит жен: уборка, готовка, постель. Так не проще ль и не дешевле сии услуги купить, благо рабочей силы переизбыток?
— Уж это мне большинство, — не пропустил я. — Скажи еще: «народ»!.. Вот к этому ты и пришел после долгих лет, да? А как же высокие чувства?
— Они годятся для стишат, песенок. Жизнь — это проза, мой друг. И не следует путать ее с иллюзиями, создаваемыми для приукрашательства… к слову сказать, мною тоже.
— А что, с твоими надомницами впрямь сводится к физиологии? Или все же мотают нервы?
— Кабы не эти заразы, — признался Эдвин, — сколько бы я натворил!
— А ты твори, — посоветовал я. — В полную силу. Тогда станет не до них. Сублимация, понимаешь!
Но предложение не вызвало у него энтузиазма.
— Слаб, слаб человек, — вздыхая, посетовал он.
— Это ты слаб, — возразил я. — Нечего обобщать.
— Но разве ты чужд соблазнам?
— Прежде всего, я чужд дурным примерам. А вот тебя увлечь за стадом — пара пустяков.
— Слава богу, — со скромной гордостью поведал Эдвин, — в таких делах я не среди отстающих. Селянки на меня не в претензии, насколько знаю.
— Скажи еще «пастушки» — съязвил я. — И это тебя поставили растлителей из храма изгонять!
— Мой милый, «что дозволено Юпитеру…»
— Ну какой из тебя Юпитер? — хмыкнул я. — Тебе и до быка далеко. Нормальный боров, отъевшийся, возомнивший о себе.
— Ну, ты строг, — благодушно улыбнулся хозяин. — Прямо цербер! Скоро кусаться начнешь.
— Хватит зоологии!
— Что ж, перейдем к делу, — вздохнул он.
— А дело в следующем. На ваши тараканьи бега я до сих пор поплевывал с колокольни, но теперь потребовалось разобраться. А ты в этом котле варишься долго, наблюдаешь изнутри…
— Все-таки ты пришел за секретами.
— Засунь их себе в задницу, — предложил я. — Для сохранности. О чем вы талдычите на закрытых сборищах, меня не колышет. А вот что ты сам думаешь о ситуации?
Эдвин потупил глаза, сделав вид, что увлечен едой. Он был вовсе не глуп, но ограничен — старыми комплексами, нынешним бессилием. И по его классификации я относился скорее к бандитам, нежели к торгашам. А бандитам лучше не перечить, по крайней мере наедине. Зато с экрана Эдвин смотрелся грозно: язвил, клеймил, обличал. Тоже, свободный художник! «Что воля, что неволя…» Уж лучше быть Моськой, чем обслуживать губернских слонов.
— Хочу знать расстановку сил в губернии, — сообщил я. — Что вы, соборники, реально можете? Оставил вам Клоп хоть какие игрушки, кроме телестудии да пары редакций?
— Мы определяем стратегию, — сказал Эдвин значительно.
— Которой никто не следует?
Хозяин поглядел на меня с неудовольствием. Пожалуй, впрямь лучше не встревать, иначе не запоет соловушка… не зачирикает, не затокует.
— Ну-ну, — подбодрил я. — Дальше.
— Стратегия — это раз, — загнул Эдвин пухлый палец.
«Козел — это два», — не удержавшись, добавил я, но уже мысленно, сохраняя на лице непроницаемую маску… кстати, обещанную.
— Во-вторых, контроль, — продолжал загибать депутат. — Мы ведь представляем во власти народ. А без нас Двор занесет бог знает куда.
Ну занесет, а дальше? Будто у Собора найдется чем придержать Клопа!
— Еще разъяснение, пропаганда, агитация, воспитание, — на все хватило третьего пальца, правда самого длинного. — То, что зовется обратной связью.
А плевать чинушам на обратную. Вообще, при чем здесь ОС? Когда первая власть игнорирует вторую и подавляет третью… а вторая подмяла четвертую… много ли остается от нормальной схемы? Стратегия, контроль!.. И что, Эдвин всерьез верит в эту галиматью? Как выясняется, эрудиция вовсе не мешает завиральным идеям. Хватило бы желания себя убедить.
— Разогни, — сказал я. — Все три свои сардельки. И скучно это — слышал десятки раз.
— Агитация и пропаганда — важнейшие из искусств, — усмехнулся Эдвин. — Глупо недооценивать массовые средства.
— Средства поражения или печати? — уточнил я. — Ты, случаем, не Геббельса цитируешь?
Или тот говорил про пистолет и культуру? Или про пистолет брякнул Геринг? Вечно путаю!
— Поражения тоже, — подтвердил он. — Увы, человеческая природа такова, что без плетки не обойтись. Стоит ослабить вожжи, и кони понесут.
— Эк размахнулся — кони! — фыркнул я. — Как бы твоя прислужка не понесла — этого стерегись.
— Наша задача: постепенно, исподволь готовить людей к грядущим переменам. Если им сразу дать волю… Помнишь про «русский бунт»?
— Либералы! — сказал я с презрением. — Как в Китае, да? В два прыжка через пропасть, зато под уклон — ба-альшим скачком… Ну, вы-то схлопочете, что заслужили, а других жаль.
И за что чинуши так возлюбили Китай? Верно, за тысячелетние бюрократические традиции.
— А что думаешь про Клопа? — спросил я.
— Алмазин, конечно, жук, — произнес Эдвин, восторженно улыбаясь, даже с придыханием. — Зато масштаб каков!
— Ну какой? — спросил я. — Губернский всего лишь. А стал бы во главе империи, ты б его и вовсе в гении определил?
— О людях принято судить по делам.
— Ежели дебил доберется до ядерной кнопки — то-то дел наворочает!
— Так ведь надобно ж еще добраться?
— У тебя избыточное почтение к правителям, — заметил я. — Нешто себя примеряешь на роль? Или это зов холуйской души, а с тебя довольно и звания Соборного звонаря?
— Конечно, ниспровергать-то авторитеты куда проще. — Похоже, Эдвин все-таки оскорбился. — Ну с чего ты решил, будто правители ничтожества?
— Историю надо знать, — наставительно сказал я. — Почему тираны так любят брать псевдонимы, не задумывался? Ведь они ж пытаются собрать себя наново, отрекаясь от всего прежнего, — из дерьма вылепить пулю. Изначально-то они серость, нередко даже психи.
— Тогда почему за ними следуют миллионы?
— Потому что нации тоже болеют — в частности, слабоумием. И тогда на знамя поднимают полоумного. «В стране слепых…»
— Что, вот так разом все и впадают в дебилизм?
— Ну не поголовно, конечно. Удачную кликуху придумали — большевики. Этакое сочетание ненасытного брюха, завидущих глаз, неудовлетворенного либидо. Вот они и определяют сознание нации во время приступов.
— Имеешь в виду штурмы? — скаламбурил Эдвин, уже посмеиваясь. — Как говорится, «зачем брал Зимний — отдай взад». Так ведь к прежней вольнице возврата нет. Дисциплина — вот что сейчас требуется.
Интересно, где он углядел «вольницу»? И обороты какие знакомые.
— Ты что ж, на всех хочешь надеть ошейники? — полюбопытствовал я. — Рассадить творцов по клеткам, да? И пусть чирикают!.. А кто говорил, что талантам нужно свободно самовыражаться?
— Не осталось в России талантов, — скорбно возвестил он. — Не родит больше земля.
Вот этого я не люблю, хотя не патриот. Эдвин и себя готов записать в бездари, но лишь в компании с прочими.
— «У сильного всегда бессильный виноват», — выдал я для разгона.
— Это к чему?
— А у бессильного — сильный, — прибавил я уже свое. — И давно ты стал импотентом, родной? А ведь когда-то блистал — фантазией, юмором, слогом!.. Куда все подевалось, а?
— Злой ты, Дедушка Мороз, — с кривой ухмылкой попенял он, — безжалостный…
— Да я б и пожалел тебя, кабы ты не рвался во власть. А уж тут либо жалеть, либо мочить. Правды не любишь? Так ведь ее никто не любит — нелюбимая она. Зато теперь будешь знать, на каком свете.
Ну да, так он мне и поверил! Тут выхожу я, весь из себя искренний, и раскрываю слепцам глаза… веки разверзаю. А кто меня просил?
Однако пора менять тему, эта никуда не ведет.
— Ты ж пасешься не только в Соборе? — спросил я. — Во Двор тоже заглядываешь. Что там за новые веяния? Дошли до меня слухи, будто многие из придворных замешаны в снафферстве. Посещают-де тайные сборища, вкушают зрелищ, кровавых и запретных.
— Да нет там никаких снафферов, — уверенно заявил Эдвин. — И не было никогда.
— Откуда знаешь?
— Мне сам Валуев говорил.
— Ах, Валуев!.. А вот у меня иные сведения.
— Только не поминай независимых журналистов, — покривился Эдвин. — Слишком хорошо знаю, кому и за сколько они продаются.
— Например, Гай, — добавил я конкретики.
— А что — Гай? — живо откликнулся он. — Наверняка и ему приплачивают.
— Доказательства у тебя есть? — спросил я. — Кроме такого, что сам бы на его месте продался с потрохами.
— Так ведь ясно, на чью мельницу льет воду. Тоже мне, нравственные гуру! Только и умеют, что врать на весь мир да клянчить санкции против нас.
Все ж как здорово служить Моськой у слона! Можно облаивать любых гигантов, забравшись на его спину. Или даже гадить на них с верхотуры.
— Ну, что так смотришь? — спросил Эдвин, ерзая от неловкости.
— «Гляжусь в тебя, как в зеркало», — пояснил я. — Правда, кривое. Нет, милостивый сударь, этим путем мы не пойдем.
— А почему, собственно?
— Так ведь нормальные люди не идут по своей воле в палачи, тюремщики, рецензенты… Тут нужен особый склад.
— Ничего себе, рядец выстроил!
— Могу добавить сюда маньяков-серийщиков — тоже ведь черпают силу в чужих страданиях. Энергетический вампиризм — слыхал про такое?
— Ты слишком здоровенный, Род, чтобы быть умным, — заявил Эдвин со вздохом. — Ну зачем тебе ум?
— Жить веселей. Не терплю однообразия. Опять же приработок.
— Кстати, — неожиданно сказал Эдвин, — у тебя нельзя одолжить? Ну, сколько сможешь.
— На выпивку не хватает? — спросил я. — Или на девочек? Насколько знаю, загребаешь ты поболе меня. В землю, что ль, закапываешь, как и талант?
— Но ты же знаешь, как эти стервы умеют доить мужиков! — подыграл он, хотя для таких нужд ему вполне хватало горничной. «Мужик», надо же! Как раз мужиков не доят — по крайней мере не их карманы. Поставить бы Эдвина рядом с крутарем средней озверелости, узнал бы, что это такое: мужик.
— Я одалживаю лишь родичам и друзьям, — заявил я. — Даже милостыни не подаю.
— Очень удобный принцип, — ехидно улыбнулся он.
— Еще удобней занимать у всех подряд, — не задержался я с ответом. — Где-нибудь да обломится. А дальнему знакомцу можно не возвращать.
Тотчас у него потухла улыбка: верно, вспомнилось что-то. Это не означало, что у Эдвина проснулась совесть, — но кому приятно, когда тычут в собственное дерьмо.
— Похоже, ты не веришь, что люди могут исправляться? — спросил он.
— Не знаю никого, кто со временем сделался бы лучше, — заявил я, глядя на него в упор. — А ты?
Лишь бы не отвечать, Эдвин пустился в длинные рассуждения, постепенно приведшие его к другой теме, совершенно не связанной с исходной. Что значит политик — позавидуешь такому умению!
— Знаешь, что мне кажется? — спросил я, когда хозяин наконец выдохся. — Что ты сам в это замешан. Слишком приметный ты прыщик на нашем ровном месте. А увлечь тебя, как уже поминалось…
— Не гневи Бога! — всполошился Эдвин.
— Бога нет, — сообщил я. — Распяли его, слышал?
Но он уж успокоился, вернувшись в прежнее благодушие, и снова принялся за дегустацию гостинцев, предпочтя их моим догадкам. Вообще, равновесие Эдвин умел восстанавливать не хуже ваньки-встаньки.
— Не провожай, — велел я, поднимаясь. — И пышку свою не дергай.
Засим отбыл, аккуратно прихлопнув за собой дверь. Не дожидаясь лифта, затопотал по лестнице, больше глядя на очковый свой экранчик, чем под ноги. Потому что через оставленный в гостиной «глазок» созерцал тот же персонаж, но уже как бы сошедший со сцены, больше не работающий на публику. Артиста без зрителей.
Размеренно дожевывая маслину, Эдвин глядел на закрывшуюся дверь едва не с нежностью. «Покуда есть на свете дураки…» — промурлыкал он сочным баритоном. Затем, подняв трубку, рассеянно настучал номер, будто ритм любимой мелодии.
— Э-э… Узнал? — сказал в трубку. — Заскакивал тут общий друг… ну, ты знаешь… кой-чего принес на хвосте… может, сам не ведая. Так его тоже не худо б того… угомонить. Особенных хлопот не жду, однако… Свяжись с Хозяином, ладно?
На его лице на миг проступила странная мина — будто под кожей обозначились зубы. Потом сгинула.
Еще некоторое время я косился на экран, приглядываясь к Эдвину, но он больше не проявлял странностей, наконец принявшись за угощение с полной сосредоточенностью. После, наверно, дрыханет с часик, уложив молодку под бок. Может, даже потискает ее — если взыграет ретивое. А ближе к вечеру почапает на службу. Эти рельсы накатывались у Эдвина не первый год. Но вот занятно: кому он доложился? Хозяин, надо же!
Из казацкой слободы я выбрался быстро, а через несколько минут уже докатил до следующей станции в своем сегодняшнем маршруте. Это был тихий захламленный тупичок, куда почти не заезжали машины и даже пешие заглядывали редко. У облезлых стен скучали переполненные мусорники, а по брусчатке рассыпано много всего, от рваных газет до старых башмаков. Однако пахло не сильно, как будто залежи эти давно не обновлялись.
Я накатил «болид» на проржавелую решетку стока, после чего сдвинул соседнее кресло назад до упора и распахнул в днище люк. Сейчас же решетка задергалась, приподнялась, с омерзительным скрежетом сдвинулась вбок. Из сумеречной норы дохнуло смрадом и сыростью. Затем в люк просунулась кудлатая голова, покрутилась по сторонам и наконец обратилась ко мне чумазой рожицей.
— Привет, крысенок, — сказал я. — За что ценю тебя — это за точность. Вежлив, как король!
— Так дело же, — сипло откликнулся малец. — Что я, без понятия?
Упершись руками о край люка, он ловко забросил в салон щуплое тело и расселся прямо на полу, привалясь спиной к дверце. Несмотря на жару, упаковался пацан основательно — конечно, в поношенное, но отнюдь не в рвань. На ногах башмаки с высокой шнуровкой, на руках перчатки из толстой кожи, локти и колени покрыты доспешными щитками. Замызганную курточку стягивал брезентовый пояс, на котором с одной стороны крепилась шахтерская каска, исцарапанная и помятая, а с другой, в щегольском пластиковом футляре, пряталась рация, подаренная мною для оперативной связи. И пристегнутый к штанине нож, с широким незатупляемым лезвием, преподнес малышу тоже я. Но вот несло от него, как от крысиного гнезда. Неудивительно: ползая по норам, в какой только дряни не извозюкаешься.
— Ты бы хоть в море чаще окунался, — пожелал я без особой надежды. — А, Тузик? Ведь выходят же ваши штольни на берег!
— Днем там ловить нечего, — ответил ползун загадочно. — А ночью как бы самого не поймали.
— Когда я был маленький, — завел я старую пластинку, — у меня тоже была… н-да… То есть и я любил рыскать по пригородным пещерам. Но чтобы в них жить!..
Услышав внизу шуршание, спросил:
— А там что за шестерка? Уже обзавелся личной охраной?
— Я не Шестерка, — обиженно откликнулся тонкий голос. — Я — Валет.
— Хорошо, не Дама, — хмыкнул я. — Ну, что ты окопался там, птенцов высиживаешь? Шуруй наверх!
Бог знает, кто додумался наделять ползунов карточными кликухами, но по статусу это расставляло со всей определенностью. Выдержав положенную паузу, в салон забрался еще один маленький «морлок», вдобавок и похожий на крысенка, с острым выдвинутым носом и крошечным подбородком. Примостился рядом с Тузом.
— А чё, у нас и дама есть, — сообщил он, с любопытством озираясь. — Ничё девка, тока кусачая — жуть! Чуть тронешь за это самое…
И что в их возрасте может интересовать в «этом самом»? Уж и не помню. Перегнувшись через спинку, я достал из багажника коробку с гостинцами, плюхнул малышам на колени. Валет сразу зарылся в нее чуть не с головой. Туз повел себя солидней, ограничась шербетом и банкой фанты.
— Батарейки-то не забыл? — спросил он, поглядывая сквозь затемненные стекла на городские дома, словно стал уже забывать, как те выглядят. — И новые игры, что обещал.
— Когда это я забывал?
Снова забросив руку назад, я вынул увесистый рюкзачок, едва не в половину Туза. Собственно, большую часть его объема занимали фрукты. В местных-то садах особо не попасешься, да и опасней это с каждым годом, в эпоху всеобщего вооружения. А на городских свалках свой контингент, и там тоже не любят делиться. За каждый мусорник бои идут — собиратели, мать их!..
Но у этих пацанов своя территория, недоступная для большинства взрослых. К примеру, я бы застрял там на первых минутах.
— Ну, не ты, — признал малец. — Так ведь напомнить нелишне?
— А как ваш компик — фурычит?
— А чё ему! К нам прибился один, из технарей, — такой спец, с ходу сечет. И запчастей откуда-то наволок.
— Комплектующих, — поправил я. — Как-нибудь привезу вам антенну. Найдете, где присобачить, — сможете качать игры прямо из Океана. Там этого добра!..
— Ладно, ближе к телу, — сказал Туз. — Чего звал? А то у меня свиданка скоро.
— Деловая? — поинтересовался я. — Или с Дамой? Ну, даешь, Тузик!.. Мало тебя крысы кусали?
Пацан хмыкнул неопределенно.
— Во-первых, хочу остеречь, — продолжал я уже серьезно. — Вчера поскреб по здешним сусекам — там такого насыпано!.. Короче, на время воздержитесь от дальних экскурсий. Сейчас не до исследований, и новые подземелья открывать ни к чему — как бы из старых не пришлось линять.
— Шутишь?
— Какие шутки — о деле говорим!
— Ладно, разберемся. Тебе-то чё надо?
— Сведения, как обычно. В Океан-то не всё попадает. А вы, ползуны, — зверьки ночные, глазастые, шастаете повсюду и где только не выныриваете на поверхность… Странное творится ночами: люди пропадают, звери бродят невиданные… чуть ли не призраки с оборотнями завелись. Не похоже, что всё лажа, — что-то за этим есть. Ты ж знаешь: зря дергаться не стану.
— Да понял уже!
— Поспрашивай ползунов — своих и вообще. Потасуй дружественные Масти, другие Колоды… Только аккуратно, не нарывайся. Когда лихач выруливает на большак, ему кровь что водица. А тебя, мальчиша, прихлопнут и не заметят.
— Чё пугаешь-то? — пробурчал Туз. — Не малой.
Очень свежо! Был бы «не малой», промолчал.
— А тут и большие влетают по уши, — сказал я. — Если учуешь, что дело керосинное, лучше не встревай — обойдусь. Мне прежних грехов хватает по маковку, чтоб еще и твою жизнь на совесть грузить.
— Да чё нам терять? Подумаешь!..
— Так уж выходит, — молвил я. — Кто-то теряет, а кто-то находит. И неизвестно, кому повезло.
Следовало бы издать сборник мудростей, почерпнутых из песен. Не исключено, это главный источник для очень многих.
— И еще, — сказал я под занавес. — Говорят, завелись добрые дяди, кои выманивают ползунов на поверхность, обещая хороший куш. И куда потом те деваются, мне неведомо. Имей это в виду, ладно?
Прихватив рюкзак и остатки сластей, ползуны соскочили обратно в нору, почти сразу сгинув с глаз. Еще пару минут слышалось удалявшееся шуршание, затем стихло.
Аккуратно я задвинул обе крышки на отверстия, после чего опрыскал пол и окрестности инсектицидом: подземные норы кишат блохами, не говоря о прочей пакости. Затем вернул на место кресло и покинул тупичок. Путь мой снова лежал через центр, только ныне я двинулся по другим улицам, чтобы больше увидеть. Слева, за несколькими рядами деревьев, громоздилось серое здание Собора, где народные избранники разыгрывали перед телекамерами ежедневные представления. По другую сторону дороги, возле президентского дворца, кучковался пикет из пары десятков неряшливо одетых субъектов обоих полов, уныло демонстрирующих обличительные плакаты. Никто не обращал на протестантов внимания, и сами они, по-моему, не очень представляли, зачем парятся на солнцепеке. Вполне возможно, что им платят за каждый час, как это утверждают многие. И не удивлюсь, если на пикеты отстегивает Клоп. Своих противников лучше взращивать самому, а не ждать, пока «свято место» займут настоящие, плохо управляемые.
Загадочный дом, о котором поведал Лазер, угнездился как раз тут, на одной из тихих центровых улиц, неподалеку от главных губернских контор. Однако я не стал торопить встречу, оставил на десерт. Сперва осмотрюсь как следует, переговорю кое с кем. Но прежде, чем я достал этого «кое-кого», достали меня: вдруг заверещал радиофон. Вздохнув, я откликнулся:
— Слушаю.
Медленный низкий голос произнес:
— Грабарь тут.
Как будто я не узнал!.. Подавив новый вздох, повторил:
— Слушаю, Парфеныч. Что-нибудь выяснили?
— Это убийство — ты прав был. Мы нашли, откуда пуляли. Из чего — тоже.
Ясное дело: оружие подбросили как сувенир. При нынешнем обилии стволов — небольшая потеря. Хотя кто нынче утруждает себя экспертизой? Разве неутешные родичи.
— Чем-то могу помочь? — спросил я. — Ты ведь не ждешь от меня слов?
— Ты уж помог нам. Не ради благодарности, верно?
— Значит, и звонишь для иного. — Я уже догадывался зачем. — Ищешь возмездия, да?
— Я старый человек, Род. И не стал бы рисковать людьми, лишь бы отомстить. Но у меня есть еще сыновья.
— Резонно, — признал я.
— Ты поможешь найти убийц? Очень прошу.
Хитрец: он даже не стал поминать деньги. Мол, назначь цену сам, только соглашайся. А торг здесь неуместен.
— Собачку пускали? — спросил я, раздумывая, как поступить.
— Ну довела — до шоссе. И так ясно, что не с гор спустился.
— «Пальчики», конечно, не оставил?
— Нет.
— Но следы-то должны иметься. В чем он был?
— В кроссовках. Так ежели он профи…
— Не обязательно. Сейчас каждый пентюх знает, что на дело ходят в перчатках, а от оружия лучше избавляться. Но про мелочевку он мог забыть. К тому ж это могла быть инсценировка заказа.
— По-твоему, другая Семья наехала?
— Рано судить. А если провокация? Пока что можно подозревать всех, включая твой ближний круг. Кстати, не мешало б и там проверить обувь.
— У сыновей тоже?
Грабарь спросил спокойно, но он всегда избегал пустых угроз. Пока угрожать не становилось поздно.
— Тебе решать, — ответил осторожно. — В вашей кухне я ориентируюсь плохо. Но сейчас вокруг такое творится!..
— Это да.
— Никто не копает под тебя? На нынешний разгул можно многое списать.
— С этим я разберусь. Вот с остальным что?
— Договоримся так, старина… По-настоящему я не могу за это взяться. Но сейчас раскручиваю заказ, где копать приходится широко и примерно в том же направлении. Что сумею — сделаю.
— Это и хотел от тебя услышать.
— А следы мне перешли, ладно? Включу в поиск.
— Сделаю.
Помолчав, Грабарь спросил:
— Ты уверен, что это не Аскольд?
Вот этого я опасался!.. Тоже чуть выждав, словно после тщательного взвешивания, ответил:
— Конечно, он не ангел. Но и не идиот же? Я и то ждал, когда вас начнут сталкивать лбами, — ведь напрашивается.
— У тебя репутация, Род, — сказал Грабарь на прощание. — Береги ее, ладно?
А это прозвучало как угроза.
— Уж постараюсь, — пробурчал я.
Задумчиво посвистел, качая головой, точно болванчик. Интересно, чего мне прибавили сейчас: резервов или хлопот? Вообще, поддержка Грабаря весит немало — конечно, если старика не хватит кондратий. А то, что он не похож на убитого горем отца, ничего не значит — я и сам не люблю показухи. Но если припрет, Грабарь тоже меня сдаст, со всем почтением. А может и сам списать в расходы, ежели заподозрит в чем. Вот и вертись.
