Мачта скрипела, ветер гудел в канатах, натягивал парус с такой силой, что, казалось, в любой момент ткань может лопнуть, уступив дикому напору стихии. Это был непростой ветер, ветер, посланный братьями Бореем, Зефиром, Евром и Нотом… Здесь, на столь значительном удалении от Гипербореи, для управления ветрами необходимы были совместные усилия всех магов воздушной стихии, и братьям, не испытывавшим друг к другу особой любви, пришлось на время объединиться, уступив прямому приказу Зевса.

Геракл стоял у борта корабля и задумчиво смотрел на проносившиеся мимо волны. Прошли уже сутки с тех пор, как корабль отошел от пристани, направляясь к родным берегам, — и все это время его не покидало чувство опасности. За дни, проведенные в Посейдонисе, он многое увидел, и теперь понимал, что не в интересах Архонтов позволить ему прибыть с этими знаниями в Олимпийскую цитадель. Он надеялся, что им неизвестно о Гермесе, который посещал Геракла каждую ночь… хотя, по большому счету, для уготованной ему судьбы это было безразлично.

Он посмотрел вверх, на небо… тучи, нависшие над морем словно толстое черно-серое одеяло, двигались неправильно, не так, как обычно. Да и ветер внезапно переменился, закручиваясь вихрями, которые, сливаясь, постепенно образовывали смерч, обещавший набрать чудовищную силу. Это значит, в дело пошла магия высшего порядка, магия стихий. Сейчас гиперборейцы вступили в первую открытую схватку с Архонтами, пусть и не лицом к лицу, пусть лишь посредством могучих стихийных сил… Но до родного берега было далеко, а стихийная магия весьма чувствительна к расстоянию. Лишь четверо из гиперборейцев могли править могучими ветрами, умений остальных хватало лишь на легкий ветерок да на небольшой, короткий дождик. Даже Зевс мог вызвать не более чем небольшую грозу… правда, его молнии способны были дробить скалы. Геракл видел, что братья-ветры, как их часто называли, проигрывают схватку… и угроза, нависшая над его кораблем, становится все более серьезной.

Сквозь завывание ветра и рокот волн, беспорядочно хлещущих о борт корабля, послышался иной звук. Шаги… нет сомнений, Властитель Галас не ограничится одной лишь бурей, наверняка он принял и другие меры, чтобы уважаемый посол случайно не уцелел в буйстве стихий.

Мышцы напряглись, пальцы сомкнулись на рукояти меча. При таком ветре выстрел из лука, даже с нескольких шагов, не даст уверенности в исходе — шквал наверняка отклонит стрелу в сторону. Поэтому дело решат клинки.

Геракл скользнул в сторону, и в борт, где он только что стоял, врезалось отточенное лезвие, расщепив мокрые доски. Меч, великолепный дар Гермеса, коротко сверкнул, отразив вспышки сверкающих в небе молний, и начисто отсек руку тавроса… сотник пошатнулся, мгновение тупо смотрел, как струя крови бьет из обрубка, а затем ухватил меч левой, и снова атаковал. А на помощь к нему уже спешили другие — с мертвыми глазами, в которых не было ни ярости, ни злобы, ни ненависти… они казались ненастоящими, как порождение сна, как отголосок ночного кошмара. Люди с равнодушными лицами, которые шли убивать своего родича… не ради славы, не за золото, не из мести. Просто потому, что таков был приказ.

Гераклу приходилось убивать — и не раз. Но впервые ему предстояло поднять оружие на тех, кого еще не так давно считал своими соратниками. Биться с Лернейской гидрой или Немейским львом было много проще — там было ясно, кто враг.

«Они уже не люди, — мелькнула мысль. — Они рабы… нет, они много больше, чем просто рабы. Они живые мертвецы, и мой долг отправить их туда, где им самое место… во мрак Тартара». Он вновь почувствовал прилив безумия — не вовремя, ох как не вовремя. В порыве бешенства он переставал думать о защите, стремясь лишь убить. Это было опасно — но проклятый дар Геры побороть было невозможно. Красная пелена затягивала разум, отметая прочь возможные мысли об осторожности… и о милосердии.

Его меч наносил короткие, злые удары — и каждый удар находил цель. Пару раз задели и его, длинный разрез пересек бицепс левой руки, заливая кровью плечо, бок пронзала острая боль. Таргос, мальчишка, взявший в руки оружие всего лишь несколько лет назад, которого Геракл вообще не считал серьезной угрозой, сумел подобраться к герою слишком близко, со спины, и нанести подлый удар. Теперь его тело лежало, перевесившись через борт, разрубленное почти пополам, но последствия подлого удара продолжали сказываться. От потери крови Геракл слабел, каждый следующий удар давался нелегко. Пока его спасало только то, что мертвоглазые нападали все сразу, изрядно друг другу мешая. Но они были опытными воинами, и Гераклу приходилось отступать.

Шаг назад… наклон… над головой со свистом проносится тяжелое бронзовое лезвие. Меч Геракла устремляется вперед — пусть броня воинов, что назначены были в свиту посла Гипербореи, и выкована в горне самого Гефеста, но и меч в руках героя вышел из-под того же молота. Сделанный Гефестом для его любимого сводного брата Гермеса, этот меч был одним из лучших творений хромого мага-кузнеца. Лезвие без труда проломило броню, вспороло кожу, рассекло внутренности… Воин словно бы даже не заметил смертельной раны, его меч обрушился на голову Геракла, и тому с огромным трудом удалось уклониться от убийственного удара. Другой клинок полоснул по боку — к счастью, жесткая львиная шкура удержала удар.

Наотмашь он ударил по толстому просмоленному канату. Даже меч Гермеса не смог бы перерубить скрученные жилы, но удар пришелся в мачту, и канат оказался между лезвием и мокрым деревом. Победно хлопнул почуявший свободу парус, удар тяжелой ткани смел сразу двоих мертвоглазых в сошедшее с ума море — а мгновением позже, затрещав, рухнула мачта, расплющив еще одного.

К несчастью, воинов, которые еще недавно служили Гиперборее, а теперь жаждали пролить кровь сына Зевса, было много, и все они, даже те, кто были юны годами, успели овладеть мастерством боя. Прошло немало времени, прежде чем Геракл тяжело рухнул на мокрые от крови и дождя доски, чувствуя, как медленно уходит прочь слепящий туман ненависти и злобы. На нем почти не было живого места. Две глубоких раны в правое бедро, распоротый бок, волосы слиплись от крови, сочившейся из резанной раны — опасный удар, лишь чудом не пробивший череп. Грудь его тяжело вздымалась от усталости, зубы скрипели, гася стон. Окажись на корабле еще один мертвоглазый, он мог бы без труда задушить Геракла голыми руками. Даринес пал последним, пал просто потому, что истек кровью, добить его у Геракла уже не было сил.

Но живых врагов более не осталось. Вся палуба была усыпана телами… большей частью, частями тел. Мертвоглазых приходилось рубить на куски, они не чувствовали боли ран, не обращали внимания на кровь, хлещущую из отсеченных конечностей. Даринес, лишившийся руки в самом начале боя, получивший страшный удар в ногу несколькими мгновениями позже, сумел нанести своему бывшему командиру последнюю рану в бедро… он полз по палубе, оставляя за собой кровавый след, а Геракл был уже слишком измотан, чтобы смотреть под ноги.

А буря набирала силу… Уже не один — три черных щупальца смерчей шарили по бушующим волнам, словно и в самом деле пытаясь нащупать корабль с одним-единственным пассажиром. Геракл не смотрел на небо — он медленно, с трудом ворочая ставшими вдруг непослушными пальцами, перетягивал раны обрывками одежды поверженных противников. Думать о том, что будет дальше, ему не хотелось… рано или поздно, но конец придет. Либо один из смерчей ударит в корабль, в одно мгновение превратив его в груду летящих в воздухе обломков, либо волна проломит борт. А может, корабль просто пойдет ко дну — там, под досками палубы, уже вовсю плещется вода. Так или иначе, но вряд ли ему суждено уверить берег.

Перед глазами мелькали какие-то образы… ехидно улыбающийся Властитель Галас сменился лицом Алкмены, седой, но по-прежнему красивой, затем почему-то появился Гермес, он выглядел обеспокоенным…

— Рад видеть тебя, друг, — пробормотал призраку Геракл, улыбаясь. — Вот как все получилось. Передай Зевсу… нет, ничего ему не передавай. Скажи, что последняя просьба… пусть освободит… Прометея…

— Сам ему это скажешь, — прохрипел Гермес, по совсем непонятной причине оказавшийся очень реальным. — Это корыто вот-вот пойдет ко дну. Вставай, герой, вставай, куча дерьма! Я не подниму твою тушу… Вставай!

Сквозь завесу дождя пробилось сияние, послышался знакомый вой — негромкий, более похожий на стон — и почти над самой палубой зависла огненная колесница Аполлона, таинственная вимана, так толком и не изведанный дар атлантов. Странной округлой формы дверь распахнулась, оттуда показалась рыжеволосая фигура, как обычно наряженная в изысканный белый хитон с золотым шитьем. Наверняка Аполлон, большой любитель богатой одежды, даже отправляясь на войну, не сочтет нужным сменить тонкую, почти невесомую ткань на грубые доспехи.

Почти в тот же момент огромная волна ударила в борт корабля, столб брызг окатил Аполлона, чуть не сбросив его в воду.

— Быстрее! — закричал в мгновение ока вымокший до нитки хозяин небесной колесницы. — Быстрее! Борей и остальные держатся из последних сил! Им не выстоять долго!

— А что я могу сделать? — заорал в ответ Гермес, отчаянно пытаясь помочь Гераклу встать на ноги. И верно… Гермес был магом, он был гиперборейцем по крови, но силы юному и щуплому телу недоставало. Окажись здесь могучий Гефест, даже хромота не помешала бы ему одной рукой зашвырнуть лишившегося сил героя в спасительное и безопасное нутро виманы.

Схватив меч, выпавший из руки Геракла, юноша в несколько ударов перерубил канат, едва успев поймать его — ветер чуть было не унес просмоленную веревку за борт. Накинув петлю на Геракла и затянув ее, он швырнул свободный конец Аполлону.

— Привяжи к чему-нибудь!

Тот понял, ненадолго скрылся внутри виманы, затем выглянул снова.

— Привязал… но если эта дохлая туша сломает что-нибудь важное, я лично помогу ему отправиться в Тартар!

Надсаживаясь, до крови срывая кожу с нежных, не привычных к труду ладоней, двоим гиперборейцам удалось втянуть непослушное, почти бесчувственное тело Геракла в виману. Выбившийся из сил Аполлон рухнул на сиденье, пятная все вокруг себя кровавыми следами. Да и под телом потерявшего сознание Геракла уже натекла немалая лужа, темная и липкая.

— Готово! — издал победный вопль Гермес, захлопывая дверь виманы, и одним прыжком влетел во второе сиденье. Лицо вечного юноши сияло. — Лети отсюда, Златокудрый!

Словно в ответ на эти слова длинный хобот смерча зацепил корабль. Даже сквозь грохот волн и вой ветра слышно было, как застонало раздираемое дерево, как затрещали ломающиеся доски. В мгновение ока корабль исчез, превратившись в вихрь обломков, волна тугого воздуха швырнула виману так, что та лишь чудом не рухнула в воду. Аполлон отчаянно дергал странный рычаг, пытаясь удержать обезумевшую колесницу в воздухе.

Наконец вимана устремилась вверх. Вокруг били молнии, струи дождя хлестали по прозрачному окну, словно надеясь вернуть огненную колесницу в объятия океана. Когда буйство стихии, вызванное битвой магов двух великих государств, осталось позади, Гермес перебрался на корму виманы и приник к заднему окну, с совершенно мальчишеским восторгом разглядывая чудовищную тучу, поблескивающую голубоватыми вспышками, словно сам Зевс вступил в схватку, обрушивая на врага свое излюбленное оружие.

— Сильны Архонты, — прошептал он. — Я думал, нет ничего в Ойкумене, что может устоять перед объединившимися братьями-ветрами.

— Громовержец еще не сказал последнего слова, — чуть надменно ответил Аполлон, к которому вместе с уходом бури вернулась уверенность. — Ничто не способно противостоять мощи Гипербореи, тебе не следует этого забывать.

Гермес хмыкнул, чуть насмешливо, чуть печально. Аполлон слишком много интересовался искусствами, и слишком мало — истинным положением дел в Олимпийской цитадели. Даже вимана — чудо, которое он так до конца и не постиг — не могла убедить его в том, что есть нечто, недоступное пониманию гиперборейцев. А Гермес, немало выслушавший рассказов Геракла и кое-что успевший увидеть сам, прекрасно понимал, что Посейдонис будет страшным противником в предстоящей и уже ставшей неизбежной войне.

Внезапно его внимание привлекли две крошечные золотые искорки, вынырнувшие из-под черных облаков.

— Златокудрый, я вижу что-то странное… кажется, атланты преследуют нас.

Гермес оказался прав. Золотые искорки быстро увеличивались в размерах, превратились в две брызжущие светом виманы, точно такие же, как у гиперборейцев. Они приблизились, затем вдруг из них вырвались слепящие огненные стрелы, нацеленные в виману Аполлона. Гермес уже видел эту магию — именно благодаря ей Аполлон снискал прозвище «Стреловержец». Огненные стрелы несли разрушение, и страшно было подумать, что случится с виманой, если угроза не минует ее.

Аполлон отчаянно рванул свое правило, уводя виману от опасности. Может, он и не был мудрейшим из олимпийцев, но там, где атланты использовали свои виманы лишь в качестве летающих повозок, Аполлон наслаждался чудесной игрушкой, и теперь управлял ей уверенно и дерзко, швыряя утлый челнок из стороны в сторону. Огненные стрелы промчались мимо, ударили в воду, подняв столбы пара. Враг выпустил новые стрелы, и вновь не достиг цели — а гиперборейская вимана уже развернулась ему навстречу, и навстречу атлантам взметнулся веер огненных лучей.

Одна из виман выпустила нечто, оставляющее за собой тонкую струйку дымного следа. С таким оружием — а в том, что это именно оружие, сомневаться не приходилось — Аполлон еще не сталкивался. И сталкиваться не собирался… но небольшой предмет упорно следовал за виманой, повторяя все ее повороты, приближаясь с каждым мгновением. Несколько матовых пластинок слева от Аполлона, ранее безжизненные, вдруг вспыхнули раздражающе-алым светом, раздался женский голос, показавшийся Гермесу встревоженным. Женщина говорила, видимо, на языке атлантов, слова были непонятны, да и Аполлону некогда было их слушать, он полностью сосредоточился на управлении колесницей.

— Вниз, к самой воде! — крикнул Гермес. Ему приходилось играть с орлами и другими хищными птицами, и он умел обмануть их, не дать коснуться себя. — Вниз, потом сразу вверх!

Аполлон понял, и вимана устремилась к бушующим волнам… Геракл покатился по полу, ударился обо что-то жесткое, застонал, приходя в сознание. Почти у самых пенных гребней суденышко развернулось и почти вертикально ушло в небо. Преследовавший ее по пятам предмет не сумел столь резко изменить курс, и ударился о воду — раздался грохот, сам океан, словно живое существо, взметнулся ввысь, чтобы ухватить уходящую добычу… но достать беглянку водяной столб не сумел.

Теперь уже сразу три дымных следа устремились к верткому гиперборейскому кораблику. Снова заговорил женский голос, его слова были иными, а тон — еще более встревоженным. Голос отвлекал Аполлона, который уже мысленно представлял себе чертоги Тартара — ему едва удалось увернуться от одной опасности, и надежды справиться сразу с тремя было немного. Он отчаянно хлопнул ладонью по алым пластинкам, надеясь заглушить говорящую… в ответ прозвучала короткая фраза, и вимана содрогнулась. Гермес вскрикнул от изумления — неподалеку, не более чем в трети стадии от виманы зажглось маленькое, но ослепительно яркое солнце — и тут же все три странных предмета изменили направление своего полета, устремившись к новой цели. Они достигли ее одновременно — полыхнуло так, что Гермесу пришлось зажмуриться от рези в глазах, по щекам потекли слезы…

А Аполлон уже разворачивал свою колесницу, посылая вперед сноп огненных лучей. Один из них краем зацепил врага, вимана атлантов дернулась, но выровняла полет…

Может быть, атланты весьма посредственно умели управлять своими колесницами, зато они прекрасно могли оценить угрозу для себя. Даже всесильный Архонт, попав под удар огненной стрелы, вряд ли сумел бы остаться в живых. Обе виманы развернулись, и, резко набрав скорость, в считанные мгновения затерялись среди штормовых облаков.

— Они опоздали, — процедил Аполлон, снова возвращая свою колесницу на прежний курс. — Если бы Архонты не стали играть с ветрами и громами, а сразу обрушили бы свои огненные стрелы на корабль нашего славного друга Геракла, нам осталось бы лишь оплакивать его.

— Ты прав, Златокудрый, — Гермес все еще не покидал своего наблюдательного поста, — ты прав. Но теперь поспешим, думаю, Лорду-Протектору не понравится, что его слугам не удалось ввергнуть нас во тьму Тартара.

Геракл лежал на полу, стискивая зубы, чтобы не стонать от боли. Он не очень понял, о чем говорили олимпийцы — но и сам мог бы сказать то, что стало ясно всем. Теперь война из некой отдаленной перспективы стала реальностью. Пройдет совсем немного времени, и войска Посейдониса двинутся к берегам Гипербореи.

— Кентаврос, славный Геракл просит тебя о встрече, — воин коротким движением отсалютовал Хирону и замер в ожидании ответа.

— Веди! — глаза кентавроса вспыхнули, он давно хотел увидеть старого друга, но пока над изрубленным телом героя колдовали лучшие лекари Гипербореей, включая даже — редкий случай — самого Аполлона, который слыл одним из лучших мастеров в части лечения воинских ран, о встрече не могло быть и речи. Раз Геракл приглашает, значит, целители признали его идущим к выздоровлению и избавили его от большей части своей опеки. Мысли о том, что так же лекари поступают и в отношении тех, чей уход в Тартар уже не вызывает сомнений, Хирон старался не допускать.

Армия Гипербореи, спешно создаваемая по типу той, что давно уже сформировали атланты, все еще была небольшой. Ранее Олимпу не требовалось много войск, чтобы держать в подчинении многочисленные варварские племена… да, признаться, Зевс и не особо стремился окружить себя бессловесными рабами. Многие варварские вожди предпочитали платить небольшую и не слишком обременительную дань могучим гиперборейским магам, но в остальном сохранить полную свободу. Это устраивало и олимпийцев — менее всего маги желали бы управлять невежественными и буйными дикарями. Искусство, наука… и, в немалой степени, непрекращающиеся придворные интриги занимали их куда больше, чем перспектива разбирать малозначительные споры, кого-то карать, кого-то одаривать милостями. Власть — особенно власть абсолютная, приблизиться к которой они могли без труда, немало требует не только от подданного, но и от властелина. Будучи неистребимыми индивидуалистами, каждый из гиперборейцев превыше всего ценил свою собственную свободу. Подчиняясь Зевсу, как доказавшему свое превосходство и, что тоже имело значение, как прародителя многих из них, они желали бы этим и ограничиться.

А потому уже довольно давно между хозяевами Олимпийской цитадели и закутанными в шкуры, кое-как вооруженными варварами, сохранялись довольно простые отношения. Одни приносили жертвы, другие не вмешивались в дела смертных. Иногда кто-то из олимпийцев снисходил до того, чтобы чему-то научить то или иное племя, но случаев этих было не так уж и много, и вызваны они были скукой, а не какими-то обязательствами.

Сейчас же ситуация изменилась. Угроза экспансии Посейдониса заставила Гиперборею ощетиниться оружием. Однако Арес и Афина вдруг не без огорчения обнаружили, что варвары, всегда охотно проливающие кровь соседей, не очень горят желанием вступать в армию Олимпа. И еще меньше желают подчиняться дисциплине — для каждого бойца единственным авторитетом был собственный вождь, с которым его связывали и узы крови, и просто привычка.

И все же желающие нашлись. Немного. Около десяти тысяч бойцов под руководством опытных тысячников-кентавросов, вооруженные бронзовым оружием, могли без особого труда пройти из конца в конец всю Ойкумену, стерев в порошок крошечные отряды мелких племенных вождей. Но по сравнению с полками Атлантиды вся эта мощь выглядела довольно убого.

И все же Хирон и другие кентавросы делали все, чтобы укрепить границы Гипербореи, установить заслоны против врага. Повсюду возводились небольшие крепости, воины оттачивали свое мастерство — особенно в части умения биться строем, прикрывая друг друга, дабы не превращать сражение в массу одиночных схваток.

Хирон был первым, кто отказался от колесницы, пересев на спину коню — с высоты ему куда лучше было видно, что делают его бойцы. Спустя какое-то время верховая езда стала отличительным признаком кентавросов… среди варваров, особенно тех, чьи земли лежали достаточно далеко от Гипербореи, даже ходили легенды, что могучие северные кентавросы есть не что иное, как чудовища с телом лошади и торсом человека. Мечтой Хирона было посадить на лошадей всю или большую часть армии, дав ей возможность быстро перемещаться. Недостаток численности можно в некоторой степени компенсировать тем, что войска оказывались бы в нужном месте как можно скорей.

Пока что этим планам не суждено было осуществиться. Воины, вполне одобрявшие серпоносные колесницы, не желали и слышать о том, чтобы сесть на коней…

Хирон только что прибыл в цитадель с побережья, где небольшой, с гарнизоном всего в три десятка человек форпост Гипербореи подвергся внезапной атаке с моря. Кентаврос надеялся, что эта весть не оставит равнодушным Зевса, но Громовержец все время откладывал аудиенцию, будучи занят какими-то своими, видимо, очень важными делами. И Хирон откровенно скучал, одновременно понимая, что без толку теряет драгоценное время.

Он вихрем ворвался в комнату, где на постели, в окружении подушек и одеял, лежал Геракл. В глаза сразу бросилась неестественная бледность, заливавшая смуглое лицо друга. Герой потерял много крови и несколько дней находился буквально на грани смерти. Целители прекрасно понимали, что цена их ошибки — жизнь. Не Геракла, разумеется, а их собственная… вряд ли Зевс оставит без последствий смерть сына, пусть даже полукровки. И потому старались изо всех сил.

Теперь же это могучее тело было вне опасности, и все же даже на то, чтобы улыбнуться старому другу, Гераклу потребовалось немало сил. Движением глаз он указал Хирону на небольшое кресло. Кентаврос, ничуть не уступающий герою шириною плеч и ростом, осторожно опустился на застонавшее от непомерной тяжести сиденье.

— Радости тебе, — прошептал раненый одними губами.

— И тебе, друг, — Хирон не сводил взгляда с многочисленных повязок, за которыми почти не было видно тела. — Это был славный бой, как я вижу.

— Ничего славного… — скривился Геракл не столько от пронизывающей тело боли, сколько от воспоминаний. — Расскажи… я уже слышал, тебе тоже довелось сражаться?

Понимая, что другу сейчас куда легче слушать, чем говорить, Хирон приступил к рассказу… Да, наверное, первым это должен был услышать Зевс, но раз уж Громовержец не считает нужным выделить для кентавроса время, нет смысла далее молчать. Тем более что несмотря на относительную незначительность стычки, это было первое настоящее столкновение регулярных войск Атлантиды и Гипербореи. Проба сил… и неизвестно, как будут оценены результаты инцидента.

— Крепость называется Йодль… называлась, — он поморщился, вспоминая дым пожарища, поглотившего бревенчатые стены укрепления. — Обычная пограничная крепость, тридцать воинов, один таврос. И я. Я приехал посмотреть, как идут тренировки. А поутру…

Два узких хищных корабля атлантов причалили к берегу, укрываясь промозглым утренним туманом. Это были корабли, предназначенные для пересечения океана, а потому вплотную к галечной косе они подойти не смогли. Но это не остановило воинов, что в полном вооружении прыгали прямо в ледяную воду, тут же погружаясь по плечи, и уверенно брели к берегу.

Их было около сотни — одинаково одетых, одинаково вооруженных. Тусклая чешуйчатая броня — вождь любого из варварских племен за такие доспехи отдал бы и жен своих, и дочерей, да еще и приплатил бы стадом добрых коров — укрывала их от колен и до самой шеи, короткие бронзовые мечи, копья с длинными, в локоть, тонкими наконечниками, отменно приспособленные для метания. У каждого второго — лук.

Северяне, пребывающие в крепости, высадку врага прозевали. И кентаврос, позаботившись о страже на стенах, не подумал о том, чтобы послать патрули на берег. А потому, когда полусонные воины, разбуженные отчаянными воплями сигнальных труб, выбегали из спального дома полуодетые, едва схватившие то оружие, что попалось под руку, на стенах уже шел безнадежный бой. Гиперборейской армии пришлось узнать, что такое штурмовые лестницы — не менее десятка воинов Атлантиды преодолели невысокую стену в мгновение ока, и бревна тут же окрасились свежей кровью.

Будь они лучше обучены, у захваченных врасплох защитников Йодля не было бы ни единого шанса. Но враги полагались больше на количественный перевес и на прочность бронзовой чешуи, чем на боевую выучку. Потеряв треть своих бойцов, Хирон все же сбросил штурмующих со стены. В этой, самой первой стычке погиб таврос Птолемис, многие из оставшихся в живых были ранены. Сам Хирон не получил ни царапины — он был с ног до головы залит кровью, но кровь эта была чужой.

— Мне стало страшно, друг, — на скулах кентавроса заиграли желваки, ему не часто приходилось признаваться в том, что и он, бессмертный, подвержен страху. — Мне было страшно… они шли на наши мечи, шли неумело, но на их лицах было полное равнодушие к смерти. Я видел одного, что продолжал драться, несмотря на комок кишок, что волочился за ним, выпав из разрубленного живота. А те, что не обращали внимания на отрубленную руку или выбитый глаз… Клянусь тьмою Тартара, это не люди! У них не человеческие глаза, поверь, я видел это, я знаю.

Геракл чуть заметно кивнул. Он уже понял, кем пожертвовали Архонты ради этого пробного, ни к чему не обязывающего боя. Проверить на прочность оборону Гипербореи, бросить на убой сотню мертвоглазых… Что им сотня, армия Посейдониса неисчислима, как с гордостью и ноткой угрозы говорил Властитель Галас. И вряд ли это было лишь пустой похвальбой.

Хирон продолжил рассказ. Довольно долго осаждающие пытались поджечь крепость огненными стрелами — безо всякой магии, обычными стрелами, обмотанными горящей просмоленной паклей. Это ни к чему не привело — последние несколько дней стояла отвратительная сырая погода, холодный моросящий дождь время от времени сменялся столь же сырым неприятным туманом. Дерево частокола, стены и крыши казарм — все отсырело и теперь упорно не желало загораться. Но даже если бы дерево было сухим, Йодлю не стоило опасаться пожара — на частокол пошли мореные стволы, которые не так легко поддаются огню.

И все же лучники сделали свое черное дело — защитники потеряли еще двоих бойцов, луки у мертвоглазых были отменные и били далеко. Туман словно нарочно не рассеивался — напротив, становился все гуще, и уже почти не было видно, откуда летят стрелы… Сам Хирон взялся за лук, а он считался лучшим стрелком в Гиперборее, после, разве что, Аполлона — но и он не мог бы с уверенностью сказать, сумел ли поразить хотя бы одну цель.

А потом, убедившись в бесполезности огненных стрел, сквозь туман к кое-где закопченному частоколу двинулись с трудом различимые фигуры… Два десятка уцелевших воинов выдержали еще один штурм, после чего их осталось семеро. Но и мертвоглазых уцелело немного, от силы десяток. Хотя все гиперборейские солдаты — в том числе и Хирон — уже были ранены, они понимали, что выиграли этот странный, бессмысленный и жестокий бой. Кентаврос отдал приказ атаковать — все равно уцелевшие уже не могли надежно защищать стены. Но, словно ожидая этого приказа, и агрессоры пошли на штурм…

— Когда все закончилось, нас осталось трое, — кентаврос вздохнул, провел рукой по шее, которую пересекал свежий, только что затянувшийся шрам. У бессмертных раны заживают быстро, но даже бессмертного можно убить. Геракл видел — пройди удар чуть выше, и его старого друга не спасли бы уже никакие лекари. — Эти твари полегли все, до последнего.

— Вы победили… — Геракл попытался улыбнуться.

— Это была не победа! — рыкнул Хирон, и глаза его метнули молнии. — Это была бойня… и, клянусь тьмою Тартара, нас резали как свиней. Да, их было втрое больше, да, они все остались там, у стен Йодля. Геракл, ты должен понять… Там, где Гиперборея наберет тысячу бойцов, Посейдонис без труда выставит пять. Или десять. Я не знаю, что Архонты делают с людьми, но лучше сразиться с пятью живыми людьми, чем с парой этих ходячих трупов. И еще… я видел — там, чуть ниже облаков, висела вимана. Не думаю, что это была та, которой правит Златокудрый Аполлон. Я знаю, там сидели Архонты — и они смотрели на то, как умирают люди… просто смотрели.

— Я понимаю… — Геракл попытался приподняться, но тут же вновь откинулся на подушки, лицо его побледнело еще больше. — Я все понимаю, друг. Но ты должен знать…

Договорить ему не дали.

Дверь распахнулась, и вошел посыльный.

— Кентаврос, — он отвесил Хирону короткий поклон, — Зевс-Громовержец желает видеть тебя.

— Иди, — прошептал Геракл, — иди, скажи ему все. А потом возвращайся, нам надо кое о чем поговорить.

Хирон вернулся — но только для того, чтобы попрощаться. Приказ Зевса гнал его к границам Гипербореи, спешно укреплять заставы, усиливать гарнизоны. Гиперборея готовилась к войне — к войне, которую толком не знала, как вести. Ни кентавросов, ни даже Ареса и Афину нельзя было назвать стратегами, хотя двое последних всерьез на это звание претендовали. До сих пор стычки с полудикими варварскими племенами, из всех боевых приемов признававшими только прямой лобовой удар всей толпой, были более забавой, чем серьезными сражениями. Теперь же им противостояла настоящая армия — пусть каждый боец в ней уступал в выучке даже слабейшему из тех, кого муштровали Хирон и другие кентавросы, но их оружие и доспехи ни в чем не уступали, а кое-где и превосходили снаряжение гиперборейцев. И главное — их было много. Никто не мог бы с точностью сказать, какие силы Посейдонис может двинуть на Олимп, но все — и Хирон, и, конечно, Зевс, прекрасно понимали, что силы эти будут огромны. Ни пограничные крепости, ни новые и новые сотни бойцов, спешно собираемые по окрестным племенам, лояльным к Олимпу, не смогут не то что отразить нападение, но даже сколько-нибудь существенно задержать продвижение войск Атлантиды.

Задача крепостей и воинов была не в том, чтобы геройски пасть, задавленными толпами врагов. Гиперборейские маги, великие олимпийцы, сильны были отнюдь не своими мечами. И надежды Зевс возлагал прежде всего на магию. Не без оснований — если вдалеке от родных берегов маги воздушных стихий с трудом сдерживали неведомое, но весьма эффективное колдовство атлантов, то здесь, вблизи, их сила была непомерна. Архонты, конечно, понимали, что им предстоит столкнуться с серьезным сопротивлением, но истинные силы Олимпа им были неизвестны. Как, признаться, они были неизвестны и самим гиперборейцам — еще никто из них, никогда, даже в самых сложных ситуациях не выкладывался полностью, без остатка, до дна.

И все же крепости — маленькие, слабые, могучие не стенами, но духом своих защитников — были необходимы. Боевая магия хороша лишь против заметного врага, против большого войска, против сильного флота. Будучи рассеяна на меленькие, малозначительные цели, она быстро исчерпается… Маги устанут охотиться за врагами-одиночками — и вот тогда придет черед простых воинов и честной отточенной бронзы.

Все это Геракл понимал — как понимал и то, что в предстоящей войне ему не найдется места. Он уже видел, что времени героев приходит конец, пусть даже пока это было открыто немногим. Непобедимый боец хорош тогда и только тогда, когда ему противостоит другой герой — или чудовище, что иногда не такая уж и большая разница. Если же на поле битвы выходят армии, то каковым отточенным ни было бы воинское умение, какой силой ни наливались бы мускулы — в толпе все это не имело значения. Даже слабейший в давке сражения может подобраться к атлету, дабы чиркнуть выщербленным лезвием ножа по сухожилию. Теперь приходит время стратегов, умеющих обучить войска, найти выгодное место для сражения, правильно построить своих людей. Приходит время тех, чье достоинство не в отменном владении оружием, а в умении биться плечом к плечу с товарищами, не разрывая строй.

До времени, когда уйдут в небытие герои, полубоги, мастера одиночных схваток, которым поют песни, с которых создают скульптуры и которым — что уж греха таить — преклоняются, еще пройдет немало веков. Но оно непременно наступит — и Геракл втайне радовался, что ему не суждено увидеть времена, когда править бал станет не мастерство, честь и безудержная отвага, а серая масса, сильная своей сплоченностью. Он был создан для своего времени. Для битвы с гидрой. Для охоты на чудовищного льва. Для одиночества.

Он приподнялся на подушках и тут же опустился на постель снова, со злостью ощущая, как бешено колотится сердце, как катится по вискам вдруг выступивший пот. Да… его время уходит. Кем он станет, если все же достаточно оправится до начала войны, настолько, что сможет взять в руки меч? Кем? Еще одним бойцом в ряду? Пусть даже самым сильным — но не более чем еще одним…

А вот кентавросу в новой жизни самое место. Хирон прекрасно понимает то, что другим осознавать предстоит еще долго. Тридцать его воинов уничтожили втрое превосходящие силы атлантов — даже несмотря на то что были захвачены врасплох. Победили просто потому, что умели прикрывать друг друга. Они погибли почти все — но враги не сумели одержать верх ни за счет количества, ни за счет лучшего вооружения. Пусть Хирон клянет себя за допущенные жертвы — он просто еще не понимает, что эта битва, как и те, что за ней последуют, положат начало новому воинскому искусству. Герои еще будут — ищущие подвигов, стремящиеся к одиночным схваткам. И на них будут смотреть с восторгом, им будут кричать здравицы, их именами будут называть детей… а потом тихо ворчать, что, мол, не высовывался бы, глядишь, и пользы принес поболее… а так — пусть Аид будет к нему милостив.

Снова стиснув зубы, отчаянно превозмогая слабость, Геракл попытался сесть. Перед глазами поплыли черные круги…

Дверь распахнулась, словно от удара ногой, в комнату вихрем ворвался сияющий Гермес. Теперь его привычный хитон сменили легкие латы, явно носившие следы Гефестового молота, а значит, и наполненные магией старого мастера огня. Равным себе простых доспехов Гефест не делал — Геракл не удивился бы, сумей эти бронзовые пластины отразить даже его убийственные стрелы. На боку вечного юноши висел короткий меч. Пусть гипербореец и выглядел мальчишкой, но за прожитые века оружием он владеть научился. Гермесу нередко ударяла в голову идея податься к людям — и там, среди варваров, чтящих силу, тонкое лезвие не раз обагрялось кровью. Лишь немногие из чистокровных гиперборейцев относились к жизни простых смертных с уважением, не отнимая ее по пустякам. Афина, Прометей… пересчитать по пальцам. Гермес к этому числу не принадлежал. Геракла это не удивляло, но немало огорчало — ведь он и сам был смертным, пусть и сыном Зевса.

— Радости тебе, могучий! — рот Гермеса расплылся до ушей. — Кажется, я первым принес весть?

— Не знаю, о чем твоя весть, — пробормотал Геракл, — но догадываюсь. Посейдонис двинул корабли к нашим берегам?

Улыбка на юном лице угасла.

— Уже слышал… и кто посмел меня опередить?

— Никто, — улыбнулся герой, не делая попыток встать, дабы не срамиться в присутствии гостя. — Нетрудно сообразить.

— А говорят, у тебя провидческого дара нет, — хмыкнул вестник, парящий, по обыкновению, в нескольких ладонях над мраморным полом. — Но ты прав, славный Геракл, корабли Архонтов числом двенадцать сотен движутся через море. Им помогает ровный ветер, Борей говорит, что ветер этот есть порождение магии… правда, признает, скрипя зубами, что в магии этой не понимает ни единого образа.

— Прямо-таки двенадцать сотен? — Геракл чуть насмешливо улыбнулся.

— Ну, может, чуть больше или чуть меньше, — не стал спорить Гермес. — Я сам считал их… вместе с Аполлоном.

— И вам дали спокойно посчитать силы атлантов? — в голосе героя прозвучало явное недоверие.

Юноша зарделся — но не от смущения, а от сдерживаемой гордости.

— Как же… целых три виманы пытались сжечь нас своими огненными стрелами. И обычными, и теми… ну ты помнишь… ах да, ты же, друг, был без сознания. Есть у них такие странные дымящиеся стрелы, которые сами охотятся за дичью… вылетает такая и начинает гоняться за тобой по всему небу. И уж если догонит — все, вот он, Стикс, готовь обол. Один раз мы очень удачно увернулись, и эта дымная стрела попала в их же корабль. Поверишь ли, на воде остались лишь дымящиеся обломки и ни одного живого человека. А корабли большие, не меньше чем по сотне бойцов на каждом. Скажи, друг, как можно вести войну, посылая впереди себя такую смерть? Не лучше ли честный поединок, лицом к лицу?

Одним невероятно плавным движением Гермес выхватил из ножен меч, принял оборонительную стойку, а затем завертел перед собой клинок с такой скоростью, что лезвие слилось в один туманный диск. Герой улыбнулся — не знай он истинного мастерства вечного юноши в обращении с оружием, счел бы сие пустой похвальбой. Но он знал, что из этого туманного облака в любой момент может ударить жало меча, смертельное и неотвратимое.

— Не лучше ли так? — у Гермеса даже не сбилось дыхание. — По крайней мере это честно.

У Геракла были некоторые сомнения насчет честности в поединке лицом к лицу с тем, чье умение оттачивалось веками и чьи доспехи, как и оружие, ковал сам Гефест. Но в целом он был согласен с Гермесом — и в этом была еще одна причина той тоски, с которой он смотрел в будущее. Даже лук — оружие охотника — все чаще и чаще использовали в бою. Даже мастер меча может пасть от случайной стрелы… мало чести в такой победе, но это война, не поединок. Тут ищут не чести — победы, любой ценой. Дрогнет ли у него рука, если придется послать стрелу не в горло быстроногого оленя, не в разверзнутую пасть чудовища, а в грудь человека? Не дрогнет… но и победой он это не назовет. Да, он знавал иных вождей, часто гордо именующих себя царями, что считали лук оружием трусов. Они верили, что лишь тогда победа имеет особый вкус, когда твой клинок с трудом раздвигает ребра врага и пронзает его живое, бьющееся сердце. И потому они шли в бой с одним лишь мечом, даже не укрывая тело доспехами, не беря в руки щит. Гордые и смелые люди…

Только чаще побеждали другие. Те, кто не гнушался прибегнуть к услугам лучников, стрелы которых без труда входили в ничем не защищенные тела.

— Лучше, Гермес, лучше… Но атланты не ищут чести и славы.

— Мда… — стальной вихрь исчез, меч со стуком нырнул обратно в ножны. — Вот и я о чем… Им в пути еще несколько дней, Борей говорит, что чем ближе их корабли подойдут к нашим берегам, тем лучше. Сейчас все гиперборейцы собираются на Олимпе. Все… говорят, даже Аид явится, хотя он не покидал Тартара уже неизвестно сколько веков.

— А Прометей?

Гермес нахмурился, разом утратив всю свою жизнерадостность.

— Друг, ты пойми… Прометей осужден, и Зевс… вчера он что-то сказал насчет того, что готов простить Прометея, если кто-то из гиперборейцев ради опального титана пожертвует собой. Своей жизнью и своим бессмертием.

Геракл с шумом выдохнул, скривился от боли.

— Тьма Тартара… это все равно, что обречь Прометея на муки, вечные, как сами скалы. Кто из олимпийцев способен на это, кто?

— Не знаю, — честно развел руками Гермес. — Мне нравится Прометей, но не настолько же. Так могла бы поступить Афина, она слегка помешана на благородстве и справедливости, но как раз Афина была в числе обвинителей. Она считает, что передать смертным магию огня есть тягчайшее из преступлений, которые вообще могут быть совершены на Олимпе.

— Это потому, что ей самой магия дается с трудом. Я безгранично уважаю Афину, но эта ее вечная зависть к магам…

— Возможно. Она, конечно, просила за Прометея — потом, когда увидела, каким может быть гнев Зевса. Клянусь Тартаром, друг мой, многие просили за него. И Зевс, как я уже говорил, в какой-то момент даже готов был уступить.

— Я бы не назвал это уступкой, — в глубине души нарастала злоба. Геракл намеревался потребовать у отца ответа, хотя и понимал, что шансов переубедить Громовержца у него практически нет. Зевс немало внимания уделял сыну, но не раз давал понять, что дела Олимпа смертного не касаются, независимо от того, чья кровь течет в его жилах. — Даже если найдется тот, кто выполнит условие Зевса, сам Прометей не примет этой жертвы. Я его достаточно давно знаю. Он, как и Афина, имеет свои представления о чести, многим недоступные.

Если Гермес и услышал в этой фразе выпад в свой адрес, он никак этого не показал. Да Геракл и не собирался оскорбить вестника, скорее просто сетовал на то, что и без того было у всех на виду — олимпийцы замкнулись в своих собственных проблемах и заботах, мало интересуясь не только делами смертных, но и жизнью своих же кровных родичей. Вдруг мелькнула мысль, что, несмотря на всю мощь гиперборейской магии, именно эта разобщенность может послужить поражению Олимпа. Если такое поражение вообще возможно.

— Мне жаль, что ты столь тяжело ранен, — Гермес покачал головой, и в глазах его Геракл и в самом деле увидел столь редкое для гиперборейцев истинное сочувствие. — Лекари говорят, что встать на ноги ты сможешь не раньше, чем через десять дней. И то… вряд ли. Боюсь, к этому времени все будет кончено, а ты так и не примешь участия во всем этом.

— Я и не хочу, — тихо сказал герой, вдруг осознав, что говорит истинную правду. — Это будет бойня…

Он оказался прав. Это и в самом деле была самая настоящая бойня.

За все время пути — это было невероятно, но не признать этого было нельзя — атланты потеряли всего четыре корабля, да и то лишь из-за того, что рулевые подвели свои огромные суда слишком близко друг к другу и не смогли избежать столкновения. И теперь более чем тысяча кораблей подошли к земле настолько близко, что с самых верхушек мачт уже виднелись облака, неоспоримо указывавшие на присутствие суши. Архонты понимали, что Олимп вот-вот нанесет удар, и пребывали в постоянном напряжении, ожидая хода Гипербореи. Зато среди воинов на палубах царило оживление. Посейдонис выставил все, что смог — более ста двадцати тысяч воинов, это была немыслимая, невероятная, невозможная армия, равной которой не знала Ойкумена. И очень, очень не скоро узнает. Мертвоглазых среди этого воинства было не так уж и много, тысяч пятнадцать или чуть больше — они не поддались всеобщему веселью, они просто были готовы к бою, исход которого их ни в малейшей степени не волновал. Получен приказ — а приказ для тех, чей разум был раздавлен магией Архонтов, являлся чем-то более важным, чем сама жизнь.

Но и остальные бойцы рвались вперед, в схватку. О Гиперборее ходили разные слухи — но все сходились на том, что Олимп накопил немыслимые богатства, и те, кто сейчас на палубе натягивал броню и последний раз проводил точильным камнем по режущей кромке меча или топора, предвкушали отменный грабеж. О том, что до Олимпийской цитадели от побережья еще далеко, о том, что этот путь придется проделать по враждебной, ощетинившейся оружием земле, никто не думал.

Что ж, можно сказать, что думать об этом и в самом деле не стоило. Большинству не суждено было ступить на землю — а тем, кому все же повезло добраться до песчаного берега, не стоило слишком уж благодарить Мойр. Их нити жизни оказались очень короткими… но сейчас они еще не знали об этом. Они острили клинки, отпускали крепкие соленые шуточки, хвалились друг перед другом воспоминаниями о прежних победах и обещаниями побед будущих.

А тем временем к ровному, устойчивому ветру, что все так же уверенно гнал корабли ко все приближающейся земле, прибавился другой ветерок. Слабый, беспокойный — но усиливающийся с каждым мгновением. Взметающий крохотные смерчики, наполненные сорванной с волн пеной, весело разбивающиеся о борт то одного, то другого судна. Кто обратил на них внимание? Может, несколько пар глаз и скользнули по крошечным смерчам, и тут же уткнулись во что-то иное, более интересное. В мех с вином. В вырисовывающийся на горизонте берег. В тусклый блеск оружия.

Вот неожиданный порыв ветра заставил ранее туго раздутый парус заполоскаться, скрипнула невысокая мачта, кого-то окатило водой — послышались ругательства и ехидные смешки. А ветер крепчал… Смерчи становились все больше, их число увеличивалось — казалось, что корабли продираются сквозь призрачные колонны. А потом вдруг все эти небольшие еще вихри слились в три чудовищных бурлящих столба. Небо стремительно затягивали черные мокрые тучи, и хоботы чудовищных смерчей искали себе жертвы. Искали — и находили, снова и снова. Под ударами тугих, как мышцы, хоботов щепками разлетались крепкие борта кораблей, как тонкие веточки ломались мачты и весла, калеча и убивая столпившихся на палубе людей, с оглушительным даже на фоне воя разбушевавшейся стихии треском рвались паруса — и удары мокрой ткани сметали в холодную воду неосторожных.

Сейчас Архонты в полной мере смогли оценить ту мощь, против которой Посейдонис посмел двинуть свои войска. Блеснула молния, заставив один из кораблей вспыхнуть факелом — огонь моментально охватил все, даже просоленное, мокрое дерево. Не заставил себя ждать и удар грома — немало нашлось тех, для кого этот звук стал последним, что было услышано ими в жизни — кровь фонтаном ударила из разорванных ушей, заливая и без того мокрые, усыпанные телами палубы.

Магия атлантов лишь в небольшой степени могла смягчить буйство сошедшего с ума неба. И это был еще не конец — только начало. Гиперборейские маги, повелители воздуха и воды, огня и земли, вздымали чудовищные волны, каждая из которых могла без труда опрокинуть тяжело груженый корабль, вихри разгулялись вовсю, дробя не способное противостоять им дерево и слабые, хрупкие людские тела. Молнии теперь били не переставая, а грохот громовых раскатов слился в непрерывный гул. Та, самая первая молния, вобравшая в себя немалую толику сил Зевса, что вместе с другими олимпийцами сейчас стоял на высоком скалистом берегу, шепча древние, как сам этот мир, слова, была самой сильной. Остальные уже не рвали людям барабанные перепонки, не превращали корабли в на глазах истаивающие угольями костры, но и тех голубых стрел, что обрушились с небес на беснующееся море более чем хватало. Во тьме то там, то здесь вспыхивали пожары — их уже никто не тушил.

Кто-то из кормчих, решив, что жизнь важнее и славы, и добычи, начал разворачивать суда, в надежде, что стихии сжалятся над ними, простят… Быть может, стихии так бы и поступили — большинство олимпийцев предпочитали скорее преподать атлантам хороший урок, которого тем хватило бы на много веков, чем отправить на морское дно всю огромную флотилию. Но за мечи схватились мертвоглазые — и, спустя какое-то время, сами стали у руля, даже не потрудившись сбросить за борт трупы тех, кто посмел воспрепятствовать исполнению полученного ими, верными рабами Архонтов, приказа. И корабли снова двинулись к берегу — навстречу своей гибели.

Две виманы, до этого отчаянно пытавшиеся увернуться от шарящих по воде хоботов чудовищных смерчей, развернулись и устремились к берегу. Двое Архонтов, управлявших летающими колесницами, решили, видимо, что смогут поразить гиперборейцев, творивших сейчас свою чудовищно убийственную волшбу… Первая машина выпустила сноп огненных стрел с предельно возможного расстояния. Залп можно было назвать удачным — в воздух взметнулся столб огня и дробленого камня, покатилась по земле Афина — острый осколок ударил в незащищенное панцирем бедро, легко ломая кость. Зашаталась грозная Персефона, которую кое-кто из смертных чтил наравне с Аидом, властелином Тартара. Были убиты на месте двое или трое гиперборейских магов-полукровок, достаточно сильных, чтобы стоять в одном ряду с истинными олимпийцами. Бешено вращающийся обломок гранита, как ножом, срезал в локте руку Астрею, одному из старейших титанов. Зефир и Борей, оставив магию ветров, бросились к истекающему кровью отцу — и в черных тучах на мгновение образовались просветы, а ненасытные смерчи чуть ослабели.

Второй вимане не повезло. Взбешенный Зевс метнул молнию, вложив в нее всю свою ярость. Слепящий голубой разряд ударил в кажущуюся крошечной машину, в мгновение ока превратив ее и тех, кто находился внутри, в падающие вниз, в волны, оплавленные, обгоревшие обломки. Второй вимане — той, что сумела нанести олимпийцам первые, пусть и незначительные, потери удалось уйти от возмездия. Опаленная и искореженная, она прорвалась сквозь смерчи и умчалась на запад — чтобы донести Лорду-Протектору Посейдониса весть о разгроме.

А разгром продолжался…

Один из кораблей вздрогнул от чудовищного удара в днище, с треском разлетелись доски, ударил фонтан воды… Несколько мгновений — и корабль вместе со всеми, кто в нем находился, исчез в стремительном водовороте, лишь несколько обломков кувыркались на волнах. На мгновение среди пенных гребней показалось юное лицо, обрамленное слипшимися от воды золотистыми прядями волос. Бледная зеленоватая кожа уже в области шеи сменялась серебристой мелкой чешуей, огромные перепончатые руки ухватили цеплявшегося за обломок мачты солдата и мгновенно утянули его в глубину. Вскоре золотоволосое чудовище появилось снова — ударил по воде, поднимая фонтан брызг, могучий хвост, и Тритон, дитя морских владык, устремился к следующему кораблю, обреченному пополнить его хранящуюся на морском дне коллекцию.

И все же флот Посейдониса был слишком велик. Не менее половины кораблей уже ушли на дно, почти все уцелевшие потеряли мачты и паруса, но остальные, теперь уже вспенивая волны одними только веслами, рвались к берегу. Теперь уже мертвоглазым не нужно было убеждать сомневающихся в необходимости в точности исполнить приказы Архонтов… Весла гнулись в руках гребцов, осознавших, что единственный их шанс на спасение — земля. Земля, где можно встать на ноги, взяться за оружие и, может быть, опрокинуть проклятых гиперборейских магов. И корабли двигались вперед — то один, то другой шел ко дну, или разрушенный хоботом смерча, или пробитый ударом хвоста резвящегося в глубине Тритона, но остальные с каждым ударом весел пусть и ненамного, но приближались к вожделенному берегу.

Там их ждали. Семь тысяч бойцов — жалкая кучка по сравнению с тем, что даже после столь чудовищных потерь могла высадить на берег армада Посейдониса. И все, кого могли сюда привести кентавросы, при этом не оставляя Олимп на разграбление всякому, желающему воспользоваться отсутствием хозяев. Большая часть воинов сидела на камнях, отдыхая, — их бой еще впереди. То там, то здесь среди воинов возвышались огромные несуразные фигуры, кое-как замотанные в порядком изгаженные и отвратительно смердящие звериные шкуры. Длинные, до колен свисавшие руки могли без труда переломить или вырвать с корнем средних размеров дерево, а единственный глаз посреди лба был наполнен тупой, нерассуждающей злобой. Воины старались держаться от циклопов подальше, несмотря на то что присутствие гиперборейских магов в известной степени сдерживало чудовищ… никому не хотелось рисковать — циклопы отличались вздорным нравом, вечным голодом и полной неразборчивостью в пище. Превозмоги голод над страхом перед олимпийцами — и циклоп вполне мог подзакусить ближайшим к нему человеком.

Вот один из великанов встал, с кряхтением поднял большой обломок скалы и, надсаживаясь, сопровождая действие звериным рыком, швырнул его в сторону моря. Особой ловкостью эти тупые, неуклюжие исполины никогда не отличались — камень, пролетев почти стадию, плюхнулся в воду, не дотянув до ближайшего корабля несколько десятков локтей. Неудача ничуть не расстроила гиганта — он наклонился, поднял другой камень, и повторил попытку. Еще раз, еще… Пятый или шестой валун все же достиг цели, проломив борт корабля ниже ватерлинии. Разом хлебнув огромную порцию воды, корабль завалился набок, с палубы в море посыпались солдаты… большинству уже не суждено было ощутить под ногами твердую землю. Циклоп радостно загоготал, воздев руки к небу, запрыгал — солдаты прыснули во все стороны, чтобы не попасть под тяжелые босые пятки веселящегося гиганта.

Зевс прекрасно понимал, что сумей атланты высадить свои войска — и ни магам, ни их немногочисленным солдатам не удастся остановить вторжение. Изрядно потрепать — возможно. Заставить заплатить за победу дорогой ценой — наверняка. Но не остановить… а вопрос о том, как дорого встанет атлантам победа, гиперборейцев не волновал. Как, собственно, и самих атлантов.

Вздрогнул, словно пронизанный судорогой, один из прибрежных холмов. С шумом распрямились огромные кожистые крылья, ударил по камням длинный, усеянный шипами хвост. От взмаха крыльев поднялись клубы пыли — здесь, на берегу, дождя не было, магам совершенно не хотелось промокнуть. Огромное чудовище взмыло в воздух, клубок усеянных присосками щупалец, торчавший прямо из уродливой морды, развернулся — приготовившись хватать добычу и запихивать ее в необъятную пасть. Огнедышащего Тифона панически боялись все — даже олимпийцы. А само чудовище боялось… нет, не боялось, а несколько опасалось только Зевса. Его щупальца с круглыми присосками, издалека казавшимися многочисленными глазами, породили легенды о том, что Тифон стоглав… На самом деле голова, как и пасть, у монстра была одна — зато прожорливости хватило бы на десятерых. Даже Зевс понимал, что рано или поздно с Тифоном ему придется расправиться, относительно разумный, невероятно жестокий монстр был опасен… но пока тварь подчинялась его приказам, Зевс берег ее как чуть ли не самое сильное свое оружие.

Тифон поднимался все выше, высматривая добычу — добычи было много, невероятно много… сладкое мясо, пускай и сокрытое внутри деревянных корпусов кораблей. Он никак не мог выбрать.

С кораблей заметили чудовище, раздались наполненные ужасом вопли, более смелые тут же схватились за луки, к летящему монстру устремились стрелы. Немногие достигли цели — порывы ветра сбивали прицел даже лучшим лучникам, но несколько бронзовых наконечников все же пронзили кожу крылатого создания. Тифон был бессмертным, и при его размерах уколы стрел были для него не опасней, чем для человека — укусы комара. Но это не означало, что он был равнодушен к боли, даже незначительной. Уже очень давно никто не осмеливался напасть на Тифона, люди предпочитали просто уступить чудовищу часть своего скота или даже часть своих же соплеменников, но тем сохранить жизни большинству. Над морем пронесся гневный рев, заглушающий даже грохот бури и раскаты грома, тварь спикировала к ближайшему кораблю, из ее глотки вырвался поток пламени, от которого плавился даже камень. Корабль мгновенно превратился в огромное кострище, вокруг которого поднимались клубы пара — это кипело море там, где его коснулось обжигающее дыхание Тифона. Щупальца выдернули из воды двух или трех обгоревших людей, одним движением засунули их в пасть. Тифон сглотнул, а затем развернулся и атаковал снова…

— Корабли все еще идут к берегу, — Зевс чувствовал, как слабость наполняет тело, как пульсируют в висках раскаты боли. И он знал, что остальные гиперборейцы чувствуют себя не лучше. Магия, обрушившаяся на флот атлантов, была разрушительной, но и самим магам она далась нелегко.

— Мои братья устали… — Борей тяжело дышал, по лицу, несмотря на более чем прохладную погоду, катились струйки пота. — Мы не сможем долго удерживать вихри.

— Артемида, — он повернулся к дочери. Охотница стояла рядом с отцом, опираясь на большой, в ее рост, лук. Магией она владела слабо — больше той, что позволяла управлять животными и растениями. Девушка вскинула изящную головку, увенчанную короной золотых волос. Поговаривали, что даже Афродита меркнет рядом с юной дочерью Громовержца, хотя при самой Афродите такого никто вслух произнести не рисковал — стерва, мнящая себя первой красавицей Олимпа, вполне может отправить конкурентку в Тартар, даже не побоявшись гнева Зевса, тем более что за века своей жизни она обзавелась не одной сотней способов устранять со своего пути слишком красивых женщин.

— Попробуй увидеть…

Она кивнула, закрыла глаза, прошептала нужные слова. Это заклинание давалось ей лучше, чем кому-либо другому. К тому же она не устала — девушка не принимала участия в битве, лишь оказала помощь раненой Афине. Прошло совсем немного времени, и Артемида заговорила, вполголоса, старательно выговаривая слова…

— Я вижу глазами Тифона, отец. Флот еще велик. Не могу сказать, сколько кораблей, Тифон атакует одно судно за другим…

— Он еще может биться?

— Не знаю… — бормотала Артемида, не меняя интонаций, — он ранен, ему больно. Он уже сыт и хочет вернуться назад, на берег. Его крылья устали…

— Корабли, дочь, — мягко напомнил Зевс.

— Кораблей много. Очень много. И они приближаются.

Зевс провел рукой по лицу Артемиды, снимая с девушки наваждение. Она вздрогнула, затем пошатнулась — вхождение в разум животного, пусть даже полуразумного, как Тифон, было очень трудным делом. Да еще со столь большого расстояния. Чьи то руки тут же подхватили охотницу, не дали ей упасть, усадили на заботливо постеленный на камни плащ.

— Борей… — Громовержец повернулся к магу ветров. — Попробуйте отогнать корабли…

Тот склонил голову.

Встречный ветер усилился настолько, что, несмотря на все усилия гребцов, корабли не продвигались вперед ни на локоть — но стоило хотя бы нескольким воинам прекратить ворочать тяжелыми веслами, как суда тут же относило назад, в открытое море — и не было более никакой возможности вернуться хотя бы на прежнее место. Весла гнулись, протяжно и жалобно скрипели — а то и вовсе с треском ломались, калеча неосторожных и убивая вовсе уж несчастливых.

Удары молний, воронки смерчей… вопли исцарапанного, а оттого и вовсе обезумевшего Тифона… смерть, приходящая из-под воды… Все больше и больше кораблей разворачивались, стремясь уйти из этого проклятого места. Мертвоглазые слуги Архонтов пытались стоять на своем — и вновь кое-где на палубах пролилась кровь.

Армада потеряла более половины кораблей, да и большинство уцелевших были изрядно потрепаны рукотворной стихией. Прочные корпуса местами дали течь, мачты были изломаны, от парусов остались одни лишь лохмотья. И все-таки там, в открытом море, подальше от страшных гиперборейских магов у них был шанс. Никто из воинов не знал, что силы Гипербореи уже на исходе, что даже могучий Зевс не выдержит более получаса, что уже лежит без сознания Зефир, исчерпавший все свои силы, а Борей припал на одно колено и из последних сил гонит ветры, одновременно пытаясь удерживать смерчи… И опытный наблюдатель заметил бы, что убийственные вихри уже не столь могучи, уже лишь проламывают борта кораблей, а не разносят их, как ранее, в щепки.

Но никто уже не думал об этом. Каждый стремился спастись — одни рвались в открытое море, изрубив упрямых и непримиримых мертвоглазых, другие столь же отчаянно гребли к берегу. Нескольким судам удалось прорваться к кажущейся спасительной суше — в основном тем, что шли у самого края огромного флота. Здесь ветер был слабее, сюда не доходили смерчи, бесчинствовавшие ближе к центру армады, и не обрушивалось на палубы яростное дыхание Тифона. А в двух стадиях от берега ветер и вовсе исчез…

Вот киль одного из кораблей врезался в гальку, тут же в воду посыпались воины. Берег ощетинился отточенной бронзой, засвистели стрелы. Хирон всадил длинную стрелу в горло бегущего впереди бойца, тут же выстрелил еще раз — стрела ударила в чешуйчатый орихалковый доспех и с протяжным звоном отлетела в сторону. А мгновением позже загрохотали мечи и топоры…