Она проснулась от того, что Ян закричал ей прямо в ухо. Она вздрогнула и резко повернулась к нему. В комнате было темно; только свет уличных фонарей проникал снаружи сквозь щели в портьерах. Ян тяжело дышал; его глаза были закрыты. Она услышала невнятное бормотание, затем снова крик. Впервые в жизни он кричал во сне, во всяком случае — в ее присутствии.

Она обняла его, стала нежно целовать в лоб и щеки, стараясь разбудить, но так, чтобы не испугать. Впрочем, ей вряд ли удалось бы напугать его сильнее. Он был покрыт холодным потом. Нижняя губа прокушена, а пальцы скрючены… Она шептала бессмысленно-ласковые слова, и они становились все более бессмысленными по мере того, как она осознавала: она НЕ МОЖЕТ его разбудить!

Несмотря на ее попытки, Ян не просыпался. Его руки начали дрожать, губы раздвинулись, обнажая сжатые зубы. Она почти догадалась, что происходит с его лицом, заметив, как блестит зубная эмаль. Это был звериный оскал — гримаса особенно противоестественная в таком юном возрасте.

Дина невольно отшатнулась, а затем схватила сына на руки. Его ноги, будто конечности заводной куклы, безостановочно двигались и нанесли ей несколько ощутимых ударов в живот, а руки обхватили шею, царапая ногтями кожу. Она не могла поверить, что он душит ее. Слава богу, у него не хватило на это сил. И все же он как будто пытался одновременно оттолкнуть ее и вцепиться покрепче, а она была похожа на спасателя-дилетанта, гибнущего вместе с утопающим, который потерял рассудок в нездешней тьме. Ее лицо пылало. В глотке клокотал кашель. И эти маленькие, беспощадные пальчики из липкой резины не ослабляли хватки…

«Это не мой сын, — ошеломленно думала она. — ТАКОЕ не может происходить с моим сыном. Я сплю и вижу кошмар…»

Но плохой сон приснился не ей.

Когда Дина сумела дотянуться до выключателя и вспыхнул свет, она увидела явный и непрерывно меняющийся шлейф кошмара на искаженном детском лице. Мышцы беспорядочно сокращались, и возникала страдальческая улыбка, затем сразу же — невероятно глубокие морщины (это было особенно страшно — почти мгновенное превращение ребенка в старика), а потом — чрезвычайно совершенная имитация звериной морды. Иногда все выглядело так, словно кто-то ПРИМЕРЯЛ чужое лицо. Маски сменяли одна другую с калейдоскопической быстротой. А еще под опущенными веками двигались глазные яблоки. Дина видела легкие волны, пробегавшие по тончайшей коже и отдававшиеся у нее внутри леденящей зыбью ужасного прилива…

Она уже была близка к истерике, когда все внезапно кончилось. Лицо Яна разгладилось; сквозь загрубевшую кору и извращенный макияж отвратительных масок пробился свет, и тотчас заблестел пух на округлившихся щеках. И его пальцы разжались…

Он открыл глаза. Тени растаяли в зрачках, как зыбкие порождения тумана при появлении солнца. Через секунду там была прозрачность и чистота небес, омытых летним дождем.

— Мама? — Казалось, он был немного удивлен тем, что проснулся у нее на руках.

— Все в порядке, малыш, — прошептала она, зная, что с нею далеко не все в порядке. Она ощупывала свою шею — те места, где наверняка появятся кровоподтеки, — и пыталась отыскать точку опоры — сначала во времени, затем в пространстве. Бросила взгляд на часы. Пять сорок девять. До рассвета еще слишком долго… Стол. На нем неубранные приборы. Бутылка с остатками вина. Живая елка с игрушками. Телефон. Немое надгробие, под которым — лишь призраки голосов. Она подавила в себе порыв позвонить кому угодно, хоть в справочную железнодорожного вокзала. Только бы убедиться в том, что снаружи все осталось прежним…

Существовала какая-то причина для тревоги — за гранью очевидного и рационального. Наверное, вот так же чувствуют себя животные в запертых клетках за несколько часов или минут до землетрясения. Что-то заставляет их метаться, но что?.. В отличие от животного Дина в полной мере осознавала свое бессилие.

И тут она вспомнила, что снилось ей самой перед тем, как ее разбудил детский крик.

Стекло. Ей снилось разбитое стекло.

Это было почти красиво — медленный, гипнотический полет треугольных осколков, отливающих то бирюзой воды, то мертвенно-лиловым светом заката; опасные лезвия маньяка, окрашенные кровью солнца; твердые хрупкие грани поддельных алмазов; сломанные ледяные пики, обрушившиеся в пропасть; лодки, падающие парусами вверх в беззвездные небеса; клинки, вспарывающие беззаботную негу бархатной ночи с неумолимостью орудий казни; парящие в вязкой атмосфере кошмара тени заколдованных птиц…

Осколки разбитого стекла летели из темноты и вонзались во что-то уже за границей ее сновидения — там, куда она, может быть, попадет наяву.

На губах остался холод, как будто Дина целовала покрытое инеем зеркало, пытаясь вобрать в себя перевернутую жизнь зазеркалья, но поверхность лишь запотевала, скрывая от нее тревожные образы… Стрелы, пущенные из другого, сумеречного мира, чтобы убить призраков, проникших на ЭТУ сторону.

Напоследок ей приснилась красивая бабочка, пришпиленная иглой. Бабочка трепыхалась; с крылышек осыпалась пыль…

Она сама была этой бабочкой.

Дина положила мальчика на диван. Казалось, необъяснимый припадок прошел бесследно, но не для нее. Трансформации страшного лица врезались в память, будто жутковатый ролик, рекламирующий упругие свойства резины с помощью гримасничающей куклы. И, возможно, этот ролик станет прокручиваться в ее голове всякий раз, когда она будет прикасаться к сыну и думать при этом, что держит в объятиях самое близкое существо из живущих на свете. Новый, незаживающий и не рассасывающийся гнойник в памяти…

Это было по меньшей мере неприятно. Хуже того — вызывало рефлекторное брезгливое чувство, внутреннее, тщательно подавляемое, но неизбежное содрогание. Все равно что найти змею в своем холодильнике. Или червя в шкатулке с бижутерией. Или засохшего мотылька — «мертвую голову», — неведомо как очутившегося между страницами семейного альбома…

Много ли надо, чтобы отравить материнскую любовь? До сих пор Дине казалось, что это вообще невозможно… Но сейчас ее любовь приобретала тоскливый привкус, будто она должна была неизбежно потерять родного человека или осознала, что уже потеряла. Так какую же отраву она проглотила этой ночью?..

Она подошла к окну и раздвинула шторы. Открывающийся вид всегда казался ей довольно унылым — даже летом, в прекрасную погоду, хотя район считался одним из лучших в городе. Окно выходило на тихий бульвар, ограниченный с севера забором пожарной части, а за нею виднелись крыши особняков, построенных еще в начале прошлого века. И уголок ТОГО САМОГО парка. Слева — вышка, увешанная красными сигнальными фонарями. Справа — колокольня полуразрушенного и до сих пор не восстановленного мужского монастыря. Грязно-белые стены, а на облупившихся участках — кроваво-коричневый кирпич. Старые тополя немного скрашивали неприглядную картину. Сейчас они были похожи на черные пальцы, проткнувшие коросту тумана и едва шевелящиеся в апатии.

Одно время Дина избегала гулять там, где слишком многое напоминало о не столь уж давней трагедии, но постепенно все улеглось, страх рассеялся, призраки отступили и не возвращались даже ночью. Спусковой крючок под невинным названием «Lucky Strike» срабатывал все реже. Неужели сегодня каникулы призраков закончились?

Она всматривалась во мглу, в которой тонули и слепли фонари. На всем лежал стылый отсвет, будто город был всего лишь отражением в ледяной глыбе. Вдруг единственный голубой луч пробился сквозь матовый колпак неба. Кто-то запустил ракету. Та светила совсем недолго, но Дина успела заметить тощую собаку, ковылявшую через улицу на трех ногах. Костлявое воплощение голодной смерти среди наглухо запертых домов, набитых жратвой…

Дина положила руки на батарею центрального отопления. Нервная дрожь прошла. Хотелось думать, что все позади. Здесь она в безопасности. (А ОН?!.) Ей нравилась ее уютная квартира. Так уж сложилось, что все хорошее происходило с ней именно здесь, а все плохое — вне этих стен. Поэтому квартира стала чем-то вроде недвижимого амулета. С собой не возьмешь, зато всегда можно укрыться внутри, переждать непогоду, отсидеться, когда началась полоса неудач, справиться с неприятностями, подавить депрессию. До сих пор амулет не подводил, но вот сегодня, кажется, случилось что-то непоправимое…

Она отвернулась от окна и обвела взглядом комнату. Вещи были настолько привычными, что она уже перестала их замечать. Старое немецкое фоно «Беккер», на котором изредка бренчал Марк, исполняя рэгтаймы, рок-н-роллы или картавя под Вертинского («…знает он, что капитан из Англии не вернется никогда к невесте…»); гравюры (на одной были различимы только летающий сказочный замок и плывущая черепаха); широкие удобные кресла; низкий длинный столик; диван у стены… Сейчас предметы обстановки показались ей притаившимися оборотнями, и другая форма их существования, которую они тщательно скрывали на протяжении краткой человеческой жизни, была абсолютно загадочной…

Оконное стекло тихо задребезжало.

Дина иногда слышала такое, но только не у себя дома. Поблизости не было ни железной дороги, ни трамвайных путей. Она прислушалась. Снаружи не доносилось никаких громких звуков, способных вызвать вибрацию стекла.

Тем не менее оно задребезжало снова.

Если бы Дина сама ощутила дрожь, она решила бы, что произошло слабое землетрясение. Но не звякнули даже хрустальные подвески люстры, отзывавшиеся обычно на малейшее колебание.

Она медленно подняла руки и приложила ладони к стеклу. Ее пальцы были белыми и казались выточенными изо льда, а серебряный блеск колец превратился в тусклый свинцовый отлив. Стекло слегка прогнулось, как будто какая-то сила давила на него снаружи.

Через секунду Дина поняла, что эта сила — ветер.

Она начала пятиться, все еще не отнимая увлажнившихся ладоней от стекла. Оно было бы пугающе похожим на обмороженное, но еще судорожно дышащее тело с прозрачной твердой кожей и черными внутренностями, если бы не исходивший от него холод…

На вышке сиял красноватый фонарь — безлунной ночью его можно было спутать с Марсом, — но сейчас из сумерек уже проступили контуры всего того, что раньше составляло незыблимый мирок, слишком хорошо знакомый, чтобы в нем могло происходить нечто угрожающее.

Силуэты крыш и деревьев были удивительно четкими на фоне мглистого неба, и Дина увидела, что верхушки тополей неподвижны. А между тем она ощущала давление ветра на свои руки, которое передавалось через стекло и постепенно возрастало. Это означало, что ширина образовавшегося ветрового «коридора» не превышает нескольких десятков метров.

Послышался тихий, едва различимый свист. Ход времени начал замедляться, как всегда в отсутствие мыслей и задаваемого ими ритма. В состоянии созерцательности, близком к оцепенению, Дина заметила еще более необычное явление. В сплошных низких тучах набухал белесый «пузырь», превратившийся вскоре в провисшее почти до самой земли «брюхо», которое приобрело гораздо более светлый пепельный оттенок и волокнистую структуру. Затем над «брюхом» появился разрыв; в нем сверкнуло ярко-фиолетовое пятно — яростный звездный огонь в чистом небе, — но оно тотчас было затянуто верхним слоем облаков. Отделившаяся часть «брюха» вытянулась и вскоре уже представляла собой что-то вроде кишки, хобота или рукава.

Этот белый извивающийся «рукав» стал увеличиваться в размерах и коснулся крыш особняков. Казалось, он вырождается в шатающуюся колонну, готовую рухнуть на квартал. Потом до Дины дошло, что это визуальный эффект, а на самом деле странное образование направляется в ее сторону. «Рукав» был похож на горизонтальный смерч, однако на его поверхности не было заметно вращательного движения, зато поступательное, судя по всему, отличалось огромной скоростью. То, что издали представлялось мельтешащей черно-белой чересполосицей, а также отдаленно напоминало переливающуюся змеиную шкуру, вблизи оказалось концентрированной и сжатой в тугую струю метелью, несущей бесформенные кусочки льда. Отблески света на летящих кристаллах и создавали впечатление искрящегося, почти живого тела без хвоста и головы, возможно, замкнутого в кольцо где-то по ту сторону облаков.

Дина видела северное сияние всего раз в жизни. Сегодняшнее явление было таким же прекрасным, но явно таило в себе опасность.

Спустя невероятно долго длившуюся секунду она стала очевидцем того, как «рукав» задел и буквально сбрил верхушку вышки вместе с сигнальными огнями. Обломки были подхвачены мощным потоком; вниз устремилось только сварное металлическое кольцо с ограждением, установленное в месте стыка ферм и весившее не меньше тонны. Но и его отнесло на сотню метров в сторону, прежде чем оно рухнуло на чью-то крышу. Потом одна за другой начали гаснуть цепочки уличных фонарей…

Белая стена, похожая на бурлящее тесто, приближалась с неотвратимостью скорого поезда, летящего сквозь узкий тоннель. То, что тоннель на самом деле был улицей, ничего не меняло. Многоэтажный дом, в котором жила Дина, находился прямо на пути «рукава». И ей было предельно ясно, что она не успеет даже выбежать из квартиры, не говоря о том, чтобы убраться подальше.

Рыхлая стена, состоявшая из ледяной крошки, начала вспучиваться; на ней возникли бугры и впадины; иногда их случайное сочетание в совокупности с искаженными тенями придавало образованию черты огромного лица, изъеденного порами размером с обычную человеческую голову.

Вероятно, некстати заработавшее воображение сыграло с Диной дурную шутку — во всяком случае, это было нечто, живо напомнившее ей недавнее сновидение, которое балансировало на грани кошмара и зыбкого произведения искусства. Оно успело подернуться туманом, но сейчас туман внезапно рассеялся. Дина поняла, что произойдет через несколько мгновений.

Мысль безнаждежно запоздала. Телом руководил инстинкт, но страх превратил мышцы в желе. Кое-как она пригнулась и то ли отвалилась, то ли неуклюже отшатнулась от окна. Пытаясь сделать шаг, поскользнулась на паркетном полу и начала падать лицом вниз. В тот же момент оконное стекло за ее спиной раскололось с неописуемым звуком — это был одновременно и звон, и хлопок, и хруст яичной скорлупы.

Удар застиг Дину в падении. Шквал, сравнимый разве что со взрывной волной, швырнул ее на противоположную стену комнаты, и хорошо еще, что на пути не оказалось ничего, кроме стула, который она опрокинула, врезавшись в спинку плечом. К тому же она упала в стороне от основного потока осколков. Стеклянное крошево пронеслось над ее головой, будто заряд дроби. Впрочем, настоящую опасность представляли как раз крупные куски, похожие на треугольные кинжальные клинки. Проблески этих летящих лезвий она заметила, пока разворачивалась и падала затылком вниз. Лишь в последний момент Дина успела прикрыть руками голову. В ее пророческом сне все происходило гораздо медленнее…

Ледяной воздух ворвался в комнату, как огромный кулак, утыканный иглами. Стало трудно дышать. В глотку будто набилась алмазная пыль. На стекле сверкал иней, стена казалась иссеченной обломками бритвенных лезвий и вдобавок обклеенной наждаком.

Уже после удара об эту колючую поверхность Дина почувствовала, как несравнимо более сильная боль обожгла руку. И тогда она увидела кровь. Кровь сочилась из множественных порезов, которые образовали рисунок, подобный татуировке. Но крови становилось все больше. Темные пятна быстро меняли очертания и сливались, пока вся рука от плеча до кончиков пальцев не стала багровой…

Дина застучала зубами от холода. Бесформенная колючая ладонь ветра прижимала ее к стене, и женщина скорее догадалась, чем услышала, как тонко и противно дребезжат гравюры, медленно сползающие вниз. Это напоминало звук зубоврачебного бора…

Рука онемела, а губы стали деревянными. Ее жизнь была в опасности, но она могла думать только о том, что случилось с ее ребенком. Впрочем, у нее не было связных мыслей; существовало постоянное притяжение, которое заставляло ее стремиться к нему, чтобы быть рядом, защитить, избавить от боли, утешить, спасти…

Их разделяло каких-нибудь пять-шесть метров, но ей казалось, что в этом промежутке образовался глубокий космический вакуум и пустоту пронизывают только летящие с убийственной скоростью частицы метеоров. Все же она нашла в себе силы встать на колени. Ветер сразу повалил ее, и она поползла, опираясь на неповрежденную руку…

Вскоре она осознала, что потемнело не только у нее в глазах, но и в комнате — лампы были разбиты, а люстра вообще сорвана с крюка. Улица тоже погрузилась в темноту. Ближайшие к дому уличные фонари будто срезало ножом; обрывки проводов свивались в искрящиеся клубки. Дина не могла видеть этого; она различала только призрачно-серый фон, который всегда присутствует даже в самых темных закоулках города. На этом фоне диван возвышался перед нею, как черный айсберг.

Откуда-то снова донесся звон стекла и длился почти непрерывно целую минуту. Вероятно, все окна в доме были разбиты. Ледяной таран еще дважды бил ползущую женщину в спину и заставлял ее вжиматься в пол, а значит — снова царапать лицо, грудь и живот. Хорошо еще, что на ней были джинсы и плотная рубашка, и она не порезалась слишком сильно…

Взбешенный и ослепший демон ветра водил стволом брандспойта, из которого с ревом вырывалась неистощимая струя сжатого воздуха. Дина понимала, что нужно поскорее убраться из-под нее, хотя и не вполне осознавала, чем грозит промедление.

…Когда слева от нее обозначилась белая рамка двери, ведущей в коридор, который соединял прихожую и кухню, в мозгу будто вспыхнула голубая неоновая вывеска: ГАЗ! Дина не пользовалась своей газовой плитой последние несколько часов, но где-нибудь, хотя бы в одной квартире, в соответствии с законом вероятности и законом подлости, газовые краны наверняка были открыты. Успеет ли она вынести Яна, прежде чем произойдет взрыв, — этот вопрос терзал Дину, пока она преодолевала в сгустившейся темноте три или четыре метра, оставшихся до дивана. С одной стороны, окна повсюду выбиты и скорее всего повреждена электропроводка. С другой — стихия была абсолютно непредсказуема. Дина приготовилась к худшему и поползла так быстро, как только могла.

Теперь приходилось двигаться на ощупь; под нею омерзительно скрипело битое стекло. Несколько мелких осколков застряли в порезах на коленях, локтях, ладонях. Малейшее прикосновение к ним вызывало жгучую боль, и Дина казалась самой себе медлительным роботом с заржавевшими шарнирами.

Наконец она добралась до дивана. Услышала сквозь рев ветра какие-то хлопки, словно где-то рядом бились о тьму тугие крылышки. Оказалось, трепещут куски изрезанной диванной обивки. Лучше не задумываться над тем, во что же тогда превратился находившийся тут же маленький человек… Но натиск ветра заметно ослаб. Во всяком случае, уже можно было стоять, не упираясь в стену.

Дина принялась ощупывать диван, постепенно подбираясь к тому месту, где лежал Ян. На самом деле она смертельно боялась прикоснуться к нему, а хуже всего было бы найти его коченеющим, истекшим кровью, пронзенным десятками стеклянных лезвий. Мать опоздала, и только чудо могло спасти ее ребенка. Дина не верила в чудеса. Значит, надеяться было почти не на что…

Время уже измерялось не секундами, а сантиметрами, на которые продвигались ее пальцы — окровавленные, дрожащие, потерявшие чувствительность…

Что-то теплое и мягкое? Или ей показалось? Всего лишь смятый плед. Но до сих пор ТЕПЛЫЙ…

Хрупкое жало вонзилось ей в ладонь, и она зашипела, стиснув зубы. Еще один порез…

Пальцы наткнулись на спинку дивана. Сына не было. Она не могла понять, хорошо это или плохо. Она испытывала глубочайшее отчаяние и растерянность самки, вернувшейся в разоренное логово и обнаружившей, что ее детеныш пропал.

Зачем-то она обшарила и спинку. Ей почудилось (только ли почудилось?), что она разглядела в темноте пятно, очертания которого соответствовали силуэту человеческого тела. За пределами этого контура густо торчали вонзившиеся в спинку стеклянные осколки. Дина даже сумела различить их слабый блеск, подобный звездному. Но крови не было, если только она не принимала кровь сына за свою собственную.

Кто-то коснулся ее плеча. Она дернулась и чуть не закричала.

— Я в порядке, мама. — Это было сказано по-взрослому.

Дина беззвучно заплакала. Она вдруг почувствовала, что поменялась с сыном ролями: она — маленькая девочка, израненная, ослабшая, жалкая, заблудившаяся в собственной разоренной квартире, остро нуждающаяся в поддержке и тепле; и он — тот, который еще ничего не может объяснить ей, но может избежать продолжения кошмара, быть с нею рядом и вывести к свету и покою…

Она попыталась обнять его. Но прежде он перехватил и поцеловал ее окровавленную руку.

— Как ты?

— Плохо, — призналась она. Уже не было смысла притворяться.

— Пойдем отсюда.

— Надо позвонить Марку.

— Телефон не работает. Наверное, оборван провод. Ты можешь идти?

— Да. — Но даже встать с колен ей удалось с трудом. — Надо взять теплые вещи…

— Я приготовил. И вот еще… — Он сунул ей в руку какой-то сверток.

— Что это?

— Бинт. Взял из аптечки. Когда станет светлее, я тебя перевяжу.

— Откуда ты знал…

— Мама, нет времени объяснять. Нужно уходить, — сказал он

настойчиво и твердо. Если бы сейчас у нее спросили, сколько ему лет, она

не знала бы, что ответить. Будто в темноте подменили сына, и какой-то

старый, умудренный жизнью карлик разговаривал с нею его голосом.

Вдруг она заметила, что ветер стих. Совсем. Воцарилась гнетущая тишина. Не хватало звуков, составлявших привычный уютный фон. Часы остановились. Вырубился холодильник, не говоря уже о телевизоре. Не было слышно ни человеческих голосов, ни собачьего лая. Потом откуда-то снаружи донесся запоздалый скрежет, прозвучавший особенно гулко в стылом каменном лабиринте. Дина прислушивалась, ошеломленная глубочайшим молчанием, наступившим после внезапного окончания урагана. Не может быть, чтобы погибли все…

Ее собственное свистящее дыхание казалось слишком громким и неуместным, как пение в морге. Ян тоже притих.

Они были в мертвом доме, остывающем и занесенном снежной метелью…

Ее вещи действительно были сложены в коридоре. Ян помог ей натянуть свитер и сапоги. Дина закуталась в шубу, нащупала ключи в кармане и только теперь вспомнила о том, что ее машина в ремонте. Впрочем, даже если бы «форд» стоял в подземном гараже, это вряд ли помогло бы ей, учитывая, что энергоснабжение прекратилось. Лифты, подъемники, освещение, ворота — все отключено. И она сама вот-вот отключится, если не начнет двигаться…

Она проверила, что надел на себя Ян, возившийся рядом с простуженным сопением. Два свитера, теплая куртка, шарф вокруг шеи, лыжная шапка надвинута до бровей… Что ж, в здравомыслии ему не откажешь. Экипирован в соответствии с происходящим и готов ко всему. А она еще нет. Теперь ей надо было вернуться в комнату за деньгами и документами.

— Слушай, где-то должен быть фонарик…

— Не работает. Батарейки сели.

Ну конечно! Он уже проверил и это.

— Тогда подожди здесь. Вернусь через минуту.

— Мама, я с тобой.

— Милый, постой возле двери. Мне надо кое-что взять. Не спорь, иди!

— У меня есть деньги, — сказал он и схватил ее за руку, словно не хотел расставаться ни на минуту, предчувствуя что-то плохое.

Она застонала от боли. Теперь он испугался, и ей не нужно было видеть его лицо, чтобы понять это.

— Где ты взял?

— Я откладывал. Это мои карманные деньги, — заявил он с гордостью. Она узнала стиль Марка — «У ребенка должны быть карманные деньги!». Сколько же там? Пятерка? Десятка? Воспитатель хренов! А малыш-то, оказывается, откладывал. Значит, были вещи поважнее мороженого и компьютерных кафе…

— Боюсь, что твоих денег нам хватит ненадолго… — сказала она неуверенно. Вязкий, бессмысленный разговор. А времени, возможно, уже не осталось. Надо уходить или возвращаться. Проявить решительность и строгость на грани жесткости, иначе предательская жалость превратит ее в желе. Но не было сил. Кружилась голова. Дина оперлась на стену. Под подошвами сапог скрипели осколки зеркала. Усталость затягивала, будто трясина, на дне которой был обещан ласковый бархатный сон…

С громадным трудом преодолев искушение сдаться и провалиться в темноту, Дина высвободила руки и направилась в гостиную. До сих пор она тешила себя иллюзией, что в своей квартире найдет все что угодно с закрытыми глазами. Теперь, когда предметы были сдвинуты с привычных мест, перевернуты или разбиты вдребезги, это оказалось не так просто. Для надежности она опиралась плечом на стену.

Перед дверью гостиной ей почудилось, что забрезжил рассвет. Но потом стало ясно, что слабый свет просачивается не через окна. Ее собственная, искаженная и огромная тень упала на потолок и поползла к стене, словно угловатое облако. Дина увидела, где находится источник призрачно-бледного свечения. Она с трудом нагнулась и разгребла осколки стекла. Среди них лежал черный камень с иероглифами. Сейчас сердцевина камня выглядела как звездное скопление, сиявшее в отвердевшем мраке миниатюрного космоса.

Дина ничего не смыслила в излучениях и радиации. Ее уверенность в том, что камень безвреден, ни на чем не основывалась. Во всяком случае, очередную загадку она приняла равнодушно. Какова ни была бы природа этого сияния, оно значительно облегчило ей поиски.

Дина перешагнула через упавший стул. Повсюду ее сопровождал омерзительный стеклянный хруст, от которого сводило зубы и к которому невозможно было привыкнуть. Она протянула руку к ящику, где обычно лежали документы, наличные деньги и кредитные карточки.

В этот момент зазвонил телефон. Аппарат стоял в нише; лишь поэтому он не свалился на пол и не разбился. Пронзительный звук расколол тишину. Затем повторился снова и снова. В паузах Дина слышала собственное участившееся и хриплое дыхание, похожее на зловещий шорох камыша. Звонки пригвоздили ее к месту.

«…Не работает. Наверное, оборван провод…»

Дина ни на секунду не заподозрила Яна в том, что он мог обмануть ее. Просто она столкнулась с новой дикостью в ряду необъяснимых событий этой проклятой ночи.

«Марк!» — вспыхнуло в мозгу. Наконец-то! Сейчас он бросит свой проклятый саксофон, забудет про дурацкий клуб, примчится, отвезет их куда-нибудь, где есть теплая постель, — и все будет в порядке. Никогда больше он не оставит их надолго. Особенно ночью. Отныне они всегда будут вместе. Это урок, который запомнится до самой смерти…

Она подняла трубку и сказала «Алло?». Ей показалось, что ее засасывает черная воронка ватной тишины и это медленное падение в гнетущую неизвестность будет длиться вечно.

Затем внутри воронки зародился какой-то звук, неразличимый шепот, такой слабый, будто он доносился из-под земли. И раздался тихий, далекий смех, прозвучавший тем не менее удивительно отчетливо. Кроме него, не было слышно ни шорохов, ни потрескиваний, неизбежных при обычной связи. От этого смеха волосы вставали дыбом и ледяные мурашки пробегали по спине.

Дину начало трясти.

— Плохи дела, вдовушка. Никто не приедет за тобой, — произнес тонкий женский голос, очень молодой, почти ласковый, но полный какого-то гнусного яда. — Твой щенок — следующий.

Дина отшвырнула от себя трубку, словно из отверстий пластмассовой решетки полезли черви. Затем, подавив приступ страха, схватила ее снова и несколько раз стукнула кулаком по рычагу. Никаких гудков. Телефон был отключен, как и все в этом доме. Она сбросила его на пол, сильно дернув за провод, чтобы узнать хотя бы, воткнут ли штепсель в розетку.

— Мама?! — испуганно позвал Ян из коридора.

«Твой щенок — следующий». Что ж, им почти удалось убедить ее в этом. Она была предупреждена и теперь готова поверить в реальность любой угрозы, в самый плохой исход. Даже в то, что действительно стала вдовой. И откуда только брались силы? Казалось, еще немного — и она упадет, растечется по паркету бесформенным студнем, который уже не будет испытывать ни боли, ни страха, ни приступов острой жалости к себе…

— Уже иду! — крикнула она в ответ, сжимая в руке обрывок провода с косым срезом. Тот был чисто обрублен упавшим стеклом. Означало ли это, что у нее возникли слуховые галлюцинации? А может быть, дело обстояло еще хуже?

«Ты будешь здорово смотреться в психушке, дорогая, — сказала она самой себе. — Муж будет навещать тебя по выходным. А сыну, пожалуй, придется скрывать от своих друзей, что его мать чокнулась во время урагана…»

Поздевавшись над собой, она преодолела растерянность и подкравшееся оцепенение. В ней появилась какая-то холодная сосредоточенность. Рыдать и жалеть себя она будет потом, а сейчас должна спасти сына, уберечь его от новой беды.

Далее Дина действовала трезво и вполне расчетливо. Она нашла деньги, паспорта, наручные часы, сложила в кошелек свои побрякушки и даже на всякий случай достала из бара бутылку водки, как раз поместившуюся в глубоком кармане шубы. Вначале хотела отхлебнуть из нее, но воздержалась, опасаясь, что тогда уж точно свалится прямо на месте.

После этого Дина вернулась за камнем. Вероятно, она потеряла его, когда ползла к дивану. Он был испачкан в крови, и пробивавшееся изнутри сияние приобрело красноватый оттенок.

Дина не сразу решилась взять камень в руки. Но это был подарок Яна, и она подняла его.

Свет пробивался сквозь щели между пальцами, и можно было разглядеть контуры фаланг. Но как только она зажала камень в ладони, сияние стало меркнуть и погасло прежде, чем она успела вернуться в коридор.

Возле входной двери Ян ткнулся головой ей в живот и обхватил руками бедра. Она поняла, чего стоили ему эти несколько минут, проведенных в темноте и одиночестве.

— Кто звонил, мама?

— Не знаю. — Дина слишком устала, чтобы лгать и выдумывать. Она поцеловала сына в мокрую от слез щеку и почувствовала, что к ней возвращается уверенность в себе. Это было как смена лидера в гонке. Сейчас настала ее очередь вести за собой.