Наручные часы остановились, пока он спал. Прошло минимум двое суток с тех пор, как его заперли здесь. Проснувшись, он обнаружил возле двери полулитровую бутылку с водой и рисовую кашу в пластмассовой одноразовой тарелке. Ложка тоже была пластмассовой.

Он поел, и затем снова возникла необходимость гасить угли, тлеющие в мозгу. Он попытался сдвинуть кровать к другой стене, чтобы выглянуть в зарешеченное окно, но та оказалась намертво прикрепленной к полу.

В бездействии он провел еще не меньше суток. Он не мог больше заснуть. Время становилось его худшим врагом и великолепным пыточным инструментом…

Разница между днем и ночью была лишь в том, что днем в комнату просачивался тусклый свет сквозь маленькое окошко под потолком. И можно было разглядывать рисунки. Но почему-то он не делал этого. Что-то отталкивало его, как будто в рисунках заключалась опасность. Плоский лабиринт образов — войдешь и заблудишься, если будешь всматриваться слишком пристально и дашь им увлечь себя. Ведь там были не только персонажи мультфильмов.

Там было еще кое-что, едва проступавшее в полдень из вечных сумерек. Может быть, то, что пытался закрасить несчастный безумец, запертый в комнате раньше. Закрасить — и таким образом спастись. Пустая затея… ОНО поджидало. Непобедимое. Поглощающее. Особенно неприятное для тех, чье сознание «изголодалось», готово было от вынужденного бездействия принять в себя все что угодно и рыскало в поисках привычной жвачки, чтобы заполнить пустоту…

До некоторых пор Марк находил, чем занять этого зверя.

Еще одно воспоминание, связанное со «странностями» сына, — не самое болезненное и не самое характерное. Именно поэтому он вытаскивает из памяти тот случай, пытаясь нащупать связь с настоящим.

Это действительно похоже на документальный фильм. Раздражает порванная во многих местах пленка… Трещит проекционный аппарат… Луч пронизывает темный зал… Вспыхивают разноцветные огни, целая галактика огней, и на ее фоне становятся различимыми тени…

Все произошло осенним вечером, при огромном скоплении людей. Среди силуэтов выделяются два: большой и маленький. Марк узнает в них себя и Яна, которого он держит за руку. Вокруг сверкают аттракционы Луна-парка. Мимо дефилирует молодежь, сосущая колу и хрустящая чипсами. Тут же мамы и папы, дедушки и бабушки. Почти все одеты слишком хорошо и увешаны побрякушками. Марк снисходительно улыбается, подмечая множественные проявления неистребимого провинциализма.

Странная избирательность памяти… Например, он помнит, что в тот

день у него был выходной и ему хотелось потратить его на что-нибудь стоящее.

С утра он поехал за грибами и взял с собой Яна. Окунувшись во влажную тишину и сумрак леса, Марк ненадолго вырвался из цепких когтей городского безумия, а возвращаясь, снова почувствовал себя придурком, променявшим настоящую жизнь на пустой маскарад с истеричными танцами и бессмысленными интригами. Но где она и в чем она, эта пресловутая «настоящая» жизнь? Кто ж тебе скажет!..

Только присутствие Яна спасало от хандры. Но и тот был уже продуктом новой эпохи, маленьким клоном будущего электронного рая, которого виртуальная реальность интересовала больше любых земных красот.

…И вот Марк стоит в очереди за билетами в «Лабиринт кошмаров». Ярко размалеванные щиты обещают «встречу с ужасным и таинственным» («Если у вас больное сердце, лучше не входите!»). Возле павильона установлены фигуры вампиров, зомби, гоблинов и прочих уродов. Над крышей расправил нейлоновые крылья огромный нетопырь с ублюдочной мордой…

Пятилетний Ян пританцовывает на месте от нетерпения. Марк морщится от бесконечных вопросов типа «Папа, а зомби едят людей?», «Кто хуже: Дракула или Фредди?», «Почему луна не падает?» или «Где умирают птицы?». («А в самом деле где? — подумал Марк. — Десятки, сотни тысяч птиц — и что-то не видно трупов…»)

Другие аттракционы Яна не интересуют вовсе. Марк вяло размышляет, все ли в порядке с воспитанием. Наконец спина впереди стоящего отодвигается в сторону, и открывается темный искусственный грот, подсвеченный изнутри багровыми фонарями. Грот напоминает зев чудовища. Это и есть вход в лабиринт.

— Сколько? — спрашивает парень с наглыми глазами, торгующий билетами.

— Один.

— Для него? — Парень показывает на Яна.

— Ну не для меня же!

— А ему не рановато?

Марк так не думает. Его сын уже пересмотрел на видео всего Уэса Крейвена и кое-что еще. В течение пары месяцев он доставал маму, старательно изображая Дэнни из «Сияния» и разговаривая со своим указательным пальцем. Во время просмотра «Восставших из ада» Марк неоднократно замечал на лице мальчика вполне взрослое выражение. Это была скептическая улыбка.

Он уже не помнил, кому пришла в голову светлая мысль разрешить сыну смотреть фильмы «ужасов». Вполне вероятно, что Ян сам добрался до кассет, ведь бытовую технику он осваивал быстрее, чем Динка. И как-то раз даже консультировал самого Марка насчет «наворотов» новой стиральной машины…

В любом случае папаша не переживает. Его не по годам развитый сынок нигде не пропадет!

Пока маленький поезд из шести открытых вагончиков утаскивает повизгивающих детишек в лабиринт, Марк собирается воспользоваться передышкой и выпить пива. Он провожает поезд взглядом. Пожалуй, Ян единственный дошкольник, отправившийся в лабиринт без сопровождения взрослого. Он сидит впереди, в кабине паровозика, объятого натурально нарисованным пламенем.

В последний момент Марк вдруг забеспокоился. У него мелькнула мысль, не совершает ли он все-таки ошибку. Впрочем, уже поздно — поезд под названием «Адский» (по одной большой алой букве на каждом вагончике) исчезает в черной пасти, и за ним со скрежетом захлопываются металлические ворота, отрубая поток багрового света. На воротах намалеван злобного вида мутант, явно позаимствованный у Родни Мэтьюза. Не иначе Цербер, страж преисподней…

Марк ухмыляется и качает головой. Дешевый балаган. Но пиво, которое продают рядом, хорошее и холодное. Он отхлебывает из бутылки и смотрит вверх, на бледные осенние звезды. Вечность отступает перед слепящей мишурой, как вода во время отлива. Шум толпы стихает у него в ушах. На плечо опускается невесть откуда взявшийся розовый лепесток…

В полной тишине медленно вращаются призрачные карусели. Тени меняются местами, пересаживаются, путешествуя по кругам маленького ада, переходят из круга в круг, торопятся испробовать все…

Потом тишина взрывается.

Тяжелый удар сотрясает землю. От неожиданности Марк едва не роняет бутылку. Вспышка, яркая, как молния, ослепляет его на несколько секунд. Весь Луна-парк разом погружается во тьму.

Короткое замыкание?! Неужели силовой кабель — единственный?

Сомнительно. Марку остается только догадываться, почему не сработала защита.

Но его предположения уже не имеют значения.

Со всех сторон раздается скрежет — ужасный, оглушительный звук, раскалывающий голову, терзающий внутренности ржавыми гвоздями, заставляющий его зажать руками уши и согнуться. Скрежет сопровождается истошными воплями сотен глоток. Постепенно эти вопли переходят в запредельный по высоте фальцет.

Посреди освещенных кварталов образуется темная зона с четкими границами. Она заполнена людьми, мечущимися среди аварийных механизмов. Что-то выходит из-под контроля. Во всяком случае, блокировки не спасают. Огромные шестерни продолжают вращаться. Металлические монстры пробуждаются во мраке и обретают потустороннюю жизнь…

Страх, растерянность, отчаяние, паника — смесь приобретает смертельно опасную консистенцию. Кто-то оказывается прижатым к решеткам ограждения, кого-то топчут ногами, визжат насмерть перепуганные потерявшиеся дети… Толпа охвачена безумием и бурлит в бессмысленных столкновениях. «Мягкие игрушки» оказываются слишком уязвимыми.

В наэлектризованном воздухе появляется резкий запах аммиака. Теперь

Марк даже не пытается гадать, что это могло бы означать. Ему не до того.

Он изо всех сил пытается устоять на ногах и выжить. Он вовлечен в хаотическое движение и с трудом пробивается сквозь ревущее стадо. Что страшнее всего, тут полно детей, и Марк мечется среди них в поисках сына. Тщетно. На расстоянии нескольких шагов уже ничего не разглядишь — только корчащиеся тела, разинутые рты и разодранная одежда…

Когда толпа опрокидывает решетки заграждений, он бросается к лабиринту. Кто-то надвигается на него из темноты (кажется, парень, продававший билеты), хватает Марка за рукав и орет в самое ухо: «Куда лезешь, папаша?!» У Марка нет ни желания, ни возможности объяснять. Он кладет ладонь на прыщавую физиономию парня и резко отталкивает в сторону. Освободившись, добегает до наружной стены лабиринта (бутафория из крашеного металлического листа, однако достаточно прочная) и слышит доносящиеся изнутри крики. Вроде так и должно быть в «Лабиринте кошмаров», но он четко улавливает разницу между тем, как люди визжат, забавляясь безопасными ужастиками, и тем, как они вопят, испытывая настоящий страх. Правда, есть и следующая стадия: «слишком страшно, чтобы кричать» — безмолвный, удушающий, смертельный ужас — и Марк понимает, что эта стадия, возможно, уже наступает. Судя по глохнущим крикам и сдавленным, захлебывающимся стонам, так оно и есть.

Волосы шевелятся у него на голове, а ведь он еще ничего не видел. Он снаружи, не внутри… Лабиринт излучает что-то, не поддающееся осознанию. Только намек на кошмар, но, кажется, этого достаточно, чтобы обмочиться. В течение нескольких секунд ему трудно двигаться: кишки скручены, мышцы окаменели, дыхательный центр почти парализован…

Затем мысль о сыне, как всегда, освобождает Марка от физического ступора и бессилия, превращает в автомат, нечувствительный к собственной боли и побуждаемый к действию одним только стремлением защитить… Но он слишком хорошо помнит волну ужаса, захлестнувшую его. Каково же пришлось ребенку там, ВНУТРИ?! Следующую мысль Марк не додумал, в мозгу сработал защитный механизм. Насчет того, что… кто-то… точнее, его сын… может сойти с ума…

И вот он уже у ворот, спотыкается о рельс и налегает на створку всем телом. Та поддается неожиданно легко, распахивается — и Марка обдает струей ледяного воздуха, вырывающегося из лабиринта. Холод почти нестерпимый, обжигающий лицо и гортань; при каждом вдохе кажется, будто глотаешь стальную стружку… Вдобавок, сделав три или четыре шага, он оказывается по щиколотку в воде.

Какая вода? Откуда?!

Вскоре он уже не чувствует ног. Отовсюду надвигается мороз, а внутренности и без того скованы леденящим страхом. Впереди — там, куда уводят рельсы узкоколейки, скрывшиеся под водой, — тишина, и это страшнее всего. Тишина означает конец. Невольно возникает образ — разинутый рот трупа, не способного издать ни звука…

Тем не менее Марк погружается в черную безмолвную нору, которая вполне может оказаться братской могилой. На него обрушивается нечто, гремящее костями и кандалами. Судя по всему, скелеты (первый номер шоу), однако сейчас это не то, что может стать последней каплей. Он готов выдержать гораздо худшее. А скелеты — чепуха, более или менее удачная имитация. Детские забавы по сравнению с тем, что, вероятно, ждет его впереди. Начинка лабиринта — ниже порога восприятия.

Но он ощущает присутствие чего-то, проникшего извне. И это — не творение человеческих рук.

ОНО просочилось сквозь ветхую, истончившуюся в этом месте ткань пространства-времени — неподдельное, настоящее, глубинное, первозданное, жуткое, вечное… Неотделимое от порождаемого им ужаса… Кормящееся этим ужасом… Может быть, оно уже сожрало детей или по крайней мере отняло у них разум, поселилось в закопченных мозгах и заполнило перегоревшие лампы глаз…