Она потащила сына прочь от шахты лифта, из которой доносились ужасные искаженные голоса, зовущие на помощь. Она знала, что ничем не поможет застрявшим, пока остается внутри здания. Но по крайней мере кто-то еще жив в этом склепе…

Преодолеть семь лестничных маршей оказалось нелегким делом. Поражало количество снега, наметенного через выбитые окна и снесенные двери подъезда. Кое-где ступени превратились в невысокие трамплины на скате обледенелой горки. Поскольку Дина могла держаться за перила только одной рукой, спуск был для нее особенно мучительным. Другая рука болталась как плеть. В плече тупо пульсировала боль. Один раз она поскользнулась и упала набок. Шуба смягчила удар, но бутылка водки разбилась. Остро запахло спиртным. В довершение всего осколок бутылки прорвал подкладку шубы, плотную ткань джинсов и впился ей в бедро.

Она зарыдала не столько от боли, сколько от раздражения. Ее бесила собственная неуклюжесть. И еще то, что она не могла определить, реально ли все происходящее. Эта затянувшаяся пытка никогда не кончится. Будто чья-то злая и пока слепая воля не отпускала ее, цепко удерживая в когтях отчаяния и нараставшего страха. Где все остальные люди? Где «скорая», милиция, спасатели, случайные прохожие, в конце концов?! Ведь дом находится в самом центре города! Она напомнила себе, что наступил предутренний час новогодней ночи. И все-таки…

Они вышли из подъезда, перебравшись через глубокий сугроб. Дверь была сорвана с петель и занесена снегом. Из сугроба торчала черная собачья голова с залепленными глазами. Возможно, пес пытался спрятаться в подъезде, и ему не хватило для этого какой-нибудь секунды.

Дине сразу стало ясно, что на таком морозе она долго не продержится. Ледяной воздух сковывал движения, прилипал к лицу колючей маской. Улица погрузилась в темноту. В соседних домах стояла гробовая тишина, и ни в одном окне не было света. Крыши сливались с небом. Неизвестно, уцелела ли нижняя часть вышки. Белый седан со смятой крышей лежал на боку, врезавшись в столб. Дверь со стороны водителя была открыта; в салоне — никого. Другой автомобиль вынесло на тротуар и, очевидно, протащило несколько десятков метров вдоль стены. Еще дальше замерли четыре машины, сцепившиеся между собой.

Дина в замешательстве огляделась по сторонам. Влево и вправо тянулось мрачное каменное ущелье, перегороженное поваленными деревьями и столбами. Кое-где ощерились рваным металлом взломанные витрины, и вскрылись темные норы подвалов. Город выглядел так, будто был заброшен и вымер задолго до обрушившегося на него катаклизма.

Немного поколебавшись, Дина сделала выбор. Ян терпеливо ждал. Лица мальчика не разглядеть, однако было ясно, что он тоже замерзает… Взявшись за руки, они побрели в сторону площади.

Дина никогда не думала, что тишина и безлюдье могут действовать настолько угнетающе. А когда где-нибудь возникала темная фигура или проскальзывала чья-то тень, первым чувством был испуг, но не надежда. Наверное, уцелевшие одиночки испытывали то же самое. Во всяком случае, тени исчезали раньше, чем женщина с мальчиком успевали приблизиться к ним. В этом не было ничего от мрачной романтики постапокалиптических фильмов. Тишина порождала безнадежность, а та окутывала мозг мглистым туманом, сквозь который не просачивалось ни единой законченной мысли. Спустя всего несколько минут Дине начало казаться, что все окружающее — лишь повторяющаяся декорация посреди огромной голой тундры, в которой господствуют холод, тьма и забвение…

Так они шли, брели, плыли в тягучем кошмаре через два или три квартала. Боковые улицы уводили в такую же непроглядную тьму. Приходилось лавировать между завалами, и это значительно удлиняло путь. Дина чувствовала, что достигла той стадии замерзания, когда наступает безразличие ко всему. Даже судьба сына волновала ее меньше и меньше с каждым шагом. Она брела, как заведенная кукла, — просто потому, что еще не кончился завод и не было причин останавливаться. Она уже не различала, что сжимает в своей руке — камень или руку Яна. Она не слышала его жалоб и обращенных к ней вопросов. Кажется, он звал отца. Или это бредила она сама…

И вдруг она увидела впереди два желтых продолговатых глаза. Что-то, оставшееся в ней к той минуте от цивилизованного человеческого существа, содрогнулось. Зверь на городской улице? Почему бы нет? После всего, что с нею случилось, она ничему не удивилась бы. Волки, оборотни — какая разница? Скорее бы уж все закончилось…

— Машина! — закричал Ян, и его крик вернул ее к действительности.

То, что она приняла за сияющие звериные глаза, было фарами автомобиля. Она никогда не думала, что электрический свет может казаться потусторонним. Ей надо было подойти поближе, попасть в эти узкие слепящие лучи, чтобы стать прежней, чтобы вернулись силы и рассудок…

Но лучи сами нашли их, выхватив из темноты два силуэта, и больше не отпускали. Дина двинулась прямо на свет, несмотря на то что фары яростно жалили зрачки и она дважды падала, натыкаясь на поваленные стволы. При этом она почти не замечала боли. Ян крепко держался за нее, помогал подниматься на ноги, а под конец почти тащил за собой.

Граница полосы завалов была удивительно четкой. В те минуты Дине казалось, что ее мозг блокирован и она не фиксирует ничего вокруг, а только инстинктивно двигается, словно бабочка, летящая на свет. Она почти хотела сгореть, почувствовать испепеляющий жар, лишь бы не превратиться в кусок льда… Но позже ее преследовал образ многосуставчатого пальца, проникшего в муравейник, разрушившего часть искусственного лабиринта и по непонятным причинам оставившего другие ходы в неприкосновенности.

Автомобиль был красивым, длинным, черным. Хромированные детали лишь подчеркивали строгость и чистоту обводов. Тонированные стекла таинственно поблескивали. Передняя дверь открылась мягко и бесшумно.

Дина слишком замерзла, чтобы думать о чем-либо, кроме спасительного тепла. Она с величайшим трудом нагнулась, чтобы помочь Яну забраться на сиденье. Окоченевшая спина была как деревянная, а конечности ничем не лучше. Свинцовые веки давили на глазные яблоки; на ресницах лежал смерзшийся иней…

В салоне было темно. Только тускло сияли шкалы на приборной доске. Смутно угадывался силуэт водителя. Звучала тихая музыка, рождавшая удивительное, уже почти невообразимое чувство уюта и покоя. Дина все-таки была женой музыканта и даже в полуобморочном состоянии сразу узнала одну из его любимых вещей — «Время вспоминать» Нила Креко. Очередное странное совпадение не отпугнуло ее. Ей казалось, что самое худшее осталось позади.

Она подобрала полу шубы и тяжело опустилась на сиденье. Оно было настолько широким, что она без проблем поместилась рядом с Яном и еще осталось свободное место. Дина успела заметить боковым зрением, что задние сиденья отсутствуют. Она медленно повернула голову, словно ржавый кран, и увидела красивый гроб из полированного красного дерева.

Водитель, одетый в строгий костюм с галстуком, лучезарно улыбался ей. Когда до нее дошло, что она села в катафалк, автомобиль уже мягко тронулся с места и дал задний ход.

Она обожала черные комедии. И вот сейчас почти превратилась в персонажа одной из них — изобиловавшей чересчур реальными, болезненными деталями и в то же время невероятной. Может быть, с нею поступили несправедливо; ведь она слишком сильно пострадала, чтобы сразу оценить юмор. Выяснилось, что на деле все не так уж забавно и даже страх имеет другой привкус; и нарушение табу щекочет нервы совсем иначе, чем тогда, когда сидишь в кресле перед светящимся экраном, сытая и благополучная…

Катафалк развернулся и помчался по проспекту, на котором не было заметно ни малейших следов каких-либо разрушений. Навстречу пронеслись несколько машин с мигалками. Поздновато, подумала Дина, цепенея от того, что все оказалось правдой, а не кошмарным сном. Сменяли друг друга привычные виды ночного города — Дина и не заметила, как окунулась в электрическое сияние, — вдобавок прорезался рассвет. Мгла расступалась на востоке — там, куда они направлялись. Теперь можно было рассмотреть водителя. Дина сделала эта украдкой, не имея сил ничего предпринять, обернись незнакомец хоть вурдалаком с пятисантиметровыми клыками или личным шофером самого Дракулы.

Но он оказался жизнерадостным молодым цыганом с густой черной шевелюрой и гладко выбритым лицом. Пожалуй, даже слишком жизнерадостным для своей профессии… Ее косой затравленный взгляд он воспринял как вопрос.

— Меня зовут Цезар, — представился он, выговаривая слова с легким акцентом.

— Цезарь? — машинально переспросила она еле слышным шепотом, но двигатель работал так тихо, что цыган услышал.

— Цезар-р-р! — зарычал он, подчеркивая твердую «р», и засмеялся.

Она увидела блеск его прекрасных белых зубов. Сама улыбка была не менее великолепной — открытой, доброй, обезоруживающей. Ян смотрел на него восхищенно и уже улыбался в ответ. Дина прижала сына к себе и только теперь заметила, что тот крепко сжимает в кулачке какой-то предмет.

— Покажи, — попросила она почти беззвучно.

Он разжал пальцы, и она увидела игрушечного розового фламинго, еще совсем недавно болтавшегося на елке в их квартире. Когда он успел снять игрушку? Неужели еще до того, как начался ураган? И почему именно фламинго? Она запретила себе думать об этом — по крайней мере сейчас.

Она посмотрела на свои руки. Одна была белой, как молоко; другая, покрытая коркой засохшей крови, казалась выточенной из темного дерева. Пальцы не сгибались на обеих; вернее, Дина не могла преодолеть боль, пытаясь их согнуть.

— С вами все будет в порядке! — вдруг заверил ее водитель катафалка, очевидно, заметив ее мучительные упражнения.

Она коснулась затылком подголовника и почувствовала, что мир сдвигается, а сама она уплывает к краю, за которым — бездонная пропасть. «Время вспоминать» сменилась «Берегами Авалона». Комедия продолжалась. Возможно, соответствующее музыкальное сопровождение входило в комплекс услуг. Покойнику, конечно, все равно, а скорбящие родственники настраивались на возвышенный лад. В конце концов, это было не более странно, чем катафалк, разъезжающий по городу в новогоднюю ночь с роскошным гробом в грузовом отделении. Но разве люди не умирают в самые «неудобные» для живых моменты?

«Куда мы едем?» — этот вопрос Дина так и не успела задать. В любом случае у нее не осталось воли к сопротивлению. Она полностью доверилась первому встречному перевозчику трупов. И то, что она прижимала к себе Яна, было явным самообманом. Она не могла защитить сына, и теперь все зависело только от того, в чьей команде они очутились.

…Беспамятство подкрадывалось на мягких лапах. У него была невероятно пушистая, мягкая, обволакивающая шкура… «Гроб пустой или нет?» — еще один праздный вопрос, который занимал Дину на протяжении нескольких секунд, прежде чем она провалилась в черноту. На самом деле содержимое ящика имело не большее значение, чем ее мимолетные эмоции, стертые вместе с сознанием.

Но она успела стать свидетельницей того, как цыган поднес к уху трубку мобильного телефона.

— Бабушка Нина, я забрал их, — сообщил он и, услышав ответ, улыбнулся, рассеивая всякие сомнения в своих благих намерениях. — Да, еду.