Глава четвёртая. ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ
16 января 2015 года, Земля, база КОФ «Пулково»
Это было не честно, отсылать Петьку из комнаты, и вообще надо было хотя бы кинуть на спичках, но батяня сказал «нет» и ничего не захотел слушать. Он так решил.
— Всем заткнуться! Ещё раз услышу слово «честно»… Повторить приказ, гардемарин Валюшенко.
— Последний или предыдущий? — на всякий случай уточнил Антон.
— Последний.
— "Всем заткнуться", господин капитан первого ранга… Прошу прощения.
Геловани кашлянул.
— Так… А предыдущий?
— При выполнении операции действовать исключительно в рамках полученных инструкций. При радикальном изменении обстановки — запросить новые. При невозможности сделать это немедленно — руководствоваться в своих действиях только неопровержимыми фактами, логикой и здравым смыслом, при этом максимально оттягивая момент решения до получения новых инструкций. Руководствоваться информацией, полученной из сторонних источников, а также домыслами, интуицией и этическими принципами запрещается категорически.
— Валюшенко, ангел ты мой шизокрылый, ты хоть сам-то понимаешь, почему именно тебя вторым пускают, а Петра — первым?
— Так точно… — Антон сглотнул. — Так точно, господин капитан первого ранга! Вот только…
— Отставить.
— Есть "отставить"…
— И как вы в таком шуме работаете? — съехидничал клетчатый.
— Шли бы вы по своим делам, господин Мартынов, — попросил батяня. — Неужели мало их?
— Выше крыши. Вот, можно сказать, отдохнуть выбрался. Подсказать что полезное… Данте Автандилович, дорогой, давайте же всё-таки разделимся и проведём полноценный индивидуальный инструктаж. С каждым — сначала вы, потом я, потом Некрон. Забирайте пока Ивана с Петром. А ты, Антон, батяню уже послушал, так теперь слушай, что тебе скажет дядька Мартын…
* * *
И Антон тогда долго слушал, а теперь вот высоко, километрах в тридцати, плавно разворачивался над Кергеленом, который называют то островом, то архипелагом — короче, жменей больших и маленьких скал посреди океана, — и гадал, что его ждёт внизу. И кто его встретит — Петька или зомбяк с Петькиной физиономией. Но гадай не гадай — отстучали разрешение, и Антуан Валю-шенко (он уже знал: его фамилию франки произносят почти правильно, только делят надвое и перекраивают ударениями) пошёл на посадку.
Если смотреть на карту, то Кергелен похож на старую очумевшую черепаху, у которой сорвало панцирь — или он сам откинулся, этакий черепахо-кабриолет с откидывающимся верхом, — и оттуда полезла прорва мелких безмозглых зверюшек. Купаться в океане. Потому что лето. Лето — это такое время года, когда надо купаться. Хотя бы один раз, пусть даже на пляже абсурда у бастионов Петропавловки, если не успеваешь выбраться за город, к озёрам. Сам Антон тоже влип однажды в такое безобразие, мать привела, ещё кремом от загара намазала, не открутиться было, хотя ведь — здоровый балбес, семь лет почти, ну, шесть с половиной, а пришлось, как последнему ясельнику, в трусиках с синими чебурашками, в самом центре города, только что не с совочком… В общем, когда в полдень шарахнула пушка, он чуть со стыда не помер.
Наверное, аборигены тоже считают своим долгом один раз в году, летом, искупаться в океане. Наверное, они долго прыгают через костёр, поют песни и набираются смелости. Потом разбегаются, плюхаются в воду и свечкой вылетают обратно. Потому что это Кергелен. А на Кергелене купаться для удовольствия могут только тюлени и пингвины. Что они, кстати, и делают.
Но с высокого подлёта никакой черепахи не увидишь. Жалко. Видишь много чёрно-красных булыжников в серо-синей воде, подёрнутых ради праздника не сплошным белым, а лишайно-зелёным; а вот вулкан — он круглый год белый, этот спящий вулкан, и ещё чуть голубоватый ледник на том месте, где у черепахи было бы брюхо, глетчер Кука называется, — а потом булыжники превращаются в острова и полуострова, вулкан закрывает четверть обзора, это один из секторов захода на полосу — с юго-запада, тогда вулкан остаётся слева. А можно не выхренариваться и зайти с океана прямо на космодром, это почти без всяких красот и видов, одни только озёра, их тут миллион — зато по курсу чисто и лишь единожды встряхнёт в узкой полоске прибрежных турбуленций.
Добро пожаловать на Кергелен, на аварийную площадку «Курбэ»! Земля обетованная для всех поломавшихся и подбитых. Юг Индийского океана, и на тысячи километров вокруг — единственная суша. Даже когда в небе всё спокойно — семь-восемь аварийных посадок в неделю. Это в среднем. Бывает меньше, зато за один только вчерашний день — четырнадцать. Ну, так сложилось…
Полосы хорошие, широкие, числом шесть — этаких два скрещённых веера. Те полосы, которые вдоль дующего сейчас ветра, — высвечиваются. А ветры здесь… В конце полос ловушки из сетей и лёгких барьеров. Всё правильно.
Вчера утром сюда сел Петька. "Выполняя очередной патрульный полёт, не рассчитал время выхода из визибл-режима и попал под ментальный удар…" Свободные не орут теперь без передышки, а составляют случайный график на сутки вперёд. Графики эти раздаются пилотам. Но визибл — это хитрая штука, и время в нем течёт не так, как без него. Смотришь на часы и иной раз ничего не понимаешь…
Если бы Пётр вернулся в Пулково в тот же день, сегодня вылетел бы Ванька. Но всё получилось с первого раза.
Интересно только — что именно получилось?
"Площадка Курбэ, — отстучал он. — Я «Квадрат-три», прошу посадки".
"Садитесь, «Квадрат-три». Ваша полоса два-два, следите за световой сигнализацией".
Полоса 2/2 тут же засветилась ещё сильнее, по ней побежали волны. Антон вывел на неё свой довольно тяжёлый «Аист», выпустил крылья и передний аэродинамический стабилизатор, чуть прижал машину к земле, выровнял — и стал снижаться.
Тряхнуло, потом тряхнуло ещё, покрепче. Ветер. Это "ревущие сороковые". Он не стал оглядываться на пассажиров.
Это вам Кергелен, а не Гавайи.
Ну, пилот…
Он тщательно промахнулся мимо начала полосы — метров на двести. Потом будто бы испугался, стал прижиматься. Неизбежно качнуло, «Аиста» всегда качает, если его прижимать, он этого не любит — потому что на самом-то деле «Аист» сам садится, надо ему просто показать, куда. А если его прижимать, он взбрыкивает. Но даже и тогда можно по-хорошему — отпусти машину, она выровняется сама и сама сядет. В крайнем случае, уходи на новый круг. Но Антону-то нужно было другое…
Прости меня, птица.
Он перевёл движок в реверс. Корабль зарылся носом, чиркнул по полосе правым крылом, шасси завизжало, из-под передних посадочных гравигенов полетела бетонная крошка… Юз, парировать слишком сильно и резко, занесло в другую сторону, пусть теперь развернёт, вот так… а теперь вырубим всё к чертям, и лови нас сетями…
Крыло задралось почти вертикально вверх. Конец его был измочален.
— А-а-ай!.. — тихонько пискнула позади док Римма.
Звонкие хлопки — это начали лопаться пустотелые барьеры в конце полосы. Пок-пок-пок-пок-пок! А потом тягучий рывок, рывок, рывок — сети. Скррррежет… И всё. Тишина и неподвижность.
— Прошу пассажиров не покидать своих мест до подачи трапа и красной ковровой дорожки, — сказал Антон. Голос его немножко прыгал. — Экипаж тепло прощается с вами, вёл передачу автопилот… автопилот… автопилот…
Сзади зааплодировали.
Исса протиснулся вперёд, потрепал Антона по плечу, сел обратно. Говорить не по сценарию — нельзя было. На всякий случай. Думать тоже.
Антон откинул фонарь пилотской кабины и разблокировал дверь пассажирского отсека. Ветер — солёный, густой, мокрый, — ударил в лицо, полез за воротник. Натянутые сети гудели, искалеченное крыло «Аиста» покачивалось, скрипя.
На полосу выезжали, воя далёкими сиренами, пожарные машины.
Антон отстучал по рации:
"Я «Квадрат-три», все живы".
"Вас понял", — ответил радист базы и отключился.
Будем надеяться, пороть не станут, мрачно подумал Антон. Ему нужно было быть мрачным, и он стал вспоминать, как его пороли тогда, в бункере. И ведь мало пороли, сообразил он, я бы больше назначил…
Потом, правда, добавили на гауптвахте. Свои же гарды, заметённые в городе за мелкие прегрешения. Добавили от души, копчик по сю пору отзывается.
И главное, не возразишь. За дело чинили. Оно тогда как-то сразу понялось, что за дело.
Пассажиры — сменный пилот Исса, док Римма и этот Некрон, якобы бортинженер (а если придется чинить — что делать станет?) выбрались на бетон и топтались там, изображая бурную радость. Ну да, вам-то что. Вас пороть не будут…
* * *
Площадка «Курбэ», хотя и располагалась на французской территории и номинально принадлежала французам, фактически обслуживалась смешанным персоналом — как, впрочем, и другие крупные аварийные площадки: в Гоби, Сахаре, на Северной Земле, в Гренландии, Неваде, Патагонии, Австралийской пустыне, на Гавайях и острове Пасхи. Так постепенно сложилось само собой в ходе эксплуатации площадок — и, разумеется, внятных резонов разрушать эту разумную и хорошо притёртую систему вроде бы не могло быть. Но вот, как выяснилось буквально вчера, командование «Курбэ» поставило перед Флотом вопрос о постепенной замене части иностранного персонала — прежде всего из стран Северной Америки — французами. Мотивировка приводилась довольно убедительная, но…
Но. Если бы это было не сейчас.
Каперанг Сергеев за сорок лет так привык к своему прозвищу, что иначе как Некроном себя и не воспринимал. Ещё его иногда называли Протеем — за редкую адаптабельность.
Вот и сейчас он, прихрамывая, обошёл помятый корабль, посылая мысленные молнии на голову пилота-недотёпы и уже прикидывая, с какого боку браться за ремонт. Прилетели, мягко сели, высылайте запчастя: два тумблёра, два мотора, фюзеляж и плоскостя… А ведь придётся списать машинку в лом, почесал он затылок, ремонт обойдётся в два новых… хотя новых «Аистов» не делают уже который год. И правильно. Зачем делать такие вот угробища?..
Долго составляли акт об аварийной посадке. Пилот вины не признавал, грешил на органы управления, которые вдруг начали реагировать со значительной задержкой. Французы ни на чём не настаивали, когда увидели, что люди целы. А корабли что — жестянки… новых наделаем. Пригнали тягач, освободили полосу, наладили ловушки. Пока, до окончательного решения, «Аист» отогнали на дальнюю стоянку. Откуда до свалки метров триста. Этакий намёк.
На ощупь, температура воздуха топталась где-то около тринадцати градусов выше нуля; из редких рваных облаков необыкновенного серо-сиреневого цвета, несущихся низко и очень быстро, пробрасывало совершенно горизонтальным дождём. Некрон распахнул куртку и встал, подставив тельняшку ветру. Это было неожиданно приятно.
Из притормозившей машины вышли двое.
— С днем рождения! — сказал один.
— Ну вы и дали козла, — сказал другой. — Пилот, наверное, был слепой и безрукий?
— Машина старая, — махнул рукой Некрон. — Я говорил, что застрянем. Как в воду глядел. Машков, — представился он стандартным псевдонимом. — Юра.
— Глеб, — сказал, протягивая руку, тот, который поздравлял. — А это Гарик. Пулю пишешь?
— А как же, — даже немного обиженно пожал плечами Некрон.
— Значит, судьба. А то здесь какие-то перетрубации, и мы без четвёртого…
* * *
Как всегда полагается после аварийной посадки, всех пропустили через медпункт. Даже если нет прямых травм, то стресс и так далее. И уж тем более — необходимо обследовать пилота, допустившего такое непотребство. Может, нюхал что-нибудь не то…
За Антона принялись основательно, втроём. Сначала у него взяли мочу и кровь — довольно много, на его взгляд. Потом всего, с ног до головы, обстукали молоточками, покололи иголками, прилепили электроды к шее, вискам и темени и стали ломать вопросами на сообразительность и на скорость, после чего накрутили его в кресле-вертячке и снова принялись за вопросы. Самописцы шуршали по ленте. Ни в ком из троих медиков Антон не чувствовал ничего, кроме рутинного профессионального интереса.
— До завтра всё равно ты будешь отдыхать, — сказал наконец один из врачей. Он говорил по-русски почти правильно, но с сильным акцентом и по виду был, кажется, индусом. — Будут готов анализы биохимия-биофизика. Окончательное решение. Желательно — много спать. Снотворное?
— Сам усну, — сказал Антон и зевнул. — Только вот что: мы же за нашим парнем прилетели, он вчера…
— Да, знаем. Ментл конфьюжн средний степень. Хочешь в одну палату?
— А можно?
— Стараемся помогать.
В коридоре, когда его везли в кресле на колёсиках (такое тут было правило), он увидел дока Римму. Она весело улыбнулась ему и помахала рукой. Другой рукой она придерживала за локоть Иссу. Исса нервно топтался на месте. Некрона поблизости не ощущалось. Наверное, устанавливал связи и наводил мосты…
Петька, к разочарованию Антона, спал. Спал судорожно, потно, тяжело — однако же настолько крепко, что растолкать его не удалось. Антон, не снимая пижамы, улёгся поверх одеяла, потом внезапно замёрз, укрылся — и попытался расслабиться, чтобы послушать, что происходит вокруг: рядом, выше, ниже, где-то далеко. Но будто бы шумело в ушах — накатывали волны прибоя, волокло камни, долго лопалась пена. Покачивало. От ветра вздрагивали толстые стёкла.
Всё было как-то очень неправильно, но Антон не мог ухватиться за эту неправильность. Вернее — всё было слишком правильно. Как в школе перед министерской проверкой…
* * *
К вечеру Некрон стал уже в доску свой среди русской части персонала базы. Такого рода фокусы получались у него сами собой, он не применял никаких специальных методик, не ставил себе гармоники голоса, не отрабатывал движения глазами и жестикуляцию. Наверное, всем этим он был отоварен от природы по самое «не могу». В ранней молодости он просто чудом не удержался на скользкой дорожке брачного аферизма, да и потом всякое бывало. Короче: Некрон, не прилагая никаких усилий, становился по одному лишь собственному желанию своим для любой компании, группы и уж тем более — для любого отдельного человека. Он мгновенно завораживал и располагал. У него была крепкая уверенная рука. А ещё с ним было интересно и легко.
И расставался он, когда требовалось, тоже как надо — без обид. Особенно это касалось женщин.
Таким образом, за очень короткое время он узнал о жизни базы всё, что мог. Он узнал бы и то, что ему было нужно, если бы знал, о чём конкретно спрашивать.
Заготовленные дома скороспешные умозрительные теории произошедшего (происходящего?) подтверждения не получали.
На Кергелене за всё время существования аварийной площадки не появлялся ни один марцал. И за все века, которые человек жил здесь — а это более трёхсот лет, и временами численность населения доходила до десяти и более тысяч (девятнадцатый век, французская каторга пострашнее Кайены), — не было зафиксировано ни одного достоверного появления НЛО, несмотря на то, что на острове функционировал ракетный полигон, а такие объекты имперцы начали опекать задолго до вторжения. Тут не происходило никаких странностей с людьми, пингвинами, чайками и тюленями — если не считать стойких легенд о гигантских пингвинах, роющих норы в отвесных берегах. Норы видели многие, пингвинов — никто. С двухтысячного года и по настоящее время на островах погибли (в основном разбились на полосе или утонули в океане) и умерли от болезней сто два человека, но все тела были обнаружены и преданы земле — либо на местном кладбище, либо увезены на родину. Нет, никаких таинственных происшествий. Иногда начальство со скуки начинало делать глупости, но терпимые. Например? Ну, из последних — поиск термальных вод. Чтобы потом сделать, как в Исландии: купола, а под ними пальмы и абрикосы. И выращивать виноград. Прямо на склонах вулкана. Виноград обожает старую лаву…
Медики? В основном мужики. Врачи — французы, швейцарцы, младший персонал — немцы. Понятия «медсестра» у них, гадов, почти и не существует. В прошлом году были сестры-кармелитки, все из Техаса и все — толстые негритянки. Но долго не смогли. Женский персонал — это в основном аэродромное обеспечение, там и наши девчонки есть, и сербки, и полячки. Попозже можно будет познакомиться… А почему только с медичками? Хм. Ну, зарок есть зарок. А то… Слушай, а эта, как её … мадемуазель Ушу? Это не имя, это чем она занимается. Инструктор по лечебной гимнастике. Ха-ха. И заодно костоправ. Поясницу? Без малейших проблем…
Через полчаса Некрон голый лежал на массажном столе, а его молча избивала и выкручивала квадратного вида мулатка в тонтонмакутских чёрных очках и анахроническими золотыми зубами. Потом Некрон, совершенно размякший и растёкшийся, сидел в белом с кистями махровом халате толщиной ладони в две, курил что-то лёгкое и пил привезённый с собой для презента кизлярский коньяк «Багратион», постепенно завоевывающий Францию. Мадемуазель Ушу, она же Бабана Роже-Нуар, оказалась милейшим человеком. Более того, человеком обиженным — а это всегда клад для настоящего шпиона.
Но сейчас, оглаживая безупречную шоколадную коленку Бабаны, Некрон уже понимал, что взял ложный след и что раздоры в медицинской берлоге обусловлены всего лишь амбициями двух светил местного масштаба, военного врача француза Поля Круа и вольнонаёмного гражданского специалиста восточноамериканца Пола Раутера. И француз, совершенно по-сволочному стравив Пола с калифорнийцем китайского происхождения инженером-электриком Джоном Винбо, теперь посредством туповатого начальства решал сразу несколько собственных проблем: избавлялся от надоевшего коллеги — раз, от удачливого соперника в деле ухаживания за майором Аллой Мастерс — два, и от двух завзятых бриджистов, на ушко предупредивших зарвавшегося дока о том, как поступают с шулерами в тех местах, где до ближайшего шерифа несколько дней рысью, — три. А эта майорша Мастерс, её же надо видеть — кожа да кости…
Покурили. Тебе надо идти, дорогой? Да, работа не ждёт…
На работу, на работу, на любимую работу!
На любимую проклятую…
По дороге Некрон подхватил Иссу и дока Римму — они дисциплинированно ждали его там, где договаривались. Проблем с Иссой не ожидалось, дисциплина у пилотов в крови — а Римма… но она пообещала перед отлётом, что будет паинькой, — и пока что обещание держала. Видимо, длительное общение с Геловани пошло ей на пользу…
Пол Раутер, похоже, собирал чемодан. Почти лысый, с торчащими разнокалиберными ушками, с выпуклыми серыми глазками за круглыми очками, сидящими криво. Либо завзятый интриган, либо постоянная мишень для чужих интриг.
— Пол? Очень приятно, это Римма, ваша коллега, а я Юрий, инженер, моя специализация — системы безопасности. Можем мы поговорить без протокола?
— Валяйте.
— Мы прилетели за нашими парнями, ну и попутно — уточнить кое-что на месте. Поможете?
— Что-нибудь поднести?
— Три чистых бокала. Ну, давайте стаканчики…
Он полез за очередным «Багратионом».
И, усевшись поудобнее и глядя на доктора Раутера поверх уровня жидкости, Некрон заговорил медленно и отчетливо:
— Боюсь, что происходит что-то совсем непонятное. Вот смотрите: две тысячи тринадцатый год — мы сделали выборку по лётным частям, расположенным в Европейской части России, Северной Европе и Северной Канаде, — тысяча шестьсот три посадки на аварийных площадках, из них пятьдесят шесть — на площадке Курбэ; травм при посадке всего сто девяносто, из них на Курбэ — семь. Четырнадцатый год: посадок по всему миру четыре тысячи одиннадцать, на Курбэ — двести сорок девять; травм всего — пятьсот ровно, из них на Курбэ — сто тридцать девять. Наконец, первый месяц этого года: посадок всего сто три, травм — девятнадцать, из них на Курбэ — двадцать одна посадка и одиннадцать травм…
— Я это знаю, — сказал Пол. — Что дальше?
— Естественно, возникают вопросы. Естественно, их задают начальнику медчасти и получают ответ, что это следствие гипердиагностики, а сама гипердиагностика — неизбежно вытекает из новой схемы медицинской реабилитации и так далее. То есть здоровых людей вполне сознательно отправляют на больничные койки на два, на три дня, на неделю… Это что: кто-то набирает материал для диссертации? Или ещё один способ получить дополнительное финансирование?
— Курбэ среди пилотов становится чем-то вроде подпольного курорта… — низким грудным голосом добавила Римма, и Пол, вздрогнув, стал смотреть только на неё. — Нередко сюда падают специально.
— Что вы хотите от меня? — спросил он. — Я могу подтвердить эти цифры. Я могу также подтвердить, что все мельчайшие отклонения в состоянии пилотов трактуются как симптомы локомоционных травм. Методика всё ещё расценивается как экспериментальная, но она одобрена на самом верху…
— Но вы-то против такого подхода?
— Кто вам сказал?
— Не важно. Важно, что вы против. Почему?
— Давайте это пропустим, — сказал Пол. — Какой будет самый главный вопрос?
Некрон и Римма переглянулись.
— Что здесь происходит, Пол? — спросила Римма. — Что здесь делают с мальчиками?
Вяловатые губы врача свело мгновенной судорогой.
— Не знаю, — сказал он. — Что-то делают. Я не смог выяснить. Я пытался. Но не смог.
…То, что происходит что-то неправильное, непонятное, — Пол начал улавливать с год назад, прошлой зимой или ранней весной. Имеется в виду — астрономической ранней весной. Здесь это был конец лета — начало осени. Он как раз продлил на год свой контракт: работа на Флот неплохо оплачивалась, что позволяло не затягивать с погашением кредитов на обучение, а главное — давала примерно те же льготы, что и армейская служба, то есть — получить ещё одно высшее образование почти бесплатно. Пол уже списался с Массачусетским технологическим… в будущем он видел себя не столько практикующим врачом, сколько инженером, создателем медицинских роботов-манипуляторов. Он не сомневался, что электроника возродится — пусть на другой элементной базе, скажем, биологической. У него уже опубликовано с десяток статей… Так вот, год назад здесь что-то изменилось. Не резко. А так, словно замечаешь краем глаза какое-то движение в тени, посмотрел — ничего нет. Потом опять замечаешь…
Не всё можно объяснить словами. То, что можно объяснить, — не ложится ни в какую систему.
Несколько человек из тех, кого Пол хорошо узнал за время работы и с кем дружил, вдруг переменились. Как сказал Винбо, каждый из них получил в подарок маленький Диснейленд, но со строгим условием, что не проболтается. И они изо всех сил стараются не похвастаться. Вот Винбо не получил. И Пол тоже. Как-то постепенно они оказались вне круга.
Полковник медслужбы Поль Круа, кроме того, за одну ночь овладел всеми секретами покера, бриджа и преферанса. Чувствуется, что он иногда заставляет себя проигрывать. Правда, это у него получается не очень артистично.
Вдруг, совсем недавно, пошла трещинка между представителями разных стран. Вернее, не так: не пошла трещинка, а старательно прокапывается, проковыривается трещинка. Вот, например, он, Пол, и Винбо — в прекрасных отношениях, честное слово, но все кругом уверены, что тот и другой тайно враждуют и вообще являются центрами будущего мятежа и гражданской войны: один за Восточную Америку, другой — за Калифорнию. Вербуют сторонников, точат отвертки и ланцеты… Переубедить никого невозможно.
С тех самых пор, как повеяло вот этими вот переменами, Пол пытался докопаться до причин и каждый раз проваливался в пустоту. Не было явной выгоды для кого-то. Не было вражды из-за женщин или научных идей. Не было маньячества или паранойи, нередких гостей в таких вот не слишком многолюдных и весьма изолированных группах. Вернее, всё это наверняка было, но где-то сбоку. Он сам себя готов был считать маньяком или параноиком, если бы это хоть что-то объясняло…
Если бы это хотя бы позволило назвать по имени то, что нужно объяснить.
В последнее Рождество он слетал домой — трёхдневный отпуск — и там встретился с давней приятельницей, работающей на ФБР. Попытался рассказать. И понял, что рассказывать нечего. И уж тем более ей не с чем выходить к начальству…
А теперь начмед запустил процедуру прерывания контрактных обязательств. И шансов у него девяносто из ста. Публичные оскорбления, чуть ли не драка. Винбо тоже не знает, что на него в тот момент накатило…
* * *
Римма долго молчала. Исса стоял рядом с нею, бледный и сосредоточенный. Некрон примерно знал, что он делает: приглушает звучание их мыслей, напускает туман, шорох, невнятность… от целенаправленного подслушивания это не спасёт, но если кто-то слушает весь эфир, то на такой разговор скорее всего внимания не обратит.
— Бедняга измучен до предела, — сказала она наконец. — До истощения. А главное — есть что-то, чего он то ли не может, то ли очень боится вспомнить. Если бы его утащить наверх, там как следует расслабить… понадобится не один месяц, чтобы такие завалы разобрать. Если отдать его Маше… Она, конечно, справится быстрее — но он потом может сойти с ума, покончить с собой… Да и не он здесь главный хранитель тайн. Думаю, ему тоже предлагали этот маленький Диснейленд, а он или отказался, или не смог удержать в руках. Тут поблизости есть по крайней мере семнадцать человек, мозги которых я просто не могу ощутить. Причём одни держат щит — как бы напоказ, — а остальные… у остальных что-то вроде париков. Понимаешь, о чём я? Щит, а поверх щита — имитация эмоций. Я с таким ещё никогда не встречалась…
— А как поняла?
— Ну вот ты — отличишь волосы от парика? Хотя бы на ощупь?
— То есть ты их щупала?
— Нет, мне достаточно посмотреть. Я понимаю, ты хочешь спросить, не засекли ли нас. Скорее всего, нет. Хотя — прощупывали. Но я не знаю, кто. Здесь местами… я не смогу тебе объяснить, ты же не наш… Понимаешь, это как будто вокруг много окон — и время от времени там кто-то мелькает.
— Картина Репина "Приплыли"… — протянул Некрон. — Ну, что ж… в силу вступает план "Д".
План «Д» предусматривал немедленную эвакуацию гардемарин любыми доступными способами. Включая прорыв с боем. На этот случай в двадцати минутах полёта, над антарктической базой «Прогресс», посменно барражировали три новых «Портоса-К» — корпус и двигатели прежние, а управление уже компьютерное. В командном пункте «Прогресса» сидел Геловани и слушал Римму — с ним она могла запросто переговариваться на очень больших расстояниях…
— Не уверена, — сказала Римма. — Угрозы я не чувствую. Просто не чувствую. Ну, никакой. В конце концов, мы же заранее знали, что здесь что-то неправильно, не так, как должно быть. Сейчас мы в этом убедились, и только. С чем пришли…
— Много болтаем, — сказал Некрон. Он по привычке соблюдал осторожность, хотя и понимал, что здесь и сейчас это почти бессмысленно. Но всё-таки «почти», а не "абсолютно"…
Римма махнула рукой:
— Болтать — не страшно. Все вокруг так шумят… Но всё равно надо бы держаться поближе к мальчикам.
— Они спят, — сказал Исса. По распределению ролей он постоянно слушал гардов. — Оба. И Петька плохо спит, неправильно… хочет проснуться и не может.
— Пошли, — сказал Некрон. — Быстро.
* * *
Он уже взлетал сегодня. И не один раз. Только почему-то нельзя сосчитать, сколько.
Лётное поле залито водой. Она прозрачная и медленная, почти маслянистая. Время от времени справа встают долгие буруны, будто под водой играют змеи. Слева лес, по пояс в этой воде. В лес нельзя.
Стартовый стол выступает на ладонь. Если волна накатывается на него, то отрывается от массы воды не сразу, а — растягивается по вертикали тонкой плёнкой. По краю плёнки неровная бахрома. Потом всё рвётся и распадается в мелкую пыль.
Пушер подхватывает кораблик и мощно бросает вперёд. Тело тяжёлое и безвольное. Колышется, как мешок с желе. Рук нет, вместо рук какие-то раздутые перчатки.
На столе будто проваливаешься. Глаза видят, что летишь вверх, а всё равно кажется, что — вниз, вниз… чуть зажмуриться — и вот оно, падение, колодец бездонен.
Звёзды чёрные. Небо белое. Потому что день. Ночью наоборот.
Двигатель включается сам. Нос выше… и туда, в белое небо. Лежишь на спине.
Сзади кто-то есть, но не повернуть головы.
Выше.
Пятьдесят. Сто. Двести. Четыреста. Километров, чего же ещё? Словно рвёшь слой за слоем прозрачную плёнку и видишь, как по ней от ударов разбегаются радужные круги. На миг всё замирает, а потом ты оказываешься по ту сторону.
Девятьсот. Полторы тысячи.
Вот она, Луна.
Цвета оплавленного кирпича. Дырки, дырки, трещины…
Огибаем. На обратной стороне Луны — лёд. Глыбы, горы льда. Так вот почему вчера не мог найти Антарктиду…
На огибании разгон, потом ещё подработать мотором, пока гравиполе Земли не стало рыхлым. И теперь впереди Венера — следующая цель.
Рядом кто-то ходит. Пока долгий перелёт, можно встать, размяться, попить чайку.
Пустой и длинный коридор, как в купейном вагоне. Все спят, наверное. На окнах чёрные занавеси, чуть колышутся. Чай должен быть в бойлере.
Петька взял кружку, пошёл на тепло. Коридор начал изгибаться. Он оглянулся, чтобы запомнить, из какой двери вышел. На ней была табличка: «ул. Марко Поло, 44, Париж». Не забыть бы…
У окна впереди стоял высокий человек и, отодвинув занавеску, что-то внимательно рассматривал за окном, припав глазами к окулярам большого микроскопа. Спина человека была странно знакомая. Петька подошёл вплотную. Человек не шелохнулся. Петька тронул его рукой за плечо. Под рукой зашуршало. Человек как-то странно осел, Петька заглянул за его плечо — вместо лица у человека был голый череп, надетый глазницами на трубы окуляров. Шуршание нарастало, в костюме что-то сыпалось, стучало…
Петька пошёл дальше, правда, стараясь не совсем отворачиваться от этого странного мертвеца.
Ага, вот открытая дверь и за ней бойлер. Пылающая топка, очень жаркая, над ней — водомерное стекло, в котором что-то мечется, прыгает… Петька открыл кран, оттуда зафыркало, потом полился кипяток. В кружку, вроде бы небольшую, вошло почти ведро кипятка. Балансируя ею, Петька огляделся по сторонам. Напротив двери громоздилась сколоченная из тёмных досок стойка, отполированная множеством прикосновений. На крышке её стояли тарелки, полные крошечных бутербродиков — с заветренным сыром, высохшей колбасой и рыбой, с какой-то чёрной массой… Петька взял один, понюхал. Бутербродик ничем не пах. Откусил — как будто кусочек очень рыхлого мела.
Нет, здесь ловить нечего…
Петька осторожно вышел в коридор. Мертвеца уже не было. Валялись какие-то совершенно истрёпанные пыльные тряпки, из окна торчали трубы окуляров. Хотелось заглянуть в них, но Петька не решился. Микроскоп мог быть чем-то вроде визибла — вон как прокрутило мужика…
Наверное, уже пора обратно.
Обратный путь до двери с надписью «ул. Марко Поло, 44, Париж» оказался много дальше, чем от неё. Такое случалось и раньше, так что Петька не удивился. Но за дверью не было его пилотского кресла, а начиналась очень узкая улочка, обступленная разноцветными, хотя и одинаково тёмными домиками с высокими стрельчатыми окнами и маленькими балкончиками на уровне второго-третьего этажей. На высоком крыльце сидел высокий худой старик и курил трубку.
— О, чёрт… — пробормотал Петька. — Же не саис пас се куе же доис фаире, а враи дире…
— Вон там, чуть подальше, — старик ткнул чубуком трубки. — Красный дом с вывеской «Венера». Там найдёшь. Не удивляйся…
Дом с вывеской «Венера» и двумя красными фонарями над дверью оказался действительно близко. Петька толкнул дверь и вошёл. В крошечной прихожей стояли пианино и кадка с серой от паутины пальмой. Между пианино и кадкой начиналась узкая крутая лестница, ведущая на второй этаж. Балансируя тяжёлой горячей кружкой, Петька стал подниматься…
* * *
— Я ведь не умею по-настоящему читать мысли и заглядывать в сны, — сказала Римма. — Только ощущать — и ещё разговаривать с другими Свободными. Мальчику что-то снится, посмотри — глаза под веками так и бегают… и дышит, как волк…
— Ему хочет присниться полёт к звездам, — сказал Антон, быстро сев в кровати. — А я не позволяю.
Голос Антона был какой-то странный, незнакомый, и лицо — чужое. Некрон медленно встал, правой ягодицей ощущая нагретое тельце ПСМа в заднем кармане.
— Кто вы? — тихо спросил он.
— Зовите меня Бэр. Я — император.
— Простите?
— Император. Им-пе-ра-тор. Правда, в изгнании. В бегах. В эмиграции. Вы, как я понял, имеете отношение к реальной власти на этой планете…
— Отпустите мальчика, — сказала Римма напряжённым, на грани взвизга, голосом. — Это… грязно.
Антон с долгим вздохом бессильно лёг — словно из него выпустили воздух.
— Тогда давайте говорить через вас, — сказал, приподнимаясь, Петька. И тоже лёг.
— Хорошо, — сказала Римма. Повернулась к Некрону. Лицо её за несколько секунд сменило несколько выражений: изумления, испуга, боли, пустоты… Потом оно стало насмешливым и чуть высокомерным.
— Так лучше? — спросила она.
Некрон сглотнул.
— Лучше было бы лицом к лицу… — он остановился, не зная, что сказать ещё.
— Не всё сразу. Я ведь скрываюсь не просто так. И — на всякий случай: надеюсь, вы уже поняли, что я продемонстрировал далеко не всё, на что способен?
— Да. Поняли. И похоже, для демонстрации своих возможностей вы убили девятерых мальчиков?
— Простите? Вы это про японцев? Да они живее нас с вами! Я подсунул им мой старый кораблик — думаю, там сейчас весело… Раньше чем через неделю они не вернутся.
Некрон вдруг осознал, что стоит. Он нашарил позади себя стул и опустился на него. Стул скрипнул.
— Так, — сказал он медленно. — Вы держите в руках что-то вроде гранаты, намекая, что можете применить её против нас. Вы от кого-то скрываетесь. И вдруг идёте на риск, привлекая наше внимание. Это значит?..
— Это значит, что времени почти не осталось. Я рассчитывал, что его будет побольше. Но расчеты имеют свойство рушиться в самый неподходящий момент.
— Не осталось времени — до чего?
Римма — или император Бэр — взглянул (взглянула) в глаза Некрона, и тот испытал мгновенный и жестокий испуг — как человек, вдруг оказавшийся над бездной…
— До полной гибели всерьёз, — проговорил император медленно и раздельно, и Некрон не сразу опознал цитату. — Мне необходим прямой непосредственный выход на ваше руководство — на тех, кто по-настоящему принимает решения. Возможно, удастся что-то сделать. Успеть сделать.
— Я должен владеть хотя бы минимумом информации, — сказал Некрон.
— Разумеется, — сказал император. — Как вы уже знаете…
…Как Некрон знал, и знал давно, в Галактике и отчасти за её пределами уже около миллиарда лет существовала организованная общность обитаемых миров, которую земляне — с подачи марцалов — называли Империей. Некоторое время назад — какое точно, сказать невозможно, потому что именно время выступило в качестве переменной величины, — Империя была разрушена космическим катаклизмом неизвестной природы: пространственные и временные координаты многих звёздных систем как бы поменялись местами, и обитаемые планеты оказались заброшены в далёкое будущее, при этом переместившись и в пространстве. Поскольку перемещаться от планеты к планете за разумное время можно только тогда, когда тебе известны все её координаты, то понятно, что такой сдвиг изолировал пострадавший мир надолго, если не навсегда. Многие из переместившихся планет в этой изоляции погибли, но кто-то сумел выжить, развиться, вновь — с огромным трудом — наладить связи. Уже более трёхсот планет вновь собрались вместе, обзавелись центральным правительством и провозгласили себя преемниками и продолжателями той, распавшейся, Империи — которую во избежание путаницы стали именовать Архипелагом. Казалось бы, жизнь продолжается, но…
Катаклизм, разрушивший Архипелаг, не прекратился. Он и не может прекратиться, потому что такова его природа: время и пространство повсеместно и всевременно пересекаются и непрерывно превращаются одно в другое. И это происходит как обвал, как лавина: одно событие влечёт за собой следующие, те — ещё и ещё … Потом всё затихает — до следующего обвала. В таком вот обвалоопасном месте и оказался расположен центр Архипелага — но кто же тогда мог это предвидеть?
Однако были места, катаклизмом не затронутые совсем или почти. Они тоже медленно, но восстановили связи, разорвавшиеся было после исчезновения столичных планет, администрации, почти всего флота… И есть планеты, до которых он докатился только что…
Невозможно объяснить, почему, но эти недавно переместившиеся планеты достижимы как из вселенной Архипелага, так и из нынешней посткатастрофической вселенной.
Через такую планету попал на Землю и бежавший от заговорщиков молодой император Бэр, коронованный, но свергнутый собственным дядюшкой, которого поддержало Сообщество… ну, это что-то вроде парламента…
Да-да, раз Некрон ещё не понял сам: он, Бэр — император древней Империи, известной сегодня как Архипелаг. И, разумеется — он вправе претендовать на нынешний престол, который сейчас вообще непонятно кому принадлежит.
Но главное не в этом. Очень похоже на то, что нынешняя Империя пронюхала о существовании миров-ворот. Она активно ищет их. И нет никаких сомнений в том, как она ими распорядится.
(До того: 30 декабря 2014 года.
План, который Коты начали готовить сразу после того, как стало известно об исчезновении первых групп шен-тейр, то есть инженеров, обслуживающих недавно построенные, отремонтированные или модифицированные корабли — примерно полгода назад, — был прост, как мяв: захватить одного из капитанов тех имперских кораблей, которые своих инженеров-эрхшшаа потеряли. После чего аккуратно взять стервеца когтями под горлышко и спросить: а где именно и при каких таких обстоятельствах?..
Ответы, полученные по официальным каналам, кратко и невнятно гласили: "в результате несчастного случая", "пропали без вести" и даже "не явились на борт" — чего вообще не могло быть, потому что не могло быть никогда.
Впрочем, как объяснил Рра-Рашт, доверия к имперским официальным каналам у котов не было ни малейшего. Империя манипулировала информацией без каких бы то ни было ограничений. В каком-то смысле ложь была первоосновой её существования.
А коты лгать практически не могли. Могли — с большим трудом — о чем-то умалчивать. Свойственная им мощная эмпатия просто-напросто делала ложь бессмысленной. Этот навык у них не развивался: как можно врать, если твой визави тут же понимает, что ты лжёшь? Имперцы же в подавляющей массе своей ни эмпатами, не телепатами не были — и, скорее всего, именно поэтому к самим этим способностям относились крайне отрицательно, а носителей всячески третировали: и эрхшшаа, и Свободные были для них опасными дикарями, — правда, с одними приходилось сжав зубы работать вместе, зато других можно было беспредельно гнать, травить и презирать.
Как при таком отношении к себе котам удалось создать в Империи шпионскую сеть — ведомо только им самим. Санька специально не задавал вопросов: спинным мозгом понимал, что Рра-Рашт откровенно расскажет ему обо всём, а потом, если дело вдруг пойдёт криво, из него самого начнут вытряхивать содержимое мозгов уже совсем другие существа. И тогда лучше знать как можно меньше…
Он сразу и попросил Рра-Рашта — давать только самую необходимую и самую конечную информацию, без намёка на то, откуда она взялась. Рра-Рашт подумал и согласился. Впрочем, сказал он чуть погодя, тех, кого готовят работать с имперцами, специально учат говорить не всё — и даже говорить то, чего нет. Это сложно, не все могут. Один из ста. Он смог, причем на отлично.
И тех, кто исчез или погиб, — тоже так готовили?
Разумеется. Непременно.
Санька задумался.
Эмпатия в жизни котов играла огромную роль, он это знал. Как правило, котята рождались парами, мальчик и девочка, брат и сестра — и у них сразу возникала глубочайшая связь, настолько сильная, что, если почему-то умирал один, второй тоже не выживал. Как правило. Именно благодаря нарушению этого правила, спасению котёнка Кеши, и возникла огромная симпатия между землянами и эрхшшаа. Санька втайне страшно гордился, что пусть не стоял, но хотя бы лежал без сознания у самого корня этой дружбы. Кешу буквально выдрала из лап смерти Вита — вроде как будущая Санькина тётушка, потому что в неё по уши втюрился дядя Адам, — а Кеша тут же вытащил Саньку из состояния, хуже которого вообще трудно что-то придумать… Стоп, сказал себе Санька, стоп, назад, не вспоминать, не сметь. Стоп.
Он вытер пот запястьем и укололся о щетину. Надо снова побрить голову. Чтобы никто не видел, что щетина наполовину седая.
"А молодого звеньевого
несут с седою головой…"
Так вот, эмпатия. В жизни котов. Да…
Потом у них возникает связь с родителями — тоже почти такая же мощная, как с близнецом. Потом ещё с кем-то. У котов по этому принципу строятся семьи. Рра-Рашт говорил, что взаимная глубокая эмпатия в зрелом возрасте преходяща, возникает и пропадает — поэтому семьи у эрхшшаа обычно держатся лет десять-двадцать, а потом распадаются и создаются заново. Но важно не это, а то, что первоначальная связь брата с сестрой и детей с родителями — держится всю жизнь. Они чувствуют друг друга, как бы далеко ни находились. Этим путём не передаётся осмысленная информация — а только простейшие эмоции: счастье, спокойствие, холод, страх… И ещё они всегда узнают, что их близкий умер. И испытывают горе. И по родственной сети известие распространяется по всей обитаемой вселенной, потому что котов где только нет…
Разумеется, Рра-Рашт собрал все доступные сведения о том, что «слышали» родственники погибших накануне той минуты, когда ощутили, что их «второго», или ребёнка, или родителя больше нет на свете. И оказалось — ничего особенного, ничего запоминающегося. Это указывало на почти мгновенную смерть без предупреждения. В этом Санька почему-то сомневался — интуитивно, беспричинно. Котов застали врасплох? — в это он не верил. Другое дело, если те, погибшие, соблюдали что-то вроде радиомолчания. Не выдавать себя — их ведь специально учили. И отбирали наиболее способных…
Санька не знал, имеет ли вообще смысл рассуждать на эту тему, если точно и конкретно пока не известно вообще ничего. Но всё равно рассуждал.
Они, то есть двое землян, Санька и Маша, марцал Барс и шестеро котов, — висели в пространстве уже восемь суток невдалеке от исполинской, почти две тысячи километров в диаметре, кучи очень рыхлого снега, иначе именуемой протокометой. Звезда, вокруг которой эта комета как бы вращалась, виднелась вдали сварочно-яркой точкой. Рра-Рашт считал, что комета ещё ни разу не приближалась к своему центральному светилу.
С одной стороны, комета служила кораблику Рра-Рашта, «Неустрашимому», маскировочным тентом — от тех, с кем встречаться не следует. С другой — видимым издали (не глазками, конечно, а гравилокаторами) ориентиром для тех, кого ждали. Уже долго. Дольше назначенного срока.
До соседней звезды, на орбите которой находилась имперская региональная космическая база транспортных кораблей, было чуть больше двух суток крейсерского полёта — то есть без рискованных прыжков на очень большой скорости и со сверхъестественной точностью, что доступно только считанным пилотам-асам. Рра-Рашту, например. Все пять искомых кораблей отстаивались там, и этому нашлось лишь одно разумное объяснение: их ремонтировали, причём своими силами, без привлечения эрхшшаа.
Невооружённым глазом звезда была еле видна. Конечно, она была красным карликом, чуть меньше Проксимы, но тем не менее…
План операции был таков: зафрахтовать один из кораблей, управляемых теми, нужными, капитанами. Улететь на нём. Подальше. И тогда уже делать всё, что потребуется.
По очевидным причинам коты не должны были «светиться» в деле, и фрахтователем выступал Барс, играющий роль богатого негоцианта с одной из отдалённых планет Империи. При нем должны были состоять Санька в качестве личного секретаря и двое агентов Рра-Рашта с планеты, вокруг которой вращалась база, в качестве компаньонов. Они должны были привезти необходимые документы и ещё какие-то вещи, необходимые для того, чтобы личность, полномочия, намерения и финансовые возможности Барса не вызвали сомнений.
Пока что Санька за компанию с Барсом постигал основы языка и культуры планеты О-Ни-Тээ, с которой они якобы происходили, а Маша, готовясь к предстоящим следственным действиям, изучала языки имперской столицы Тангу — в основном каанский и тегу; их принято было худо-бедно знать во всех мирах, входящих в Империю. У эрхшшаа имелось что-то вроде учебных фильмов с хитрой приладой, отключающей забывание. Когда Шарра, дочка Рра-Рашта, помогавшая Саньке и Барсу освоиться с новой для них техникой, сказала, что за первый день они освоили полторы тысячи слов и идиом, а во второй, разогнавшись — больше трёх тысяч, Санька не поверил, но оказалось, что так оно и есть. Уже на следующий день они набрали лексическую норму среднего жителя О-Ни-Тээ. Ещё два дня ушло на всяческую историю с географией и подробности повседневной жизни. Потом пошли шлифовка и полировка. Целый день Санька привыкал к ошейнику с поводком — именно так полагалось ходить личным секретарям крупных негоциантов…
Агенты должны были прибыть позавчера. Однако пришёл только шифрованный сигнал задержки.
Рра-Рашт нервничал, и это было заметно. После получения такого сигнала он мог ждать пятьдесят часов, потом следовало уходить.
Он ждал уже шестьдесят, не снимая визибла, то есть категорически нарушая все и всяческие правила и инструкции…)
